Капиталина — Сирота

Спасение Евдокии

Зоотехник прикинула и поняла, что не случайно же взяли её коня? Значит, что-то случилось неординарное и не штатное, как в космосе. Ну, что? Откуда это примчался буйный Ёршик только с оглоблями? И кто посмел без разрешения зоотехника запрячь Ёршика? Куда смотрел конюх Мишка? Знают все на селе, что конь с норовом, в чужих руках неуправляемый никакими вожжами, и удила не помогут, хоть все зубы ему высади! Как не потягивалась в мягкой постели Максютина, пришлось подниматься и выяснять, что же приключилось такое, чтобы Ёршик прилетел, как на крыльях к окну? « Ну, Мишка, ты у меня получишь по первое число! Я научу тебя, как охранять рысака. Знал ведь, наверняка, знал, что впрягли коня. Может, сам и сопутствовал этому разнузданному поведению Ёршика?» — про себя, чертыхаясь, беседовала Максютина.

Погода как-то не запогодилась. Окна задуло снежной порошей, что Максютина не смогла разглядеть, что там творилось за окном. С улицы послышалось заунывное ржание жеребца с призывом, выйти любимую хозяйку.

Позёмка неслась и неслась по проезжей дороге в деревне. В такую погоду не то что человек, а зверю в лесу страшно. Свинцовые облака заволокли полностью небо. О солнце в такую годину на время нужно забыть, будто оно никогда и не выглянет, и не засияют его золотистые лучи. Казалось, серая снежная мартовская хмарь на небосводе поселилась вечно. Появление светила на сегодня было сомнительным. Видно, не появится на горизонте этот огненный шар, несущий жар на Землю. Мрак и темень укрывали двоих, как чёрной траурной чадрой оставшимся в дровнях на дороге среди нелюдимой вьюги и с охраной, вожаком стаи, волком.

Зоотехник напрочь отключилась от любовных сновидений, которым, она это понимала хорошо,— никогда не сбыться. Зная, что директор крепко повязан семейными узами со своей любимой или, скорее, наоборот нелюбимой женой. Выкладывать на стол перед районным начальством партийный билет он не собирался. Должность директора тоже, как нельзя, его устраивала. Кто бы отказался при огромном окладе, в одну тысячу рублей, уйти в увольнение. Его и его семью всё устраивало. Плюс к этому весь провиант, можно сказать, из совхоза: с фермы, мясокомбината, молокозавода прямо почти подавалось к столу директора. Как— никак ведомственный УАЗ, козёл, именуемый в народе, который был как личный, и катал директора и его семейку по всей области, когда была такая необходимость. Сашка — шофер был всегда при директоре, хоть директор и сам хорошо водил автомобиль. Но самое главное то, что Сашка знал все секреты директорской семьи и лично самого директора. Частенько приходилось его с супругой везти домой с большой попойки, когда чета еле стояла на ногах от выпитых дорогих вин и коньяков на встречах с секретарём райкома партии. Так что у директора было всё тип-топ! Вот только одно его беспокоило: молодая зоотехник не давала покоя, так и тянуло Степаныча к блуду — хотя бы глазами, — когда Максютина появлялась у него на бесстыдных гипнотических огромных карих, до черноты, темнее ночи, глазах. А тёпленький партбилет так согревал его душу и сердце в левом верхнем внутреннем кармане. Максютина? Была только так: развлечение, как в деревенском театре или городском цирке.

Но страсть молодости не скрыть. Как не пытайся её спрятать, хоть в Кощеев сундук засунь — не утаишь! Выскочит в самый неподходящий момент. А людской глаз, что алмаз — всё видит, а музыкальный слух — всё слышит, даже то, что далеко и глубоко упрятано. От сельского жителя ничего не утаишь, как не пытаются это делать директор с зоотехником. Пошли суды — пересуды среди селян. Любовь прекрасна тем, что она не умеет думать ни о плохом, ни о хорошем. Видится всё в «розовом» цвете. В наступающее будущее, прекрасное, устремлены все мысли и взоры. Молодые всегда находятся во власти любви. И нет сильнее чувства, чем инстинкт размножения. Кто будет думать о преданности? Люблю и всё тут! А там, хоть трава не расти, хоть Земля сойди с оси, хоть умру, но люблю. Ни одному живому существу в природе нельзя в этом чувстве отказать, а тем более такому умному существу, как человек.

Максютина снова стала прокручивать плёнку памяти в уме. Она думала о своей любви, а что двое влюблённых и крайне несчастных людей в безлюдном поле ждали помощи, её это не волновало. Да она об этом и не знала. Погибают двое. Один, здоровый, из последних сил старается не замёрзнуть, но никак не может согреться. Уже холод прихватывает его пальцы рук и ног . Другая находится при смерти, которая вот — вот погибнет от потери крови. У них тоже любовь. Детей один меньше другого.

Зоотехник который раз уже вспоминаетт первую встречу, которая её обожгла жарким пламенем любви. Магнитная лента любви крутится и крутится, как планеты вокруг солнца.

«Вот он вышел из кабинета и пригласил меня войти. Зайдя в кабинет, я поняла, что с этим человеком и мной должно быть что-то такое, о котором только догадывается он и я, и ведущий нас за руку Бог. Что-то произойдёт такое страшное или благодатное между нами, о чём ведает только Господь. Я как-то сразу поняла, что я ему нравлюсь, вернее, понравилась». Максютина опустила глаза и закрыла их пушистыми ресницами, которые хлопали, как ставни окон в ветреную погоду. Он смотрел широко открытыми тёмно-карими, почти чёрными, глазами, изучая до мельчайших подробностей вошедшую женщину, которая должна в его совхозе занять пост главного зоотехника, даже ни йоту не думая о ней, как о будущем дитяти любви. Он, как вожак человеческой стаи, думал об одном, как удержать совхозную власть в руках, метя дальнейшее продвижение до районного управления, может быть, до райкома партии, а там, глядишь, и до Обкома недалеко…

А далее, зоотехник, продолжая на бегу пить чай с бутербродом, который состоял из деревенского масла и нарезанного тонкими ломтиками говяжьего мяса, раздумывала: «Ведь я чувствую, что я ему нравлюсь. Меня это и пугает. Я боюсь! Всего боюсь! Нужно, чтобы он никогда не узнал об этом, что я обезумела от взгляда этих широко открытых чёрных, с зелёным оттенком, глаз. Нет! Это невозможно! А что, если мне это кажется? И никакого узелка между нами не завяжется?»

Максютина после долгих скитаний по стране, наконец, кажется, нашла работу по душе и специальности. Её это положение вещей прельщало и, как нельзя, кстати устраивало. Недалеко от родного дома, где проживал отец с мачехой. Всё было замечательно! Только вот мачеха не давала покоя. В день получки каждый раз приезжала за Максютинской зарплатой, часто оставляя её с очень малым количеством денег, говоря: « Жратвы у вас на ферме полно. А нам дом строить нужно с отцом, да и детей поднимать». И, как правило, беседа на этом и заканчивалась, даже не начавшись.

Сразу она не согласилась и ответа директору не дала. Хорошо продумав, всё, до мелочей, взвесив «за» и «против», решила приступить к своим обязанностям.

А вот сейчас… Что же всё-таки произошло с Ёршиком, который, начал рыть копытом заваленку дома, которая с приближением весны, обмякла, и подкованному копыту не стоило труда подрыть дом и гривастой головой выбить окна в доме.

Мысль, пришедшая внезапно в голову Максютиной, как электрический ток, просвистела через мозг. Голова вмиг стала не своей, а чужой. Она в ужасе подумала, а что если Ёршик саданул кого — нибудь из селян копытами. Или хуже того пронёс через лапас, как это случилось с ней, ещё в начале объездки незнакомого ей этого рыжего рысака. Тогда Максютина чуть не осталась без головы, не согни она голову инстинктивно на грудь во время, не быть ей сейчас — и не любить! Жизнь, можно сказать, была на волоске. Что вот-вот завершится её молодая, никем не тронутая невинность, как жизнь младенца, который задохнулся при родах, так толком и не прожив её. Крыша чуть было не снесла её голову, как топором.

Всё её тело задрожало мелкой дрожью. Голова в мыслях кидалась то в одну сторону, то в другую. С одной стороны, проснувшись, все её мысли, как непрочитанная книга, шелестели страницами и тихо-тихо шептали о необъяснимой любви, а с другой стороны, не унимали мысли о Ёршике, который ржал за окном и рыл снег и землю копытами.

Зоотехник выглянула в окно и увидела, как к её дому бегут люди. Их было не менее десятка два человек. В руках она увидела, как они машут какими-то предметами, вроде как палками. А на самом деле оказались у них в руках при близком рассмотрении у кого что: у кого вилы, у кого лопаты, а кто с граблями, и с баграми, и сучьями — не шли,— галопом бежали к её дому. И давай всем миром огородными инструментами колошматить и лупить невинную лошадь по кличке Ёршик, бранясь, на чём свет.

Сильнее всех свирепствовал конюх Мишка. Мишка, как всегда, с «бодуна», то есть с похмелья не мог угомониться. Налей ему сей час самогону, так сама доброта потекла бы по его телу. Зная свою вину, Мишка хотел доказать, что он тут не при делах. Дескать, без его ведома запрягли. Почтарь отказал — вот и решили, что конь зоотехника, скорый на ноги, и быстрее докатит умирающую Евдокию до больницы.

Доярки колотили в окна, стёкла которых сыпались, как упавшие нечаянно с новогодней ёлки, игрушки. Ёршик взмётывал свои ноги-кувалды на палачей. Доярке Франьке угодил в голову. Она рухнула в снег, как после выстрела. Обагрилась снежная пуховая перина вокруг Франькиной головы. Пока к ней спешили одни, чтобы помочь подняться, другие продолжали бить окна и дубасить коня.

У Максютиной водопадом потекли слёзы… Она в этот миг совсем забыла о своей неги к директору. Увидела воочию жену директора, которая явилась основным организатором и закопёрщиком бунта, до которой, вроде как, дошли блудни своего мужа. Но от кого эти разговоры тянулись телефонным проводом? Максютина не догадывалась.

«Выходи, гадина! Проститутка городская! Снесём твою избу!» Уже баграми начали стаскивать солому с крыши. Только задумает Максютина подойти к окну, как снова звон стёкол рассыпается по полу. Зоотхничка, что есть мочи, не своим голосом, как заорёт:

« Караул! Убивают! Что Вы делаете? Остановитесь! Дайте выйти!»

А в ответ она услышала: «Дуська — доярка с мужем погибают среди волков! И Франьке теперь нужна больница! Выходи, проститутка! Запряги своего жеребца! Видишь с ним нет никакого сладу? А ты, ёшкин корень, дрыхнешь без задних ног. Чего уставилась? Вылезай из своей конуры! Снесём всё, — и жеребца твоего на мыловарню отправим! Что напугалась? Или не слышишь?» Всё село рыдает из-за Дуськи со Степаном! Погибают люди в пургу несносной погоды и неупоромной жизни, продолжали орать!

И тут только очнулась Максютина, и поняла, что в селе беда.

И не только с ней!

Когда поняла, что селяне, как волчья свора, сотворили с её конём, и с её жилищем, где она квартировала, очнулась после сна. Блажь о любви мигом сгинула. Она уже ненавидела всех этих доярок, а больше всех Мишку–конюха, который дал запрячь её любимого Ёршика, в котором она души не чаяла. Что теперь будет? При смерти лежит Франька на снегу, и на последнем издыхании Евдокия со Степаном среди вьюги и среди волков. Собранность Максютиной помогла ей, рискуя собой, выйти из избы. Но ад оставался, который создали селяне — звери-волки. Иначе не назовёшь этих людей, которые до отчаяния доведённые властью. Сейчас, как никогда, её мозг должен работать в правильном направлении. Временно мысли о любви сникли и перешли в другое русло. А мартовская погода не унималась. Вьюжила немыслимыми кругами пурга, назло всем, танцуя танго и вальсы, как дьявол веселилась и смеялась над людским горем и несчастьем. Снег лепил лицо, как верблюжья слюна. Небо было свинцовым, без малейшего проблеска на ясность. Туман был в голове зоотехника. Мысли кидались из одной ситуации к другой. От любви до смерти, которые должны вот-вот случиться…

07. 01. 2017 год,

Крайний Север,

Кола, Нагорная.

Фото автора.