Рыссси — Монерздац как отдельный вид неаполетанского ренессанса

    Аристарх Альбертович писал картины на запотевшем стекле. Чтобы стекло заволокло скользким туманом, Аристарх ставил столовскую кастрюлю с водой на огонь и ждал, пока пар кипящей воды матовым слоем оближет мутные окна. Серые обрывки влаги легко ложились на хрупкие обнажённые тела, мелкий бисер скатывался с их безупречных форм. Казалось, они были немного возбуждены, дрожали, покрывались тончайшими нитями нетерпения, изгибались, светились тусклым желанием. Художник слышал гибкий звук, который, подобно лопнувшему мыльному пузырю, опадал внезапной моросью на нереальные фантазии.

    Аристарх чертил одну гусиную шею, шея всегда была похожа на фонарь, что торчал поблизости и рыбачил шеей луну, которая неизменно каждую ночь, помутневшая, склёвывала наживку из дохлых опарышей. Потом луну долго тошнило обломками истлевших червей — оказывалось, то были падающие звёзды, но художник рисовал только гусиную шею, и она у него всегда получалась неощипанной.

    За окном светало, вода из столовской кастрюли давно выкипела, тела блаженно подсохли, холст истлел пробивающимся утром. Гуси-гуси! Га-га-га! Есть хотите? Аристарх застыл в полудрёме, голова его размеренно покоилась на подоконнике, палец, начавший виртуозно гнать вниз загогулину, завис в недвижимости, грузная туша расползлась мешком с картошкой на обшарпанной табуретке. Утро приклеилось к глазам, а вместе с тем и веки невозможно было поднять вверх.

    В дверь постучали. Стучали много раз настойчиво, полинявший дермантин глотал хлипкие удары, преисполненный звуками, жирно выпучивал живот. За дверью кто-то стоял и стучал, поэтому нужно открыть или спросить Есть хотите? Спросить пока было некому и стучать продолжали дальше. Время на этот раз позволило себя застукать на месте, но на всякий случай отодвинулось подальше.

    Стуки становились учащёнными, меняли дислокацию — то вверху, то внизу, то где-то в пороге. Даже не стуки — резиновые шлепки с оттягивающим «джбооок». Напор усиливался с каждым часом, минул полдень. Солнечные лучи откровенно шелушили Аристархову лысину, вспучивали россыпи перхоти, ему напекло, и он пробудился. Уставшая дверь едва стояла ходуном, за дверью слышалось недвусмысленное сопение и ковыряние в замочной скважине. Художник воспрял ото сна тут же, обуянный гневом, опрокинул табуретку, едва успев схватить мешок с картошкой, открыл дверь.

    За дверью стоял Гусь и с интересом рассматривал перепонку на задней лапе. Как будто его не касалось время, присущее сейчас. Шеи на Гусе не было, голова каким-то боком лежала на туловище, перекатывалась по спине, Гусь ловко подхватывал её крылом, оттого она не падала, но выглядела помятой.

— Что вам надо? — истерично взвизгнул мужчина, пытаясь вернуть дверь туда, откуда она открылась.

— Отдайте шею, — гусиная голова откатилась к хвосту, прикатилась обратно и лаконично подмигнула глазом-бусиной.

— Я никаких документов не подписывал! — Альбертович инстинктивно отпрыгнул поближе к табуретке.

— Шею верните на место! — Гусь оранжевой лапой переступил порог и загоготал. Шеи не было, получилось не очень устрашающе. Голова перекатывалась туда-сюда, норовила соскочить с постамента.

    Аристрах в страхе попятился, ужас льняной верёвкой окутал кадык, пот липким мякишем перебегал из подмышек на живот. Гусь не исчезал, резиновые оранжевые лапы норовили переступить порог, прыгающая голова смотрела по сторонам.

— Кто вы такой? Пойдите прочь! — художник всем мешком с картошкой пытался надавить на дверь и оставить за ней чудовищное рождение реальности. Лапы, переливаясь апельсиновым перламутром, нависли над порогом, резиново чмокнули и оказались по одну сторону баррикад с хозяином квартиры. Альбертович резко отпрыгнул на метр назад, свершив роковую ошибку. Гусь с головой начал оккупировать прихожую, потом голова скатилась с постамента, торжественно освоила гостиную с надменно спящими телами-холстами.

— Что же вы, гагалубчик, так скверно лжёте? Вот же моя шея! — бешено вращающиеся бусы головы на какое-то время прекратили марафонский забег и уставились в одну точку.

    Монерздац по извилистой траектории взгляда уткнулся в свои развёрстые холсты, побледнел, мелкие капли пота сжались в один пучок, тонкие художественные пальцы начали выбивать в вакууме ритм. На обезвоженных застывших телах акварелью в серых тонах бледнела гусиная шея. Клочья скомканных перьев подобно лучам торчали в разные стороны, шея имела девственно ровный изгиб.

— Вот она, моя родная, моя неощипанная, моя гагагусиная! — голова Гуся катилась прямо на холст, остальная часть мелкими перебежками на ощупь семенила следом.

— Это фонарь, это уличный фонарь, что торчит под моим окном, а к нему луна прицепилась! Понимаете, Луууууууннннаааааау! — художник свалился на пол, затрясся в конвульсиях, пена вспученными облаками посыпалась наружу.

    Гусь его уже не слышал. Части Гуся со всего размаху влипли в оконное стекло, с урчанием размазались густыми тенями. Шея тонким изгибом водрузилась на былое место, голова резиновым мячиком в прыжке села на высотку, образовался настоящий Гусь. Гуси-гуси! Га-га-га! Есть хотите? Луна проглотила гуся вместо опарыша и долго потом блевала шеями неощипанных перьев. То были звёзды, но художник не знал.

    Аристарх Альбертович Монерздац рыдал. На плите бешено кипела вода в столовской кастрюле, шершавый пар упоенно слизывал оконные стёкла, те заходились в испарине. Аристарх писал картину. Длинная ровная вертикальная черта, сверху перекладина буквой Г. Под окном уличный фонарь грыз мякоть застывшей лужи. Уличный фонарь был похож на букву Г, луна плыла мимо, отталкиваясь от неба ногами в оранжевых ластах, у луны была неощипанная шея, а голова перекатывалась и вращала бусинами.

    В дверь постучали, постучали в самом низу двери, громко, звонко, с цоканьем копыт. Цоконье, казалось, пробивало фанерную декорацию, кулисы мягким войлоком сползали на звук, сворачивали его в тугой жёлтый рулон, покрытый пятнами. Теперь дверь открывать было нельзя, но сквозь пробитую декорацию-амбразуру уже торчали чьи-то копыта, одно пролезло через порог и застряло.

    Дверь открыли. За дверью стоял Жираф. Гуси-гуси! Га-гаг-га?

— Я хочу есть, — сказал Жираф.