Ветальь — Алёша во мне

        сносились надежды,

невежа с невеждой

        во мне спят, как прежде.

Как прежде зима. Как всегда — понедельник.

Бездельник,

        проснувшись, нырнул в старый тельник.

Им всем (кто во мне) нужно много и сразу;

в меня, как на базу,

        любую заразу

притащут в зубах, будто дауны-дети;

тот рад сигарете,

        а этот — конфете...

Но все эпикризы мы держим в секрете,

пока в нараспашку окне в предрассветье

дрожит в паутине баллада о лете.

Гвоздём вбито в мозг и намотано на нос,

что Алексей — имя, Алёша — диагноз.

Хватил если лишку,

        то Лёшку-мальчишку

с устатку — в остаток, из фишки — в излишки

сольют без зазрения бес и Всевышний

куда-то во тьму с пьедесталов и вышек,

о чём и депешу синхронно подпишут.

И вот тогда папка с тиснением "Шишкин"

под будничные судмедэксперта вспышки

горит огнём синим без дна и покрышки.

Но чуть за ум взялся,

        похмельем взорвался,

с утра по квартире вписался

        на галсах

в крутой поворот, так, что сам испугался.

Кондратий обнял,

        как украл,

как прокрался

от серой зимы до сырого матраса.

Нет пива разлива. Я б спасся и с кваса.

Алёша во мне в расчленёнке сознался.

И хочется крикнуть: Зе энд! Хватит! Баста!

Пора на работу. Носки. Чайник. Паста.

Но дастер хрустит,

        недосмотренный мастером

и койка грустит

        без таблички в диспАнсере.

Никто не увидит, никак не узнают,

как из ничего мне за гланды бывает,

как социум и алкоголь

помножат Алёшу на ноль

уверенно и без остатка,

бедняге не дав дать по тапкам.

Из букв Б.Л.А.Г.О.Д.А.Т.Ь. снова сложится "скверна".

И в личку

        прилично не пишет, наверно,

никто,

лет сто.

А все, кто напишут — не те.

И не то.

Чертей всех мастей

узнаЮ по пальто.

В сук нож!

В сукно жребий брошен Алёшей.

Алёша во мне. Он хороший.