Анна Семироль — Мой любимый шут (глава 2)

Получили письмо от деда. Он наконец-то купил себе ишачка и очень радовался. Они с бабушкой поселили скотинку в чистой просторной пристройке к дому и всячески холили и лелеяли. Это хорошо. Дед давно мечтал об ишачке.

Кошка Пуфффа всласть повисела на моём рабочем платье и подрала оборку. Даже не обиделась: знала, что Пуфффа глупая и ей всё равно, что драть — платье ли, занавески, покрывало, мамину шаль…

Вечера были пресными, как плохой сыр. Приходила усталая из универа, без особого аппетита ужинала, потом подсаживалась с книжкой сказок на диван к маме. Мама смотрела телевизор. По телевизору молодёжь тащилась от принца Мартина и нового поп-идола, абсолютно неотличимого от всех предыдущих представителей древнейшей профессии (я о шоу-бизе, а вы что подумали?). Мама умилялась принцем, а я читала детские сказки. Сказки все были о принцах, принцессах или крестьянах, иногда — о животных. А мне хотелось сказок о шуте. Хотя бы одну и именно сказку, потому что, как мне казалось, реальностью я была сыта по горло.

Заходила соседка Адель, звала посмотреть на распустившийся у неё на подоконнике восхитительный цветок. Сходила. Посмотрела. Восхитилась. А про себя подумала, что он слишком яркий и аляповатый. А что якобы пахнет божественно… У меня всё равно насморк.

Обещала Адели вышить для неё портрет цветка на наволочке.

У всех свои идолы.

Через три дня мама догадалась, что я больна. Назначила лечение: мы в выходные прошлись по магазинам, прикупили мне сапожки, маме — сумочку, сходили в театр, но спектакль был модерновый, и я уснула в середине первого акта. После театра был модный салон, где я ультракоротко подстриглась и выкрасила оставленный ёжик чёрным. Мама была в шоке, но ничего не сказала.

Правда — какая разница, что я за образина, всё равно на работу во Дворец все парики надевают. Овечьи и не очень. Некоторым даже идёт. А Лео приклеивает усы.

Рубашку Шуту я сшила. Даже без мерок. По памяти. Мне ли не помнить… Отнести готовое попросила Василину. Васька немного поворчала чисто по инерции, но просьбу выполнила. Вернувшись, заявила:

— Этот паяц был со мной груб. А тебе велел передать, чтобы приходила сама, — и уже тише, чтобы не услышали другие: — Соскучился. Я бы даже сказала, что волнуется.

— Угу, — усмехнулась я, — Щаз побегу. Всё брошу и помчусь.

— За мужчинами бегать неприлично, — нарисовалась уж очень правильная Алиса.

«Кто бы говорил», — раздражённо подумала я, но смолчала. Сил на скандалы не было.

Два дня спустя к нам заглянула прачка Лилия, поманила меня пальцем в коридор, а когда я вышла, сказала, что Шут в лоскуты изорвал все свои рубашки и требует новых. Лично от меня. Услышав в ответ лаконичное и решительное «перебьётся», Лилия разразилась укорами:

— Ну не будь ты ребёнком! Дорожишь кем-то — засунь свой норов в сундук и защёлкни замком! Глупо даже думать о попытках переделать взрослого мужика!

— Никто и не собирается его переделывать. Вот ещё! — фыркнула я.

— Будь ты попроще!

— Не хочу. Надоело.

Да, наглая… Лилия смотрела пристально. Так смотрят на стрелку весов, прикидывая, хватит ли денег расплатиться за товар. Ну давай, спрашивай…

— Рит, у вас всё нормально?

Так и знала.

— Нет. Я болею, — призналась честно.

Лилия поправила выбившуюся из-под накрахмаленного чепца кудрявую прядь.

— Послушай, подруга, а ты уверена, что всё правильно поняла?

Ай да Лилия! Может, она мысли читает? Откуда ей тогда знать? А вопрос-то «в яблочко»… М-да.

— Вот и подумай, — подмигнула мне проницательная прачка и удалилась, шурша по полу юбкой.

Думала. Сперва на работе: так закопалась в дебри собственных мыслей, что чуть не пристрочила швейной машинкой собственный палец к шёлковому пододеяльнику. Затем по пути домой: кажется, не ответила на вежливые приветствия маминым знакомым. Думала дома: две ложечки соли в чай себе, одну — маме.

Наверное, я абсолютно тупая. Ну как можно по-другому понять фразу: «Зачем тебе нищий шут, Рита?» Для меня это значило только «Рита, ну на фига мне ты в качестве жены?» А как ещё?.. Как я должна была себя повести? Что обязана была ответить?

«Я люблю тебя, Шут. С самого сотворения моего мира, с самого детства, с той секунды, как я себя осознала чем-то отдельным от других и прочих. Я когда тебя впервые увидела — ещё по телевизору, много лет назад — я поняла, что ты — мой самый-самый. Ты тогда и в кадр-то попал случайно… таким настоящим. Без непременной улыбки и дежурного набора хохмочек, без рабочего костюма привычного веселья… Серьёзный, спокойный, умный человек. Ты мне нужен, Шут. Ты, а не избалованный Мартин, не кривляки из кино и со сцены, не простой, как блин на сковородке, Лео… да и никто другой. Я тебя выбрала, я полюбила тебя, а не дурацкий образ придворного острослова…»

Смяла исписанную зелёной ручкой салфетку, подтянула к себе другую, чистую. Мятый комочек краснел, синел, зеленел в свете рок-клубовских стробоскопов и дрожал на столе в такт ритмичному полумаршевому грохоту, несущемуся со сцены. Я пила водку с лимонным соком. Вторую.

«Я в универ поступила для тебя. Из-за тебя. Чтобы быть с тобой на равных. Знала же, что дурочка тебе не нужна. Надо мной в лицее смеялись: все девчонки коллекционировали вырезки из газет и журналов про принца, а я готова была всё отдать за единственную твою фотографию. Мама и та… думала, что я по отцу скучаю. Слово выискала где-то в энциклопедии: «сублимация». Потом автоматически перевела всё в разряд затянувшихся фарсов. Она и сейчас не верит. Даже после того, как я ей рассказала, насколько мы с тобой стали близки…»

Ещё один дрожащий бумажный комок. Глоток из бокала. Очередная чистая…

«Мой дед ишачка купил. А я сама себя таким вот ишачком чувствую. Ты — воплощение моего упрямства. Любимое, лелеемое, навязчивое… Шут, давай всё пошлём на хрен? Дуэтом. Тебе-то ничего… а мне тяжело будет отказаться. Ты — цель, мечта, фундамент для меня самой, такой, какая я есть. Какой я сама себя сделала. Ты — все мои победы. Потеряй я тебя — себя лишусь. Мне не хочется в общее стадо, к примитивным желаниям и розовому заискиванию. Шут, я рядом с тобой себя человеком чувствую… а ты спрашиваешь, зачем ты мне… Ты моё всё…»

Три. Жмутся друг к другу, как птенцы. Или зверушки замёрзшие… Неотправленные письма. Неотравленные мысли. Мне немного очень жаль. Где-то в глубине души мне ужасно хочется, чтобы мой Шут осторожно взял вас в ладони, нахмурился, бережно расправил, разгладил, прочёл, беззвучно шевеля губами и улыбнулся — глазами и уголками рта…

— Дорогая Маргарита, разрешите Вас ангажировать!

Ох, Лео, ну как ты непоправимо не вовремя!..

— Присаживайся, — предложила я, выдвинув носком ботинка стул из-под столика.

Лео поморщился.

— Пойдём потанцуем. Сидишь уже больше часа.

— Ну не прёт меня сегодня, — вздохнула я и покосилась на бокал с недопитым кислым коктейлем.

— Водка? — поинтересовался проследивший мой взгляд Лео.

— Угу. С лимонным соком, — уныло призналась я.

— Дрянь какая! Её же невозможно пить! — воскликнул «наставлятель на путь истинный», — А тебе просто необходимо растрястись. Пойдёшь сама или тебя волоком тащить?

С ума сойти: сколько внимания и трогательной заботы о моей скромной персоне! Пришлось оторваться от стула и следовать за коварным Лео в беснующуюся толпу на танцпол. Запрыгали. Я энергично трясла головой, надеясь, что если мысли не уложатся в правильные стопочки, то хотя бы вытряхнутся на фиг. Несколько минут спустя немного полегчало. Чудесно. Пора всё внимание переключить на Лео.

— Ты когда прыгаешь, на козла похож! — крикнула я ему в ухо. Глупо заулыбался, но прыгать не перестал. Потом на лице отразилась Мысль, и Лео завопил в ответ:

— Не оскорблять! Бодну!

Секундная пауза.

— Ты чего пьяная такая?

Ой, и правда. То-то я понять не могу, я пляшу или пол дрыгается, как припадочный. Я заулыбалась, чувствуя себя непревзойдённо-милой:

— Я праздную!

Лео припрыгал поближе, и я очень удачно свалилась ему на руки.

— Неси меня на место! — потребовала.

Он послушно закинул меня на плечо и донёс до стола. Я сцапала бокал и залпом выпила остатки «гремучей смеси». Последнее, что я запомнила — факт исчезновения салфеток со стола и свои идиотские мысли: «Если уборщица это прочтёт — прослезится…»

Память не сохранила, чем закончилась вечеринка и кто принёс меня домой. Утром мама ядовито-вежливо отметила, что я никогда ещё так безобразно не напивалась.

— У меня драма, — морщась от похмельной дурноты, пояснила я, — Кризис взросления. Пожалуй, начну я мечтать о принце.

Почему-то маму это не обрадовало. Она надулась и ушла в гости к тётке Эмме, оставив меня помирать от головной боли.

Хорошо, что сегодня выходной, думала я, бревном валяясь на диване. Если бы моё опухшее личико увидел кто-нибудь кроме мамы и зеркала, то меня бы либо отчислили из универа, либо выгнали с работы. Давайте посмеёмся, господа: перед вами королевская белошвейка, она же — студентка исторического факультета! Элита общества, ха-ха-ха.

В стекло клюнулся камушек. За ним второй, третий. Я с кряхтением сползла с дивана, открыла окошко и высунулась. Ого! Снизу медленно поднимался оранжевый воздушный шарик. Когда он поравнялся с моим лицом, я обратила внимание на нарисованную стрелку, указывающую вниз. Посмотрела — шарик нёс мне привязанную на ленточку ромашку. Бережно взяла «груз» вместе с «транспортом», впустила в комнату. Как-то сразу исчезло всё недомогание, всё стало хорошо и приятно… Легла животом на подоконник, поглядела на текущую под окнами улицу. Ни одного знакомого лица. Спасибо, где бы ты не был.

Ромашку пристроила в мамину любимую вазочку, шарик отпустила гулять под потолок — будет у меня персональное солнышко. Встала спиной к окну и позволила себе от души улыбнуться.

— Всё равно я к тебе первая не подойду, — заявила из вредности.

— Кар-ррр! — подтвердила пролетавшая мимо ворона.

Хотелось расхохотаться. Без причины.

Вечером вернулась мама, мы в четыре руки набацали оладушек с клюквенным джемом, зазвали на ужин Адель, и втроём сделали себя чуточку счастливее и беззаботнее. Все люди время от времени имеют на это право.

А через пару дней я прославилась на весь универ.

Сидела скучная на семинаре. Боролась с зевотой. Думала о том, что за окном стемнело, ползти домой в одиночестве грустно, и как-то неуютно становилось. У доски бубнил долговязый Влад — выдавливал из себя всё то немногое, что знал о нашей королевской династии. Его речь тянулась, как плохой клей. Профессор слушал из последних сил, и лицо его выражало жесточайшую зубную скорбь. Половина аудитории зевала, в открытую пялясь на часы над выходом. Сидящая рядом со мной жизнерадостная пампушка Элен украшала тетрадку с конспектами надписью «Снег идёт!» и вязью легкомысленных завитушек.

Снег, с тоской подумала я, идёт… А я, как назло, в осенних туфлях. С работы прискакала, только и успела, что сменить вычурное трёхэтажное платье на простенький костюмчик и цапнуть со стола пакет с приготовленными мамой бутербродами. Замёрзну теперь…

Сидящие вдоль окон вдруг оживились, по аудитории зазмеился возбуждённый шепоток. Студенты почему-то принялись оглядываться на меня.

Что? Ну чего мы пялимся, дорогие сокурсники? Не надо так откровенно таращиться, мне это совсем не нравится… Впервые пожалела о том, что не ношу с собой зеркальца. Рога проклюнулись? Тушь потекла? Прыщи высыпали величиной с вишню? И не поглядеть, вот ведь!..

— Элен, — позвала я шёпотом, — Элен!

— Чего? — радостно заулыбалась она.

Я подумала, что если бы не излишний вес, Элен запросто бы выдержала конкурс на должность фрейлины — с такими улыбкоспособностями.

— У тебя зеркальце есть? Дай на секундочку, пожалуйста!

Странно. С лицом всё в порядке. И рогов нет… Что тогда?

Быстро настрочила записку: «В чём дело? Маргарита» и отослала её в гущу событий. Ответ, присланный почти моментально, скорее напряг, нежели хоть что-нибудь прояснил: «Там ТАКОЕ!!!..»

Как-то по привычке рассердилась. Развели детский сад! Давайте Ритку разыграем, вот умора-то будет! Тьфу. А я купилась. А там — ТАКОЕ… Напустила на себя как можно более равнодушный вид. Типа я — взрослый, умный человек, мне не до ваших глупых шуток.

По окончанию пары не рванулась к окну, а нарочито медленно собралась и пошла на выход, то и дело ловя на себе заинтересованные взгляды. Следом змеился шепоток: «Это она, точно… Я говорю — она…». В голове крутила колесо любопытства белка-мысль: «А что там ТАКОЕ?» С трудом подавляла в себе вполне нормальное на мой взгляд желание стремглав нестись на улицу. «Спокойно, Рита, ребята пошутили на славу», — сказала я себе в последний раз, толкая тяжёлую бронзой окованную дверь Университета.

Холодный воздух. Снег. Студенческая братия, курящая на обледенелых ступенях. Фонари — до неузнаваемости непривычные за снежной кружевной завесой. И всё это — где-то на втором плане, фоном.

Здоровенные буквы прямо на дорожке перед универом: «Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, МАРГАРИТА! ТЫ СОШЬЁШЬ МНЕ РУБАШКУ?» Мне так чудно, что я просто не знаю, как реагировать. Молча спускаюсь по ступеням, ближе подхожу. Понимаю, что слова выложены апельсинами. Маленькими смешными солнцами.

Шут сидит на печально жующем морковку пони. Пони — цвета шоколада, на нём пёстрая попона, напоминающая лоскутное одеяло. А мой Шут замёрз. Нос — ледяной. И сугробик на колпаке.

Студиозусы стоят и внимательно наблюдают, как я хрипло говорю: «Привет, мой любимый шут». У него в руках откуда-то появляется табличка: «А поцеловать?». Я целомудренно и как-то по-дурацки тычусь губами в небритую щёку. Нестройные аплодисменты.

— Мы с тобой перед всеми ломаем комедию, — говорю сурово, и губы тут же разъезжаются в нелепой улыбке.

— Зато КАК у нас получается! — не без гордости возражает Шут и нарочито громко вопрошает: — Прекрасная Маргарита! Я задал вопрос, на который жажду получить ответ! Я его дождусь?

— Да, — смеясь, отвечаю.

— И этот ответ…

— Да! — меня просто колотит от смеха. Кураж — дело заразное.

Почтенная публика в восторге. Шут ловко спрыгивает с пони, галантно кланяется — сперва мне, затем уважаемым студиозусам и простым уличным зевакам, давая понять, что представление окончено. Помогает мне сесть на лошадку, заботливо отряхивает от снега мои брюки и негромко говорит:

— Позвони маме, скажи, что будешь поздно… или совсем не придёшь. Ладно?

Я просто кивнула. Шут потянул за уздечку, и маленький шоколадный пони послушно потрусил за хозяином по заснеженной улице к телефонной будке. Я подпрыгивала в седле и тоскливо думала о том, насколько глупо выгляжу со стороны.

А, плевать. Ну кто сказал, что у панков и счастье должно быть панковское? Фигня это всё и дурацкие предрассудки, доложу я вам…