Убиквист — 'МУМИ'

" И тут Туу-тикки запела о бельчонке:

                                                   Жил — был маленький бельчонок,

                                                   очень маленький бельчонок,

                                                   Был он очень неразумный,

                                                   зато теплый и пушистый.

                                                   Теперь он лежит холодный,

                                                   совсем холодный,

                                                   его лапочки застыли.

                                                   Только хвостик его, как прежде,

                                                   самый мягкий и пушистый.

                                                   ...

                                                   ...

                                                   — Если бы мне достался красивый

   беличий хвостик на муфту, было бы ...

                                                   лучше, — возразила малышка Мю. "

                                                            ТУВЕ ЯНСОН.

                                                            " ВОЛШЕБНАЯ ЗИМА "

                                            1

    Я — Муми-Тролль. У меня не завидная внешность — толстогуб и толстобрюх, шевелюра мочалкой, дурацкий короткий галстук, который мне , например , как раз очень нравится (я вам не сообщу всего , а вы не будете трезвонить о моих возможно странных привычках) , штанишки на розовых бретелях и толстоватые ноги. Я не очень — то люблю смотреться в зеркало, а если в том назревает необходимость — тогда лицо мое делается чрезвычайно комично и

словно плавает, и тогда я стараюсь презреть его, а отыскиваю серьезность и мрачное настроение, но его не видать так сразу, о нем следует говорить или напоминать специально... Таков расклад.

    Живу в картине, что подвешена в углу длинного коридора. На картине изображено ненастье, осенний ветер, часть фасада серого дома, и я под зонтом, прикрывающий свой уродливый нос. Здесь запах опрокинутого озона.

Временами я выхожу из картины и брожу средь людей, они не видят меня, и я стараюсь не придавать столь сильное значение тому, своей невидимости (мама всегда говорила, что наши предки жили за печкой). Признаться обращение людей друг к другу мне кажется грубоватым ... И так я чаще предпочту остаться сам по себе, чем вступить с кем — либо из них в диалог.

Да и что мне скажут? Я все беседы на разный лад слышу , а мне сказать только и есть: Я — МУМИ — ТРОЛЛЬ.

                                            2

    Двадцать лет назад, как разорился наш дом, наш голубой домик в чудесной долине, полной цветущих деревьев, где с гор текла узкая прозрачная речка, обвивающая его... С прошедших лет покатила жизнь круговертью, непонятным таким — то путем. Вертишься с утра до вечера, суете сует непробудной и бестолковой. И лишь ночью в яркое небо звездное взглянешь и вспоминаешь дядюшку Ондатра, наши катания с Туу, волшебную шляпу, комету, мысленно я прохожу к сараю и вскарабкиваюсь наверх, туда, где поджидает меня гурьба комаров и свежий, снежный ветер, так я его называю, потому что особенность воздуха вверху сенной какая-то полупрозрачность и прохлада, чудятся такие истории, которых сам волшебник не

выдумает. Я не могу пересказать их, их нужно пережить.

Вот такие вспоминания.

3

                                            " Удивительная штука эти реки и дороги.

                                            Глядишь, как они стремятся мимо тебя, и

                                            на сердце становится так тревожно, так

                                            смутно. Неодолимо тянет в чужие края ,

                                            тянет отправиться вслед — посмотреть,

                                            где же это они кончаются ... "

    Тролли и др. как-то разом вытянулись, повзрослели, разбежались по углам большого мира. Никто никогда не собирался покидать нашу сказку, наш большой дом, муми — маму, папу ... Но байка окончилась навсегда, и никто больше не намеревался остаться. Когда я пишу письма без адреса (куда их отправишь?), я повторяю твердую мысль (хоть не люблю повторов), преподношу ее " под разным соусом ", метафорично, аллегорией, ЧТО БЫЛА ПОСЛЕДНЯЯ СКАЗКА, ПОСЛЕДНЯЯ ИСТОРИЯ В НАШЕЙ ИСТОРИИ, КОТОРУЮ СЛЫШАЛИ ВСЕ, НО О КОТОРОЙ КАЖДЫЙ СДЕЛАЛ СВОЙ ВЫВОД.

А было ль так раньше? Что-то щелкнуло, мучная огневка билась в амфорной лампе, так-то попала туда. Малышка Мю ковырялась в носу, а наш завсегдатай — сказочник ведал:

    " Мои дорогие друзья, не думайте, что теперь я придумаю историю более фантастичную, нежели раньше, отнюдь сия повесть есть точно наполовину уж наиподлиннейшая правда ... "

    Признаться россказень была вялой. Я уснул, а когда проснулся , рассказ волшебника еще не окончился и более того был где-то посредине, я же очутился на горячей подушке (мне было жарко), кто-то перенес меня с насиженного кресла. Я принялся слушать и смотреть в желтые от керосинового света лица Троллей: мамино, папино, сестрино, гостей; лица светились слабым каким — то самостоятельным светом еще изнутри, неоновым, ноздри раздувались, Снорк сильно кашлял, — все после последней безумной серии целодневных купаний в реке.    

" ... И те жили без всяческих фантазий и измышлений, а, прагматически соизмеряя каждый свой шаг, присутствие одного из граждан этой удивительно богатой колоритной стороны настораживал другого. Всегда. По — нашему вроде б странновато. Но сия бдительность каждого против каждого делала, придавала всякому действу, всякой вещи, лежащей с делом или без дела смысл! То, что ранее не замечалось, то принимало особый вес и значимость. Каждая булавка лежала не просто, а головкой на северо-запад или иначе как-нибудь, всякая чашка была выпита или не допита до донышка (поглядите — к в свою) не просто так, но в четверти дюйма можно было

отыскать важность. В этой чужой, дальней стороне все было не так — нет, еще раз напоминаю, Муми не ходили вверх тормашками. Кроме осторожного обращения друг с другом, вдумчивого с окружением неодушевленным, чужестранцы мечтали по — иному (может в том гвоздь?), они мечтали, что когда-нибудь их мир нарушит гигантский взрыв, красочный фантастический — таков, что нигде более не может быть, что этот взрыв не принесет вреда, кроме великого развлечения, и тролли — чужестранцы поймут свое замечательное

предназначение, которое их объединит теперь навсегда. Они мечта-ют. Как известно мечта зиждется на реалиях, китах и слонах определенного порядка: чужестранцы — тролли, живущие распрекрасно, чрезвычайно много знают о себе и ... ничего о других. Сейчас и это объединяет их. Раскрой глаза островитянам втолкуй скорбь земли нашей, они станут разочарованы и далеко отступят от ожидания колоссального фейверка — взрыва. Удар в самое сердце. А чем жить дальше? Головы поникнут, прекратятся смех, вздорный вопль, улыбки, посерьезнеет до мрачности свет. Мы, к примеру, можем

так жить годами и веками, терпеливо и серьезно, наивность у нас порок, а у них простодушие иное — воспитывается тщательно, аккуратно, их наивность другой марки, другого образца. По причине той же — осторожности, они не полезут с первым попавшимся вопросом, либо восклицанием к соседу, мозгульки прокрутят незамедленно двести вариантов вашего расположения, и посему сам вопрос будет звучать весьма искусно, завуалированно.

Нет у них нашей парадоксальной спонтанности в размышлениях, рассуждениях. Фейверк их не там.

    Эта сторона достигла небывалых высот, вот вы сидите здесь: кто вприсядку, кто на дряблой кровати, стульчике, а у них — этакие сказоньки бают на диванах да пуфах! И при том происходит такое шелушение золотистых фунтиков, каких-то шоколадных конфет, — вот вам истинная правда, невыдуманная половина. Рассказывают почтенные люди ".

    Завсегдатай — волшебник — рассказчик (З-Р) возымел прекрасное влияние на слушателей, кроме внутреннего свечения. Тролли и др. после окончания рассказа рассыпались в вопросах о необыкновенной пальмовой стороне. З-Р же отталкивался несложным отчетом , мол слыхать слышал и даже видывал, но что с того ? Это надо ПЕРЕЖИТЬ.

    Как можно пережить, оставаясь на месте, не изведав, дали? Мало ль кто, что насочинит? А есть ли на самом деле это, Тролли продолжали жизнь, но зрел У КАЖДОГО В УРОДЛИВОЙ ГОЛОВЕШКЕ СВОЙ, ОБОСОБЛЕННЫЙ ВЫВОД ПО ПОВОДУ.

    Разумеется, З–Р не одну историю преподнес нам в дальнейшем, но ни какая так сильно не задевала. Его прерывали и заставляли повторить ломтик прежней. Задавали вопросы, однако все пассивней и смущаясь друг друга.

Неизвестная сторона поглотила, заела и отрыгнула нашим братом. И тут решили все повзрослеть, взяться за дело истинное " одушевленному и неодушевленному ", и скоро пришла пора разъезжаться. Так мы и пропали каждый из виду. А все — таки: до мечтания колоссального взрыва — вечность, чудится так. Не разжевать нам мечты такой, не раскусить. Что — то другое в нас есть грандиозное, не такое мечтание, но какое ж? А пока рассеялись и невидимы, стали, и невидимы средь людей. Человеки не знают полной прелести нашей истории сказочной древней страны троллей прервавшейся вздорной сказкой о чужестранцах, последней сказкой. ПРЕЛЕСТЬ ЖЕ ИСТОРИИ (желаю вам отметить) ЛЮБОЙ в том, что она будто б продолжается. Будто герои идут на сонный покой, а потом вновь самым естественным образом возвращаются.

ПРЕЛЕСТЬ ОДНОЙ ИСТОРИИ ПОЛНОСТЬЮ РАЗРУШАЕТСЯ АНАЛОГИЧНОЙ ПРЕЛЕСТЬЮ ДРУГОЙ.

    Помню мамины большие добрые глаза , остановившие меня слова ее, звучащие и сегодня откровением, она отметила однажды небывалую сосредоточенность мою и сказала:

    " — Что ты там ЕЩЕ придумал, золотко мое? Смотри, не упади!"

                                            4

    Вот и размышляю я, нынешний (покорный слуга ваш): а стоило так колупаться в той последней россказни. Ведь то нас и сгубило: приняли на веру, взяли знаки, повытаскивали головы, пошли — лишь бы куда, только прочь. И вышло — в разные стороны.

    Размышляю я: от уродской души Муми получилось все эдак и не так — всочувствовались мы. Вера наша такая. Эмотивная доверчивая натура . Получится: жить без всяческих фантазий и измышлений ? Получится: отличительно дела делать, но прагматически соизмеряя каждый шаг ... — как это? Каждый шаг — в этом остальная половина полуправдивой истории о чужестранцах, а именно ложь. Каждый шаг?..

    Ненастье на моей картине, я в вечном ожидании дождя и грозы под зонтом; тусклый свет старого керосинового фонаря, мое лицо скрыто, нет перспективы, гляжу под ноги. И верно под этот каждый шаг, разбавляющийся в грязной колоде луж, думаю об едином — как бы не плюхнуться рожицей в фиолетовую водицу . Вот как помышляю о КАЖДОМ СВОЕМ ШАГЕ. Не иначе.

                                            5

    АБРАХАДАБРА — не просто болтовня, а слово — заклинание от злых духов. Кто б мог подумать, что повторяемое нами есть спасе-ние. Каждый растолкует понятие по-своему и запомнится , впадет в память своеобразно, и я (с вашего позволения) поделю свое имя на слоги и еще менее — на буквы и растолкую.

    М-У-М-И-Т-Р-О-Л-Л-Ь.

    М — моя мама вспоминается мне вкупе с далеким детством, так раньше не было. Я не видел ее давно. Что — то, наверное, происходит с нашим воображением, когда мы стараемся представить образ очень нам дорогой, но который так давно не встречали. Я всматриваюсь в свое комичное отражение в зеркало и не могу понять ни одной линии связи с моей дорогой мамой. Где ж она во мне? Что от нее? Только следствие таблеток (однажды я очень сильно захворал) — мое тело, вместе взятое или меланхолическая омега на сморщенном лбе, да я не припомню — носила ль она такую. Кажется это мое собственное изобретение. Кто ж из миллиарда мам укажет сходство мое на

одну из них? Кто силен, кто угадает? А я — как это угадываю?

    Тремя строками выше я вспомнил болезнь. Это была скарлатина, гадкая ангина... Хемуль напичкал меня мороженым; разумеется, это стало известно моим маленьким дружкам, в частности Тофсла и Вифсла , сестричке , бесславному Снусмумрику , а так же остальным. Мол: дети не выпрашивайте у взрослых денег на удовольствие, на свое МАЛЕНЬКОЕ УДОВОЛЬСТВИЕ МНОГО ДЕНЕГ. Мораль выползла великолепная, а я?.. В тот день перед скарлатиной выполз на коленках из-под стола с голой бордовой задницей.

    У дяди Хемуля исчезло девять (девять!!) монет, он бы и не приметил исчезновения если б не глупое — детская доверчивость, " розовая " доверчивость (не чужестранницкая) подобие того, как мы тщетно прячем что-то за спиной. Я накидал ворох синих " эскимо " бумажек в мусорное ведро — ну? Как же не заметить? Ведь

идиотство! Тем не менее, грех, кажется, был спрятан. Наевшись вдоволь, таким вот образом, я поспешил расправиться с ужасным ощущением вора. Увидели, расспросили, отмеряли ремнем — и все. Под вечер повышение температуры и семь дней горячего полусумрачного " блаженства ". Мне не хотелось брать в кавычки последнее слово. Блаженство болезни ... Так бывает? Так есть.

    Сейчас я день за днем и, наверное, чаще — час за часом вспоминаю осенние дни скарлатины. Желтые сухие листья срываются гулко, несутся как голубь, произвольно выпевая песнь ветра, — несутся и громоздятся где-нибудь в одном месте, собираемые и обругиваемые подметальщиком. Ржавые стукаются о мой больничный подоконник, а небушко такое светлое, ясненькое, прозрачное, слегка подзанавешенное голубоватой дымкой. И я думаю думу.

    Мама пробиралась в мою палату и читала смешную детскую книжку, мне нельзя было смеяться и она случалось сердито прикрикивала на мой радостный хриплый раздражительный смех. ДЕЛАТЬ СМЕШНО И БОЛЬНО ОДНОВРЕМЕННО — ТАК ПОЗВОЛЯЮТ ЧАСТО СЕБЕ ОЧЕНЬ БЛИЗКИЕ ЛЮДИ. А ты сам отличаешь это ?

    Потом мы молчали, она раскрывала апельсин, банку смородиного сиропа, я садился, изображая на лике нечто то, что пугало мать. Она подбивала подушку повыше и глядела, как нежно и долго тянут мои губы подогретый сок и стягивают кожуру цитруса. Блаженство, в которое хотелось бы окунуться. Скарлатиновое. Наверное, взрослый, прихватив детскую болезнь, испытывает сие " блаженство "...

Она спала на лавочке, я позже об этом узнал Мама, спящая на узкой жесткой лавочке. Она ничем не укрывалась, подбирала колени и подкладывала руки под голову. В то самое время, когда я думу думал и блаженствовал.

Мама — первое слово. Основное понятие начинается с этой буквы.

                                        * * *

    У. Утюг. Мысль заключается в следующем. Огромное сладкое правдивое существо мама когда-нибудь дает осечку . Она попросила меня однажды (это было через много месяцев после скарлатины ) : " подай-ка утюг!"

Я ответил: " Он горячий!"

    — Но я же беру!

    — Я боюсь!

    — Возьми, подай!

    — Я боюсь, мама. Не могу ...

    — Вот так ВЫ ВСЕ — ДЛЯ ВАС СТАРАЕШЬСЯ, а после получишь НИЧЕГО!

Я заупрямился не на шутку. Мне не приходилось никогда брать в руки горячий утюг. А требование навязывалось. Окончилось ничем: я надул губы и ушел в свою комнату, мама взяла утюг и продолжала гладить. Она не пришла как раньше (может впервые так) и не обняла мне голову и не прижала к себе. Она отдалась злу, которое вливалось тонкой больной струйкой ко мне, в мягкую целомудренную мою душу. Предательство приручено воспитанием. Вкус первого предательства терпок, ведь мы получаем его от самого дорогого человека.

    Отец на один мой проступочек сказал:

— Он сделал это специально. Клянусь моим хвостом !

В мою голову тогда не укладывалось — как можно сделать родителям что-то неприятное нарочно. Не укладывалось. Но фраза жестко натянута бечевой, прорезала нутро.

    И тогда я стал представлять: как можно сделать неприятность близким, что при том чувствуется им и себе. Вот интригующий вопросичек !

   Первое предательство — маленький живец и его с удовольствием заглатывает

СПРУТ. Эта горгонья голова далее с нами всю жизнь. Мы усваиваем головы, побеждаем медуз.., либо нет и не замечаем, что город-то давно полон каменными трупами. А мы — все воюем.

                                            * * *

    " М " номер два — Мебельный ящик Ондатра. Это крепкий буковый ящик, в который когда — то складывались лучшие пиджаки дядечки Ондатра. Он сремонтировал себе новый, а этот оставил. В нем свободно помещались два взрослых. Неизвестно сколько б он стоял во дворе просто так, сколько б наполняли замечательный предмет мусором: сыпали песок, оставшийся после монтировки плиточной дорожки и т. п. Но его как — то хорошенько взялись отчистить и поставили сушиться. Моя же идеище — сделать из него вертолет.

    Я отпилил немного верху, чтоб легче было забросить ногу, приделал допотопный штурвал — погнутый и сржавленный руль от старой косилки, найденный мною уже давно на свалке; навалил в ящик " боевого " хлама: детский бинокль, запасные резинки на рогатку , банку с несколькими белыми монетами — на случай если на самом деле улетишь. Я фантазировал, что приспособлю винт к несложному каркасу на крепком ящике, взмою в воздух, направлюсь вперед. Только меня и видели. Я промахну перед домом, сделаю рискованный крен. Ахх — нут! У меня громко хлопнет мотор, я обернусь,

но двигатель чихнет и зажужжит прежней музыкой, я не стану испытывать более терпения и направлюсь поскорее в путешествие. Над нашим поселком, над рекой, над высоким орешником. Сорву наспех немного лещины. Пролечу поле, где обычно мы барахтались в низкой нежной траве после купания в водооросительном канале. Трава поклонится, расстелется под натиском винтового ветра. Мой " буран " направится дальше , где я еще не был: к сказочной богатой стороне ? Я вернусь и расскажу, что есть ТА великая страна, разрушу " последнюю " сказку ненадуманными заключениями — и там

живется не легонько. Будут слушать, и расспрашивать о моем изобретении, о путешествии. Они захотят сами вскарабкаться на мой " буран " и покататься — каждый, по очереди. И я соглашусь — хитро . Но полетит не всякий ...

    Второе место было свободным. Мне преотлично помнится, как тщательно именно его я приготовил. Поставил низкий табурет и прибил ручки-гвозди для поддержания, страховки при взлете, посадке. Для кого предназначалось свободное место? Кажется, лучшему другу — Сниффу, но место подобное — свободное с той поры всегда я готовлю. Где-нибудь очень рядом с собой.

                                                6

    И. Это Ирита. Мне снилось (так явно было это , я хорошенько запомнил) — на своем вертолете пролетаю мимо окон в мансарде . Там была махонькая комнатка Ириты, занавешенная шторами в белый дурман с огромными фестонами. Она часто сидела дома по произволению родителей? И что ей было там? А когда выходила с подругами, я пребывал в чрезвычайном волнении. Помню ...

    Какое-то комедиантство во мне живет, оно как — будто со временем уходит, но мне кажется, никогда полностью не исчезнет. И может ли что-либо исчезнуть, однажды ВЫЛЕЗШИ ? Сие есть в нас — констатируем, а есть — гляди насколько хорошо и потребно, и не судимо ль будет другими ... Гляди ж, когда выпустить. Комичное что-то и сегодня живо. Тогда ж — я взбирался на старую иву и болтал смешно ногами, вроде боясь спрыгнуть, другой раз — поднимал невидимую штангу, корчась при том, размахивал руками, падал, клоунски спотыкаюсь. Все это был незамысловато — " грязный юмор ",

но, бог мой, как сие потешало ее. Мою возлюбленную. Именно. ПОМНЮ ...

Нацарапал признание в десятом пруду намеками, что, мол, люблю, как терпеть? что делать? короткую и притязательную, выбросил записочку позади нарочно так, чтоб она заметила во время детских догонялок, проследил точную траекторию бега девчонки. Записка выпала и была подобрана.

Фунтик белой бумаги в коем смысл вселенский. Это — была первая любовь.

Это было нахождение парацельсовой " сигнатуры " — доброго символа. Я собираю увлеченно такие символы и ничего мистического, никакого радостного объяснения мира не нахожу ...

От каждого по изюминке, а вместе ВАРЕВО, потертые сладости в большой фруктовой тарелке. Эти добрые символы — что с ними делать — кусать на зуб и только.

    Я писал на стене ее имя. Я писал записку другую и третью и рвал одну за другой. Потому что не получил ответа от первой. Я всегда жестоко обжигался любовью. Раздумывая в клозете (вот это помню наверняка) внезапно появилось: " что дороже тебе — папа, мама или ОНА? Можешь ответить?

    — Отвечу.

    — Ответь и тогда сбудется или нет.

    — Папа и мама дороги, но она — мучительна ... Они все мне дороги.

    — Нет,— так хитро. Мог бы поменять родителей на нее?

    — Нет!

Ответил и понимал, что не правда.

    — Этот вопрос неразрешим.

    — Тогда: сбудется ИЛИ нет.

                                        * * *

Ирит. Она всегда находила забавным мою любовь. Всегда и остальные находили это смешным, надуманным. Я ощущаю себя крошкой Соломеей, которая влюбилась в Хемуля, жила постоянной надеждой еще и еще раз услышать звуки медного рога. Но Хемуль был огромный и так всегда спешил, что никогда не замечал ее. С некоторых пор (или так было всегда?) не люблю девчонок, не принимаю их, не понимают и они меня. Я жду, когда окончится бесславное наваждение, когда сердце остынет, образ оскорбится. Иногда я намеренно провоцирую язвящееся пренебрежение к себе и тогда давлю со всей

силы на сей ячмень, он ВСЕГДА выскакивает... вижу водянисто-белый гной. Этого того и стоило доказать.

Нет любви, о которой грезится мне. Бесполезно искать в любви духовное, любовь скорее в фетише, миражах, фантазиях, но ни в чем конкретном.

Надо заставить ее уйти обманом. Так предлагала избавиться от грохочущего рога Хемуля Туу — тикки ( ведь Хемуль был уверен , что его Все любят ) :

" — Скажи ему, — посоветовала она мне, — что холмы в Пустынных горах — гораздо выше и лучше, чем здесь ...

    — Надо бы поглядеть, — отвечал МНЕ Хемуль, вдохновляясь. — Но туда путь не близкий . Если я отправлюсь в Пустынные горы , может статься , мы не встретимся нынешней весной. А жаль, не правда ли?

    — Ага! — соврал я и густо покраснел.

    Следующим утром Хемуль играл " Марш Хемулей " на своем медном роге и заканчивал пьесу замысловатым пассажем, рядом сидела счастливая Саломея.

    — И подумать только в Пустынных горах! Сколько там свежайшего воздуха!

Словно прощаясь Хемуль, сообщил мне:

    — Ты только не обижайся, не расстраивайся, но я все же поеду в Пустынные горы. А следующей зимой обещаю научить тебя кататься на лыжах.

    Я подарил ему на прощанье большую банку клубничного варенья, на закрывавшей банку бумажной обертке написал:

    " Моему старому другу — Хемулю."

    Хемуль ушел в Пустынные горы от подножий до вершин укутанные снегом в ночь безлунную.    Он раньше всех нас ушел куда — то, откуда не желал возвращаться и следующей зимой. В походном мешке Хемуля лежала согретая теплом сонная крошка Саломея и все время прислушивалась к звукам рога .

                                        * * *

    Когда мы уезжали из долины, папа купил дом в другом селении, я надел коричневый пиджачок и вышел под моросящий дождь , встал под грибок , поставил каблук на край " выигранной "— пустой песочницы. В голове рулетка и брошен шарик: если есть святость в сем мире (видит бог, как сильны, отчаянны мои чувства), тогда — выйдет она ко мне, я сообщу ей коротким словом свое состояние. Умчусь, стыдясь, пряча лицо.

ТАК НЕ ДЕЛАЕТСЯ ОЙ — НЕ ДЕЛАЕТСЯ...

Но я убегу, потому что словно встречусь с таинством — двойником счастья. А так возможно ль?

    Она не вышла и больше — не глянула в окно, она знала, что уезжаю, и если предположить, что что-нибудь предприняла б — откуда ей знать точное время, когда мне вздумается выйти под грибок.

    Со Сниффом мы поцеловались в щеку и попрощались, не навсегда. Я написал ему письмо, как приехал, он ответил в скорости и ... это было раз на раз, и больше никогда.

                                                7

    Пошла "ТР". Следующее. ТРЕЩИНА. Не могу не придать особенного значения слову, понятию и дарю ему две буквы. Когда пошла трещина — это помнит каждый. У каждого своя. У меня, например, пошла именно после переезда.

Мы с мамой остались в большом доме, папа уехал в свою обычную командировку. Мы не могли нарадоваться на новый, светлый, теплый дом. Ничего громоздкого. Прежние хозяева оставили немного мебели и нежные розоватые стены в дешевых обоях. Я: то любовался внутренностью, то вылетал в сад, и там, сидя на скамеечке опять-таки смотрел на дом.

                                        ТРЕЩИНА

   ...................

   ...................

    Я было стал писать о постороннем и не о том важном, что есть в нас трещине, посему выше уж стер десяток пустых строк и вернусь к теме.

    Мама потакала мне какое-то время: не идти в новую троллеву школу. Мне ж предстояло влиться в чужой коллектив.

    Именно рассматриванием дома и ближайших окрестностей я все время занимался. Завести друзей казалось не так просто. У соседей сидел мальчик на веранде моего возраста, немного младше, и я все глядел в его сторону.

И меня что-то брало, но и отталкивало от него . Неприветливость?

Вообще — возможно ль, что при переезде из одного городка в другой, расположенных совершенно рядом (всего-то тридцать миль!) ты встречаешь абсолютно никудышных, недружелюбных троллей и это слыло лишь начало...

    В школу я пришел спустя две недели после переезда. Троллева школа замечательна: из белого кирпича в три этажа. Серые березы не спеша сбрасывали листву, а на скамейках сидели девчонки в школьных фартуках, каждая на свой лад; насколько возможно высоко подшита юбчонка.

Ребята весело задорно беседуют.

    В моем классе я ощущал себя совершенно затерянным. Все здешние однолетки были намного выше меня и как-то смелее , развязанней . Я сидел большей частью за партой или выходил где-то недалеко погулять . Учительница не обращала на меня такого внимания , как обращали на меня внимание прежние добрые учителя. Урок за уроком и домой. И день за днем.

    Происходило масса приключений, обыденных и необыкновенных событий, но стоит ли рассказывать? Трещина подготавливалась несколькими подстерегающими всякого тонкостями. Чем дальше к взрослости, глубже в подростничестве, тем больше обнаруживалось обострение индивидуализации. Я как никогда остро стал, чувствовал свою персону . Необыкновенность.

Уродство троллей делилось на каждого, но были и не так некрасивы мальчишки и девчонки. Я не приставал к сему клану. Были умные тролли, подвижные, общительные. Я и им не принадлежал. Подростническую шизоидность особенно остро чувствовал и переживал. Я выбрал себе очень определенный круг друзей (мечталось же больше), но и их не считал верными друзьями, насколько б доверял им как себе. Внутренняя речь вместе с телом принялись расти непомерно, это был дикий рост, казалось, злейший дух нашел

пристанище в моей маленькой душе: он распирал меня, так все удивительно превратно созерцалось и мыслилось, так все становилось непонятным, реверсировало в отношении к окружению. Чудной диапазон — от глубокой любви до упрямой ненависти. Девчонки — тролли становились все отдаленней. Даже те, которые раньше были " ничего " и " добрыми , хорошими " ( ведь в новом классе я вначале был признан девчонками — некоторые очень тепло меня приняли, поняли ), те теперь становились " по другую сторону ". Я отличался задумчивостью , тихостью — презренным качеством (едва это качество) высказывался тогда , когда не ожидают , когда все смолкают . И тогда

мне чудилось :    мое появление оценивается как новь, революционное , а мне все хотелось быть " стариком " и своим среди своих.

                                        * * *

    Мои наклонности воспринимались дико. Один приятель сказал, что я забавно смеюсь — все лицо скачет , комически передергивается:

    — Я и смеялся не с смешного, а с тебя!

    Несмотря на мою " комичность " в голове постоянно происходил отбор потребных и " несъедобных" троллей. Шел навык " наведения посторонних ", врагов, разумеется через шишики и боль. Я показал несколько свои цветных рисунков одному из сдружившихся со мной (сдруживание происходило на какое — то время, " сдруживание " носило очень интимный характер, кроме просто друзей были " настоящие "). Рисунки мой дорогой друг оценил неоднозначно — что-то понравилось в них ему, более он ничего не сказал.

    — Почему они у тебя такие размытые

    — Понимаешь, это не рисунки обыкновенные, это фото.

    — Фото?..

    — Я рисую что-нибудь на листе бумаги, акварель, потом накладываю на него другой, слегка промокаю и со второго снимаю клише — оттиск.

    — Зачем?

    — Мне нравится. Это давнее мое увлечение. Еще ...

И я принимался рассказывать о содержании своих фото.

    В свои тринадцать, как ни странно ( а это странно ), мы с товарищем играли в солдатики, разнообразные смешные сценки я изображал перед ним, мои фигурки карабкались по отвесным дивану, креслам , бултыхались в стакан с водой, обстреливались и выживали , я разыгрывал целый фильм перед моим гостем ; мой дорогой друг же был более равнодушен или — вовсе равнодушен .

Любопытно, отчего меня все время (с тех пор после переезда в другой троллевый городок) тянет к неприметным людям. Знаете ли ТАМ И ТОГДА было замечательно отличиться в поведении, носить в дневнике отметку " хорошо ", тем паче " отлично " за поведение . Эта отметка была действенной и имела цену. Теперь ЧТО ОТ НЕЕ ОСТАЛОСЬ ? Что осталось от честно заработанного

примерного поведения? БЗИК! Бзик самый натуральный , во всем блеске и невидимый, и неощутимый после того как произведен раз и более никогда.

БЗИК как каждый из нас ...

    Однажды я дрался (история о моем дорогом друге продолжается), я защищал то, за что шел и мой " оппонент ", — за честь. Честолюбие ведь во всяком водится, и мне надоело прятаться и быть изо дня в день одним и тем же. Я послал ко всем одного приятеля из соседнего класса. Назначили кулачный бой. Секунданты и проч. С его стороны трое, один из них пообещал со мной разобраться, если я не заткнусь. Гнусь текла еще с моих уст, пока еще можно было что-то противное наговорить, до дуэли. Но я заткнулся.

    Мы накатали хорошенько друг другу; он бил очередью — потом я понял, как удачен данный прием в дилетантской драке. Я бил редко, да метко. Мне набили шишек: синяков, ему ж я хорошенько расквасил губу.

    Мой дорогой друг волок меня к себе домой и смеялся надо мной, он дал мне пятаки и советовал прикладывать их куда положено.

Я улыбался, меня трясло, и я болтал чушь, лишь бы поддержать свое скверное самочувствие.

Я глядел в лицо моему дорогому другу и завидовал — как чист и красив он.

Как строг, честен, смел, в том числе мне он казался, а я в сей миг ничтожен, боязлив, потому что драться вторично (как подговаривал меня мой дорогой друг), — вторично сражаться я не желал.

                                        * * *

    Тогда я не относился так строго, безапелляционно к проступку моего дорогого друга как теперь. Сегодня я знаю, что проступком наделен каждый, что предать близкого, собственно ничегошеньки не стоит, что допускать так близко, ТАК БЛИЗКО к себе, там, где сам ты чрезвычайно редко бываешь, САМ БЫВАЕШЬ, — нельзя НЕДОПУСТИМО! Обыкновенное правило, правило номер один, к которому идет каждый самостоятельно и только за этим правилом пойдет подлинный набор жизненного опыта, а до тех пор розовое детство.

Возможно, я ошибаюсь в последовательности, и только. Мой дорогой друг выдал все причуды, кои были меж нами — игру в солдатики, акварельные фото и мое признание, захлебывающегося в обиде от побития , в синяках, что если б была у меня это не первая драка, то я б дал противнику (я вынес тактику серийных ударов — бомбежек). Уже на следующий день, как я явился в троллеву школу, надо мной хитро посмеивались и задавали вопросики:

    — Ты дрался первый раз? Может, со мной подерешься, это будет второй.

    — ... Сфографируешь меня?

    — О-о! Я окончил игрушки играть еще до школы ...

    Напоминаю, — не отреагировал я еще должным образом на обнародование моих затайных идей и увлечений, мой " дорогой друг" возможно больше нарассказал, но само окружение, СЛУШАЮЩЕЕ не вынесло кощунственно более, чем предпочло, остальное осталось погребенным. Нашелся предел клевете, хамским наговорам, предательству.

    Через пару недель мы с " моим дорогим другом " вновь общались, каждый из нас что-то сокровенное выдавал другому, но затмение не прошло даром, каждый друг от друга начинал таить. ТАМ, ГДЕ НЕ БЫЛ САМ, ОТКУДА ЗНАЕШЬ, КАК ГОВОРИТЬ? Раньше же позволял себе роскошь описывания, теперь избегал

неразборчивости.

    К периоду подростничества относится и естественное " преображение внешности, когда ты " не такой как раньше, а раньше был лучше, симпатичней ".

Когда ужасаешься мыслям, кои растут, как грибы после дождя от невидимых спор тянутся вершки. Их — то и съедай !

    Тогда и сложилась ТРЕЩИНА. Трещина — эрозия почвы на твоей земле, ты хозяйствуешь и никто более, но находится неодушевленное нечто, что пытается мешать. Ледники и жара, опасные насекомые и ядовитые растения, много чего ... И ТРЕЩИНА. По своей земле ты ходишь и в некоторых местечках бываешь по нескольку раз, а в другие не заглядываешь никогда — не хватает времени, сил; там — тебя уверяют — есть прелестный ландшафт, там голубые

реки и соленое лазурное море, там климат помягче, там прекрасные постройки, там тролли другие, жизнь не та. Ты знаешь и веришь. И знаешь и то, что ЕСТЬ ТРЕЩИНА, НА КОТОРУЮ НЕЛЬЗЯ ОГЛЯДЫВАТЬСЯ.

    Может быть, она в Антарктиде ...

    Ведь не попрешь ты в мерзлоту? ЕСТЬ ТРЕЩИНА. Ты никогда ее БОЛЕЕ не увидишь , она останется в памяти , конечно . Неприятно возвращаться к ней.

И не надо.

    Глубокая расщелина в земле. Как глубока? Внизу темнота и посмей опустить голову — тебе станет противно. И так, что захочется умереть. Это — твоя трещина.

    Она растет — естественно. Но какая разница? Думать о ней — нет смысла.

Недостатки в тебе есть. Перечесть? Только — к чему? Мир светел и огромен, ты не исколесишь его так скоро, или никогда, и до тех пор есть, чем отвлечься от неприятного. ОТ ТРЕЩИНЫ, НА КОТОРУЮ НЕ НАДО ОГЛЯДЫВАТЬСЯ. ТРОЛЛЕВА ТРЕЩИНА.

    Когда я пришел к этой мысли, мне стало легче жить.

    Я не доверял троллям (это нормально), но я делал это, не оглядываясь на трещину, не воспоминая — ОТКУДА ВСЕ ЭТО ВЗЯЛОСЬ ; я предавался радостям и грусти, но опять-таки, не оглядываясь на трещину , ТЩАТЕЛЬНО ИЗВЕДАННУЮ ТОГДА, В МАКСИМАЛИСТИЧЕСКОМ ПОДРОСТНИЧЕСТВЕ. Безусловно, там осталась

гора правды. Искренней и нужной, но каждый из нас на память взял камешек, драгоценный настолько, насколько ТОГДА СМОГ ПОТРУДИТЬСЯ. Да и то не важно . Господи ! ВАЖНО ЛИШЬ: не оглядываться назад, к щели продолжающей разрушать, разрастаться, вмещать мрак и холод, и пущую неизвестность.

Это кусок смерти, ПРАВО каждого совершать ее над собой самостоятельно.

Вот она — в уголке глаза, рта, носа, плеча. Есть сие право. Только к чему? (Вот вопрос!)

    Когда ты решаешь жить, да " с маслицем ", когда вырабатываешь образ дальнейшего твоего шествования, появления в тролли, тебе поможет сохранить здравомыслие и высокопробное настроение идея — не оглядываться на ту

растущую щель.

" — Холодная вода лучше всего на свете! — сияя, говаривал Хемуль. — Она гонит прочь все досужие мысли и фантазии. Верь мне : самое опасное — запереться в четырех стенах. От этого в голову лезут разные мысли ."

    Хемуль говорил о трещине.

                                            8

    О — октава.

        Продолжим тему. О — октава большого музыкального произведения. Каждый проживет свою песнь, складную, либо нет и, тем не менее, понятную, но лишь себе и самым близким. Да и песня ясная большинству — нет ли в том грубой артистичности и подхалимажа на вкус. Не ведаю — можно ль прожить под чужую дудку?

    Одна октава вместила фрагмент трещины и другая до конца. Тогда я понял, что прожил октаву, что песнь — жизнь, но не вся, что иная песнь не допетой остается, что, то, что прожито не так важно и нет еще точки, а лишь вертикальная черточка, за коей следующая октава, крупнее — музыкальные периоды, и т.п. Есть парафразы — искусная импровизация общей темы, виртуозное исполнение объяснения накопившегося опыта.

    Я как — то, как часто был сумрачно расстроен.

" Туу — тикки удила подо льдом рыбу.

    — Оно ... никогда не вернется.

    — Кто? — спросила Туу-тикки.

    — Солнце! — закричал я.

— Это ты зря! — ответила Туу.

Мы вдвоем долго прислушивались к отдаляющемуся эху, которое вторило: Солнце! Солнце, солнце, солнце ...

    — Не спеши так, — продолжила Туу. — Солнце каждый день всходит, выйдет и сегодня. Убери свою мордочку, тогда я смогу выбраться из проруби.

    Она вылезла и села на крутую лесенку купальни, понюхала воздух, прислушалась и сказала:

    — Через час. Садись и жди ".

    Я ждал — оно вышло.

                                            9

    Итак, после расхождения троллей, отыскавших свои интересы, каждый поселился в миру, своем уголке. Я попал в картину с ненастьем. Отчего так?

Ненастье не даром пришло. Признаться меня более и раньше удовлетворяла природа в дожде. Так нравилось. Тогда всякого тролля останавливает поток прохладной воды, всякий откроет зонт, либо притулится к стене под козырек.

И останется один. Мне нравилось то. Отчего ж? Не ясно.

    Сегодня этакий лиризм со мной ежедневно. Это обычное состояние погоды и я квашусь тут на одном и том же месте. Разумеется, люди, которые приобрели картину с уродливым троллем, не заглядывают в нее ежеминутно и даже ежедневно. Висит и висит — тогда я захожу в этот дом и сижу там и греюсь.

Я включаю старый камин и пью травяной горячий чай . Воспоминаю прошлое , и прошлое мне чудится таким распрекрасным . Наверное , это не правильно — жить воспоминаниями о прошлом . Именно — детстве (кусок подростничества — большинством выработка, знакомство с трещиной , тут — не оборачиваясь,

подрезаю).

    Моя история теперь кажется вычурной, с этим местожительством — на картине не всякий тролль поверит в это, только поразмыслив: а почему — нет? Почему не верить парню? Почему не верить родственной душе? Ведь говорит же — жизнь в картине не так замечательна, если б приукрашал, тогда сочинял, а так ... Моя фантазия чудится настолько же вычурной, насколько в вечернее, предсонное время нам, малышам, отец, направив на потолок диапроектор показывал и прочитывал титры цветной сказки. Короткой, но всегда интересной и страшной сказки, например о Локе — путешествен —

нике. Этакой обыкновенный тролль, живущий среди нас однажды попадает в фантастическую историю, сначала метеморфоза Гулливера — все вокруг увеличивается в несколько раз, он просыпается у огромного пня и его замечает великан. Великан — троллеед, но великан, разумеется, делает непростительную, для него роковую оплошность, он медлит с поеданием нашего героя и потому влезает в крупную завязку . Лок — путешественник, будучи не глупым малым готовит козни великану, скоро по возвращению последнего домой, с какого-то времяпровождения, какого-то правильного великанского занятия , труда лесоруба? Лок — Потро ... путешественник устраивает систему препонов, рогаток, рычагов, катается на реактивной местной серой мыши, чтоб не быть задавленным разъярившимся великаном (обыкновенный великан обыкновенно глуп — раздражителен, психопатичен); Лок — путешественник устраивает все так, что в конце концов прелюбезный урод сваливается, повязанным изобретательнейшим малышом в собственную же кипящую кутью. Эта сказка была не окончена, оборвана пленка. Последние кадры сильно потер —

ты, в ужасных прозрачных полосах (мы видели складки простыни-экрана), и рваным параболическим финалом (знаете, как рвется пленка — по перфаленте и вниз бляшкой). Отец перекручивал, не спеша пленку до скончания, и при том всегда дорассказывал сказ-

ку, выходило: великан отчаялся до того (довел изобретатель), что хорошенько обварившись в своем супе, согласился даже отнести домой Лока, лишь бы более никогда наверняка не встречаться с парнем. В пне имелось дупло и через него требовалось проникнуть в мир троллей — не великанов.

    Эту сказку мы с сестричкой любили (где она сей час ?), — она была пожалуй наиболее фантастичной, она была страшной, в ней наблюдался дух нынешних психологических детективов — криминалов. Несколько кадров увеличивали героя Лока — путешественника до формата великана, его черты лица укрупнялись, мышцатые руки, одежда , дротик на поясе. Он улыбался, проникаясь идеями верной борьбы с великаном, идеи высвечивались титрами тут же на пленке. Потом он уменьшался и творил каверзы. В испорченных кадрах, где не видать титров, и смыта картина, однако видна увеличенная

голова Лока, посаженная гордо. Это тогда , когда великан довез героя к огромному пню . Лок уходит... Очень просто выходит законцовочка — Лок дома, лобзания с семьей; мы доверяли отцу, что все так и кончается. А что тут еще мудрить?

    Лок — путешественник, мой рваный, простолюдинин герой, отчего прихватил ты меня в свою историю? Отчего я попал на застывший диапозитивкартину и ты бываешь здесь ...

    Это " Л ". ЛОК.

    Я встречаю Лока. Есть место мистике в моей картине мира. И Лок преследует откровенней нежели раньше посредством сказочек и снов . Но он ничего дурного не преподносит , он лишь пугает меня . Вижу — тень прошмыгнула по противоположному краю улицы, мало ли ... Но потом он преспокойно переходит дорогу и грядет по моему тротуару навстречу мне! Улыбающийся Лок с логично законченной сказонькой, что все будет хорошо. И так и бывает — он или вовсе исчезает, как только мой дух захватывает, я начинаю учащенно дышать, словно выплевывая энергию, либо Лок преспокойно проходит мимо меня оцепеневшего и не обращает никакого внимания, казалось бы ... Я ощущаю холод какой-то расправы, но в чем она и за что смутно представляю. Лок минул и вновь покой душевный и зло перещло в мир внешний и холод от ненастья, как прежде.

    " Ь "— знак есть смягчение для моей жизни. Говорят — подстелить соломки , но соломка сия подложена . Я думаю , что каждый имеет право досочинить как когда-то покойный отец в детстве неоконченную россказнь о себе самом. Закончить, так как желается

тебе. Это великое и единственное смягчение всей существовательности. Когда я захожу в дом, располагаюсь у камина, жгу свечу и грею чай, тогда я размышляю над этим. Руки погружены в мягкий, стелющийся мрак от желтой свечи и тусклого воздуха за окном.

То синий вечер, то розоватый рассвет — здесь все одно и то же.

    Я фантазирую хороший конец, дую на горячий напиток. Присаживаюсь в вальтерово кресло, забрасываю ноги и укрываюсь пледом. Тогда негодность никто не видит мою, тогда как и мыслилось в итоге — где — нибудь я должен найти одиночество для откровения , покой; я нахожу и дышу ровно. Варюсь в измышлениях и никому не приношу вреда. Думаю о соломинке, перебирая травинки.

" Хочется бежать по тающему снегу, чтоб солнце жгло спину. Бежать и ни о чем не думать, быть счастливым. Добежать до берега моря, выбежать на причал, промчаться через пустую купальню, где гулял всегда ветер. Усесться на крутую лесенку купальни, к которой подкатывали волны весеннего моря. Сюда же доносились звуки шарманки, игравшей далеко-далеко в долине. Закрыть глаза и попытаться вспомнить, как это было, когда море, покрытое льдом, сливалось с темным небом ".

                                        10

    Другое " Л ". ТРОЛ-Л-Ь. Что еще за "л" ? Лесть , ложь , легенда ,

лицемерие..? Что есть второе " л "? Загадка.

Я предаюсь неге, размышляя о втором " л ". Воображаю "л " — любовью.

" Мама, я ужасно тебя люблю! " Но где взяться любви в сыром мире (без единого знакомого лица — неизвестно). Вот уж верно — фантастика ! Лок — Потрошитель не моя выдумка, если разобраться. А любовь ? Моя. Даже, если она так нужна ...

Только куда ей тут втиснуться?