Gera — Потерянная загадка

   Дождливый серый день клонился к закату. Но свинцовые тучи не пожелали рассеяться даже к ночи. Одинокие капли мелкого дождя нудно текли по стеклу, сквозь которое я смотрела на поскучневший город. За моей спиной Полька рассказывала о наших планах на предстоящее воскресенье.

   — Пригласим побольше народу, — слышала я её монотонный голос, — будет весело, не сомневайся.

   Она посмотрела на меня так, как будто у меня на лице было написано, что я сомневаюсь. Но я не сомневалась, лишь обдумывала одну деталь. Эта деталь давно не давала покоя. И сейчас я прикидывала, уместна ли будет она на Полькином дне рождении. Я думала о ней слишком часто, так часто, что это начало меня пугать и наводить на определённые мысли.

   — А давай пригласим и эту, Кукушку. Мне она показалась неплохой девчонкой, — обдумав всё, я решилась это предложить.

   Полька посмотрела на меня так, как будто я привидение — совершенно круглыми глазами, удивлённо и непонимающе.

   — А ты разве не знаешь?! — её тон меня испугал, — она умерла. Покончила с собой на прошлой неделе. Порезала вены.

   Полька говорила что-то ещё, болтала, делилась впечатлениями, но я её уже не слышала. Мутная, не желающая оформится мысль, резала сознание: "Умерла... она умерла...порезала вены...на прошлой неделе...". Нет! Как же так?! Ведь я видела её совсем недавно, такую задумчивую, как всегда...

   — Знаешь, она оставила записку, — Голос Польки ворвался в мой мозг, пронзил штырём, заставил очнуться, — написала всего три слова: "Мне просто надоело...", представляешь?

   Да, она могла такое написать. Надоело жить или надоело существовать? Я всегда подозревала, что она разграничивает эти понятия, по крайней мере, мне так казалось, когда я встречалась с ней взглядом. Интересно, что она имела в виду... Я прикрыла глаза, и образ недавно умершей девушки предстал предо мной так ясно и четко, как будто она находилась в этой комнате на самом деле. Я видела завитки ее черных волос, непокорно ложившиеся на изящные плечи и чернильными потеками выступающие на пронзительной белизне рубашки; смотрела в серые глаза, такие бездонные, что, казалось, еще миг, и ты в них утонешь; видела изящный изгиб бледной шеи и нежную, красиво очерченную припухлость губ. Девушка еле ощутимо что-то шептала и улыбалась, как всегда, задумчиво и независимо.

   "Кукушка" — ее все так называли потому, что она с легкостью входила в различные компании и, с такой же легкостью, их покидала. Казалось, искала что-то, и все не находила. Такая странная, все это признавали, слишком молчаливая. Про таких людей говорят — "не от мира сего". К ней все относились со снисхождением, иногда, с интересом, но ни разу — с пониманием или, хотя бы, с желанием понять.

   Для меня она была загадкой, загадкой которую я страстно желала разгадать. Казалось, я получу какой-то приз, если это сделаю. Наверное, мне бы хотелось, что б она была этим призом, ее дружба, понимание, и, может, некоторая близость. И я хотела эту награду, так хотела... Но, теперь, уже поздно, слишком поздно.

   Вдруг, мне представилась маленькая ванная комната, капли на светлом кафеле и девушка, лежащая в потемневшей от крови воде. В своей любимой одежде белой рубашке и черных брюках и, наверное, босиком, она лежала, закрыв глаза, полные одиночества, и согнув в коленях ноги; а острая бритва, часом раньше вспоровшая ее вены, валялась в зеленоватой раковине. Ее губы, посиневшие и безжизненные, что-то шептали. Я представила себе ее руки. У нее были длинные ногти, всегда накрашенные черным лаком. Это потрясающе смотрелось в сочетании с изящными, тонкими, но крепкими кистями, такими белыми, такими живописными; что мне много раз хотелось их нарисовать. Теперь ее руки были в крови, вены, четко проступающие на хрупких запястьях, были порезаны по всей длине.

   Вспомнилось, как она ждала нас, когда наша компания назначала встречу. Она всегда приходила раньше и садилась на зеленую скамейку в маленьком уютном дворике, который мы избрали для своих посиделок. Она сидела, по мужски, широко расставив ноги, рассматривала свои ногти и слушала плеер, легко шевеля губами, повторяя слова песни. В такие моменты она казалось такой одинокой и, в то же время, такой живой. Когда мы приближались, на ее лице появлялась ничего не значащая, пустая улыбка, обозначающая приветствие.

   Ее никогда особо не замечали, но она от этого не страдала, видимо этого и хотела. Никто ничего о ней толком не знал, но она ничего и не рассказывала. Она была слушателем по своей натуре.

   Как-то мне пришлось ехать с ней в троллейбусе. По-видимому, она направлялась домой, как и я. Мы стояли рядом на задней площадке, одинаково опираясь локтями на поручень, и направив взгляды в окно. Мы молчали, хотя и могли поговорить о многом. Я стала рассматривать ее со скуки. Это был первый раз, когда я обратила на нее внимание, и она меня поразила. Незаметная девушка, имя которой едва помнили, стала моим наваждением. Как сейчас вижу ее задумчивый взгляд, и, от чего-то, капризно искривленные губы. О чем она думала тогда? Хотела ли заговорить со мной? Мне этого уже не узнать, слишком поздно, я потеряла свой шанс.

   Снова вижу ее красивое лицо. Великолепный рот шепчет мне что-то. Но что? Я не в силах понять. А могла бы я понять ее вообще? Мог ли хоть кто-нибудь?

   Но вот, в моем воображении она улыбается, ласково и искренне, так доброжелательно, что на душе становится тепло и сладко. Я никогда не видела у нее такой улыбки, но надеюсь, что смогла бы ее вызвать. Может, сейчас она нашла то, что искала и поэтому радуется? Может, дает мне знать, что с ней все хорошо? Я навсегда потеряла возможность понять эту тайну, возможность узнать ее и разгадать загадку, возможность получить свой приз...

   — Лидия, — я почувствовала, как мои губы произносят это имя.

   — Что? — встрепенулась Полина, — Райка, ты чего?

   — Ее звали Лидия — все, что я могла ей ответить.