info — ' Дом №36 на улице Неразбитых фонарей'

— Глеб Игоревич, у нас срочный вызов, поэтому давайте поторопимся!

— Хорошо, Леночка, — покряхтывая, водитель с седой шевелюрой сел за руль, — сейчас с маячком быстро доедем. А что там? Что на этот раз случилось-то?

— Парень молодой… Попытка суицида…

Водитель только крякнул. Подобные вызовы в последнее время стали довольно часты. И что им, молодым, не живется? Ведь вот раньше такого не было! Довели народ! Рядом с водителем, закрыв глаза, слушал плеер стажер, Виктор. Ему что-то около тридцати. Даже странно, почему до сих пор он не получил никакой специальности.

Карета скорой помощи быстро двигалась в потоке машин; некоторые, завидев проблески «мигалки», пропускали, других приходилось объезжать. Ну и люди пошли! А если у них кто помирать будет?!

— Глеб Игоревич, вот сюда, в этот двор.

Молоденькая девушка, фельдшер, заметно нервничала, и так происходило всегда, когда приходилось ехать на вызов. Она только месяц как устроилась на эту работу, и уже успела спасти, откачать троих человек. Но все это очень страшно — чувствовать дыхание чужой смерти.

Машина заехала во двор и остановилась возле нужного подъезда. На улице — ни души. Да и кому охота в выходные в такой мороз куда-то идти. Лена выбежала, запахивая на ходу полы курточки, из салона, и с небольшим, но довольно тяжелым фельдшерским чемоданчиком, поспешила в подъезд. Лифт не работал. Интересно, какой этаж? Так, пять квартир на площадке… Где-то шестой.

Остановившись возле нужной двери, она позвонила, и ей сразу же открыли. Женщина с заплаканными глазами, лет за пятьдесят, не смогла ничего вымолвить, и разразилась рыданиями.

— Где он? — на одном дыхании спросила Лена.

— Там, — новая волна душивших слез не дала женщине закончить.

Леночка поспешила в указанном направлении, в сторону комнаты. Мимоходом успела заглянуть в приоткрытую дверь ванной. Сразу подкатила волна слабости, коленки задрожали, но ей удалось унять дрожь. Врач не имеет права бояться. Тем более, это не кровь, а вода, окрашенная кровью. Но все равно страшно!

В комнате на диване лежал молодой парень, лет двадцати с небольшим. Руки, кое-как стянутые и перевязанные обрывками материи, от предплечья до кисти, кровоточили: почти вся ткань пропиталась красными пятнами. Лицо парня было необычайно бледным — свидетельство потерянной крови и, видимо, небольшого кислородного голодания мозга. Наскоро проверив пульс — есть, слабенький, но есть — она привычно послушала сердце, и быстро приняла решение. Рядом находился мужчина, похоже, отец. А та, встретившая в дверях, наверное, мать.

— Он много крови потерял… Вы давно ему сделали перевязку?

— Нет, минут пять назад…

— Надо везти его к нам, в стационар. Витя, поднимайтесь наверх, с носилками. Повезем к нам, — торопливо говорила она уже через мгновение в маленькую трубочку сотового телефона.

Какой же он молоденький, почти ее ровесник. Ну вот что могло стать причиной такому решению? Как вообще люди решаются на самоубийство? Лена этого понять не могла. Всегда и везде улыбчивая, жизнерадостная, она лишь в последнее время стала задумываться о смерти, и в такие моменты улыбка сменялась какой-то беспомощностью и недоумением. Как устроилась фельдшером, так и понесло…

Виктор и Глеб Игоревич прошли в комнату, поставили на пол носилки, аккуратно, один за плечи, другой за ноги, переложили парня на них и собрались идти.

— Подождите, — внезапно опомнилась Леночка, — надо же укрыть чем-нибудь.

И правда, парень ведь лишь в одних шортах, и, как ни странно, сухих. Видимо, уже успели надеть… Отец протянул шерстяной плед.

— Да, и еще вещи какие-нибудь дайте, чтобы в больнице было что носить…

— Вот… джинсы… хотя нет, лучше вот, возьмите спортивный костюм…, — отец растерянно оглядывался, что бы еще такое дать.

— Все, достаточно, — Леночка уверенно направилась к выходу.

В соседней комнате плакала мать.

— Не волнуйтесь, все будет хорошо, — привычно обронила Лена, — надо будет сделать переливание крови. Какая у него группа?

— Первая… положительный, — сквозь всхлипы проговорила женщина.

— Она есть у нас в банке. Но все равно, надо будет кому-нибудь потом сдать, — Леночка уже шла к выходу. — Вы не волнуйтесь так, все в порядке.

Через минуту они уже мчались по шоссе, лавируя между вечно спешащими автомобилями. Лена сидела рядом с лежащим на носилках парнем. И лишь один вопрос донимал ее: что же случилось? Парень такой симпатичный. Обычно из-за таких красавчиков режут себе вены глупые импульсивные малолетки, а тут… Видимо, большие проблемы. Или он — наркоман? Хотя как раз эти и не кончают жизнь таким образом…

Во дворе больницы Глеб Игоревич с Виктором вынесли носилки, установили их на колеса и повезли парня в больничный покой. Там ему наложат швы, перебинтуют порезы и сделают переливание. Все будет хорошо.

Первое, что я увидел, это белый, с остатками облупившейся лепнины потолок. Затем огляделся — белые стены, двери, и только полупрозрачные занавески на окнах бледно-желтого цвета. Пахнет лекарствами — значит, я в больнице. Только что я здесь делаю? А, вспомнил. Хотя еще недавно и не рассчитывал что-либо вспоминать. Не хотел вообще ничего помнить, думать. Жить не хотел. И сейчас не хочу. Господи, почему так? Дверь в палату, слегка скрипнув, приоткрылась. Зашел доктор, поблескивая стеклами очков.

— Проснулся? Вот и замечательно. Значит так, состояние у тебя теперь нормальное, опасности для жизни нет никакой, и теперь ты, дружок, уже не в нашей компетенции. Я сейчас оформлю перевод, и, — тут он на мгновение прикинул что-то в уме, — …этак часика через два тебя перевезут в другую больницу.

— В какую?

— В ту, которая как раз для подобных случаев. У тебя произошел срыв, а это нервы, а нервные болезни у нас не лечат. Так что отдыхай пока, приходи в себя.

Доктор ушел, а я пока ничего не понимал. В какую больницу? Что он тут плел? Почему, интересно, я опять Здесь? Зачем? Ведь хотел же Уйти. Тут я посмотрел на забинтованные руки. Развязать, что ли, да разодрать опять? Нет, не хочу так, больно. А тогда ведь не было больно. Все так просто: первый раз полоснул лезвием, а дальше уже как заведенная, рука сама произвела пять…, или шесть движений. Потом этой, уже кровоточащей рукой, по второй, еще пока целой. Кровь, не сказать, чтобы хлынула, но поначалу все равно неприятно — наблюдать упругий, быстрый ручеек ускользающей жизни. И что мне теперь делать? В потолок плевать? Сколько дней прошло, интересно?

Два часа пролетели быстро. Мне принесли привезенную отцом верхнюю одежду. Внизу, в холле, ждал он.

— Куда меня сейчас? — только и спросил я, хотя мне все происходящее почти безразлично.

— На Зайцева, в отделение неврозов. Ты не волнуйся, там всего недельку придется полежать, может, две…

— Ага…

Через несколько минут я уже стоял в маленьком вестибюле другой больницы. Обычно все называли ее по-разному: и «дуркой», и «психушкой»… Неужели мне надо будет ЗДЕСЬ провести какое-то время?! В голове вставали образы этакой чеховской «палаты №6»… Сумасшедшие в смирительных рубашках, на все лады завывающие и кричащие! А меня-то зачем сюда?

Вниз спустилась женщина в белом халате и, быстро просмотрев какие-то медицинские бумаги, хмыкнув, промолвила:

— Идем…

Я поднимался за ней по ступеням, покрытым истертой ковровой дорожкой, и разглядывал немудреный узор кроссовок. Мне становилось тоскливо. Угодить в это заведение не входило в мои планы. В мои планы также не входило жить, но вот судьба, строптивая старуха, распорядилась иначе…

Тяжелые массивные двери с окошечком на уровне глаз человека среднего роста. Тетка вставила в замочную скважину большой ключ, и, повернув несколько раз, пригласила движением руки проходить. Как в тюрьме ключи у них тут, «вездеходы»… Небольшой коридор, телевизор на тумбочке в углу, перед ним несколько мягких стульев. Видимо, здесь больные коротают отведенные на отдых часы. Хотя они, наверное, все время здесь отдыхают. Если, конечно, можно назвать помешательство отдыхом. О, идет один по коридору, навстречу. Взгляд не выражает ровным счетом ничего, даже намека на мыслительный процесс нет. Отвисшая челюсть довершает портрет типичного душевнобольного. Развернулся, пошел обратно. А теперь опять в мою сторону… Он как зверь в клетке, который так и не смирился с неволей, все ходит туда-сюда, меряет пространство равными шагами, и все ему безразлично. Да как же я здесь буду, среди таких?!

Заняв указанное место на кровати в общей палате, я почти сразу уснул. И проспал так около двух суток. Временами открывал глаза, наблюдал самых разных, временами смешных, а иногда довольно страшных «придурков» с копной всклокоченных волос, и проваливался снова. На третий день я проснулся и почувствовал, что хочу есть. И курить, кстати, тоже. Огляделся. На соседней койке лежал с отрешенным выражением лица какой-то пациент, и смотрел в одну точку, куда-то очень далеко, лишь в одному ему ведомые дали.

В углу, на двух сдвинутых кроватях, дулись в карты трое парней, моего возраста. Один заметил, что я проснулся, и подмигнул.

— Ну ты и поспать! Ничего, я тоже, как сюда заехал, целые сутки отсыпался, потом еще сутки в себя приходил.

— Ага, пока нас не подселили, — заметил другой.

— Айда, подтягивайся, — продолжал первый, — в карты раскидаем. Тут один хрен делать больше нечего, а на дурней смотреть весь день — самому рехнуться можно.

По разговору я понял, что парни явно нормальны. Что же они здесь забыли?

— Ты что, тоже закосить решил? Из какого военкомата? — спросил один.

— Я… да… тоже. Из Советского, — говорить, что я попал сюда из-за того, что почикал вены, не возникло почему-то никакого желания.

— Тут тебе два раза продукцион приносили, так мы все к себе положили, чтобы «дурики» не стащили, — улыбнулся первый. — Ну что, давай знакомиться? Я — Санек, это, — указал он на соседа, — Димон, а его Русланом зовут.

— Меня — Илья…

Несмотря на новые знакомства, я поначалу не проявлял особого желания общаться. Чаще просто лежал, уткнувшись в подушку, и дремал. Сердце тем временем жило собственной жизнью, и я, в недолгие моменты бодрствования, чувствовал, как оно, словно река с началом первых зимних заморозков, начинает затягиваться льдом. Иногда вызывал врач, и приходилось вставать, идти, отвечать на идиотские вопросы, проходить нелепые тесты, и ловить взгляд, полный участливого внимания. Так смотрят на тяжело больных. Или на неизлечимо больных.

Отец или мать постоянно приносили продукты, но я ел мало, большей частью раздавая все знакомым, или скармливая вечно голодным «психам». Они, словно стервятники, кружили по коридору возле палаты, и если видели, как кому-то достается что-то съестное, то после обязательно пытались отнять у счастливчика добычу, устраивая временами шумные свалки. Тогда в помещение обязательно врывались дюжие санитары и, развешивая подзатыльники и тумаки, разнимали дерущихся. Особо отличившихся привязывали к кровати, обкалывая при этом повышенной дозой сильнодействующих препаратов. Уже несколько позже я узнал, что у «психов» челюсть отвисает «благодаря» именно таким инъекциям.

На исходе второй недели я практически отошел от первоначальных переживаний, и начинал обдумывать создавшееся положение. Похоже, что никто из друзей до сих пор не приходил навестить меня. Дежурная медсестра говорила, что передачи приносили только родители. Что же с пацанами? Как они там? Я же исчез, и они, похоже, ничего не знают. И что мне вообще делать, когда я выпишусь из больницы? А ведь это, по словам врача, произойдет уже через неделю. И хоть мысли о повторном самоубийстве уже отпустили, тревога только усиливалась. Мне просто необходимо поговорить с родителями, посоветоваться. Так как мне рассчитывать больше не на кого. Больше всего я не хочу возвращаться к старой жизни. Это — однозначно. Не для того Уйти хотел…

— Илья, пошли «телик» смотреть. Я с сестрами договорился, сегодня главврача нет, можно хоть целый день, — прервал мои раздумья Руслан.

Из тех, кто был в самом начале моего прибытия в больницу, остался только он. Санек и Димон уже выписались. Но наступала пора всеобщего призыва в армию, и многие желали откосить именно через «дурку». Так что компания наша росла с каждым днем.

— Пошли, посмотрим, — я нехотя поднялся, сунул ноги в кроссовки и, не зашнуровывая, зашаркал в коридор.

Смотрели мы большей частью музыкальные каналы, так как здесь не разрешалось приносить «музыку» из дома, а без нее время текло очень медленно. Иногда, впрочем, переключали на киношные новинки: боевички или фантастику.

Перед выпиской мы даже успели один раз напиться. У Руслана был день рождения, и его друзья принесли в передаче, в пластиковых бутылках из-под минералки, медицинский спирт. Пили мы уже после отбоя. Строгая система отбоев и подъемов, которой неукоснительно следовали все без исключения «психи», придумана не для нас. Уютно расположившись перед телевизором, вместе с двумя медсестрами, мы пили почти всю ночь, лишь под утро угомонившись. А через пару дней мне уже предстояла выписка. Хотя выписываться вовсе не хотелось. Здесь все уже стало привычным, и ни о чем не нужно беспокоиться. А там, снаружи, опять придется жить. А как это делать мне теперь, я не знал…

На улице в это время, а на календаре обозначился уже конец марта, начинал потихоньку подтаивать снег, покрываясь бурыми разводами. По-весеннему напевали птахи. Я, одетый в куртку и все тот же спортивный костюм, распрощавшись с оставшимися в больнице знакомыми, с пакетом подмышкой вышел на крыльцо. Там меня ждал отец, заехавший специально, отпросившись с работы. Я молча сел на переднее сиденье. Отец посмотрел на меня.

— Ну что? Куда едем?

— Это ты меня спрашиваешь? — удивился я. — Да откуда же я знаю. Надо поговорить, обсудить кое-что. Я, честно говоря, даже не представляю пока, что мне делать дальше.

— Ладно, поехали, тут недалеко мы с мамой сняли квартиру. Там и поговорим.

Ехать, действительно, долго не пришлось. Кирпичный дом новой постройки, единственный подъезд. Мы поднялись на третий этаж. Отец отпер металлическую дверь, и пропустил меня вперед. Я переступил порог, еще не зная, что здесь мне предстоит прожить ближайшие полгода.

Разговор у нас состоялся не очень долгий. Я все еще не мог определенно решить, что делать дальше. Для друзей я ушел в армию. Ничего умнее придумать родители не могли. А Даня заходил почти каждый день, и Валек с Марсом звонили часто. Все спрашивали, куда точно уехал служить, какой адрес, куда письма писать. И еще один раз Даня, будучи, по словам отца, явно подшофе, с обидой в голосе спросил, почему я ушел, ни с кем не попрощавшись. И еще что-то сказал, про «ох…енную кучу проблем», возникшую, видимо, в связи с моим исчезновением. Да уж, пацанам наверняка влетело по полной программе! Но я же не хотел, чтобы сложилось именно так. Если бы все произошло, как я задумал, то ни у кого бы не было никаких проблем. Но история не имеет сослагательных наклонений.

Как бы то ни было, я не вернусь к прежней жизни. Не получилось напроситься на аудиенцию к святому Петру — и ладно, но опять в бригаду… Ни за что!