info — ' Дом №36 на улице Неразбитых фонарей'

Объявлять голодовку нам, впрочем, не пришлось, ибо с первого же дня после нашего перевода в общие камеры многочисленные приятели с воли завозили по несколько раз на дню всевозможные деликатесы. Тот месяц наверняка надолго запомнился и охране СИЗО, и нашим сокамерникам: так вкусно ни тех, ни других здесь никогда еще не кормили. По вечерам, когда на территории изолятора отключали громко хрипевшее радио, дабы люди по ту и по эту стороны колючей проволоки не могли перекрикиваться, наша камера оживлялась. В это время мы наконец-то имели возможность пообщаться с товарищами, приехавшими сообщить последние новости.

Дни тянулись за днями. Больше всего лично меня угнетало то, что в тюрьме совершенно не имелось никакой литературы. Ни книг, ни журналов, ни даже газет. А читать хотелось сильно, аж до зуда! Я уже готов заново перечитать все собрание сочинений Ленина, или «Войну и мир» Толстого. А еще эти ночи… Долгие, тягучие, бессонные ночи. Все спали, а мне никак не удавалось прикорнуть хоть на минутку. Терзали неведомые доселе мысли, въедливой занозой сверлила совесть, про существование которой я давно позабыл. И еще я думал о родителях. Каково им сейчас? И каково им было все это время наблюдать, как сын становится отъявленным негодяем… Меня этот вопрос до сей поры совершенно не занимал. И вот, только оказавшись «на киче», я стал размышлять о причинах и следствиях, пытаясь понять, когда же произошел перелом…

… окончив музыкальную школу, я не успел насладиться вожделенной свободой. В тот год мне пришлось выдерживать экзамены аж в трех местах: переводные в школе, выпускные в «музыкалке» и вступительные в лицей. Именно в лицей я решил переводиться, так как обычная школа уже не представлялась достойным местом для обучения. Вернее, решил тогда не я, а, как всегда, мои родители. Этот лицей закончил в годы юности отец, поэтому он более чем мать ратовал за мое поступление. Свободы выбора, надо сказать, мне не предоставили.

Я, вопреки собственным ожиданиям, поступил. Хотя с позором провалил вступительные экзамены по физике и математике: к техническим специальностям душа не лежала. Зато в тесте на коэффициент интеллекта набрал второй по результатам балл среди всех поступавших в том году. Это, как мне объяснили, говорило лишь о потенциале, о способностях. Но чтобы их развивать, необходимо прикладывать массу усилий, стараться и постоянно заниматься. А что такое постоянно заниматься, я уже забыл, так как в простой школе, не занимаясь вовсе на протяжении вот уже нескольких лет, всегда имел высшие результаты.

— Сын, надо стремиться к лучшему. Если тебе все дается так легко, то просто нельзя упускать возможность испытать себя. Там ты будешь находиться среди равных, поэтому придется стараться, чтобы выделиться и заниматься лучше, чем остальные.

— Пап, я готов.

Очень легкомысленно я тогда поступил. С первых же дней мне довелось ощутить, что значит быть «среди равных». Успеваемость упала, причем сразу на два порядка. Преподаватели спрашивали с учащихся совсем не то, о чем говорилось на уроках. Подразумевалось, что до всего надо доходить самостоятельно, дома. Я же тратить свободное время на домашние работы, а тем более на самостоятельное обучение, отвык. С первых дней не попав «в струю», далее я и вовсе плюнул на любые уроки, отдыхая душой лишь на английском, русском и биологии. Языки мне всегда наиболее легко давались, а наука о живом просто нравилась.

В школе, между прочим, проповедовали полнейшую демократию. Ученики в любой день могли устроить дискотеку, причем безо всякого учительского контроля. Вполне естественно, что, без должного присмотра, танцы проходили в обстановке всеобщего пьянства. Не пили только те, кто отсутствовал. Трудно поверить, что интеллектуальные дети, из хороших семей, с такой страстью отдавались разгулу. Хотя иначе и быть не могло. Ведь это была для многих первая в их жизни возможность испытать все прелести развлечений, которые раньше просто не были доступны ввиду, собственно, общей замкнутости и примерного поведения, необходимости соответствовать многочисленным ярлыкам «отличник», «заучка», «ботаник» и многим другим.

В те годы мои друзья, Даня, Валек и Марс все более склонялись к «темной» стороне жизни. Постоянные драки на улице, первые выкуренные тайком сигареты, первые девочки. И первый же, кстати, учет в детской комнате милиции, чего я благополучно избежал. Им это нравилось, а меня подобная непритязательность в жизни отталкивала. Я искал романтики, замирая в ожидании первой любви. Выяснять отношения кулаками мне не нравилось, но, тем не менее, из-за излишней вспыльчивости я очень часто прибегал именно к этому методу решения спорных вопросов. Однако уличная жизнь не тянула однозначно.

— Илюх, курить будешь? — Валька, шумно затягиваясь, протягивал пачку сигарет.

— Да не, спасибо, — волна воспоминаний накатывала вновь.

…мне уже исполнилось шестнадцать лет. Успела отцвести первая, не лишенная романтики любовь. Этим летом я перевелся из лицея в школу попроще, дабы поправить перед выпуском из школы оценки в аттестате. Возвращаться в старую не хотелось — срабатывал комплекс побежденного. Зато именно в этот период я наиболее сблизился с друзьями. Вместе ездили на дачу, праздновали дни рождения, проводили много времени вместе. Даня уже все для себя решил, и этим летом он собирался встать в ряды юных гопников. Марс, будучи младше нас всех на год, колебался, а Валька плыл по течению, говоря, что поступит также, как и все. Лично мне этого категорически не хотелось. Жить по неведомым понятиям, совершая при этом разные противоправные поступки. А там и приводы в милицию, и, не дай Бог, тюрьма! Нет уж, увольте. Так я друзьям и заявил — ни за что! Даня, многозначительно усмехаясь, заявил:

— Как хочешь! Кто знает, как жизнь дальше сложится. Если что, я тебя всегда подтяну.

— Я и не сомневался, но мой ответ — нет.

Господи, кто же знал, что все произойдет так?!

Шестнадцать лет — переходный возраст в самом разгаре. Все психологи без исключения сходятся во мнении, что подростки в переходный период обладают всеми признаками людей с разными видами шизофрении. Настолько они непредсказуемы, импульсивны и жестоки. Я полагал, что удачно избегаю любых эксцессов, связанных с этим возрастом. Благополучно пережив муки разрыва с любимой, я смело шагал навстречу жизни. Ну, в школе не получилось, — плюнул на все и ушел, сам забрал документы. Все не так страшно. Черт побери, как это банально не прозвучит, но все тогда решил случай. Именно Его Величество Случай явил на свет божий мое второе Я, которое до сих пор дремало, ничем не напоминая о своем существовании.

Даня, в силу собственных притязаний, интенсивно сводил знакомства с разной уличной швалью, которая и помогла бы ему «приобщиться к таинству». Среди его знакомых выделялись трое, повадками напоминавшие степных шакалов: постоянно вынюхивавшие, где бы чем поживиться, не гнушавшиеся кражами, имевшие за спиной сроки отсидки, они всерьез заинтересовались желанием молодых ребят. И проводили много времени с нами. Узнав о том, что я категорически не желаю вступать в ряды юных «волчат», они состроили грозные физиономии и сообщили «по секрету» остальным, что со мной лучше поменьше общаться, дабы я не узнал многочисленные тайны и секреты уличной бригады. Что мне и не было нужно. Так я стал реже видеться с друзьями: они, ссылаясь на неведомые дела, стали просто пропадать, причем надолго. Меня, впрочем, не смущало их поведение, так как я понимал, что это временное явление.

Сами же шакалы решили свести знакомство со мной поближе, но уже отдельно, не в присутствии моих друзей. Они заговорщицки рассказывали мне о прелестях «той» жизни, часто приглашали составить им компанию, чтобы распить бутылочку-другую.

— Ты вообще-то зря отказываешься, — внушал один, — вон кореша твои все хотят.

— У них своя голова на плечах.

— А ты сам-то как думаешь дальше жить? — угрожающе вопрошал другой, сплевывая через щербину в верхнем ряду зубов.

— Как… Доучусь в школе, потом — в институт…

— Ха, и нахера тебе этот институт сдался? — восклицал третий.

По мере возможностей я уклонялся от совместного времяпрепровождения, но иногда, не находя аргументов, соглашался. Шакалы, очевидно, задались целью войти в доверие. Слухи о том, как они «шерстят» квартиры доверчивых граждан, не давали мне покоя, и всего один раз я пустил их на порог. Этого оказалось более чем достаточно.

В один прекрасный день квартиру попытались ограбить. Причем именно они! Если бы не соседка, увидевшая, как совершенно посторонние люди тайком отмыкают дверь, — им бы удалось довести до конца эту гнусную затею. И именно тогда я усомнился в правильности и незыблемости своей позиции. Как наказать этих уродов? В милицию заявлять я родителям категорически запретил. А добраться до этих ублюдков своими силами не представлялось возможным — за ними братва. И мне пришло в голову единственно правильное, как мне казалось, решение. Если я не могу достать их сейчас, то надо просто стать таким же, как они, получить тот же статус и, наконец, жестоко отомстить!

— Дань, привет. Короче, я решил — тоже буду «подходить».

— Ба, че, серьезно?! Вот здорово! Будем, как и раньше, все время вместе! Пацанам надо позвонить, обрадовать…

… сейчас трудно сказать, достиг ли я поставленной цели. С этими шакалами мне многим позже представилась прекрасная возможность сквитаться, когда они уже основательно «обломали» зубы. Мы с Валькой встретили одного из них на улице вечером, когда тот, жалкий, пробирался по улице.

— Слышь, ты! Помнишь меня? — я припер его к стене.

— Привет! — тянул тот трясущуюся ручонку, но она так и осталась висеть в воздухе.

— Я тебя спрашиваю: помнишь меня, гнида? Как в хату ко мне полез, помнишь???

— Помню… извини, — только и сумел прошептать он.

И у меня отпало всякое желание даже просто избить говнюка. Врезал ему один раз, четко в нос, как на боксе учили, и тот, заливаясь кровью, обмяк и присел на корточки. Хотелось добавить ему с ноги, но решил, что все, хватит с него. Ненависть, сжигавшую меня поначалу, я все равно уже изжил.

А уличная жизнь затянула очень быстро. Когда приходилось кого-либо унижать, бить, отнимать деньги, то приятным холодком пробегало по спине удовлетворение от того, что меня боятся, опускают при встрече глаза, уважают. Переходный период заканчивался, и уличная жизнь открывала новые грани, новые возможности и, конечно, доступ к деньгам. Постоянно находясь в среде братков, я очень быстро опустился до их уровня, оставаясь, впрочем, самым начитанным, наиболее трезво и умело «разводящим». В окружении ближайших друзей и приятелей, а также и так называемых коллег, имел неоспоримый авторитет. Но сладкая жизнь, появление денег, которые до этого и в руках не держал, только усугубляли процесс разложения…

— Валек, дай сигарету.

— Я ж тебе предлагал…

— Тогда не хотел, теперь хочу.

— На, держи…

Закуриваю. А в голове и без того такой туман! Ну что за дерьмо? Неужели все из-за тех трех шакалов? Или я еще раньше сломался, в школе? Не выдержал борьбы с равными, и сдался, а юношеский максимализм предопределил бросок из одной крайности в другую…

— Слышь, че ты загнался? — Валька дружелюбно усмехался, — Подтягивайся, в рамс забьем!

— Да не хочу я. Лучше посмотрю…

Эх, Валька, Валька! Знал бы ты, друг мой, как мне хреново. А ведь расскажи тебе сейчас, что у меня на душе — ни черта не поймешь…