santehlit — Русская душа

    Поэтами воспетая, щедра и хороша

    Но нет врага коварнее, чем ты сама себе

    Маешься по жизни — не везёт и мне.

    Из бригады пришли — катер как игрушка, сияет свежей краской от ватерлинии до клотика. С наваркой стальных листов на днище стал остойчивее — все шторма нипочём. Двигатель после ремонта урчит как новенький, работы требует. Нам бы служить да радоваться — чего ещё? Ан нет, не таков русский характер — да и хохлы не далеко убежали — чтобы жить без неприятностей. Нет — так найдём.

   На второй день по возвращению в Камень-Рыболов сломал Стёпке-бербазе нос. Как говорится, пусть не лезет. Заступил дежурным, проинструктировал вахтенного у трапа и потопал к флотским фильм смотреть. Возвращаюсь — катера на месте, вахтенный у трапа, одеяло с моего гамака пропало. Трясу матросика с повязкой, он уши плечами зажимает — не знаю, мол, не ведаю. Подумал, всё равно найдётся, и лёг, укрывшись простынёй.

   В иллюминаторах рассвет забрезжил, по трапу — топ-топ-топ — и без «добра». Кто не спал, напряглись. Я вскочил — дежурный на час раньше поднимается. Стёпка вваливается — сам возбуждённо-радостный, а в руках комок моего одеяла. Боцман:

   — Ты Бербаза, когда моряком станешь? Без «добра» только сундуки шныряют.

Ваня Оленчук голос подал:

   — Зачем ему «добро», и так видно — нос-нос-нос, а потом Степанов.

У Стёпки был длинный нос, которым он не очень гордился. Тут же схитрил, засипел простужено:

   — Так это, я кричал — голос вот пропал.

Оленчук:

   — У нас в колхозе аналогичный случай был: сосед козе вдул, у неё и голос пропал.

Дружный хохот в кубрике обозначил отсутствие спящих. Стёпка совсем расстроился, а ведь чем-то похвастаться хотел. Кинул одеяло на мой гамак и взялся за дверь. Я развернул:

    — Кто и где на нём валялся?

Стёпка:

   — Не смотри, пятен нет — не целка была.

И для всех пояснил:

   — Со Светкой Рожковой кувыркался.

Скажите, если б о Вашей сестре какой-то прыщ вот так…. Стерпели б? Вот и я…. Двинул Бербазе в нюхало, он к Оленчуку на рундук улетел. Из сломанного носа кровь брызнула. Стёпка закрыл лицо ладонью и на палубу.

Боцман:

   — Твиндец тебе, Антоха — сгноит Атаман на Русском острове.

Но обошлось. Толи Стёпка стерпел, не настучал, то ли авторитет мой у Кручинина был в те дни высок, и он простил.

В дисбат на Русский остров мог и боцман загреметь — сцепился с Тараканом, да чуть не до драки.    

   В тот день в машинном ковырялся. В робе, конечно — я ведь не Сосненко. Самосвальчик на вахте стоял. Вдруг заглядывает в люк спардека:

   — Антон, баба на корабле, симпотная….

Бабы, да к тому ж симпотные на катере не частые гости. Стоило взглянуть. Только робу скинул, стою в трусах, руки ветошью обтираю, по трапу из тамбура каблучки — цок, цок, цок…. Ножки.… платьице клёш…. Потом их обладательница — милое скуластое личико, смоль подвижных глаз. Увидела меня в неглиже — поворот на 180 градусов. Юбка-клёш зонтом и мне на голову. Я ведь у самого трапа стоял и увидел прямо перед лицом то, что девушки так тщательно прячут от нас. Блин! И стыдно, и…. Ей, наверное, тоже. Переоделся, поднялся на палубу, сел на спардек, закурил. Гостья наша юрк туда, юрк сюда — всё ей любопытно. За ней не поспевал начальник особого отдела пограничного отряда капитан Тимошенко. Ко мне подсел Антошка, прокомментировал:

   — Это мой шеф. Девица — его сестра. И я — холостой.

   — Понятно.

Девушка обрыскала весь катер, в ахтерпик только не заглянула. А из кубрика выскочила, как ошпаренная, и на берег, никого не дожидаясь. С трапа чуть не упала. Особисты за ней. На берегу сгрудились, жестикулируют — видно, что девушку успокаивают. Таракан к ним, потом обратно. Боцман из кубрика поднимается. Беспалов:

   — Ты, онанист долбанный, другого места не нашёл?

Лицо Теслика пятнами пошло:

   — Слова подбирай, сундучара!

Таракан:

   — Что ты сказал?

И к боцману с кулачишками. С берега особисты смотрят. А Теслику по фигу:

   — На границу выйдем, я тебя, как таракана, за борт выкину.

Мичман задохнулся яростью:

   — Ты меня?…. Ты меня?…. Дежурный, вызвать караул из отряда….

Я Тарасенко машу — иди, мол, иди звонить, но не звони. Вдвоём с Оленчуком толкаем боцмана в пассажирку. Затолкали….

   — Да успокойся ты…. На Русском острове хохлов мочат….

Гости ушли. Потом Антошка с Саней Тарасенко вернулись на пирс. Лейтенант приказал собрать личный состав катера в пассажирку. За Тараканом в каюту я спускался. Мичман Беспалов топорщил усы и не находил слов возмущению. Он возмужал за прошедший год. Не скакал больше по мостику, возвращаясь в базу. Смотрел в ТЗК на берег и ворчал на супругу, встречающую на пирсе:

   — Пришла, дура…. С цветами, дура…. Не знает, что надо настоящему моряку.

   В бригаде стал случайным свидетелем такого диалога. К Таракану Тараканиха приехала. Утром Беспалов жалуется Герасименко:

   — Слушай, всю ночь провозился — ничего не могу. Не встаёт, хоть убей. Жена в слёзы и на вокзал. Кричит: «Ты мне изменяешь». А, Коля, что случилось? Может, это от локации?

Герасименко не преминул посмеяться, а потом спрашивает:

   — Где питаешься? Ах, с моряками. Думаешь, зачем на пробу пищи фельдшер приходит? Льёт им какую-то гадость от стоячки, чтоб с маляршами шуры-муры не завели. Вот тебе и вся локация.

   Это я к чему? Весь сыр-бор разгорелся по той же теме. Ну, откуда было боцману знать про симпатичных и незваных гостей? Принял душ, залез в гамак и придремал немножко в одеянии Адама. А какие мысли у сытого здорового двадцатилетнего парня? Конечно же, о них, прекрасных и желанных. И реакция организма совершенно понятна — ни при чём тут онанизм. И тут — цок, цок, цок — по трапу без «добра». Зырк-зырк-зырк красавица взглядом по пустому кубрику, дёрг шторку…. А за ней — мама дорогая! — Апполон во всём своём величии с мачтой до подволока. С девицей чуть не истерика — одному свои прелести обнажила, у другого сама подсмотрела….

   Антоха собрал всех в пассажирке и даже ногой притопнул:

   — Раздоры прекратить. А вообще, моя вина — простите — приплелись незваными, вторглись в вашу личную жизнь. Моя вина….

Ну, разве не человек? Думаю, настоящего мужика никакие чины-регалии гавнюком не сделают. Вот Таракан не таков. Душонка мелкая, а бед натворить мог не мало.

   И Гацко ему подстать. Зауросил после бригады. Боцман его начал прижимать: да и правильно — на всех катерах с избытком крупы, макароны, запасы тушенки, которую они меняли на зелень и овощи у гражданского населения. Сухари всегда. А у нас: на десять суток продукты выдали — через десять дней в провизионке шаром покати. Зато мисками борщ выливаем, супы, каши, хлеб заплесневелый выкидываем. Боцман требует, чтоб Гацко пример взял с остальных коков, а тот:

   — Тебя ещё в Анапе дрючили, когда я на границу ходил. Тебе ли указывать?

Боцман ко мне:

   — Побеседуй — ты же замполит.

Я к Гацко:

   — Давай поговорим, шеф, что-то не ясна мне твоя позиция — боцман же прав.

Ответ:

   — А с тобой, салабон, вообще разговаривать не собираюсь.

Тут я сглупил:

   — Вообще-то ты со старшиной говоришь — фильтруй слова.

   — Да какой ты старшина! Задолиз Кабанчиков. Коля вон старшим матросом дембельнулся, а ты…. За какие заслуги?

Я вспылил:

   — А в нюхало давно не получал?

Боцману говорю:

   — Бесполезно. Шеф удила закусил. Но не страдать же всем из-за одного полуумка. Вешай на провизионку замок и отпускай продукты по норме.

Гацко посчитал это оскорблением. Да, по сути, так оно и было — потому что не было на других катерах. Только прибыли с границы, он к чёрным брюкам надел водолазный свитер и в самоволку. К таким вещам в группе относились с терпимостью. Даже командиры. Официальных увольнений в город у нас не было. Но, если у моряка была девушка, на его отлучки, не во вред служебным обязанностям, смотрели сквозь пальцы. У Гацко не было подружки. Уверен, что и в городе он не был: слишком трусоват, ходить в одиночку по ночным улицам Камень-Рыболова. Сидел где-нибудь в кустах за забором флотской части и тешил душонку подлой радостью мести. За его выкрутасы любой из нас, заступающих дежурными по рейду, легко мог нарваться на неприятности по службе.

   Раньше Гацко никого не допускал на камбуз, хотя после границы ему положен был пятидневный отдых. Заменять его должен Терехов. Мишка встал к плите, когда шеф зауросил. Но поварёшка из комендора был ещё тот. А Гацко в базе к плите не загонишь. Говорит, хватит, наварился за два года. Конфликт назревал и однажды должен был разразиться.

   Но пришло понимание истоков проблемы. Шеф по натуре очень подвержен давлению авторитетов. Он никогда не прекословил годкам, боготворил дембелей. Пахал на камбузе как папа Карло с единою надеждой вернуть всё сторицей задедовав. Одно лишь не учёл Вован — не было у нас годовщины на катере, и по его желанию не могла возникнуть. Молодое пополнение — Меняйло и Самохвальчик — относились к нему с уважением, но без подобострастия. Это Гацко задевало. Он побывал в роте обеспечения, видел, как шакалы изгаляются над молодыми, и сказал сам себе: хватит, пришло его время кататься на других, как, ему казалось, катались на нём. Кок наш поставил задачу любыми путями списаться на берег и попасть в бригаду. Оттого и зачастил в самоволки, стал груб, забросил камбуз.

   Надо было что-то делать. И я решился поговорить с Антошкой. Мы с ним сошлись в последнее время. Это он поведал, что Цилиндрик стучал на всех и вся.

   — Ничего не вижу в том предосудительного, — комментировал особист и уговаривал. — Ты пойми, чудак человек, моя задача не сбор компроматов. Группа успешно выполняет поставленные задачи — и меня начальство голубит. Если кто-нибудь из вас пырнёт товарища и рванёт за кардон — твиндец, как говорят моряки, моей карьере. Так что….

   И знаете, я ему поверил. Он приезжал на пирс, поднимался на борт, спускался в кубрик, угощал семечками, сигаретами — сам не курил. Мне нравилось с ним пикироваться — он был остёр на слова. Я ему:

   — За нравственный климат нашего экипажа ответственность возложи на меня и будь спокоен — я знаю ребят.

Сколько ни ломал меня в сексоты, каких благ не обещал — не сговорились. Но подружились. И я рассказал о проблемах с шефом. Подчеркнул, что опасно с таким кадром на границу выходить.

Антошка:

   — Ты-то чего хочешь?

   — Чтоб в бербазу списали, в бригаду отправили. Того же, что и он, только без самоволок и залётов. Придурок он, мог бы на здоровье сослаться.

   — Попробую что-нибудь сделать.

Через неделю Гацко списали на берег. Вместо него из бригады приехал кок Алексей Зюба.

   А потом мы с Самосвальчиком сцепились. Как не спущусь в машинное — кровью сердце обливается. Всё не так как надо — инструмент повсюду разбросан: где попользовался, там и бросил. Ключи в руки брать противно — все промаслены. Под пайолами лужи поблёскивают. Мой ухоженный остров Робинзона стал приходить в запустение. Пробовал я Мишку усовещать, грозился наказать — всё впустую: такая у человека культура. Мамка так воспитала, прибирая за ним разбросанные вещи. Однажды лопнуло терпение, говорю:

   — Может, в рог дать — понятливее будешь….

   — Попробуй, — говорит.

Я поднимаюсь с аккумуляторного ящика — он спиной стоял у верстака. Поворачивается — в руке молоток.

   — Попробуй, дай.

Я остановился. Если смутился, то не от страха. Мишка, он крупнее меня, но вряд ли имел такой опыт рукоприкладства. Ну и моральное давление моего авторитета…. Нет, его дело швах. Но я понял, если сейчас ударю — потеряю навсегда хорошего друга. И я пасовал. Говорю:

   — Пятница выжил Робинзона с острова.

Он не понял. Поясняю:

   — Год назад подобный конфликт был у меня с моим начальником Сосненко, только без молотка и причина другая. Тогда он уступил, теперь, видимо, мне время пришло. Хорошо, машинное твоё — твори в нём всё, что пожелаешь, лишь бы техника была исправна.

Снял с себя промасленную робу и забросил в ящик для обтирочной ветоши. С того дня ходил по катеру в парадной форме второго срока, не удосуживая себя ремонтными работами.

   Но беды ещё не кончились. Приходили с тех сторон, откуда и не ждали.

   Обнаружили сундуки нашего звена, что у начальника ПТН жена красавица, и зачастили на Белоглинянный. По идее, нам сюда только заправляться ходить, дневать на швартовых мало удовольствия — мыс всем ветрам открыт. Гераська с того фланга бегал под любым предлогом, лишь бы взглянуть на даму. Мы Таракана зовём в баню — раньше в Платоновку ходили: там и парилка приличная и народ гражданский отирается. Теперь Беспалов:

   — На ПТН отличная баня — туда пойдём.

Пост Технического Наблюдения — это мощная РЛС и при ней девятнадцать бойцов, один старлей (начальник) и один прапор (старшина). Эти двое женаты. Прапорщица молодая, дебёлая, со скуки умирающая бабина лет двадцати. Офицерша лет на десять постарше, ухоженная, образованная, с манерами школьного педагога.

   — Мне не скучно, — говорила. — Летом я гербарии собираю, а зимой кружева плету. И круглый год книжки читаю.

В неё-то и втюрились сундуки.

   Подошли, ошвартовались. Таракан на ПТН посеменил. Боцман повёл народ дикий виноград собирать для компота. На катере Самосвальчик с Плюшевым остались. Плюшевый — это Зюба, наш новый кок. У него от шерсти на груди тельник топорщится. Мы с Мыняйлой пошли баню топить. Командир ПТН ещё в самый первый наш визит сказал:

   — Вам нужна, вы и топите.

   Натаскали в баки воды, набили дров в чумазую печную пасть, лежим на травке подле, покуриваем. За одно и охраняем: банька маленькая — пяток солдат помоются, и нам воды не хватит.

   Начальник ПТН гостя принимает (Таракана), а прапор с карабином на плече на охоту наладился. Следом супруга бежит в задрипанном халате, сквозь щели которого видно мощное тело и никаких следов белья.

   — Юр, я с тобой пойду.

   — Куда со мной? — прапор негодует. — На тигра? Парни вчера амбу с вышки видели.

   — Ты же сказал — на кабана.

   — На кабана и иду, а может тигр повстречаться.

Прапорщица остановилась озадаченная:

   — Не берёшь меня, не берёшь…. Тогда я с моряками в баню пойду.

   — Больно ты им нужна.

   — Это тебе, видать, совсем не нужна, а им, может быть, даже очень. Верно, ребята?

Мы промолчали. Прапор ушёл в тайгу. Супруга вернулась домой.

Мыняйла:

   — Товарищ старшина, пойдёте с ней в баню?

   — А ты пойдёшь?

   — Я бы пошёл.

Это он с горя — подруга бросила. Была у него девушка в родном селе. Фотографию показывал — прелестное создание в короткой школьной форме с белым фартучком. Ножки — само совершенство и оголены чуть не до самого основания. Когда прислала хохлу отказ, он фотографию на стол бросил и ножницам, как ножом вооружился. Мишка Терехов:

   — Эй, хохол, ты что замысли?

   — Казнить неверную.

   — Постой, постой….

Курносый завладел фотографией и ножницы отнял. Ополовинил фотку чуть выше кромки платья, подал ту, на которой личико изменницы:

   — Казни.

   Перед сном Мишка взглянул на прелестные ножки, поцеловал и положил под подушку. Щёлкнул тумблером плафона и в наступивших темноте и тишине прочёл молитву:

   — Спи, годок, спокойной ночи

    Дембель стал на день короче.

    Пусть приснится тебе сон,

    Как садишься ты в вагон,

    Дом родной, п…да на печке

    И приказ Антона Гречки.

Утром рассказал, какой видел сон восхитительный. А простынь пришлось стирать. С того дня Мыняйловская крошка (вернее, её ножки) пошла по рукам. Каждому хотелось окунуться в эротические грёзы.

   С горя, должно быть, хохол собрался попариться с толстушкой.

Но женщины пришли вдвоём. Был, правда, момент, когда разомлевшая от пара прапорщица распахнула дверь и присела в полумраке предбанника на лавку отдышаться. Но большие, отвисшие до пупа груди скорее отпугивали, чем притягивали взгляд.

   Потом прискакал Таракан и рявкнул:

   — Боевая тревога! Бегом на катер.

Прибежали на катер — нет виноградарей. Беспалов нажал кнопку сирена и не отпускал минут двадцать, пока на берег не выбежали Теслик с компанией.

   Снялись со швартовых, курс на границу. Таракан погставил задачу, а я расскажу, что произошла, от чего вся эта суматоха.

   У китайцев были длинные лодки (мы их джонками звали) с подвесными западногерманскими моторами. Они по скорости делали наши «Аисты», как заяц черепаху. И это очень сильно задевало командование. В противовес привезли на Новокачалинскую заставу две амфибии. Это лягушки с авиационным двигателем и большим пропеллером. Догнать китайскую джонку им удавалось, а дальше что? Сидят там два бойца под фонарём, как в самолёте, а откроют — даже незначительная волна захлёстывает. И не дай Бог двигатель заглохнет. Запускали его рывком за пропеллер — и как это сделать на воде?

   В тот день сунулась одна в Ханку — чёрт её понёс. В миле от берега пропеллер встал. Открыли ребята фонарь — может запустить хотели? — и волной кабину захлестнуло. Пошла ко дну амфибия. Ханка мелкая, даже в двух километрах от берега. Погранцы встали на утопшую лягушку. Волна нахлынет — с головой скроет, схлынет — ребята по пояс из воды торчат. С берега за ними наблюдали — послали в помощь вторую амфибию. Та подошла, фонарь открыла, воды черпнула и ко дну. Вот уже четыре бестолковки поплавками болтаются. На заставе всполошились, начали нас по рации искать. А мы что — мы баню топим, лясы точим да виноград собираем. Откликнулся 68-ой и с правого фланга через всю Ханку ринулся на помощь. А время идёт. Наконец догадался кто-то из недогадливых на ПТН брякнуть, чтоб прощупали локатором — куда это ПСКа-69 запропастился. Начальник отвечает:

   — Так они здесь.

   Дальше события развивались так. Выскочили мы из-за мыса, сразу ребят на экране РЛС засекли, но и ещё две цели. Одна — ПСКа-68, мы с ним по рации связались. Вторая быстро двигалась из глубин китайской территории. Вскоре мы её в ТЗК смогли распознать — джонка с немецким мотором. Летит, только бурун сзади дыбится. Почуяли что-то жёлтомордые. Цель их понятна — выскочить в наши воды, захватить ребят под видом спасения и утащить в Поднебесную. Потом доказывай, кто чью нарушил границу.

   Мичман Беспалов очень разумную повёл тактику в сложившейся ситуации. Ясно и понятно, что на прямой китайцы нас сделают, и он начал менять галсы, подбираясь к месту крушения амфибий. Узкоглазые видят наш курс и туда, распушив белый хвост. Как только унесутся достаточно далеко от невидимых им погранцов, Беспалов руль на борт и меняет курс почти на 90 градусов. Китаёзы разворачиваются и обратно. Пятнашки на воде. Только мы уже с боцманом стояли у борта до зубов вооруженные (автоматами), а Курносый расчехлил свою рогатку и загнал патроны в оба патронника. Мы переиграли соперника — вышли на расстояние визуального контакта с погранцами утонувших амфибий. Они уже махали нам руками. Но головы торчали три. Куда делась четвёртая? Ситуация резко изменилась, и стал понятен манёвр джонки. Она вдруг устремилась вглубь наших вод. Один бесстрашный боец рискнул пуститься вплавь до берега, и за ним сейчас рванули китайцы. Нам в этой гонке ловить было нечего, и командир взял курс на перехват. Мы пошли вдоль границы, забирая всё ближе к чужим водам. И наблюдали за джонкой. Вот белый бурун пропал среди волн, через минуту вспучился вновь — нарушители рванули на север. Беспалов схватил мегафон:

   — На лодке — заглушить мотор, лечь в дрейф для досмотра. В случае отказа открываю огонь на поражение.

Вряд ли его услышали на джонке. Мичман включил сирену. Китаёзы чуть изменили курс, огибая нас по широкой дуге. Минут через десять-пятнадцать они станут недосягаемы. Беспалов:

   — Терехов, заградительный, огонь!

Пулемётная очередь треском разорвалась в ушах, по палубе зазвенели пустые гильзы. Строй фонтанчиков обозначил линию, на которой кердык придёт нарушителям. Джонка не остановилась, но шире заложила дугу.

   — Терехов, огонь!

Второй строй фонтанчиков пробежал значительно левее первого, то есть ближе к нарушителям и дальше от границы. Лодка развернулась к нам кормой и бросилась во все лопатки прочь в недосягаемость пулемётного огня. Третью очередь Мишка дал без всякой команды — должно быть нервы сдали — и накрыл джонку очередью. Она вздыбилась узким носом. Показалось, бурун накрыл её и тут же пропал — лодка встала. Над бортом замелькали спины нарушителей. Мы подумали, они молятся, а китаезы вычерпывали воду. За кабельтов до них с лодки спустился человек и поплыл в нашу сторону — маоисты отпустили захваченного погранца. Он поднялся по штормтрапу, и мы легли на обратный курс. Нарушители были в наших руках. Лестно взять их на буксир и притащить на заставу. Беспалов за такой подвиг мог даже медаль получить, да и нам что-нибудь подфартило. Но важнее — спасти наших ребят. И мы ринулись к затонувшим амфибиям.

   — Страшно было, — спрашиваю погранца, — в плену побывать?

   — А ты как думаешь?

   — А когда вас очередью накрыло?

   — Не успел испугаться — вдруг удар в лодку и дырка в борту. Мотор заглох — водой залило.

   — Никого не зацепило?

   — Нет.

       Самосвальчик в воду прыгнул. Обвязывал бойцов страховочным фалом и помогал взбираться на борт по штормтрапу. У ребят руки и ноги в кровь изрезаны стеклом разбитого фонаря. Поднимаются на раскалённую палубу, вода с них стекает и парит. А они зубом на зуб не попадают. Оленчук тулупы на спардек спроворил:

   — Раздевайтесь и ложитесь.

Шеф чайник тащит. А у ребят в руках ничего не держится — колотун. Спиртику бы им. У Таракана был запас, но зажилил сундучара.

   Подошёл 68-ой. Они как зацепили амфибию на трос, так поволокли к берегу без помех. А у нас что-то не заладилось. Мишка зацепил трос за что-то там на фонаре, мы с первого движения это что-то вырвали.

   Китайцы подошли. Дыру в борту зашпаклевали, двигатель завели. Теперь сидели вшестером, голые по пояс, напряжённо наблюдая за нами. Рубашки сложены на дне джонки.

   Оружие там, — пояснил спасённый из плена.

Мы с боцманом взяли автоматы на изготовку.

   — Самохвалов, за винт цепляй, за винт…, — кричит Беспалов.

Мишка нырнул к амфибии да как-то неудачно — рванулся из воды ошалело и стукнулся головой о китайскую лодку. Погрузился в воду и, мне показалось, пустил пузыри. Я бросил автомат на спардек, потянул с себя осмотровую амуницию. Но Мишка вынырнул и схватился за борт джонки. Изрядно он хлебнул воды, которую тут же выблевал в китайскую лодку. Второй его уход под воду был более удачным — зацепил трос за двигатель амфибии и по штормтрапу поднялся на борт.

   Мы волокли лягуху по дну, а китайцы брели параллельным курсом — сначала с нашей стороны, потом с другой, а у берега развернулись и, подняв бурун, умчались вглубь своих вод.

   — Слышь, Мишка, — говорю Курносому. — Слух о твоей меткости прокатится от Харбина до Пекина, и много-много раз почешут маоисты затылок прежде, чем соваться к нам с пистолетами.

   Отбуксировав амфибии к берегу, двумя катерами вернулись на Белоглинянный. Командиры утопали на ПТН. Мы, убедившись, что в бане уже нет воды и жары, искупавшись, легли на песочек. Стали травить коллегам байки о скоротечном бое с прорвавшимися в наши воды маоистами.

   Вернулись командиры не одни — пригласили в гости хозяев ПТН. С супругами, конечно. Побродили вслед за женщинами экскурсоводами и спустились в нашу каюту. Через час Тараканья голова высунулась из люка, поймал меня взглядом, завертел рукой круги:

   — Заводи, Агапов — прогуляемся.

Ну, уж хрен тебе — нашёл круизное судно.

   — Заводи, Мишок! — крикнул Самосвальчику и пошёл спать.

Заурчал двигатель, за иллюминаторами заплескались волны. Боцман заглянул в кубрик:

   — Ты что, Агапиков, сачкуешь?

   — Иди, иди служи, — отмахнулся.

Проснулся — за иллюминаторами темно. Двигатель ревел зло и истошно на пределе своих сил. Волны хлестали в борт, но качки не было. Сунулся на трап, слышу на камбузе за закрытой дверью сладострастные женские стоны:

   — Ой, Саша, ой, ой, ой, плита горячая.

Похоже толстушка. А кто у нас Саша? Ну, ясно — Тараканов Александр Васильевич.

Поднялся на мостик к боцману на мостик:

   — Что происходит? Гонимся или бежим?

   — Таракан телеграфом брякнул — «Полный вперёд». Ты бы глянул, куда нас чёрт несёт.

   — А Мыняйло?

   — Молчит проклятый.

Спустился в каюту, согнал метриста с баночки:

   — Ну-ка, Толик.

Развернул картинку РЛС на больший диапазон — обозначились берега Ханки. Время надо, чтобы определить, где мы: у себя или уже у врат Пекина. Зацепился взглядом за мыс сопки Лузанова, крикнул в говорильник:

   — Боцман, право руля, ещё. Так держать. Поймал румб на компасе? Так и держи.

Спустился в машинное. Самосвальчик лежал спиной на пайолах, сунув руку под брюхо двигателя.

   — Что творим?

   — Клапан масляного насоса поджимаем.

   — Зачем?

   — Давление падает.

   — От чего?

Мишка плечами пожал.

   — Уровень проверить ума дефицит?

Глянул на расходомерное стекло и ничего там не увидел.

   — Смотри сюда, Пятница.

   — Прости, начальник.

Взял канистру, воронку, ключ от пробки и поднялся на палубу. Сунул воронку в горловину, опрокинул канистру — всё наощупь: ни черта не видно. Бежит, не бежит, мимо или в горловину? Поднялся на мостик к боцману:

   — Включи палубное.

— Не положено на границе.

   — Тогда я тебе всю палубу маслом залью — хрен отмоешь.

Боцман включает освещение по катеру, и мы с ним видим сексуальный поединок мичмана Герасименко с женой начальника ПТН. Сундук привалил даму к бронещиту пулемёта, взгромоздил её согнутую в колене ногу на своё предплечье и…. Мне показалось всё это не интересным. Спустился к маслоналивной горловине. Гераська летит, взбешённый ужасно:

   — Ты что творишь, гибала ушастая? — и хвать меня за шиворот.

Я толкнул его в грудь:

   — Да пошёл ты!

Гераська побежал спиной вперёд и, кажется, сел на задницу. Но мне было не до него — я чуть было не уронил открытую канистру на палубу. Вот было бы делов. Склонился над воронкой и чувствую — кто-то ширк по моей спине. Вижу мичмана Герасименко в красивом акробатическом прыжке летящим за борт. Бросил канистру — чёрт с ней, палубой — и едва успел схватить сундука за ботинки. Голова его болталась ниже привального бруса, и руками он махал нелепо — не за что ухватиться. А я прижимал его лодыжки к груди и чувствовал — не вытащу, тут бы удержать. Ору:

   — Боцман! Боцман!

Теслик стопорнул штурвал и ко мне. Вдвоём вытащили сундука из-за борта, оцарапав брюховину о леера. Гераська и спасибо не сказал, весьма мрачный поплёлся в каюту. Спускаясь, крикнул из люка:

   — Боцман, возвращаемся.

Теслик поскользнулся на пролитом масле и разразился отборнейшим матом. Сунул кулак мне под нос:

   — Завтра с Самосвальчиком языками вылижите.

Со второй попытки из второй канистры мы с Мишкой масло всё же залили. Снизили ход до «среднего», отыскали на картинке РЛС Белоглинянный и побрели обратно, каждый час корректируя курс. На рассвете пришвартовались рядом с 68-м. Легли отдыхать, а гости потихоньку разошлись.

   Утром, поднявшись на палубу, Таракан, как ни в чём не бывало:

   — Оленчук, приберись в каюте.

Вано сунулся, было, и выскочил, зажимая нос:

   — Всё облёвано — и пайолы, и рундуки, и стол.

Сели завтракать. Таракан:

   — Оленчук, накажу.

Я подумал, пришло время: пан или пропал.

   — Командир, я уберу — я не брезгливый. Но и ты будь готов к диалогу с капитаном Тимошенко.

Таракан ложку уронил.

С того дня обращался к нему на «ты» и звал командиром, без всяких там товарищей. А в каюте он прибирался сам.

                                                                                                                                А. Агарков. 8-922-709-15-82

                                                                                                                                                п. Увельский     2009г.