santehlit — Любовь и подвиги

    Разом стали мы старей — ты тому причина

    Вышли в адмиралы друзья мои

    Не везло им в службе — повезёт в любви

   Начался третий год службы. Годки, будто какой порог перешагнули: разом стали важными — не подступись. Я не о себе, конечно: как не имел авторитетов от младости своей, так и не имею по старости. Вот Лёхе Шлыкову годовщина очень даже шла — всего преобразила. Он стал старшим мотористом на катере, лычку на погон получил. Второй класс опять же по специальности. С молодыми говорил только сквозь зубы и не каждого удостаивал…. Образ деда флота пограничного сыграл с парнем злую шутку. А произошло это так….

Пригнали на пирс аэросани — две штуки. С виду как неотложки медицинские, только вместо колёс лыжи, а сзади пропеллер. На каждой по солдату — их утром привозили, а вечером обратно в отряд. Ночами мы за санями присматривали. В Лёхино дежурство нагрянул бензозаправщик. Может, солдаты горючку пролили, может, ещё какая оказия случилась, только вспыхнула вдруг неотложка с пропеллером. Один погранец из кабины на лёд сиганул. Второй выбраться не может — дверь, что ли заклинило? Зё флотскому:

   — Звони в отряд, вызывай пожарку.

Сам к горящей машине. Разбил прикладом лобовое стекло, солдатика за шкварник и наружу. Тот бежать. Лёха с ног его сбил, в сугроб затащил, снегом засыпал огонь на бушлате. Пожарные приехали, но рукава не раскатывают. Что тушить — машина пламенем объята. Лёха:

   — Тащите её подальше.

Лихие огнетушители подойти боятся — вдруг рванёт. Лёха взял конец троса с крюком, прокатился по луже на подтаявшем льду к самому пеклу и зацепил — тащите! Ну, герой — других слов нет. Слушайте, что дальше было. Пришёл Зё после доблестной вахты в команду к флотским отдыхать, лёг в кровать и одеялом укрылся. На его беду случился сундук дежурный — молодой, но рьяный.

   — Приболел? — участливо спросил Лёху.

Тот посмотрел на мичманюгу невидящим взором — ну, устал человек после подвига — и отвернулся. Дежурному такое отношение не понравилось, более того — он прямо взбесился. Рванул с Зё одеяло:

   — Встать!

Лёха, понятное дело, повернулся к сундуку, подпёр щёку ладонью, посмотрел на него совершенно без любопытства и произнёс после минуты размышлений сакраментальное:

   — Если я встану, ты ляжешь.

Мичман бросил взгляд на мощные руки штангиста Шлыкова и рванул в штаб. Там он наложил арест на хранившийся в оружейке автомат и накатал рапорт на имя начальника погранотряда. Автомат был не Лёхин, а вот рапортишко выстрелил. Зё, вернувшись с пирса, Тёркиным ходил по казарме.

   — Медаль так медаль, — соглашался он. — Но не плохо бы в отпуск съездить.

Только перед отбоем пришли два погранца при оружии и завернули Лёхе ласты:

приказом начальника отряда за неуставное поведение старшему матросу Шлыкову объявлено трое суток ареста. Вот так, из князи в грязи. Отблагодарил полковник Коннов моряка-пограничника за спасение бойца. Думали хоть от губы Атаман Лёху отмажет — никогда не давал своих в обиду. Но и Кручинин не вмешался. Зё вернулся в группу не шибко расстроенный:

   — Чего ещё ждать от козлов?

А меня этот инцидент просто в уныние поверг — расхотелось судьбу с военной службой связывать. Подумывал, а после этого разом — нет. Потихоньку начали донимать отцы-командиры — оставайся, парень, на сверхсрочную — все блага, и всё такое прочее.

   Кстати, после Лёхиного подвига у меня во флотской части случай произошёл курьёзный, из разряда неловких.

   Пришла работать на КТОФ молоденькая фельдшерица Марина по фамилии Пехота. Красивая…. — все моряки части, от командиров до матросов, наперегонки ухаживать — и женатые, и холостые. Марина — девушка строгих правил, долго приглядывалась, а потом отдала сердце Ваське Коржу. Это комендор с Серовского АК. Ему тоже весной на дембель. Пишет Васька домой — приеду не один, с женой красавицей. А мамашка Коржиха в ответ — не надо нам привезённых, своих девчат пруд пруди. Знаем, говорит, какие шалавые к вам через забор прыгают — сами такие были. Последние слова не прозвучали, но подразумевались. Васька так и сказал, обидевшись на родичей. Нам говорит: домой не поеду, здесь останусь, с Маринкой. Работу бы только найти…. А как её найти комендору без гражданской профессии? Проблема…. Ну, ладно, не о нём речь.

   Поехали на пирс катера охранять, чувствую, в горле першит — быть ангине. Как прибыли, морякам приказываю:

   — Катера принять, на пост заступить.

И пошлёпал к флотским в команду. Игоря Серова нашёл:

   — Боцман, помогай — горло прихватило.

Игорёк на часы озабоченно:

   — Поди, ушла. Но пойдём….

Поспешили в штаб. Навстречу Марина эта самая Пехота — в шубке с оторочкой, в ботиках на шпильках. Ей бо, снегурочка. Серов:

   — Марина, ЧК занемогло — поможешь?

   — Что с вами? — она только бросила мимолётный взгляд больших серых глаз, у меня под ложечкой заныло: ай да Коржик, ай да сукин сын — такую девочку…. Господи, да где же моё-то счастье бродит?

   — Ангина, кажется, — говорю, и покашлял. — Глотать больно.

   — Идёмте, — Марина развернулась в штаб. Я следом.

Вошли в полутёмную комнату. К косяку привалился и любуюсь. Ею, конечно. Марина в центр комнаты проходит, шубку расстегивает, поворачивается и решительным шагом ко мне. Притискивается грудь в грудь, лицом к лицу. От моих до её губ — два спичечных коробка. Меня в жар бросило. Ничего не пойму. Что за порыв души прекрасной? А она ещё тесней меня в стенку вдавливает. Нет, пора что-то делать — стоять безучастным ситуация не позволяет. Просунул руку под шубку, обнял за талию и губы к поцелую раскатал. В это мгновение выключатель щёлкнул, и свет зажёгся. Марина прыг от меня:

   — Вы что себе позволяете, старшина?

   — Простите, — мямлю. — Я не правильно вас понял.

   — Надеюсь что….

Марина собрала из шкафа каких-то пилюль, положила на край стола и отошла в сторонку, будто бы с опаской:

   — Эти принимать, этим полоскать….

Вот такие пироги! Девушка к выключателю тянулась, а я ведь чёрте что вообразил. С другой стороны, зачем так сильно прижиматься? Думай, что хочешь.

   Сашка Захаров, перейдя в годки, потерял страх перед командирами. Сундуки от его подначек и приколов только что не плакали. Правда, не всегда получалось, как задумывалось. Такой был случай. Дежурили по базе и решили скинуться на пару пузырей. Самого молодого послали за забор. Салага проворным оказался — кроме спиртного ещё и девицу не тяжёлого поведения снял по дороге. Справедливо полагая, что по младости лет его очередь к водке и телу женскому будет последней, затащил проститутку в кабину дежурной машины. Захар с товарищем ждут-пождут, терпение лопнуло — наверное, залетел молодой под патруль. Решили приколоться. Тут как раз дежурный по базе позвонил — всё ли в порядке? Они с дежурным по части у оперативного по границе ошивались. Захар доложил — всё, мол, в норме, и селектор не выключил. А дальше спектакль. Сашка стаканом по графину:

   — Ну, вздрогнули.

Товарищ:

— Твоё здоровье.

Потом кряки, ухи — хорошо пошла!

Дежурный по базе:

   — Это что же стервецы там вытворяют?

И бегом на место службы. Мимо дежурной машины шёл, а там — звяк-звяк, дзинь-дзинь — кто-то машину раскачивает. Заглянул, ну и — картина Репина. Приплыли, называется.

   С пожарки пересел Санёк на персональный УАЗик кавторанга Крохалёва. Начальник политотдела человек интересный, жена его — конфетка. За неё могу сказать собственные впечатления. Увидел летом на ремонте и заявил ребятам:

   — Да будь я и кэпом преклонных годов, и то без унынья и лени детей зачинал бы с такою женой как революцию Ленин.

Молода и очень красива. А главное — раскована до неприличия. Наш катер на слипе красовался выше всех зданий части, и до начала покрасочных работ эта дама приходила каждый день загорать. Боцман стелил на спардеке тулуп, она на него — накидку, и принимала солнечные ванны в трусиках. Прикрывала груди рукой, заслышав шаги на палубе. А Мыняйла заявил — прошёл рядом, она и не прикрылась. На что Оленчук заметил:

   — Я бы задумался: почему это женщины перестали меня стесняться?

   Однажды поехал кавторанга с Захаром на вокзал сию Афродиту с курорта встречать. Крохалёв жену целует, из рук не выпускает, Санька чемоданы тащит. Загрузились в УАЗик, тронулись. Из вокзала мужик выскакивает и прочь сломя голову. Выбежал на проезжую часть, под колёса угодил. Захар по тормозам. Крохалёв к сбитому мужику. Тот из положения лёжа — бац! — кавторанга по скуле. В ответ начальник политотдела ка-ак приложился…. Мильтон бежит. Скрутили мужичонку. Оказывается, сидели два кореша досрочно освобождённых в зале ожидания, в картишки на интерес перекидывались, ну и заспорили. Этот того ножиком пырнул и наудёр. Бежал, вперёд не смотрел, а всё оглядывался. Ну и….

   Это к тому, что Захар, как начал службу с приключений, так без них уже не мог. Преследовали они его, как тень в солнечный день. И не сказать, что Санька какой-то ёрный был или любитель их — обыкновенный сельский парень, романтичный и влюбчивый. Катаясь по городу с кавторанга или его женой, а то просто по их поручениям, очень скоро нашёл себе зазнобу и так увяз в сердечном влечении, что ни то что дня, часа не мог прожить вдали от предмета обожания. Зачастил Саня в самоволки. Попадался, конечно. Патрон его раз прикрыл, второй…. Лопнуло командирово терпение, вызывает к себе Захарку.

   — Права на стол. На дембель поедешь, не забудь заглянуть — верну.

И отправил Саню с глаз долой, в ханкайскую группу. Вернулся матрос Захаров в плавсостав, мотористом на ПСКа-68. Гераська во все лопатки хотел отделаться от тупицы Сухина. До Захарика он меня всё шепотком уговаривал — напиши, мол, рапортишко: хочу на 68-ой, а он его протолкнёт по инстанции. Обещал отпуск краткосрочный, но я ни в какую. Теслик видел и рассказал, при каких обстоятельствах мичман Герасименко полетел за борт в ту памятную ночь. Ударил он меня сзади, подло, не вовремя я наклонился к канистре с маслом. Знал бы — хрен стал спасать. На ханкайском тебе дне самое место. Смотрю, слушаю, отказываюсь и думаю: подожди, сундучара, ещё сочтёмся — я злопамятный. Таракан уже ходит передо мной навытяжку, и тебя построю. Герасименко сам к Атаману — мол, из Самохвалова прекрасный старшина растёт, а Агапова к нему. Кручинин решение всех кадровых перестановок отложил до начала навигации. А чтобы знать, кто есть кто, отправил мотылей — кроме дембелей, конечно — на сборы в бригаду. Приехали, заселились в роту малых катеров. Саня в первую же ночь к зазнобе через забор помчался, но вместо её объятий угодил в патрульские. Прямым ходом в погранотряд и на губу. Пять суток ареста приказом комбрига — как раз к нашему отъезду освободится.

   А я под бригадного механа Трухлявого залетел. Заспорили на тему аккумуляторов. Он не прав, а упирается — морда красная, слюна через стол летит. Мне бы уступить, но как вспомню муки в топливных баках, и не могу простить ему тупорылости. Каптри уже зубами скрипит:

   — Что, много знаешь?

Я и сам не прочь скрипнуть, смотрю ему в глаза:

   — Достаточно.

   — Может быть, но на мастера не тянешь.

И зарубил мне мастера по специальности, а представление от Кручинина было. Жаль.

    Четыре дня отзанимались, на пятый пошлёпали строем с малыми катеристами в отрядный клуб на встречу с делегатом 25-го съезда КПСС генерал-майором Константиновым. Сидим в зале, ждём, а Захарка, под присмотром конвоя, курит подле кучи снега. Два погранца-губаря таскают дары зимы широкими лопатами, а он курит. Думу думает, пуская клубы дыма. Не хочется ему ехать на Ханку, так далеко от любимой. Неплохо бы задержаться в Дальнереченске, хоть и на губе. И тут судьба, ему показалось, улыбнулась. Идут те, кого мы ждём в клубе — делегат, начальник отряда и комбриг. Видят картину снегоуборки, и очень она их удивила.

   — Ко мне, — говорит генерал-майор старшему матросу.

Захар сигаретку в угол рта, руки в карманах, подваливает:

   — Чё?

Вы, конечно, можете и не поверить — воля Ваша. Но Захар в молодые годы прыгал под дулами китайских автоматов на берег Поднебесной, а тут какой-то генерал, к тому же безоружный.

   — Чё? — спрашивает старший матрос генерал-майора Константинова, отличившегося ещё подполковником в боях на Даманском.

У сопровождающих шапки над бестолковками приподнялись от вздыбившихся волос.

   — Вы в своём уме? — спрашивает делегат съезда моряка-арестанта.

   — Да, — отвечает Захарка.

   — Ну, так примите надлежащий вид — перед вами два старших офицера и целый генерал.

Захарка не спеша забычковал окурок, сунул в карман шинели, которую застегнул на все пуговицы и крючки (ремни у арестантов отбирают), ткнул ладонью в висок:

   — Старший матрос Захаров, отбываю пять суток ареста за самовольную отлучку из части.

   — И чего вы добиваетесь — другого наказания или медкомиссии на предмет?… — Константинов постучал пальцем по виску.

   — Я здоров, — объявил Захарка.

Командиры и высокий гость посовещались в кругу, скинулись правами, полномочиями и добавили Сане ещё пятнадцать суток.

   — Есть! — ликовал Захар.

   Мы Константинова отслушали и к Белову с предложением — организуй, товарищ мичман, культпоход в кино. Отъезд завтра — чем вечер занять? Пошли. Купили билеты в городском кинотеатре, но фильм посмотреть не удалось. Подкатывает моряк со « Шмеля»:

   — С малых катеров? Ханкайцы? Выручайте, герои. Партизаны бочку катят — надо бы ответ дать.

Надо — дадим. Про кино забыли, идём в скверик, где обелиск сооружён погранцам, погибшим на Даманском. Партизанами прозывались призванные на переподготовку запасники. Им лет по сорок, плюс минус туда-сюда. Одеты, кто во что горазд — старые шинели, бушлаты, даже ватники. Шапки мерлушковые неизвестно какого срока, ремни брезентовые — одним словом, партизаны. Подвыпившие. Нас, вместе с Беловым шестеро, да столько же местных моряков. А эти валят и валят. Думали, бой будет — стенка на стенку. А они нас в круг взяли. Переговорщики выдвинулись.

   — Значится так, сынки — глаголет потомок Ковпака. — Штаны бы с вас снять да задницы пряжками отполировать. Но мы добрые сегодня. Скидывайтесь на выпивон и валите отсюда подобру-поздорову.

   — Пить, дядя, вредно, — говорит наш, и как двинет партизану в кадык.

Тот упал и закашлялся. Завертелась карусель. Думаю, всё сделано правильно. Чего тянуть? Чего ждать? Когда они ремни на кулаки намотают? Кричу:

   — Терпеть, мужики, терпеть!

Расчёт на то, что они мигом выдохнуться — упитанность, годы и спиртное скажут своё. Нам бы только первый наскок сдержать. Смотрю, Белов — высокий, мосластый, рукастый, ладонь, как две моих — совсем не обращает внимания на свору вцепившихся в него партизан. Схватит, кто поближе, поставит на расстояние удара, ахнет ладонью по уху — готов голубчик. Механ за следующего. Самосвальчика тоже терзают, а он кулаками садит так, что добавки не просят. Зё бьётся в окружении. Для меня это великий риск: завалят, уж не подняться — не та комплекция. Верчусь по скверику, как белка в колесе, в руки не даюсь. Через лавку прыгну и назад — встречаю зуботычами преследователей. Ещё лучше ногами получается. И не обязательно в пах или солнечное сплетение. Хороший удар (а ноги у меня тренированные) в коленную чашечку — и вертится партизан в снегу, завывая от боли. Жестоко, скажите, подло? Но ведь драка. Какие правила? Не увернись я пару раз от свистящих над головой бронзовых пряжек, читали бы Вы сейчас эти строки? Как сказать.

   Как и предполагал, минут пятнадцать крутилась карусель, потом партизаны иссякли. Кто-то мира запросил:

   — Кончайте, сынки, кончайте. Хватит, порезвились….

Нет, брат, победа будет полной. А ты беги — догонять не будем. Или рылом в землю — лежачих не трогаем. Ах, тебе гордость не даёт, ну, тогда извиняй и — бац! бац! Мы покидали скверик — все партизаны были повержены, кроме тех, кто убежал.

   Дальнереченск — город маленький, и такая массовая драка не осталась незамеченной для её жителей. Слухи обывателей возвеличили нас в герои. Мол, горстка моряков привела в чувство орду напившихся и распоясавшихся партизан. Не было никаких обращений в правоохранительные органы, а стало быть, и преследований. Руководство бригады закрыло глаза на инцидент. Только командиры кораблей порой упрекали подопечных:

   — Вот ханкайцы молодцы: и служат отлично, и за себя постоять могут.

И это было не совсем справедливо: моряки со «Шмелей» дрались отчаянно. Отвечаю.

   Когда отъезжали, на вокзал Захарку доставили — отсидишь, сказали, в Камень-Рыбаловском отряде. Зря Санёк перед генералом выёживался.

   Последняя зима на Ханке запомнилась ещё одним обстоятельством. Кому-то в верхах показалось, что пограничники хилы здоровьем — надо им добавить физических упражнений. Приказом по округу ввели физчас. То ли сверху так и продавили, то ли уже на местах указивку разрулили — вместо утренней зарядки ввели этот самый час. Завтрак сдвинули — бегай, солдат, не отставай, моряк! А мы с первой часовой пробежки бунт подняли — никакая это не зарядка, а самая натуральная разрядка. Час отбегаешь спросонья и весь день квёлый — ни петь, ни плясать. Солдаты пусть себе носятся по утрам — на то у них и служба двухгодичная, а мы не будем заниматься во вред здоровью. Командиры сильно не брыкались. И вот, после завтрака и развода на занятия, мы брали футбольный мяч и шли на стадион. Сундуки внесли корректировку — сначала кросс три километра. Пробежав семь с половиной кругов, мы получали мяч и бились звено на звено. На обед переодевались в парадку, после — в сухую робу и опять на стадион. И так каждый день, каждый день, каждый…. К весне все без исключения бегали как графские борзые, и о футболе начали складываться понятия. Настолько, что решили сыграть матч века — дембеля против годков. Вопрос стал: за кого играть осенникам. Ну, со Шлыком и Захаром понятно — вода на поле. Из-за меня ожесточённо спорили обе команды. А мне угрожали, причём оба поколения.

   — Могу судить, — предложил сам.

В спор вмешались сундуки, вызвавшиеся играть за молодёжь — они ведь тоже остаются. Меня определили к дембелям, и это решило исход поединка. Никто раньше не видел наш тендем с Валерой Коваленко — мы блистали у флотских. А зимой играли в разных командах, нейтрализуя друг друга. Теперь, объединившись, задали тон игре. Валера в первом тайме измотал защиту, а во втором три моих точных паса вывели его на ударную позицию, и в результате — три безответных гола. На трибунах Камень-Рыболовского стадиона, где проходила игра, бурно переживали немногочисленные болельщики — семьи командиров и случайные зеваки.

   На следующий выходной отважились бросить вызов флотской команде. Они играли на первенство посёлка, у них не мало было классных футболистов. А из нашей группы признавались только Валера Коваленко и Ваш покорный слуга. Предложение озадачило Тюлькин флот. Нет, конечно, они не боялись нас, скорее наоборот — опасались игры в одни ворота.

На второй матч века трибуны были переполнены. Газон подсох. Весеннее солнце радовалось и радовало. Мы вышли в тельниках, флотские — в спортивной форме. После свистка они затеяли перепасовку в центре поля, пытаясь посмешить публику нашей неловкостью. Но мы кинулись вперёд, отняли мяч и забили гол. На две-три контратаки у славного КТОФа хватило сил, а потом они сдохли и едва передвигались по полю. Это особенно контрастировало на фоне нашего безудержного желания забить гол. Смех у публики возникал, когда кто-нибудь из наших нетерпеливых и стремительных форвардов отбирал мяч у Валеры Коваленко, желавшего блеснуть индивидуальным мастерством. Перебегали мы флотских по всем статьям. Забили одиннадцать безответных голов и повергли в величайшее уныние. Да здравствует командование славного КТПО, придумавшее физчас!

   Ну и последняя тема той зимы — конечно же, любовная. Как без неё? Раз в службе нам не повезло, должны девчонки нас любить безудержно и часто. Закон, так сказать, сохранения справедливости. Поведаю историю, к которой до сей поры седых висков, не остаюсь равнодушным, частенько возвращаюсь в памяти и продумываю возможные варианты — а что было бы, случись это вот так? Впрочем, Вам это не интересно — слушайте исповедь печали.

   Началась она прошлой навигацией, когда наши сундуки обнаружили на ПТН Белоглинянный скучающую красавицу и во все лопатки стремились на рандеву после ночного бдения на границе. Уходя вечером на границу или возвращаясь утром с линейки, проходили мимо манящих берегов Платоновки. Проходили, не задерживаясь. А с прибрежного взгорка однажды помахала нам платочком стройная фигурка. И потом каждый раз — утром и вечером, будто знала время нашего променада.

   Как-то болтались на якоре в миле от берега, и вахтенный с мостика крикнул в раструб вентиляции:

   — Баба!

Топот ног по всему катеру. У ТЗК толкотня, давка, очередь. А по берегу брела старушка под коромыслом с полными вёдрами. Юбка, вышедшая из моды в штурмовые ночи Спасска, сбивала пыль с травы — на что смотреть? Дали, конечно, вахтенному по шее за прикол, но от ТЗК не отходили, покуда не умыкнулась старуха за калитку. Это я к примеру о тоске моряков по прекрасному полу.

А тут юное создание машет с берега — вполне сформировавшаяся особа в юбке намного выше восхитительных колен. Заинтриговала нас, до самого не могу. Мы к командиру, но у Таракана свои устремления — и катер мимо Платоновки к Белоглинянному. Потом сундуки споили командиров ПТН и овладели их жёнами. Праздные визиты к мысу разом прекратились — только на заправку. Баню уговорили Таракана посетить в Платоновке. Пришли, пошли, оставив обеспечивать безопасность катера боцмана с Самосвальчиком. Возвращаемся и видим — сидит Мишка на бережку с этой самой загадочной Асолью. Девушка и вблизи ничуть не проиграла — всё при всём, да ещё улыбка замечательная, хрустальный смех и волнующий голос. Самохвалов с боцманом ушли в баню, а к красавице Терехов подсел. Когда со швартовых начали сниматься, Курносый выхватил у девушки косынку и бегом по трапу. Асоль в слёзы, закрыв ладошками лицо. Терехов орёт с бака:

   — Верну, когда вернусь. Жди.

Не удалось ему слово сдержать. На той границе к Платоновке более не подходили, а позднее — её след простыл. Никто нам больше не махал с пригорка.

   — Верну, верну, — как клятву повторял Курносый.

Забросил ноги Мыняйловой подруги, косынку на шею повязал, как карибский флибустьер.

   Зимой в группу пришло письмо: Мише с корабля 269. Как у Ваньки Жукова: на деревню дедушке Константину Макарычу. Но это дошло. И Курносый им сразу завладел. А под вечер подходит ко мне смущённый:

   — Антоха, помоги — не смогу ответить.

Мельком пробежал строки девичьего послания и взволновался. Тут думать надо, а мне на пирс, на вахту.

   — Дай, — говорю Терехову, — письмо и время подумать — помогу с ответом.

Перечитал у флотских несколько раз и сна лишился. На вахте бдю, в команду вернусь, в кровати ворочаюсь — сна нет, одни мысли об Асоль. Фамилия у неё Дейнеко, а зовут Галя. Галочка. Галчонок. Влюбился в автора письма — сил нет. Завидую Мишке страшно — ничего с собой поделать не могу. Такие девушки редко встречаются — одна на тысячу, а может на сто тысяч обыкновенных. Их призвание по жизни — любить мужа и детей, хранить очаг семейный. Мама у меня такая. Потому сестра не раз говаривала:

   — Ой, братик, трудно тебе будет подругу жизни сыскать — ведь парни выбирают девушек, похожих на матерей. А нашей маме равных нет.

И она была права. Тысячу раз права. Сколько я промучился и мучаюсь до сей поры — эта не нравится, та не подходит. Свату Кольке не понятны мои терзания, а мне его философия — дерём всё, что шевелится.

Прочитав письмо от Гали Дейнеко, понял: вот эта та самая девушка — одна на белый свет — которая может дать счастье избранному мужчине, потому что в этом её суть. Как узнал? Не пытайте — не скажу. Сам не знаю. Почувствовал. Интуиция сработала. Прочитал письмо и не могу успокоиться. Сон потерял, аппетит, всякую цель в жизни. Писал ответ на предложение переписываться от себя лично о своём — увы, неисполнимом — желании с ней общаться и остаться (как говорят девицы о счастливом финале). Курносый, понятно, переписал своей рукой, может, чего добавил и отправил. Ещё трижды подходил за помощью в переписке с Галей, а потом, как отрезало — сам стал находить нужные слова. Думаю, влюбился наш агрессор, сердце заговорило — ничего не надо выдумывать. Письма от Галчонка приходили каждую неделю. Она жила и училась рядом — в Спасск-Дальнем. Папашка её удрал от мамашки куда-то на большую землю, та бросилась вдогонку, оставив малолетнюю дочь на попечение бабушки в Платоновке. Отец слал Гале деньги, мать приветы. Бабушка отдала девочку в школу-интернат, на базе которой был техникум. Окончив всё это, должна она стать дипломированной закройщицей. Каникулы проводила у бабушки в Платоновке. Там увидела корабли и повстречала Мишу….

   Вот, удивительное дело, как любовь с парнями творит чудеса, по крайней мере, побуждает к переменам. С одной девушкой хочется быть сильнее, с другой красивее, с третьей богаче…. С Галей Дейнеко хотелось быть лучше. И не мне одному. Мишка наш Курносый преобразился на глазах. Забросил дребезжалку, песенки охальные забыл. Стал молчалив, задумчив. Сидел вечерами, прильнув к батарее, устремив невидящий взгляд в заоконную мглу. Или перечитывал известные письма. Он маме домой отписал, что встретил девушку, влюбился и, наверное, привезёт её невестою домой. Чему мамашка Терехова была несказанно рада. Подозреваю, достал её сынок на гражданке ёрностью, а тут такие перемены….

   Мне-то было каково…. Через эти письма влюбился в девушку, только о ней мечтал, её желал. Подозревал, что Курносый и не знает ей цены настоящей. Что бриллиант она в ситцевой оправе.

   А время шло. Приказ издал министр Гречко. Засуетились дембеля, в дорогу собираясь. Но что-то смена задержалась. В прошлом году в феврале молодёжь подвезли, прямиком из Анапы. А ныне, март прошёл, апрель льды растопил — нет замены. Вместо дембеля — на границу. Всё складывалось так, чтобы встретился Мишка Терехов с возлюбленной в Платоновке. Он дни рассчитал, письмо отправил, и ответ получил — буду у бабушки в ближайший выходной. Ярким апрельским утром идём с линейки к берегу. Мишка волнуется:

   — Сразу идём к бабке-опекунше и просим согласия: Галке ведь нет ещё восемнадцати.

Экипаж переживает — даже Таракан. Понятно — не каждый день встречаются с Джульеттами Ромео. А меня, ясное дело, зависть лютая гложет.

   Издали видим — фигурка на пригорке платочком машет. Господи, у Курносого слёзы по щекам. В дембельскую форму облачился, конец швартовый на кнехт вяжет. Вязать-то вяжет, да не получается — руки в пляс пустились.

   Ткнулись в берег, сходню бросили. Мишка на берег, мы с бака смотрим, о швартовке забыв. А девушка на грудь моряку не кидается — на корточки опустилась и ладошками лицо прикрыла. Мы все на берег. Я перед ней на колени пал, по волосам погладил, чуть касаясь — сколько нежности хватило:

   — Что случилось, солнце моё?

Она плачет и сквозь слёзы:

   — Не тот, не тот Миша!

   Вот так, друзья мои, жизнь разрулила. Я девушку охмурял в письмах, Курносый самонадеянно влюбился, а она о Самосвальчике мечтала.

   Уехал Терехов холостым домой. Самохвалова перевели в первое звено, старшим мотористом на ПСКа-67. А Галю Дейнеко я потерял из виду. Как оказалось, навсегда.

   Много позднее, на закате лета, попытался прорваться на катер некий мужичонка:

   — Есть дембеля из одиннадцатой роты?

   — Вот он, весь перед тобой.

   — Родной ты мой — дело есть на миллион. Слышь, парень, оставайся на Ханке — катер дам «Дельфин», квартиру. Любая красавица будет радая…. А хочешь свою вези. Откуда родом-то? Всего делов — раз в день пройтись по-над берегом до Новокачалинска, насыпь железной дороги осмотреть на предмет осыпи и подмыва. Зимой, правда, на лыжах — но для здоровья шибко полезно…. Оставайся, а…?

«Дельфин» — катер проекта 1390, мы его в Анапе изучали. Так что….

Слушал железнодорожника из Владика, купаясь в лучах внимания, а потом решился.

   — В Спасск-Дальнем учится в техникуме-интернате девушка Галя Дейнеко. Уломаешь её замуж за меня — считай, договорились….

   — Да я…. Да я её…. — мужик разволновался. — Да за такого парня…. Я мигом. Жди вестей.

И я ждал. В Камень-Рыболове. В Платоновке высматривал. Но не увидел более. То ли альтернативу мне нашёл, то ли Гали не нашёл, то ли не уговорил….

   Ещё по теме…. Дома срезал с дембельской формы галуны, завернул в платочек боевые награды, сервировал бутылкой водки и отправил посылку на Ханку, подписав: «Самохвалову». Мишка в ответ благодарственное письмо. Завязалась переписка на полгода. В последнем прозвучало:

   — Ждёт Нинок (это подруга его гражданская), две мамашки блюдут её верность. А я к Галке прикипел — сил нет оторваться. Что посоветуешь, Антоха?

Что посоветовать, Мишаня? Отдай мне Галку и дуй к своей Нинке. Ради такой девушки готов бросить институт и тужиться сундуком на Ханке.

                                                                                                                                А. Агарков. 8-922-709-15-82

                                                                                                                                                п. Увельский     2009г.