Halgen — Истина

Никто не знает, не зачитывается (автор этих строк сам даже не знает, переведены ли его писания на русский язык), и, тем более, не хранит его бюст. Что же, вполне вероятно.

Так же вероятно и то, что не ведая о «выдающемся философе» все придерживаются мировоззрения, предписанного в его трудах. Ведь никто иной, как Дьюи вывел формулу, увенчавшую всю западную философию — «ИСТИНА = ПОЛЕЗНОСТЬ», и его учение получило название ПРАГМАТИЗМА!

Разве современный человек, соприкасаясь с множеством предметов, представляемым миром, в котором выпало ему жить, не принимает в них лишь то, что может принести ему пользу здесь и сейчас?!

Далекие наши предки в каждой вещи видели символ, связывающий нижний и верхний миры друг с другом. Предметы могли встать на защиту своих творцов от множества злобных сил небытия. Защитником человека было и его жилище, которое являло собой весь мир в уменьшенном размере, и все, что в нем находилось. Даже беднейшую избушку покрывали символы, связующие это крохотное жилище со всеми просторами БЫТИЯ, и такая «линия обороны» была непробиваема для чуждых, темных сил. Отсутствие такой «обороны» в современном мире, кстати, отнюдь не говорит об исчезновении самих сил. В верности этого утверждения мне недавно довелось убедиться, сравнив между собой жителей Санкт-Петербурга и Костромы, в которой ТРАДИЦИЯ все-таки не умерла окончательно.

Как это не удивительно, символический смысл можно обнаружить и в новых, недавно созданных предметах. Например, обожженный кирпич, из которого построено много современных домов, не так давно был священным стройматериалом, использовался лишь для строительства храмов. Ведь его темно-красный цвет символизировал кровь Христову. А бетон, по своей сути — тот же белый камень, у зодчих прошлого означавший Рай.

Можно взять и символы других времен, более поздних. Кто-нибудь, погружаясь в свой автомобиль, задумывается о том, что бензиновый двигатель был изобретен специально для подъема к Небесам (у паровой машины и дизеля для этого не хватало оборотов). Автомашины же оказались всего-навсего «побочным продуктом» человеческого броска в синие выси?! Электрическая лампочка тоже оказалась результатом неудачной попытки построить электрический летательный аппарат в те времена, когда человек еще не ведал, какая сила поднимет его ввысь, и что встретит он в небесных высотах. Даже простая зажигалка, наполненная жидким газом, готовая выполнить мелкую прихоть, прикурить сигарету, и та способна напомнить о предназначении жидкого газа — быть ракетным топливом. Да, для этого научились сжижать и природный газ, и кислород, и то и другое используется в ракетной технике.

Но для того, во что превратился ныне человек, автомобиль остается прокладкой между домом и офисом, зажигалка — тенью между холодной сигаретой и первой затяжкой, а электричество — незаметной пищей для компьютера с электрическим чайником, о котором он вспоминает лишь при его отсутствии. Вещи сделались само собой разумеющимися, естественными, как законы природы, про которые нынешнему человеку знать, вроде бы, ни к чему. Никто не вспомнит, что каждая из них произошла от чьей-то жизни, и в ее нутре — клубок чьих-то страданий и торжеств, и искательства чего-то вечно ускользающего от ученого взгляда, не дающегося в руки…

Возьму смелость утверждать, что Дьюи на самом деле ничего не открыл. Он просто описал мировоззрение своих современников, разбавил очевидные для всех утверждения необходимым наукообразием и представил его читателю. Надо полагать, его работа вполне вписалась в выведенную в ней же формулу, и принесла непосредственно своему автору много полезности. По крайней мере, в настоящее время поисковик Google на запрос «Джон Дьюи» выдает 149000 результатов…

Смысл философского учения, применительно к людскому сообществу — дать ему новый способ познания мира, который предшествует множеству культурных и, как следствие — научных открытий. В этом отношении «философия» Дьюи сделала прямо обратное — закрыла для людей познание мира. Кто самоотверженно обратит свою жизнь в поиск истины, если она заключена лишь в «полезности»?! Значит, и следует искать в мире лишь «полезность»! Оттого цивилизация, построенная на подобных принципах, обречена на вечный застой. На деградацию людей, погрязших в искательстве «полезностей», на трагедии непризнанных гениев и на ускоряющееся в геометрической прогрессии съедание природных ресурсов. Ибо добыча полезности требует непрекращающегося роста производства, а рост, в свою очередь, при данном понимании истины, может быть — лишь экстенсивным.

Впрочем, является ли прагматизм, по большому счету — учением? Не представляет ли он собой умственную пустоту, у которой автор может быть, но может и отсутствовать, что не изменяет сути дела?! На Запад пустота впервые глянула из учения Кальвина, отрицавшего смысл человеческой жизни и утверждавшего изначальное предопределение, вложенную в каждую человеческую душу. Окончательно она оформилась в трудах Дьюи, но если бы их и не было, это отнюдь бы не помешало ее полному господству.

Русский народ никогда не почитал Кальвина. Не было у нас и Джона Дьюи. Но шаг за шагом мы пришли к тому же, что и они. В чем причина?

Во всех своих работах я доказываю, что смысл жизни русского народа во все времена состоял в его стремлении к небесам, в БОГОИСКАТЕЛЬСТВЕ. Этому стремлению всегда были подчинены и русское созерцание, и русское действие. Но разные эпохи приносили разные требования к жизни, устанавливали свои «правила игры», бросали свои вызовы. Потому в каждую из вех русской истории приходилось создавать соответствующую ей идею, идею с маленькой буквы. Она отвечала на вызовы современности, но не вбирала ИДЕЮ во всей полноте, сохраняла лишь ее часть. Потому из-за своей изначальной неполноты, каждая из таких идей с самого начала имела ограниченный срок жизни, содержащий в себе рождение, молодость, зрелость, старость.

Смена идей, как и смена вех, была неизбежным следствием течения времени, и народ принимал ее как неизбежность. Чередуясь, идеи теократической монархии Рюриковичей, технократического абсолютизма Романовых, коммунизма Сталина, раскрывали разные стороны ИДЕИ, но не ее полноту. Причина этого лежала в гордыне авторов каждой новой идеи, знаменующей собой наступление новой вехи русской истории. Каждый из авторов видел свою идею вершиной русской истории, и потому отрицал все, что владело умами людей прежде. Потому в дополнение к автору новой идеи требовалась еще одна своеобразная фигура — мастера очернения прошлого, профессионального отрицателя и отвергателя. Ремесло это всегда было несложным, ибо нет ничего более простого, чем находить недостатки, ругать и проклинать. Вместе с тем оно было и почетным, и авторы новых мыслей души не чаяли в тех, кто расчищал для них мыслительное поле.

Сутулый и неказистый человечек, грудь которого украшала бриллиантовая звезда, корпел над кипой исписанных листов. Его перо бойко шагало от одного абзаца к другому, рисуя для будущего читателя картину прошлого мира, которую он никогда не видел. Знакомьтесь — Николай Михайлович Карамзин, классик русской истории, его труды и ныне предлагаются студентам-историкам в качестве учебного материала. Есть, конечно, варианты, можно обратиться к трудам Ключевского или Костомарова. Но что толку, если самые важные моменты они списывали именно с Карамзина! Можно шагнуть и к первоисточникам, к летописям… Но сколько людей, изучающих ныне историю, знает хотя бы древнерусскую азбуку, и не воспримет тексты, написанные их же предками, как что-то вроде арабской грамоты?

К слову, таких людей было мало даже в 18 веке, и перо Карамзина было свободным. Одну из самых больших глав своей книги Карамзин посвящал Государю Иоанну Васильевичу. Немного фактического материала из летописей да иностранных источников (в них его много быть и не может, ибо не так уж много летописей сохранилось, а иностранных источников — того меньше). А далее — неудержимый полет богатой фантазии. Картины пыточных подвалов Малюты Скуратова, опричных отрядов, врывающихся в мирные деревни и оставляющих после себя черные угли да гирлянды развешанных по деревьям тел. Каждый из нас когда-нибудь представлял себе что-то подобное, такова уж природа человека, и, должно быть, в этом направлении человек может сочинить много больше, чем в каком-нибудь ином.

Насаженные на колья бояре, облитый греческим огнем пылающий Новгород и река Волхов, кишащая мертвецами…

Человеку свойственно сочувствовать страдающим без различия, справедливо они обречены на муки, или нет. Быть может, в этом свойстве человеческой души и был смысл распространенных в прошлом пыточных казней. Им подвергали лишь тех людей, которых иначе народ все одно бы не простил, даже после усекновения их голов. А после предсмертных мук все же простил.

Потому и читатели Карамзина сочувствуют именно жертвам гнева царя Иоанна, тем более, по доказательствам самого автора, гнев тот был сплошь и рядом — напрасный, рожденный лишь больной душой Государя. И вот уже многие поколения русских людей не сомневаются в кошмарности времен Ивана Грозного, и с дрожью думают о том, что было бы с ними, если бы они тогда жили. Хотя их предки, как и предки самого Карамзина едва ли при Иване Четвертом висели в петле или сидели на колу. Но об этом уже никто не задумывается. Черное пятно, нарисованное пером Николая Михайловича заслоняет собой жизнь тех времен, не дает разглядеть все славное и поучительное, что тогда было.

Писатели охотно приняли слова Карамзина к сердцу, и принялись наполнять их фантазией, накачивать и без того жирное черное пятно новыми порциями чернильного сока. Если в романе А.К. Толстого «Князь Серебряный» еще присутствуют упоминания о некоторой справедливости и благородстве людей тех времен, и завершение его все-таки хорошее, то роман Алексея Иванова «Летоисчисление от Иоанна» не оставляет уже и этого. Хороший писатель, пожалуй — лучший из русских писателей начала 21 века, но и он не сумел представить те времена иначе, чем через «карамзиновскую оптику». А как иначе, если другой «оптики» для просмотра тех времен у нас просто нет?

На фоне зловещей черной массы теряются слова некоторых историков и писателей о том, что при Иване Грозном людей на Руси погибло в сотню раз меньше, чем в Англии тех же времен, при правлении Генриха 8. Александр Бушков написал про Ивана Грозного честную книгу, в которой попытался выудить правду в обход карамзиновского взгляда. Но все равно, даже доброжелательное воспоминание про одного из величайших русских царей ныне будет сводиться лишь к новым попыткам его оправдания, вместо настоящего изучения той эпохи, ее мыслей, целей и задач. Что до оправдания… А требуется ли оно давно умершим?! Ведь по словам Святослава Великого — «Мертвые срама не имут»…

Вместе с Иваном Грозным черное пятно Карамзина закрыло собой идею теократического, сакрального государства, живущего более вечным, чем временным и преходящим. Вернее, эта идея была закрыта прежде, при Петре 1, но Карамзин, обрисовавший черный ореол вокруг царя Ивана, наложил печать на сами мысли о возвращении к ней. С тех пор власть чаще всего не выступала против ВЕРЫ, но вместо того, чтоб ей следовать, всегда желала использовать ВЕРУ в своих повседневных целях, сделав Православную Церковь одним из своих учреждений, едва ли более значимым, чем какое-нибудь министерство.

Что до Карамзина, то закончив намеченную работу, он поправлял на груди звезду, надевал на левый мизинец массивный перстень, и отправлялся на встречу с людьми своего круга. Ведь образованных людей было тогда немного даже и среди дворян. Собравшись, они очередной раз вспоминали давно всеми известную наизусть легенду об Адонираме, да обсуждали тайный смысл узоров на масонских ковриках. Еще совершали несколько положенных ритуалов. Все это давало им право гордо именоваться масонами и свысока смотреть на копошившуюся вокруг чернь, именовавшую себя Православными. Масонство — для мыслителей, Православие — для быдла. Эта идейная схема зачастую господствовала в умах элиты того времени, и главным ее основанием был тот факт, что главой Святейшего Синода, которому подчинялась Православная Церковь был — масон…

Под новенькими красными звездами Московского Кремля 1920-х годов скрипело перо старого еврея Минея Срулевича Губельмана, больше известного под псевдонимом Емельян Ярославский. Главный безбожник новой страны трудился над своей новой лекцией насчет посрамления ВЕРЫ с позиций НАУКИ. На каждом слове он тяжко вздыхал — слаба еще недавно рожденная НАУКА, не может она посрамить ВЕРУ, родившуюся вместе с человеком. Не хватает у нее знаний… Потому там, где наука в ответе на какой-либо вопрос была бессильна, бойкое перо автора вписывало его собственные домыслы, а зачастую — ерничанье, а то и откровенную похабщину. Но в целом, вроде, все выходило гладко. Для чтения рабочим в клубе Троицкого Металлургического Завода — вполне подойдет!

Невдалеке рисовалась еще недостроенная радиобашня Коминтерна, ныне превращенная в московскую телебашню «Шаболовка». Так через нее никто из вождей Коминтерна и не обратился к пролетариям Европы. Но откуда человеку знать будущее? И в тот день, отрываясь от рукописи, Миней Срулевич поглядывал в сторону вышки с большой надеждой. Пройдет немного времени, необходимого для инженерных работ, и он сам сможет выступить через эту вышку, и его слова облетят весь мир, лягут в уши каждого друга новой страны и затвердеют в них!

Губельман отложил свою готовую рукопись и пододвинул листок с планом дальнейшей борьбы за атеизм. Список городов, которые в ближайшее время расстанутся со своими стремящимися в небеса храмами, после чего окажутся уныло прижатыми к земле. Чем можно заменить снесенную колокольню? Памятником классику нового учения? Но человеческая фигура, как ни крути, никак не может быть устремленной в небо, да и размеры, сравнимые с колокольней, ей едва ли предашь! Все одно на пустых местах окажется пустота, слишком много пустоты, и заполнить ее — куда сложнее, чем снести церковь, хоть даже и построенную в 15 веке из старинных камней с известью, замешанной на яичном белке…

Миней Срулевич, известный как Емельян Ярославский, отправился на вокзал, где его ожидал собственный вагон, наполненный всеми возможными на те времена удобствами. Через два дня он уже был в Троицке, и произносил свою речь, паузы которой были плотно наполнены аплодисментами. Но когда в ее завершении он предложил кому-нибудь попробовать опровергнуть все сказанное, на трибуну поднялся старенький батюшка, и на его два слова «ХРИСТОС ВОСКРЕС» народ дружно ответил «ВОИСТИНУ ВОСКРЕСЕ». Посрамленному Губельману осталось лишь поспешить на вокзал и отправиться в другой город, где он осмотрительно не допустит присутствия на своей лекции священников...

Давно обратился в горсть праха Губельман — Ярославский, давно открыты прежде закрытые на ржавые замки храмы. Но последствие его труда, вражда ПРАВОСЛАВИЯ и НАУКИ, живо и по сей день. Их современное «примирение» — лишь взаимное признание права друг друга на жизнь и разделение ответственности за разные сферы человеческой жизни. Своего рода — мирный договор. Но ведь жизнь сегодня требует отнюдь не этого. Необходимо создание новой науки, принципы которой лежали бы в идеях христианства. Притом не только догматического, но и народного. Однако этому мешает былая вражда, воспоминания о которой слишком глубоко укоренились в сознании людей.    

Москва 50-х рвалась в небо шпилями ампирных зданий, вошедших в историю архитектуры под именем «сталинских». В одном из таких домов скрипел уже не перьями, но шариковыми ручками и тарахтел пишущими машинками целый авторский коллектив. Ему была поставлена задача высочайшей, государственной важности — подготовить доклад новоиспеченного главы государства к юбилейному, 20 съезду. Все писавшие так и остались для истории — безымянными, ибо их труд сделался достоянием тех уст, которые его публично прочли. Метод же работы был примерно тем же, что и у Карамзина — сперва очертить из фактов историческую рамку, а потом набить его множеством полуфактов и собственных фантазий. Фантазия могла работать в том направлении, в котором ей трудиться — всегда лишь одно удовольствие. Расстрельные подвалы с холодными стенами, мотки колючей проволоки и вышки часовых, продуваемые свирепым гиперборейским ветром… Картины ложились в доклад так, будто их авторы сами прошли и через пыточные камеры, и были прошиты автоматными очередями в расстрельных подвалах. А после, чудесно воскреснув, смогли еще скрючится над непосильным трудом под жесточайшими полярными ветрами да облаками мошкары. Меж тем никто из них, их предков, подавляющего большинства слушателей доклада и их предков, в подобных местах никогда не были. Но пятно ужаса уже расплылось по стране. И скоро уже никто не сомневался, что для обретения страшной судьбины во времена правления И.В. Сталина требовалось всего лишь убить муху газетой, на которой по несчастью был напечатан портрет кого-нибудь из вождей…

Как всегда, к накачке черного пятна подключились люди искусства, в частности — А. И. Солженицын, силой своего таланта превративший скучные слова доклада в живой мир, существование которого в прошлом уже не может вызывать сомнений. В знаменитом «Архипелаге ГУЛАГе» каждый из читателей мог найти подтверждения самых худших из своих опасений насчет прошлого. Чего стоят истории про глухонемого сторожа, угодившего на Колыму за то, что нечаянно схватил за шею бюст Сталина…

Новое черное пятно закрыло собой саму идею ИМПЕРИИ, а вместе с ней — и мысль о возможности РУССКОГО ПУТИ в истории, который, быть может, спасет весь мир. Современные положительные публикации про И.В. Сталина опять же, как и про царя Ивана Грозного, направлены на его оправдание. Которое не требуется ныне ни Сталину, ни государству той эпохи. Иногда присутствует и ностальгия об ушедших временах, которая тоже — тупиковый путь. Ностальгировать вобщем-то не по чему, времена в самом деле были тяжелыми и суровыми, отнюдь не по вине власти — индустриализация, большая и малые войны, послевоенное восстановление.

Ныне проклинать более нечего, и профессия «проклинателя» умерла сама собой. Их труд слился в кряхтящее под собственной тяжестью настоящее время, лишенное каких бы то ни было идей, и потому — потерявшее всякую надежду. Так получилось, что прагматизм в наш народ пришел не через заимствование этого учения и не через реализацию нашего жизненного пути, но через его полное и последовательное отрицание рядом «деятелей» ушедших времен.

Настало время, когда необходимо задуматься о принятии ИДЕИ в наибольшей ее полноте. Очевидно, что при ее разработке нам потребуется опыт прошлого — и эпохи теократического государства Ивана Грозного, и Российской Империи Романовых, и СССР Сталина. При этом необходимо безжалостно отбрасывать мысли профессионалов-очернителей прошлого, выбрасывая их на свалку истории так же, как они выбрасывали на нее вехи жизни народа, его мысли и надежды, его цели и задачи. Их труды не достойны того, чтобы вести с ними полемику, и при взгляде на наше прошлое их следует просто избегать.

Как не удивительно, но пришедшее время весьма благоприятствует новому возвращению к РУССКОЙ ИДЕЕ. Ибо ныне ИДЕЯ придет на пустое пространство, которое не придется очищать от прежних мыслей, предавая их проклятию и забвению. Отрекаться придется лишь от ПУСТОТЫ, заполняющей сегодняшней день, но ПУСТОТА не требует себе проклятий, ее надо лишь наполнить…

Андрей Емельянов-Хальген

2012 год