Как никто другой…

«Мы незримы будем, чтоб снова

в ночь играть, а потом искать

в голубом явлении слова

ненадежную благодать»

   Последнее время Сильвия часто спрашивает меня о Габриэле. Та самая Сильвия, которая ест сырой овес и не спит в сиесту. Доктор Хелио Урбино, впрочем, считает её привлекательной. Не будь он чрезмерно застенчив и не уделяй все свободное время записям старых цыган, уж он точно получил бы шанс узнать ее поближе. Я часто замечал, как при упоминании его имени, Сильвия густо краснела и спешила отойти в самый темный угол морской таверны «Гавань Макондо», и там, под звуки грустного матросского аккордеона, вдали от досужих взоров, придаваться сладкой, мучительно неотвратимой неге.

    Возможно, когда-то, именно в этой таверне, босоногая певица по имени Ремедиос, пела для Габриэля — «Далекий солнечный город Чио». И вероятно, что при самом невероятном стечении обстоятельств, есть вероятность, встретить его здесь. Пусть даже один шанс из тысячи, стоило бы рискнуть. Доверься ветру и тот словно пальцем укажет дорогу.

   Еще один путь к Габриэлю, несомненно, война. Та самая, обреченная на славу, или те самые, начатые без предупреждения и все до одной проигранные генералом Габриэлем вот уже 27 лет тому назад. Он считал, что лучший день для войны — среда. В эпоху, когда петушиные бои все еще были в моде, именно недельный календарь негласно определял те или иные городские события. И даже животные, казалось, подчиняли себя оному не противясь. К слову сказать, куры неслись лучше по нечетным числам и субботам.

   Четверг был слишком скушен, из моря возвращаются рыбацкие шхуны, на рынке начинается бойкая торговля рыбой и любая, хоть сколько ни будь достойная армия, к вечеру совершенно пьяна. Война с таким соперником унижает, а должна возрождать и пробуждать в Габриэле лучшие чувства — самообладание и милосердие.

    Попытки начать войну в пятницу, как правило сводились к долгим распиваниям мате и вечернему карнавалу пятничных шлюх, чьи умения известны даже в отдельных городках западного побережья.

    Суббота. В этот день Габриэль всегда смотрел на портрет Сильвии, прекрасную работу мастера из деревни «Слепых», чье имя забыл еще его прапрадед. И Сильвия, конечно, не могла этого не знать. Знай она всю правду о Габриэле, и о тех самых желтых бабочках, она бы гнала от себя мысли о докторе Урбино, как пастухи гонят на убой коров — совершенно сознательно и будучи убежденными в собственном праве решать судьбу скота.

   Но путь к Габриэлю не прогулка через улицу или площадь, это вопрос принятия и постижения его предназначения в мире, в независимости от вашего местонахождения.

   Воскресенье совсем не подходит для войны, этот день очень непрочен, день-лжец. Трусливый наймит на службе у чванства, он только обещает неприкосновенный отдых в уютном прохладном патио с ароматной сигарой, а на самом деле, с наступлением полуночи, уносится прочь, сверкая белоснежной воскресной рубашкой, оставляя вас наедине с новым днем неотвратимой рабочей недели. И не смотря на то, что Габриэль быт богат и не имел надобности ходить ежедневно в контору, он все равно чувствовал себя обманутым очередным хитрым воскресеньем, как и все остальные горожане.

    Понедельник. День с воскресным лживым отпечатком. Лучший день для супружеских измен и прочих предательств недостойных мужчины. День восхваляемый трусом и шлюхой. Но любая шлюха стократно честнее любого изменника, даже если его зовут Аурелиано или Хесус. Впрочем, эти двое бездельников пока не женаты. Для них — красные бобы под соусом чили и текила, для шлюх — бататовая каша, маниока и цыганский херес неизменно. Сумасшедшим остается спокойствие. Но только не в этот никчемный день.

   Вторник вообще отсутствовал в личном календаре генерала, этот день не имел для Габриэля ни названия, ни цели. Отец говорил, что в такие дни лучше всего сажать чечевицу и овес, тот самый овес, который так любит Сильвия. Только этим он и славен, этот призрачный и пустой вторник.

    Текст этот, дабы не уходить от традиций ушедшей эпохи, не будет представлен с полным объяснением его существенности, но будет набран в типографии Карлоса Гасьенды, где в свое время был набран всем известный «Меморандум Бессовестных», только без черно-белых иллюстраций, а в исключительно буквенном виде, на самой дешевой бумаге, надушенной квинтэссенцией фиалкового приворота, и отправлен Сильвии, как некая шарада, загадочная карта без отмеченных вех на пути к Габриэлю и великой любви, любви всепоглощающей и безрассудной, той любви, что была лишь однажды описана и увековечена, в маленьком южном городке, в сложное время морального голода и нескончаемого проливного дождя, начисто лишившего пыли все городские дороги, которые, безусловно, никогда не вели в Рим.

    И если Сильвия действительно желает обручиться с доктором Хелио Урбино, то ей, как впрочем и всем прочим желающим обручится с доктором, будет необходимо провести три дня в полнейшем безмолвии, в строжайшем запрете общаться даже знаками и попытаться пройти лабиринт молчания, дабы в конце пути обрести необходимую силу одного слова. А учитывая то, что речь идет о местах безусловно известных Сильвии, Урсуле, Оливии, Марии Товарес, Хуаните и даже малышке Пипите, они направят свои босые стопы во второй по величине после Божьего, храм, мною однажды выдуманной страны, и там, на величавых, покрытых пылью полках, они несомненно найдут книги великого Габриэля. Габриэля генерала, Габриэля доктора, бесконечно печального полковника, который так и не дождался письма, Габриэля любовника, мудрого предсказателя, познавшего все тайны седого Мелькиадеса, и просто усталого, довольно старого уже человека, который, как и все великие, обречен на «сто лет одиночества», проведенных в наших умах и сердцах. И оставшийся там навсегда.