Капиталина — Сирота

Манятка— Маня— Маша— Мария

Итак, ничего не предвещало беды.

Как всегда, Маша подоила корову Зимку.

В этих таёжных краях жили не только люди, но с ними бок о бок, в стайке, существовала всякого рода живность: коровы, свиньи, олени и птицы — курицы, утки и даже перепела.

Зима доходила до сорокоградусной отметки, а лето, хоть и короткое по своей продолжительности, тоже не уступало зимним холодам и часто могло «переплюнуть» зиму, и в июле, на термометре, показывая, сорок пять плюс. В летнее время река Печора была спокойной. Её берега были красочно обрамлены, как неким венком, тёмно-голубой хвои, которые равнодушно смотрели на плавно текущую воду опекаемой ими красавицу — Печору. Самыми дорогими в этих краях были залежи драгоценных и не драгоценных камней.

Даже не задаваясь целью их поисками, можно встретить, валяющимися под ногами, разные корунды. Человек не придавал им значения, если только не был профессионалом. Специалисты, знающие толк в камнях, разумеется, никогда не проходили мимо сиреневого, отливающего синевой, аметиста. Камень валялся, как обыкновенный шпат. Но промыв и прочистив его, на спиле он показывал свою, как весенняя Луна, не зависимую в цветовой гамме красоту. Аметист — это что? А вот вписанные изумруды в кристаллы кварца так и напоминали вечно зелёную тайгу, где скрипели, сосны, плакали янтарными слёзами ели и пихты, и мягко шелестела своими ранимыми иглами лиственница. Среди всей беззвучно красивой природы, всегда гордый, и не зависимый ни от кого и ни от чего стоял у дороги кедр.

Вспомнив, что скоро, уже через неделю, наступит Святой праздник Пасхи, Маша подоила корову, охапками натаскала во времянку — избу дрова, чтобы вечером придти из леса, и можно было в темень не заниматься этим тяжким и каждодневным трудом. Двадцать раз спустилась к реке, и наносила воды. Её хрупкие девятилетние плечики держали коромысло, на котором висели цинковые вёдра, вместимостью по десять литров каждое. В одну ходку на реку — чан наполнялся двадцатью литрами речной, как будто колодезной, кристально чистой, как алмаз, водой. В итоге, только в утреннее время Манятка наносила четыреста литров воды, чтобы хватило до её прихода из тайги, когда она на своей худосочной спине принесёт вязанку с лапками из пихты.

-Мам! Можно я надену новые валенки, — трепетно со страхом спросила Маша.

-Чего, чего? Как будто не расслышала Ульяна просьбу падчерицы.

-Дайте мне, маменька, новые вальки. Старые у меня уже совсем не годные, проносились с носков, и «каши» просят. Даже по посёлку хаживать холодно. А тут тайга? Там и снега по ягодицы. В посёлке по тропкам и дорожкам ходишь, так и то снег в валенки вползает ледяными сосульками.

-Закаляйся! Ничего страшного! Я, бывало, в войну в кирзовых сапожищах по траншеям и окопам раненых на своих закорках вытаскивала.

-Так это война. А тут тайга. Может, у вас там можно было где-нибудь и согреться? А в лесу, как я согреюсь?

-Война это что? А вот тюрьма! — взяв папиросу, натолкав в картонный мундштучок ваты, — большинство женщин в то время курили именно так, и это считалось хорошим тоном, когда как мужчины от «Беломорканала» втягивали дым табака без всяких ухищрений — смачно затянулась, и продолжила сказ. Там, за проволокой, а она под напряжением электричества, впрочем, что ты смыслишь в этом, гадкий сирота — утёнок? Посадила я вас на свои плечи. Не свалить вас! Не ровен тот час, когда я изрекла слова, будучи на войне, а потом и тюрьме: «Если вернусь с войны, буду есть одну картошку в мундирах, и возьму на воспитание троих сирот!» Почти такие же фразы она говорила своим подругам — сидельцам по камере.

-А что это такое тюрьма? Ну, война это понятно. Я читала книгу « Повесть о настоящем человеке». Там лётчик тоже чуть не замёрз. А что в тюрьме тоже холодно, как на войне? — продолжала расспрашивать Маша, одеваясь.

— Дура, ты есть дура. Какая только дурёха тебя родила, и посадила мне вас на шею, с которой не скоро спихну, видать? Поясняю: тюрьма это такая же война. Только в ней воюют люди одной страны.

— Как это одной страны,— сморщив маленький свой лоб, удивлённо спросила Маня.

-В вот так! Одни не хотят жить, как все. А все не хотят жить, как одни! Пойми ты, дурья твоя башка! Кто-то хочет жить лучше и богаче. И этот кто-то начинает воровать, убивать, насиловать, для того, чтобы ему больше богатства досталось. Ведь и война проводится для одной цели, богатства чужой страны завоевать.

-А тюрьма это же одна страна?

-Это не от страны зависит.

— А от кого?

— От самих людей, то есть от народа той или другой страны.

-Получается, что я тебе враг, если ты мне новые валенки не даёшь, которые мне свалял дядя Евлапмий. Значит, ты тоже хочешь быть богаче что ли?

-Твой дядя Евлампий не малые деньги прикарманил за валяние твоих чесанок.

Жук ещё тот! Жадность, поздно или рано, фраера погубит?

— А что это за слово фраер?

— Да это твой дядя и есть фраер.

-Он не фраер! Это дядя мой.

-Бродяга он! Неизвестно в каких северных морях скитался. А тут явился, не запылился? Ему тут всё: и дом, богатство. Вот он и есть тоже мой враг.

-Нет! Мой дядя хороший, уже вытирая от обиды слёзы, тихо молвила Маня.

— Ясное дело! Хорошим быть хорошо, когда нужды ни в чём нет. А вот я за твоего нищего отца согласилась выйти замуж, да ещё с довеском. Столько у твоего отца богатства? Со стула брякнусь. Ой, держите меня — упаду со смеху, или с горя. Ни одна баба не согласилась бы выйти замуж за батеньку твоего, не будь войны, да и тюрьмы тоже. Поубивали всех мужиков на войне. Кого война не добила, так тюрьма проглотила, как в вулканическую преисподнюю.

— А что это вулканическая преисподняя? — хлюпая невпопад носом переспросила Маша.

— Не три свой шлямбер рукавом! Что платка носового что ль нет? — И как схватит Ульяна падчерицу за запястье со злостью, что Мария истошно взвизгнула.

— Больно! Маменька, мне очень больно, со слезами на глазах совсем тихо прошептала падчерица.

— Ничему не обучаема! Так вот поясняю тебе, что такое преисподняя. Есть горы такие, которые эпизодами взрываются, образуя глубокие впадины на вершине, и исторгают оттуда огненный пепел.

— Наверно, дюже страшно. Мне бабушка сказывала, что это Бог на людей гневится. И что люди ему сделали такого, что землю так он взрывает?

— Как что? Войны организуют. Друг друга убивают, калечат, насилуют.

— А что это насилует, с интересом несмышлёного ребёнка спросила Маша.

— В слово вдумайся? Читать же умеешь? Силу применяют против слабого. На войне то же самое сильное государство порабощает слабое. Вот так-то? Да будет болтать? Иди, куда собралась!

Мария тихо захлопнула дверь, вышла во двор. Тризор сразу же бросился к ней, поскуливая, встав на задние лапы, облизывал Машины молочные юные ланиты, и понарошку хватал нежно её за ладошку.

Тризорушка, я скоро приду. Ты ведь умничка! Меня подождёшь?

Это был достаточно могучий пёс. Он всегда знал себе цену. Хорошо, можно сказать, отлично чувствовал людей. Всегда знал, кого можно любить, а кого нет. Пёс ещё щенком появился в Машином доме. Мария его и принесла.

Сколько было шуму и гаму в доме против этой собаки — не сочтёшь? Сильнее всех свирепствовала Ульяна.

— Не прокормить его. Самим жрать нечего, а тут псина. Сейчас маленькая, а вырастит?

Богдан только помалкивал, как будто был весь в грехах перед Ульяной.

— Да, будет тебе! Поговорю я с ней. Опять же ничего плохого я не вижу в этом. Ребёнок она ещё.

На то время Машутка училась в первом классе, когда был этот разговор.

— Кормить же его надо!

— Хватит нам, мать! Всем хватит! Тебе, мне и щенку, обдумывая разговор и создавшуюся ситуацию, почесав затылок, проговорил Богдан. Помолчав, добавил:

— Мала ещё Манятка.

— Где уж там мала? Тридцать восьмой размер по ноге.

На другое утро, провожая Машу в школу, попросил:

— Доченька! Мама ругается из-за щенка. Отнеси его обратно!

— Папа, где же ему жить? Он же ничей.

— Может, в школе из ребят, кому приглянется?

Почти неделю уговаривал отец Манятку.

Маша вроде возьмёт его, якобы с собой в школу, и только отец или мачеха скроются из виду — щенок хвать снова влезает в подворотню. Так фокусы со щенком продолжались целый месяц. Он уже подрастал, мужал, становился настоящей собакой на радость Манятки.

Плюнули на это дело. Отступились родители. Таким образом, Маша приобрела себе настоящего друга в этом безрадостном детстве.

Вот сейчас пёс, как будто с ума сошёл — не хотел отпускать Манятку в тайгу. Он так, почти злобно, вцепился в рукавичку, что никак было его не уговорить, не упросить, не отпихнуть, чтоб он отпустил.

— Тризорушка! Отпусти! Мне надо идти. Как не просила, и не упрашивала его Мария — пёс не шёл ни на какие уговоры. Тризор мёртвой хваткой держал Манину руку.

— Ты, что с ума сошёл что ли? Поглаживая другой рукой, уговаривала Мария своего единственного друга в этом мире.

Но пёс был неугомонен. Его карие глаза так и заглядывали в самый стержень души Мани. Она не понимала, почему так Тризор себя ведёт. Ребёнок ещё не знал в совершенстве науку кинологию. Маша только начинала познавать мир, и не всегда с его хорошей стороны

Ей вдруг воочию всё вспомнилось.

Тогда, когда она только ещё познавала азы чистописания, всё и случилось.

Вспомнила мамины вкусные пироги с морковью. Вспомнила всё, и что не надо было вспоминать и знать, и помнить. Но память не наивная штука: хочешь или не хочешь, мысли боли лезут, как муравьи на сладкий сахар, в извилины мозга и поселяются там навсегда, пока мозг жив.

Был промозглый день. Казалось, что зима никогда не наступит. На улице было очень сыро, и деревенские тропки и дорожки, на которых летом росла трава, стали, как в гололёд, скользкими и непроходимыми. Хмарь тянуло с севера. Тучи плыли низко, закрывая горизонт, словно горы, сверкали вершины туч белым серебром. Там, вдали, казалось, скрыта какая-то тайна, которую сейчас нужно было непременно отгадать Манятке.

Её душу глодало две мысли: почему её не отпускает Тризорка? И почему именно у неё умерла мама? Ни у кого в деревне не умерла, а вот у неё умерла. Как всё не правильно. Мама всегда должна быть и всегда жить!

Изба стояла и как будто смеялась. Её углы были перекошены, так, что задень, и она сложится в треугольник. В этой избе, невзрачной, с перекосами умирала женщина в одиночестве, если не считать её малолетних детей. Жилище было холодным и не уютным, с подвала несло какой— то сыростью, где хранились летне-осенние запасы снадобья: картофель, в ящиках с песком морковь и свекла, на полках, сделанных неумелыми руками, то и смотри, что рухнут, маринованные огурцы, кабачки, помидоры. Много ещё чего там было. Видно было, что хозяйка трудолюбива, всегда знала и помнила, что в долгую зиму надо кормить семью вместе с нею из пяти человек. Её профессия никоим образом не мешала заниматься, а она была врач на селе, бытовой работой. Не гнушалась ни чем. Вечерами, когда ребятишки её уснут, вязала и шила до трёх утра. А уж её вышивки — отправляй, хоть в музей столицы, такие были картины, вышитые нитками — мулине.

Хозяин избы директорствовал в местной школе — учил детей математике. Поповский сын не был приучен хозяйству. Батюшка Георгий и не стремился учить своих детей хозяйствованию. Монахи и монашки помогали поповской семье. Священник всех сыновей хотел видеть академиками и не ниже, хотя бы профессорами. Тщательно обучал их. А тут грянь, как гром с ясного неба, революция. Большевики взяли власть. И пошло — поехало всё по-иному.

В серый день постучались в дом— треугольник. Пришла женщина из деревни Пановка.

Закрылась занавесь в кухне. Мама Мани и тётка вошли, задёрнув поплотнее штору. Мать Марию попросила сходить погулять, а за одно взять пятилетнюю Любушку с трёхлетним братишкой Ваняткой.

Дети ушли, не понимая, почему их мама сегодня отправила всех на улицу в такую плохую погоду, чего никогда не делала. Манятке и самой-то было в то время шесть с полтиной.

К трём часам пополудни ребятишки собрались в избе, захолодевшие, посиневшие, с текущими из носа, сопельками.

Их мама лежала на печи.

— Машутка, покормитесь — всё на столе.

— Мама! А ты не будешь кушать? А почему ты на печке? Удивлённо спросила Люба.

— Там ещё, деточки, пироги с морковью ешьте, очень тихо проговорила Клавдия, ворочаясь на горячих кирпичах, останавливая, чем только могла, кровь, которая хлестала, откуда должно было бы появиться живое существо.

Маня хорошо запомнила кровяные газетные обрывки, которыми обтиралась её мама. Да, где ребёнку было понять? Что случилось не ладное. И, как нарочно, нет дома папы. Папа на выезде в городе по каким-то директорским делам.

— Доченька, беги быстрее к бабе Насте, — только и успела сказать Клавдия и отключилась мозгом.

Вот такие одолевали мысли сейчас, на данную минуту, когда ей надо идти в тайгу. Тайга её ждала. Пёс не отпускал.

Человеческой хитростью воспользовалась Мария. Из кармана шубейки достала куриное крылышко, которое ей дала мачеха на перекус в лесу, кинула к клети. Тризор, почуяв запах мясного, забыл про всё, мгновенно кинулся за подачкой. Тут Мария и была такова! Быстренько захлопнулась калитка ворот — Маша устремилась туда, куда её послала мачеха. Скоро будет принесена пихта к Пасхе. Украсятся стены избы с бумажными розами на лапках.

Так думала Манятка, торопясь, шагая к лесу. Только в жизни не всегда бывает так, как ты задумал. Не всё случается по велению души и сердца, даже очень у благородного человека. Жизнь всегда найдёт слабое место в человеке, и обязательно ужалит, как скорпион или кобра.

— Вот и лес! Необъятная голубовато-серая тайга! — Беседуя сама с собой, проговорила Манятка.

9 января 2014 год,

Крайний Север,

Больничный Городок.

Фото автора.