santehlit — Символ власти

/Н. Резник/

Наверное, это тема — единственная из всех навешенная на меня Деминой не почему-то, а просто так. Просто вызвала, подала папку и сказала:

— Здесь материалы «Идеологической комиссии». Надо б оживить — совсем заглохла.

Папку принял, взял под козырек, вернулся за свой стол и начал вспоминать — чем опять не угадил начальству? Вроде не было проколов в эти дни.

А Людмила Александровна, наверно, очень хороша в молодости была — некстати так подумалось. — У нее интересное лицо, фигура….

Может, это поручение — не наказание совсем, а мне доверие.

Под таким ракурсом смотреть на дело интереснее.

Потянул тесемочки из бантика узла на папке….

Протокол заседания Идеологической комиссии от…. позапрошлого года.

Присутствовали…. несколько фамилий.

Слушали — вопрос о распределении квот на подписные издания. Постановили…

Им больше делать нечего? — подписные издания распределяют. Ха!

Сестра Людмила работает на товарной базе, и без всяких квот заставила два шкафа книгами. Говорит — разумное вложение средств в перспективу: шедевры мировые не стареют.

В кабинете я один — хорошо слышен шум дождя за окном. Льет как из ведра.

Сверкнула молния, сразу вслед за нею гром — гроза над крышей.

В кабинете сумрачно без света — встал и включил.

Еще два протокола о квотах и о книгах — папка вся. Не густо.

Время уже после шести — домой пора, и дождь как будто стал стихать.

Встал, приоткрыл окно — впустил струю озона.

Тема поймана — мыслительный процесс пошел. Демина хочет оживить работу идеологической комиссии. Но ведь эти два года, пока комиссия не собиралась, кто-то же распределял квоты на подписные издания. Кто? Наверняка, сама. И теперь хочет, чтобы я у нее эту привилегию отнял? Странное желание, если не сказать круче.

Из окна тянуло прохладным и промытым воздухом. После грозы погода изменилась — небо в серых тучах, ветер стих, и моросит.

Нет, не может быть, чтобы идеологическая комиссия райкома партии занималась только квотами на книги. Одно название чего стоит — идеологическая комиссия! Я бы ее сравнил с расстрельной тройкой конца тридцатых. Нет, что-то здесь не то. Пойти шефа загрузить проблемой?

Кожевников был у себя и работал — дождь, однако!

Он писал, и темная бахрома волос падала ему на виски.

— Прошу добро!

— Входи.

Надо проследить за языком — нельзя, чтобы шеф уловил насмешку. И я проворковал:

— Пал Иваныч, вот задача, над которой сломаешь голову и ты.    

— Это было бы непростительно — кому я нужен с поврежденной головой?

Наступило молчание. Только теперь, кое-что сообразив, я мысленно ахнул — возможно, это западня: тест на профпригодность!

— Да, это непросто, — сказал Кожевников, взглянув на папку.

— Какое уж тот просто! Настоящая западня для Федота-стрельца, удалого молодца. Три протокола о распределении книг, а Демина мне — собери камаз.

— Чего-чего?

— Так говорят — настоящие специалисты могут собрать авто по следу от протектора.

Взял себя в руки.

— Может, Пал Иваныч, мне сгонять в обком — в Дом Политпросвещения?

— Не надо ни в какой обком — сходи к Тренину: он тебе всю документацию по этой комиссии лучше всякого Дома Политпросвещения засветит.

Дельный совет!

Михаил Александрович был великим человеком. Он нам читал обществоведение в десятом классе, хотя не был педагогом, ни историком. Конечно, был учебник, конечно, изучали мы законы философии, но Тренин говорил с нами голосом реальной жизни. Мы не все понимали в точных науках — пригодятся ли? Гуманитарные науки — это эрудиция — пусть будут. Но обществоведение в исполнении Михаила Александровича было для нас наукой жизни. Он учил, а мы верили — как жили все философы, так надо жить и нам.

Он был чудаковатым педагогом. Двоек никогда не ставил — если ученик затруднялся ответить на вопрос, объяснял ему, что надо знать. Оценки выводил за четверть так, чтоб не испортить общий фон успеваемости каждого ученика: троечникам — «три»… ну, и так далее по возрастающей.

Найдя его квартирный телефон по справочнику, напросился в гости.

На следующее утро погода вновь наладилась — на чистом небе плавали редкие белоснежные облака, как яхты в океане голубом. Сады в разгаре лета, умытые вчерашним дождем, подсушенные жарким солнцем и легким ветром с запада, сочетали в себе чистую, первозданную свежесть с буйством зелени. Хорошо в райцентре жить: воздух как в деревне!

Отметившись в райкоме, отправился к супругам Трениным.

Марь Иванна и Михал Александрыч уже давно на пенсии, нигде не работали и чаще всего сидели дома. Михаил Александрович, по слухам, писал историю Увелки. Меня встретил по-домашнему.

Солнечный луч отыскал желтые нити в шапке его седых волос.

Но к делу! Я положил папку на стол.

— Поступила команда реанимировать идеологическую комиссию райкома партии, а я ничего о ней не знаю, и источников по теме нет — чем занимается? из кого набирается? Поможете, Михаил Александрович?

— Оставляй, — Тренин кивнул на папку. — И телефон свой.

Прямо на папке начеркал служебный телефон.

Уже был в курсе, что Демина недолюбливает Михаила Александровича. Однажды — я работал тогда радиоорганизатором — вызвала и пропесочила.

— Тренин у тебя без бумажки выступал? А вдруг бы ляпнул что-нибудь в эфир. Нельзя такое допускать — учтите….

А суть в том, что Михал Александрович попросился в эфир поздравить ветеранов с наступающим Днем Победы. И говорил не очень связно, но сердечно.

В том, что именно нелюбимый ею Тренин будет реанимировать идеологическую комиссию, усматривался некий ироничный фатализм. События развиваются своим ходом — пусть не без помощи нежелательного Деминой лица, но поставленная задача будет выполнена. Даже предпочел, чтобы все, что должно случиться, случилось по собственным законам, вдали от меня, а уж я бы на готовенькое….

Так и получилось.

Назавтра Тренин позвонил:

— Приходи и забери — бумаги все готовы.

Бумаги действительно готовы — аккуратным печатным почерком примерно на пяти листах было расписано положение об идеологической комиссии: кто входит, чем занимаются… и даже план работы на текущий год.

— Спасибо, — говорю, — но мне мало прочитать: надо кое-что понять.

— Бери, читай — звони, если вопросы будут.

И я позвонил:

— Михал Александрыч, а по какому принципу отбирается комиссия?

— Наиболее способные в вопросе члены райкома партии.

— Аппаратчики?

— Да нет, конечно! Из числа избранных в члены райкома и достойных. Ты читай — там, в конце прилагается возможный списочный состав.

И я читал. Переверну последнюю страницу; схожу, перекурю и снова начинаю. Как детектив Жоржа Сименона, как «Одиссею капитана Блада»…

Все было в этом документе — и стройность, и законченность, и перспектива…. И было еще что-то — пока неуловимое, но очень важное и нужное. И это что-то мне покоя не давало — надо понять.

День промаявшись, дома ломал голову, в саду ковыряясь.

Перед сном выпил кружку кваса и посмотрел на себя в зеркало — болван болваном.

Ночь практически не спал, решая шараду — в чем же смысл тренинского документа? почему так напрягает?

На пробежку вышел хмурее тучи, но с надеждою поймать удовольствие в процессе.

Бежал до опушки леса, ускоряя темп. Запыхавшись, пошел шагом, на ходу вслух рассуждая. Я еще не понимал, что случилось, но уже знал, что терплю поражение. Демина затеяла, Тренин исполнил, а я не могу понять, что из этого можно извлечь.

Из готового-то документа! Тупею!

Да, документ готов — можно рапортовать начальству о выполнении задания. Но, Боже мой, если я сейчас, когда он в моей власти, не смогу докопаться до его сути, как же потом буду жалеть!

Конечно, это только видимость — дешевый трюк. На самом деле все не так.

А может, так?

До чего хитро, до чего искусно Михал Александрыч посеял в душе моей сомнения! Старый черт! И пока не пойму скрытый смысл подготовленного им документа, не найду покоя. А он есть, непременно должен быть!

Странное душевное равновесие, которое ощущал дома, здесь, в лесу было окончательно разрушено. Сомнения нахлынули и закружили — вот сейчас сойду с ума и не вернусь домой. Но продолжал идти лесной дорогой в силу привычки.

Наконец, добрался до конечной точки ежедневного маршрута.

Здравствуй, лиственница вековая!

Прижался лбом к шершавой и прохладной коре ствола, обнял ладонями его «девичий стан», взмолился:

— Матушка Природа, Священная поляна, Чудо-дерево, дайте на вопрос ответ: в чем смысл тренинского документа?

Стоял, как подсудимый перед вынесением приговора, и ждал его.

Ничего мне не сказала лиственница. И я вздохнул с надрывом.    

Ну, что ж, прощай, Святое место — идти мне надо.

Сомнамбулой поплелся прочь.

Но что-то вдруг шумнуло за спиной — мгновенный страх столкнул сердце с полочки в груди к стопам.

Оглянулся — огромная сова откуда-то слетела на ветку лиственницы. Или это филин? Что за мистика?

Лесная пичужка защебетала скороговоркой, кружась над ночным хищником.

Перевел дух — такая мысль вдруг в голову пришла: положение об идеологической комиссии, оригинально сочиненное М. А. Трениным, есть символ власти. Символ, который мне следует реализовать.

Все сразу встало на свои места — Демина затеяла, Тренин написал, а мне надо претворить идею в жизнь.

Я засмеялся — а ларчик просто открывался!

Пока брился, мылся, завтракал и одевался, шел на работу, мысль окончательно сформировалась. В кабинете, поздоровавшись с коллегами, сел за стол и… нет, не поднялась рука на рукописный шедевр Михаила Александровича. Достал лист бумаги и переписал главу о деятельности идеологической комиссии.

К черту финтифлюшки тренинские, и пусть Демина распределяет подписные издания — моя идеологическая комиссия будет строить власть имущих.

Перепечатал у девчонок машбюро творение бывшего учителя в моей редакции, и спрятал оригинал в папку для истории, выкинув протоколы дележки книг — будем жить по-новому!

В список членов комиссии первой внес Демину, потом себя, а потом всех остальных, предложенных Трениным — автора последним, но это не нарушило алфавитного порядка.

Понес готовые документы на утверждение секретарю по идеологии.

Как и ожидал, Демина лишь мельком взглянула на положение о комиссии, но всерьез взялась за список ее членов. Людмила Александровна читала, кивала и ставила галочки. Вдруг дернулась….

— И этот старый пень сюда!

— Представитель от Совета Ветеранов.

Занесенная рука с шариковой авторучкой дрогнула в воздухе.

— Без него никак нельзя.

— Бес с ним! Пусть будет. Я добрая сегодня. А вы молодец — отлично справились.

Знала бы она! Но рожденный шмыгать в юбке, думать не умеет.

Этот и два следующих дня обзванивал кандидатов в идеологическую комиссию на предмет согласия. Убеждал — поскольку вы член райкома… нужна партийная нагрузка… собираться будем в месяц раз … обсуждать насущные вопросы… и проблемы идеологического воспитания строителей коммунизма.

Теперь этой комиссии надо бы придать законный статус.

На бюро утвердить? К Деминой сходить? Позвонил Тренину.

— Не болтайте глупостей! Они и так уже члены райкома партии с соответствующими полномочиями. На первом заседании комиссия самоутвердится.

Соврал:

— Демина включила в список и меня — а я не член райкома.

— Но ты член партии. Привлечение допускается. Все решит сама комиссия.

Ну, что ж…. Как говорится — красный флаг ей в руки.

Итак, первое заседание идеологической комиссии состоится…. К чему голову ломать? — спросим у Деминой.

Первый вопрос — самоутверждение: отводы и самоотводы, моя кандидатура, выборы председателя и секретаря…. На заседании все решится.

Я почувствовал прилив бодрости.

Второй вопрос — отчет коммуниста … о личном вкладе в дело воспитания человека коммунистического общества. А почему нет? Пусть будет так. Это ведь ловушка! Нагибаемый начнет о молодежи, а мы ему — стоп-стоп, а вы-то сам готовы жить при коммунизме? все недостатки и пороки устранили? давайте откровенно…

Дальше-больше — по полной отымеем. Пусть знают все: идеологическая комиссия райкома партии — это не хухры-мухры. Знают и боятся. Вот так работать будет символ власти. Моей личной власти над толпой!

Вопрос — чью фамилию поставить вместо многоточия? с кого начнем?

Пал Иваныч как-то рассказал — собрались на партийно-хозяйственном активе мужика, неугодного первому секретарю райкома, отпесочить; раздали роли. Все выступают, все песочат — чин-чинарем. Первый голосом Иосифа Виссарионовича:

— А что нам скажет товарищ Очеретный?

Григорий Васильевич, весь передернувшись, встает:

— Вот был, товарищи, я за границей — так там асфальт не грейдируют. А у нас…. Нет, это не годится никуда.

Первый:

— Причем же здесь асфальт?

— Ну, как же….

— Да садитесь уж….

Очеретный сел недовольный — ему хотелось поговорить о советском головотяпстве.

Актив идет, мужика песочат — первый забылся:

— А ваше мнение, Григорий Васильевич, по этому вопросу?

Тот, еще задницу не оторвав от кресла, понес пургу:

— Нет, ну скажите, что за дурость — грейдировать асфальт.

Пал Иваныч подытожил:

— Хитрый хохол! Не захотел топтать товарища и заболтал вопрос.

И еще он рассказал про Очеретного — были они с Деминой в «Рассвете». Все дела закончили. Кожевников смотрит — в УАЗике бензина «ноль».

— Григорий Васильевич, ведра бензину до Увелки не дадите?

Очеретный сухо:

— Нет. Бензин колхозный, а такой машины на учете у нас нет.

Вот это свинство! Да еще в присутствии секретаря райкома.

И личное впечатление — как встретились за здравие, за упокой расстались, когда приезжал к нему, надыбать материал на очерк. Нотный председатель!

Я вписал фамилию Очеретный вместо многоточия — пусть отдувается.

Понес повестку дня первого заседания реанимированной идеологической комиссии на утверждение Деминой. Та руку с ручкой подняла для подписи и замерла:

— Почему Григорий Васильевич?

— Я думаю, со временем оценку идеологической комиссии получат все коммунисты и руководители. И пусть орденоносец Очеретный задаст тон процессу.

— Логично. И председателю колхоза «Рассвет» будет в том урок хороший.

Ого! Кажется, Демину не придется подталкивать в нужном направлении.

Поставим Очеретного на соответствующее место, и возникнет молва об идеологической комиссии — апофеоз той силы, власти той, которую я сумел разгадать в чудесном творении Михаила Александровича Тренина.

Копии утвержденной повестки дня первого заседания идеологической комиссии нового созыва разослал ее членам. Проблема — как пригласить Очеретного?

Позвонить? Григорий Васильевич легко откажется, сославшись на занятость страдной поры — и не приструнишь. Есть даже опасение, что Очеретный сам позвонит первому и настучит на Демину. Тогда пипец идеологической комиссии и моей затее.

В выходной день устроил марафон — добежал до опушки, а потом долго-долго трусцой по лесной дорожке. На берегу карьера в крутых берегах присел отдохнуть, уединившись с головной болью — как же заполучить Очеретного на заседание комиссии?

Здесь, после лесной тени, солнце светило широко и ярко. Голубоватая вода нежилась, искрила за прибрежной полоской камыша. Среди листьев кувшинок плавали утиные выводки. Сосны, как в фильме про викингов, совсем не стройные, а вкривь и вкось росли на скалистых берегах.

Поднял камешек и бросил в воду. Загляделся на расходящиеся круги. Тишина.

Час с лишним сидел завороженный и поднялся в обратный путь с готовым решением по Очеретному. Я пошлю ему копию повестки заседания — пусть решает сам, что делать. Не приедет — у комиссии будет повод составить ему негативную характеристику. Пусть заочную, но с освещением в печати. Почитает народ, убедится — с идеологической комиссией шутки плохи. Очередной после Очеретного поостережется не являться.

Так и сделал — отправил повестку заседания, где вторым пунктом отчет коммуниста Очеретного о личном вкладе в дело воспитания человека коммунистического общества. И проследил, чтобы секретарь в приемной председателя колхоза «Рассвет» зарегистрировал ее входящим документом.

Осталось ждать назначенного дня.

Григорий Васильевич приехал самым первым. Зашел в наш кабинет инструкторов отдела пропаганды и агитации, вежливо поздоровался и спросил:

— Где будет проходить заседание идеологической комиссии?

— В конференц-зале.

Очеретный туда пошел, прихрамывая — за час до назначенного времени.

Идея провести заседание в большом зале, а не в тесном кабинете Деминой, принадлежала, разумеется, мне. В тесноте серьезное мероприятие легко могло размазаться в междусобойчик, где оппоненты тычут друг друга в ребра локтями. А в большом зале –простор: есть разгуляться где на воле мыслям, чувствам и словам.

Вслед за Очеретным прошел в зал и пристроился за небольшим столиком, специально принесенный в партер. Под рукой бумага, авторучка — я буду вести протокол.

Со смешанным чувством радости и смятения наблюдал, с каким настроением собираются еще неутвержденные члены комиссии. Радость, в общем, перевешивала страх. Комиссия собралась без опоздавших и в полном составе — пятнадцать человек, шестнадцатым Григорий Васильевич.

По моей предварительной договоренности с Деминой заседание идеологической комиссии Увельского райкома партии в новом составе открыл Тренин, старейший из присутствующих. Михал Александрович поздравил всех членов комиссии с правильным выбором направления работы в райкоме партии, пожелал успехов в этом поприще. Потом рассказал о целях и задачах, дословно пересказав написанное для меня положение.

Говорил иронически спокойно, точно поистине был выше превратностей судьбы — этаким гласом с небес.

Снова пожелав успехов, Тренин предложил каждому встать, представиться и вкратце рассказать о себе. Сам остался стоять, намекая на краткость выступлений. Выслушав очередного, задавал аудитории один и тот же вопрос:

— Отводы есть?

Пауза.

— Самоотвод? Спасибо, садитесь.

Демину поднял — ай да молодец!

Людмила Александровна, чуток растерявшись, встала, рассказала о себе с налетом ущербного аристократизма.

Последним представлялся я. Себя Михаил Александрович пропустил — впрочем, почетный гражданин Увельского района себе позволить мог такое.

Я смотрел на Демину и в лице ее видел некую перетасовку душевных элементов — словно перемена декораций за прозрачным занавесом. Она насторожилась.

Понять ее несложно — своевольный Тренин, имея под рукой внемлющую аудиторию, мог повернуть вопрос о председательстве в комиссии в любую сторону. Но автор основополагающего документа был благоразумен — не разводя дебатов, взял инициативу на себя:

— Предлагаю председателем идеологической комиссии Увельского райкома партии избрать его секретаря Демину Людмилу Александровну. Другие кандидатуры будут?

Послышались реплики:

— Все верно!

— Профессионалам карты в руки!

— Голосую — «за»!

Михаил Александрович пропустил формальность, кивнув мне:

— Запиши: на должность председателя идеологической комиссии Увельского райкома партии выдвинута одна кандидатура — секретаря райкома Деминой Л. А. Голосовали «за» — единогласно.

Продолжил:

— Как вам, товарищи, инструктор райкома партии Агарков Анатолий Егорович кандидатурой в секретари комиссии?

— Нормально!

— Правильно!

— Пусть будет!

Тренин мне:

— Запиши: на должность секретаря идеологической комиссии Увельского райкома партии выдвинута одна кандидатура — инструктора Агаркова А. Е. Голосовали «за» — единогласно.

И всем:

— Поскольку председатель идеологической комиссии у нас утвержден, уступаю ему свои полномочия.

Людмила Александровна поднялась и прошла… нет, ни ко мне за столик в партере, а на сцену за трибуну. Взойдя на самое лобное ораторское место в районе, Демина окинула пламенным взором аудиторию, покусала губы, собираясь с мыслями, и прочитала с бумажки речь, достойную увековечивания.

— Товарищи! Руководствуясь теорией марксизма-ленинизма, партия воспитывает массы трудящихся в духе коммунистической сознательности, добивается, чтобы каждый коммунист во всей своей жизни соблюдал и прививал окружающим нравственные коммунистические принципы. В процессе перехода к коммунизму все более возрастает роль нравственных начал в жизни общества, расширяется сфера действия морального фактора и соответственно уменьшается значение административного регулирования взаимоотношений между людьми. Партия поощряет все формы сознательной самодисциплины граждан, ведущие к закреплению и развитию основных правил коммунистического общежития. Отвергая классовую мораль эксплуататоров, коммунисты противопоставляют извращенным эгоистическим взглядам и нравам старого мира коммунистическую мораль — самую справедливую и благородную мораль, выражающую интересы и идеалы всего трудящегося человечества. Простые нормы нравственности и справедливости, которые при господстве эксплуататоров уродовались или бесстыдно попирались, коммунизм делает нерушимыми жизненными правилами. Коммунистическая мораль включает основные общечеловеческие моральные нормы, которые выработаны народными массами на протяжении тысячелетий в борьбе с социальным гнетом и нравственными пороками. Особое значение в нравственном развитии общества имеет революционная мораль рабочего класса. Коммунистическая мораль в ходе строительства социализма и коммунизма обогащается новыми принципами, новым содержанием.

Позвольте напомнить здесь и сейчас основные принципы строителя коммунизма:

— преданность делу коммунизма, любовь к социалистической Родине, к странам социализма;

— добросовестный труд на благо общества: кто не работает, тот не ест;

— забота каждого о сохранении и умножении общественного достояния;

— высочайшее сознание общественного долга, нетерпимость к нарушителям общественных интересов;

— коллективизм и товарищеская взаимопомощь: один за всех и все за одного;

— гуманные отношения и взаимное уважение между людьми: человек человеку — друг, брат и товарищ;

— честность и правдивость, нравственная чистота, простота и скромность в общественной и личной жизни;

— взаимное уважение в семье, забота о воспитании детей;

— непримиримость к несправедливости, тунеядству, нечестности, карьеризму, стяжательству;

— дружба и братство всех народов СССР, нетерпимость к национальной и расовой неприязни;

— непримиримость к врагам коммунизма, дела мира и свободы народов;

— братская солидарность с трудящимися всех стран, со всеми народами….

Демина перевела дух, пронзила аудиторию взглядом, сконцентрировалась на Очеретном, сидевшим особняком.

— Советский народ под руководством ленинской коммунистической партии каждодневно совершает героические подвиги в деле строительства коммунизма в нашей стране. Но высшая социальная формация — это не только победа производительности труда, но и победа коммунистической нравственности. Что легче — построить новый молочный комплекс с высокотехнологичным оборудованием или воспитать сознательное отношение к труду у его работников? Вот об этом мы сейчас послушаем председателя правления колхоза «Рассвет» Григория Васильевича Очеретного.

С восторгом отметил, что орденоносец и кандидат в члены обкома партии немного испуган. А сам же чувствовал себя Богом и героем фильма — удалась затея!

Григорий Васильевич встал и глухо откашлялся. В наступившем молчании он огляделся, ища сочувствия и поддержки в глазах присутствующих, но увидел лишь любопытство.

— Гадость, какая! — сказал Очеретный очень тихо, но с такой злобой, что все присутствующие напряглись и замерли. — Гадость какая, этот загнивающий капитализм. Вот был я, товарищи, за границей….

И далее председатель «Рассвета» понес очередную пургу… нет-нет, не о грейдировании асфальта на западе, а о роскоши тамошних магазинов.

— Это ж какой соврат, товарищи, сердцу простого советского обывателя! Каким надо быть политически подкованным, чтоб устоять от морального падения?

Холодным и бдительным членам идеологической комиссии райкома партии эти слова пришлись по вкусу. Лица их преобразились. Оторопь прошла, и словно белый внутренний свет придал чертам ангельские выражения детей малых. Будто о замечательной сказке они просили — говори-говори, не останавливайся, говори дальше!

Очеретный рассказывал и смотрел на них снисходительно торжествующе.

А я почувствовал, что впервые его вижу настоящим. Он меня удивил. Но я люблю сюрпризы. Боюсь только, сюрприз этот был не из приятных — Очеретный переигрывал меня и всю аудиторию. Впрочем, мой удел — молча стенографировать. Что ж аудитория?

Все изменилось, когда в процесс обсуждения включилась Демина. К тому времени она сошла с трибуны и присела за столом президиума в гордом одиночестве.

— Но вы же не один там были. Товарищей как удерживали от соблазнов?

— Я говорил им: это плохое воспитание — восторгаться западными тряпками. И потом, мы все следили друг за другом, чтобы никто не наделал глупостей: поступать надо не как хочется, а как должно.

Журкин, директор совхоза «Южноуральский» и член комиссии спросил:

— Какой вывод для себя вы сделали, Григорий Васильевич — полезно или вредно советскому человеку бывать на Западе?

— Вы знаете, побывав «там», я не обрел новой личности, но старая, несомненно, дала трещину.

— В чем это выражается? — встрепенулась Демина.

— Во всем блеске и мишуре тамошней жизни присутствует что-то гнетущее.

— Что же? — Демина подалась вперед.

Не думаю, что она ожидала услышать от подотчетного что-нибудь существенное, и споров никаких не ждала. Но спросила.

Неожиданный ответ Очеретного мог показаться странным, даже неприличным:

— Они нас переигрывают.

Минуту казалось, что Григорий Васильевич перешел опасную черту, но он быстро поправил:

— И я понял — надо вкалывать еще самоотверженнее.

Тренин подал голос, не сводя с председателя «Рассвета» неприязненного взгляда:

— Ну, хорошо — вкалывать самоотверженно хорошо. Только скажите, уважаемый Григорий Васильевич, имел ли место в вашей трудовой биографии факт увольнения 26 колхозников в один день?

Очеретный обрадовался вопросу, как мать радуется первому движению своего будущего ребенка — он сказал:

— Так ведь за пьянство!

Тренин вцепился в него хваткою бульдога.

— А кто, по-вашему, должен воспитывать этих пьяниц?

Очеретный смерил его взглядом. Он чувствовал, что Тренин задает не те вопросы. Чувствовал, что Михаил Александрович пытается удержать его под контролем своей воли. Григорий Васильевич ощутил себя зверем на короткой привязи, чувствующим, как дергает веревка. Он начал совершать ошибки.

— Мне за надои бороться надо, а с теми, кто нарушает трудовую дисциплину… к черту их!

— Правильно! — голос из зала.

— А за людей бороться будет патриарх всея Руси? — Тренин усиливал хватку стальных челюстей. — Вы — коммунист, орденоносец, вы — гордость района…. А людей, простых людей, нуждающихся в вашей помощи — к черту! Как это вяжется с моральным кодексом строителя коммунизма?

Я взглянул на набрякшее нездоровым цветом лицо Очеретного и захлебнулся от жалости и чувства вины. Слишком непродуманно, сейчас подумал, отнесся к тому, как могут вскипеть страсти, и что из этого воспоследует.

— Но с меня требуют план по молоку, а не спасенные души, — в отчаянии воскликнул Григорий Васильевич.

А Демина в унисон спокойно сказала:

— И будем требовать. Но ваша совесть коммуниста не должна перечеркивать производственными планами нужды простых людей.

— Прекрасные двухквартирные дома, асфальтированные улицы, тротуары, Дом культуры, магазин, столовая — разве это не забота о людях, — зачастил председатель «Рассвета», бездарно проигрывая аудиторию. — У кого такое есть? С большими скидками отпускаем колхозникам молоко, мясо, муку и другие продукты, чтобы люди не загружали себя помимо основной работы подсобными хозяйствами. Отработал смену на ферму — надевай туфли иди в клуб, развлекаться культурно. У кого такое есть?

— Синий Бор — это да! А Шлыковка ваша — захудалая деревня, — сказал парторг с элеватора Иванов и добавил совсем уже грубо. — Оправдания, как и задница, есть у каждого.

Очеретный примолк, поджав губы.

Демина неожиданно встала на его защиту:

— Конечно, колхоз «Рассвет» — передовое хозяйство района, первым достигшее намеченного рубежа в три тысячи килограммов молока от каждой коровы. И это полностью заслуга его председателя.

Но прозвучало это холодно и неубедительно.

— Григорий Васильевич, чего же вы молчите?

— А что говорить? — Очеретный махнул рукой и сел, вытянув поврежденную ногу.

Мне показалось, что он задохнется в следующую минуту, если не выйдет из конференц-зала. По крайней мере, цвет лица председателя колхоза таил угрозу для его жизни.

Демина встала и прошла за трибуну:

— Ну, ладно, давайте, товарищи, подводить итоги. Больше говорить не будем. Может показаться, что и так наговорили лишнего. Но большевистской критики и самокритики никогда не бывает много, писал Ленин. Вы на нас не обижайтесь, Григорий Васильевич: мы — ваши товарищи и желаем добра. К тому же идеологическая комиссия не делает организационных выводов. Сегодня вы услышали советы и замечания членов райкома партии и не последних людей района. Учтите их, примите на вооружение и вперед — к новым трудовым свершениям!

Демина перевела дух.

— Кто-нибудь желает высказаться? Тогда всем спасибо. До следующей встречи.

Все поднялись и потопали к выходу. Я продолжал сидеть за столиком, дописывая протокол. Подошла Демина подписать его.

— По-моему, неплохо получилось.

— Да, но наверно недостаточно позитива или не так, как нужно.

— Насчет Григория Васильевича мы, по-моему, ошибаемся. Но надо думать, сегодняшняя взбучка ему пойдет на пользу.

— Это расплата за честь быть передовиком и орденоносцем.

— Думаете?

Демина ушла. Все ушли.

Я устало собрал бумаги, чувствуя себя волшебником Гудвином — Ужасным и Всемогущим. Дело сделано — какой-то кусок жизни закончился.

Состояние эйфории не отпускало еще недели две. А потом пошел к Деминой утверждать дату заседания идеологической комиссии на следующий месяц и кандидатуру для отчета, и душевного подъема, как ни бывало.

— Не так часто, Анатолий Егорович. Скажем, раз в полгода — вполне достаточно.

— Но как же…

— Достаточно.

Твою мать! Грандиозную идею покорения района зарубить легким движением губ. О, как я ее ненавидел в тот миг… и все последующие. Тупость бабья! — как же она понять не может, что идеологическая комиссия это реальная власть над людьми? Это второе бюро. А в умелых руках и…. Вон Саталкин как свой комитет народного контроля раскрутил — ему все руководители предприятий через дорогу кланяются. А эта….

Нет слов.    

Раз нет слов, ее убедить, она должна уйти со сцены раз и навсегда.

О том, как справиться с секретарем райкома партии раньше не задумывался. Но не о ее ли кресле мечтает Пал Иваныч? Может, напроситься к нему в союзники? Возможно, это не так уж и сложно — в четыре-то руки. После реанимации идеологической комиссии у меня возникло ощущение собственной силы. А Демина мне теперь казалась существом без формы и цели — работающим в райкоме для «галочки». Нечего ей тут юбки просиживать….

Но день-другой прошли, и я успокоился.

Оглядывался на пройденный за полгода путь, но его уже затянуло туманом, и виделись только отдельные куски — успехов и неудач. Вглядываться не было сил — слишком устал, да теперь это уже было не важно. Лениво перебирал свои догадки насчет борьбы Деминой и Кожевникова. Узнать все тонкости никогда не узнаю, но узнавать и не хочется — пусть себе бьются лбами. Я найду себе занятие по душе.

И попробовал наметить пункты своей программы.

Приготовил ручку, бумагу — задумался.

Где-то под крышей ворковал голубь — в божественной тишине светлого летнего утра звал свою подругу на гнездо. Белоснежные облака добавляли в солнечное золото и свое особое свечение — и тянулись, чуть покачиваемые легким ветром, в голубую дымчатую даль. Розы на клумбе под окном уже раскрылись, обнажив свои пленительные сердца прохожим.

Мир прекрасен не смотря на то, что в нем существуют убогие райкомы и бездарные секретари.

А. Агарков

                                                                                                                                                               июль 2016 г

http://anagarkov.ru