serglanskoe — Литературные призраки

                                       ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПРИЗРАКИ

        Как     «утопить»    опостылевшую действительность в омуте вымысла, как превратить ее в    воздушный фантом, который     счастливо сдувается    с    «обеденного стола»    жизни простым дуновением    легкого ветра фантазий? Обо всем этом прекрасно знал    не    только приснопамятный    «социалистический реализм» со всеми его извращениями — прекрасно    знала об этом и русская классическая литература.

        Рискнем    заметить:    наиболее известные и замечательные    герои этой классической нашей    литературы — обыкновенные призраки.    

       В действительности, в «яви» русской жизни    их никогда не было, нет     и не будет.

        Ошибался, наивно ошибался    романтик российского имперского консерватизма, Конст. Леонтьев, когда и пафосно,    и забавно    заявлял во всеуслышание, что нам, мол, верноподданным Императора,    не    такие графы    нужны как граф    Толстой, а такие графы    как граф Вронский, которого, между прочим, придумал как раз    «нежеланный» для России, в глазах Леонтьева, граф     Толстой.

    Леонтьеву совсем    не приходило в голову,    что    без Толстого не было бы и Вронского, что без Толстого не существовал бы, наконец, и сам роман «Анна Каренина», и многое другое, что сумел гениально выдумать    «ненужный» России граф Толстой.

       И заметим, что подобное восприятие изящной словесности    как    некой    квинтэссенции     реальности для русского общества всегда было очень    типично.

        Славная наша    писательница Тэффи, например, вспоминала, что была    в юности    влюблена в князя Болконского    из толстовского «Войны и Мира». А не менее славный поэт Яков Полонский    вспоминал и нечто    еще более удивительное: что был он в юношеские годы влюблен в    Царь-девицу из сказки Ершова «Конек-горбунок». То есть воспринимать обыкновенную популярную детскую сказку как материальную реальность в России    для пылкого молодого человека с умом и талантом —     вовсе не проблема.

           Это весьма примечательно на    самом деле, что в нашей России     традиционно подтверждался и подтверждается         на все сто процентов следующий    мудрый философский    тезис: человек видит только то, что ему кажется, а кажется человеку только то, что    он желает видеть.

            Так, если тебе кажется, что ты счастлив — ты и счастлив, если тебе    кажется, что у тебя горе —     тебя     горе непременно и охватывает. Причем,     в чем это горе для тебя заключается    даже неважно: ты «по полной программе» переживаешь свое горе, если веришь, что оно к тебе явилось.    И,    конечно, горя может и вовсе    не случиться,     если ты его переживать не хочешь.

        Например, умирает близкий тебе ( по родству или так просто — «близкий близостью душевной» ) человек — жалко, конечно, но ничего не поделаешь,    судьба..,     иногда даже находятся «плюсы» в случившемся —    наследство, больше места в квартире, свобода… Но может умереть просто твой любимый кот или пес или    даже твои любимые рыбки в новом аквариуме — и ты страшно страдаешь и плачешь в подушку,    если, конечно, вовремя     настроишься на то, что, вот,     пришло в твою жизнь нежданное большое горе.

       Герои Чехова, в частности, горько страдали лишь от того, что    вырубают их любимые деревья    («вишневый сад»), поскольку почему-то связали в своем сознании с судьбой этих деревьев свою собственную судьбу…

        Так, в принципе, можно связать свою судьбу с чем угодно — с тем, что какой-то черный кот, например, вздумал перебежать тебе дорогу, с тем, что солнце     скрылось за тучи как только жена ушла в магазин и     бросила тебя    ради каких-то тряпок…

           Человек, как принято говорить, творец… И потому, собственно, человек (в отличие от животных)    в основном сам творит те    состояния жизни, в которые попадает.

           Это только кажется, что действительность существует независимо от нашего сознания —     наше сознание само творит окружающую действительность так же как наши «мозолистые руки», например, способны передвигать куда угодно вожделенную    кровать в нашей спальне…    В России    это давно доказано самой    «плотью жизни».

Одно время    у нас считалось,    что люди     явно    не равны    друг другу, что    каждому из людей — свое. Одни — сытые    дворяне, другие — бедные крестьяне;    одни    — важные господа, другие — жалкие крепостные рабы. Объединяло этих людей только то, что все они поклонялись    верховному «помазаннику Божию» т.е.    Императору.    

        Потом такая жизнь перестала нравиться, и было твердо решено, что все равны. То есть    «равнее всех», конечно, коммунисты (они всегда впереди), но и остальные, «прочие граждане»    тоже равны, поскольку у них просто ничего нет и владеть им нечем, делить им нечего..

               Наконец, надоело и это —     скучно, не за что бороться, кроме бесплотного коммунизма, все    люди братья и нельзя толкнуть даже соседа, не говоря о начальниках…

            И тогда было    решено вернуть в    мир    борьбу и «рынок». Рынок быстро    восторжествовал,    и все стало продаваться и покупаться, включая, естественно, любовь, совесть и саму жизнь.                                            

            Однако, такой «демократический правопорядок»     импортированный с Дикого Запада с опозданием    лет    на двести, оказался    слишком экзотическим.

           И тогда    прошли к мудрому    компромиссу:    продается, но — не всегда,    равны,    но — не все, воруют — только избранные. Однако, при этом    все дружно,    «соборно» верят в Бога. Больше всех верят большие начальники,    затем по    «степени веры по Всевышнего» идут крупные    бизнесмены, затем начальники поменьше, бизнесмены помельче…    и так до последнего пьяницы.    Но и он    —     не без креста, хотя и с бутылкой вместо головы.

            Такой    «правопорядок» был быстро признан самым родным и «суверенным»,    что и было    доведено    до сведения граждан с    помощью    самых современных    средств массовой информации.

Возникает только один    «итоговый»     вопрос: а чего мы, собственно, лет эдак сто    с лишним    так суетились? Отвергали, ниспровергали, снова устанавливали    и опять с вожделением    ломали до самого     основания.., а чего во имя? Намного    мудрее было бы: ломать — понемногу, отвергать — не всерьез, принимать — полушутя. Так и жили бы в свое удовольствие    в окружении    тихой гармонии: и насилие нестрашное, и вранье не    чрезмерное, и днем довольно светло, и ночью довольно темно,    и зимы холодные есть, и лето теплое бывает.., чем не «Божья Благодать»!

Однако, вернемся к художественной литературе.

Александр Герцен в «Былом и думах», если называть вещи своими именами, ненавязчиво похвалялся, что он, мол, нашел реальный    «аналог»    лермонтовскому Печорину —    некого Печерина, свободомыслящего юношу-студента, что-то пылко сочинявшего, сочинявшего, сочинявшего, а затем    покинувшего Россию     навсегда и    ставшего    где-то    в Ирландии католическим монахом.

Герцен, по сути дела «из любви к искусству» (чтобы увидеть лично и потом     красочно рассказать    как прав был    юный гений, Лермонтов, как в России «душно» человеку с умом и талантом) даже     писал письма    этому Печерину, встречался с ним… Но тогда уже     фанатик-католик, который публично жег протестантские Библии, Печерин этот    все же    мало походил на лермонтовского Печорина, одинокого    разочарованного во «всем и вся» скитальца.     Прототипа, увы, так и не вышло… Да,    и не могло выйти.    Лермонтовский Печорин —    персонаж насквозь выдуманный.    Таких как он в реальной русской     жизни не существовало.

Да, были, конечно, праздные дворяне, которые    пресыщались жизнью даже раньше, чем в нее по настоящему вступали и все норовили попробовать,    все испытать, чтобы затем на все и наплевать, «проигрывая в карты»     и своих крепостных, и свою душу. Но их образы далеко не так красивы и загадочны    как образ Печорина из «Героя нашего времени».

И вообще эти    «герои нашего времени» — Онегины, Печорины, Рудины, даже Обломовы —    персонажи, прежде всего, сказочные. Это какие-то романтические    рыцари    без войска, рыцари «лишенные наследства» из средневековых легенд… Наряжены они их создателями, конечно, в «русском стиле», но по сути своей —     они    аляповато    украшают    российскую действительность, а не ярко отражают    ее, как доказывала традиционная русская критика во главе с Белинским.        

Не хотели, традиционно не хотели в России    признавать, что художественной литературой всецело правит вымысел, правит своевольная и прихотливая, а нередко необузданная, диковатая писательская фантазия. Эта     фантазия    создает и создавала    не    реальных героев «русской жизни» (или, допустим, немецкой жизни, китайской жизни…),    а только некие красивые, обольстительные или, наоборот, ужасные, отвратительные тени и призраки.

Однако,    наивному читателю всегда кажется, что эти тени и призраки материально существуют,    реально    по жизни бродят    —     он в них верит, а писателей, творцов этих призраков, этого вымысла    — обожествляет. И все это — совершенно зря!

   Никаким самоучителем по жизни,    никакой открывательницей истин    художественная литература не является.    Фактически литература находится        в    тягостном    рабстве у произвола безудержной    фантазии    и жить    без    «вывертов» и «гримас» этой    фантазии    просто не может.

Чему,    если быть    до конца откровенными,    научили нас Толстой и Достоевский? —_ Да, ничему не научили, живем как и жили, скорее даже еще суетливее,    мелочнее    и пошлее, чем в прежние эпохи!    А что эти наши национальные гении проповедовали? — В сущности, только     общеизвестное:    смирение, нестяжательство, веру в добро и красоту. Не будь    их романы    и иные творения    сладостным художественным    вымыслом, никто    и не стал    бы их особенно долго и всерьез     слушать — прописные истины, как известно, быстро надоедают.    

Так называемая    жизненная мудрость    русской классической литературы    и ее так называемая философская глубина    в весьма значительной степени     —     обыкновенные мыльные пузыри, готовые лопнуть от любой серьезной критики в любой момент.

Мы не шутим. Наша классическая литература — преимущественно литература «больших идей». И мы убеждены, что     при всех возможных исключениях и оговорках,     во многом, очень во многом был    прав Владимир    Набоков, не воспринимавший всерьез «идейность» большой литературы и «литературу больших идей», ядовито посмеивавшийся    над    Достоевским, Горьким, Томасом Манном.

Однако,    сам-то    Набоков    в конце концов со всей своей верой в безидейное «чистое искусство» к чему     пришел? —    К своей «Лолите»,     к апофеозу больного сознания, лелеющего и смакующего свои извращения как «самое дорогое» в реальной жизни, среди ее, якобы, всепожирающей    пошлости. Этим и    прославился, как    известно, на весь мир.

И этим, в сущности,    Набоков славен в современном мире и до сих пор,    поскольку «Лолита»    его    как бы то ни было есть    действительно лучшее, наиболее художественно    впечатляющее и убедительное из всего, что    Набоков написал.

Но    признаемся себе    честно: такая    слава, увы,    не самой высокой пробы, что-то родственное «славе» маркиза    Де-Сада…

        Кстати, эта набоковская девочка, Лолита     — тоже призрак, своего рода сладостное эротическое привидение, посещавшее набоковские писательские грезы, а отнюдь не сколько-нибудь    реалистический персонаж. Можно сказать, она слишком соблазнительно    прекрасна, чтобы существовать на самом    деле.

        Девочки     возраста    набоковской Лолиты, конечно, были, есть и будут, но они — не феи, а еще достаточно глупые дети, и для того, чтобы наделять их даже в своих    фантазиях    чертами «фей    любви» надо, увы,    перечеркнуть в себе весь здравый смысл,    а попросту говоря, в достаточной степени «рехнуться».

        Так что еще неизвестно, кто в конечном счете более был «не в себе», —    утонченно-изощренно-извращенно и бездонно    похотливый     Набоков    или «жестокий талант» Достоевский,    который своих героев    с    христианской любовью    мучил и мучил, мучил и мучил, мучил и мучил…

        Достоевский проповедовал духовно светлые «большие идеи», но его сознание     было вместе с тем не чуждо    извращенного мучительства.    Набоков эстетски отрицал любые «большие идеи» в литературе во имя «чистой    красоты» , но и его сознание     было не чуждо извращенного    сладострастия, чреватого похотливо    наглой    эксплуатацией «детской плоти» и тем самым    все тем же    мучительством…

        Кричащие литературные противоположности сошлись в парадоксальном    «поцелуе»,    равно свидетельствуя об одном —        в    так называемой    большой литературе    очень часто торжествуют искусно воплощенные в художественное слово болезненные «вывихи» сознания и фантазий, принимаемые    за откровения     и художественные прозрения, тогда как оценивать их должна по большей     части    психиатрия.

        Художественная литература —     точка преломления безудержных фантазий,    неуемного лицедейства (актерского    подражания жизни во всех ее видах и формах) и торжествующего алогизма, «выворачивающего наизнанку» весь здравый смысл, который в жизни    содержится. И это —     художественная литература, «изящная словесность» в своих лучших,     на века    запоминающихся    проявлениях и достижениях, таких, например, как творчество Гоголя,    Кафки, Джойса, того же Набокова.

           Что же говорить о литературе «второго эшелона» и «второго сорта»… Это    нередко и даже чаще всего просто «мрак и бред», где каждый «творец» изгаляется в своих диковатых    фантазиях     как только может, что, надо сказать, и нравится массовому читателю,    который и ищет в «читабельной» художественной литературе только способное поразить,    ошеломить, озадачить    (как «щелчок по лбу» среди бела дня), ищет, говоря     по    старинке,    «эдакое», чтобы потом глубокомысленно, важно заявить: «вона оно как закрутил-то,    господин сочинитель,    чудно».            

        Новую жизнь, настоящую, материальную,    из крови и плоти    художественная литература    (и классическая, и, тем более, не классическая, с историческим предназначением — «в макулатуру нашего времени»), естественно, не создает (из слов реальность не создается!), а жизнь старую, уже существующую — не копирует и, если «краюшком» все же отображает порой, то, в сущности, так же «точно» как издевательская галерея кривых зеркал    в парке культуры и отдыха…

        Так что же     все таки    литература тогда так    неустанно творит? — Ответ очевиден как ясный день: только тени и призраки, «бродячий» вымысел, способный закружить голову, замутить воду, одурманить, ошеломить и околпачить.

        В этом смысле и в этом «контексте» лучший    и наиболее убедительный в своей роли литературный герой в нашей, ставшей классикой, литературе —    булгаковский    Воланд    со своей славной свитой «кудесников»,    берущий на себя роль    мага    и демиурга, а, в сущности, весь состоящий из упоительной «дьявольщинки», которую обиженный     советской властью    и необычайно талантливый писатель, Михаил Булгаков, с наслаждением выпустил «на волю», в жизнь, чтобы сполна    отомстила она и его жестокой    к талантам    эпохе, и его    недругам,     и его    более удачливым и пронырливым коллегам по «писательскому цеху» за ту     вакханалию привилегий и удовольствий,    которую они себе посреди советской бедности и бытовой неустроенности благополучно «урвали»…

        В одном из последних своих    записанных интервью, уже незадолго до смерти, Борис Стругацкий заметил, некоторым образом комментируя явления нашей классической литературы, что в писателе должен быть необычайно развит актерский талант. Это очень верно. Писатель постоянно искусно     мимикрирует в своем творчестве, как бы гримасничает и гримасничает, создавая «рожицы» (образы) своих героев    как создавал их, в частности, Гоголь…    

        И не случайно эти гоголевские «хари», —    эти Ноздревы, Собакевичи, Городничие и прочая    «нечисть», —     так    живучи, так легко, как привидения, «перескакивают»    или «переползают»     из эпохи в эпоху,    что    проницательный, зоркий на «нечисть»    Бердяев более чем    полвека спустя    после     появления этих гоголевских «харь» на «Свет    Божий»    назвал их с ненавистью и злостью мерзкими    «духами русской революции» (революции 1917 года), о которой эти гоголевские «хари» на самом деле, сидя в своих поместьях и чиновничьих креслах в середине Х1Х века,     и знать    не могли, и ведать не ведали…

        И прав, увы, прав был Бердяев!    Призраки тем и отличаются от живых людей, что    они — бессмертны. Стареть     призраки    просто неспособны,    они только     перевоплощаются и перевоплощаются… без устали и без конца. И    видят эти призрачные, бесовские «хари» наши выдающиеся Гоголи и Гофманы, Кафки и Набоковы…    и отображают, отображают.., смакуют и раскрашивают.    И рождаются тогда в литературе    не    только    глупые, пошлые и старые     Коробочки, но и юные, нежные и сладостные    Лолиты.., и бредят ими наши славные писатели, лелея «бесовщинку»    в самих себе.

           Вы спросите: а как же    наша «здоровая и честная»    литература, где же наш «Буревестник» и    наш человек, который «звучит гордо»? —    Как где? —    Известно где: в мусорной яме жизни и истории,    большевикам, знаете ли,    продались    с потрохами… А где же князь Андрей Болконский? Где Пьер? — Опять же, известное дело: в эмиграции     с 1917 года, англичанами давно стали, то ли лордами, то ли лейбористами… А кто же остался-то, где наши нынешние герои? — В который раз приходится повторять:    известно где —    в животном мире. Вы почитайте Пелевина —    «Жизнь насекомых». Хороший писатель, правдивый    и такой весь из себя отечественный, суверенный.    Второй Платонов.     Вместо «Котлована»     у него «Чапаев и пустота» написана.    Славная книга,    веселая.

        На этом позвольте     закончить нашу    статью,    поскольку место    для таких статей как наша в нынешних журналах строго    ограничено —    квота, знаете ли, новые правила,     минкульт и минюст распорядились, «18+», забота о несовершеннолетних, борьба с гомосексуализмом    в массах.., да, и вообще — жизнь у нас и без литературных привидений     и    призраков    полна     чудес.