Когда мы познакомились, небо было синее, синее… Он сказал мне: Привет, малыш. И мне сразу его слова запомнились. Мы сидели под сенью осенних деревьев, и я чертила какие-то каракули, а он загадочно улыбался — это шляпа, не правда ли? Мы ходили по бульварам и улицам, и он мне рассказывал, а больше слушал. Я что-то сбивчиво ему объясняла, стеснялась очень, как мне тогда казалось, и только позже, значительно позже я догадалась, что торопилась похоже, скорее ему понравится. «А звезды, — сказала я — а звезды, порой смеются очень…— и тихо добавила — надо мной». Это было тяжело конечно, пока он покорял свой звездный небосклон, я писала стихи ночью и глупо и нежно часами уставлялась в окно… Звезды? — переспросит он, будто вспомнит что-то. И загребая меня за плечи в охапку; как довольный кот, бормочит мне на ухо: я напишу сказку, которую прочтет весь мир, про тебя, мой маленький принц. Ты веришь. И я отвечала, смущенно потупив взор: очень, очень… И розу, тогда прибавит он. У такой хорошей девочки обязательно должна быть роза. Чтоб ты вышла на балкон — а там роза в горшочке. Скажи же хорошо? Очень. Очень. — как дыхание морского прибоя, скажу я эти слова. Он называл меня маленьким принцем и звездной скиталицей, затем чтоб открыв окно, на пронзительно свежем воздухе — я его шарфом оборачивалась и ещё просил заранее подготовить для него кипятка для чая. И я жгла плиту ночами, из синего синего неба годами его ожидая… Чего тебе сегодня приснилось, малыш? — спрашивал меня сходу, ещё не смыв запах скипидара и солярки, что-то обещал мне волшебное пронзительно синей ночью и зачем-то постоянно подтыкал одеяло. Я стояла босая и без головного убора. Ты будешь меня ждать? — спросил он. Очень, очень… кажется я ещё так много хотела сказать, если б знать, я б смогла сказать тогда как тяжело воет ветер в печных трубах, когда его нет рядом. Как обнаженное солнце сползает краями за горизонт, обжигая морозом кожу своими лучами, когда его нет рядом. Как луна выглядывает из колодца и шепчет и шепчет грудным голосом о моем одиночестве, когда его нет рядом. Но лишь прикоснулся теплыми губами к кружевам моей сорочки: Мне тоже не хватает тебя порой. И замяв в руке поношенную шапку, бросил как обычно: Привет малыш! И уехал… точнее улетел… Шли бесконечные письма и телеграммы на его аэродром. Молния. Срочно. Пропал человек. Точка. И в этой телеграмме всего два слова пропечатанные в вечность — любимый очень. Остались между строчками. И потом чужой почерк приписывал между прочим: пропал без вести. Я пересчитала звезды, я все звезды сложила в созвездия, я даже большую медведицу кликала ласково родницей. Я пережила сто столетий и даже больше, я читала рукопись, хранившуюся им на полке. И на каждой странице дописывала: второстепенный тоже персонаж. Я искала пристанища, я теребила на куртке его заклепки. Я говорила, ты мне снишься, снишься, снишься, слышишь, мой маленький принц — когда ты вернёшься? Вернёшься… Вернешься… Вернешься… Я ведь жду тебя. Очень. Очень.

Шалом, православные! Будем знакомы — Джардел, более известен в узких кругах как Енотовидный Еж. И попрошу не путать меня с блохастым ублюдком из веселых марвеловских картинок для умственно отсталых.
2077 год близился к концу, когда мне удалось урвать, наконец, целый месяц отпуска. К черту, этот космодесант... Настрелялся, пора и отдохнуть. Ближайшим чартером с Титана я добрался до Кольцевой Станции Сатурна, а оттуда сел на маршрутку до Земли. Пара часов в варп-коконе пролетели незаметно. И вот, я дома.
Челябинск. Челяба. Родина моя. Вдыхая полной грудью кислотные пары, вышел из здания космовокзала имени Столыпина. Это свинцовое, во всех смыслах, небо. А горизонт, сплошь усеянный дымящимися трубами и радиолокационными антеннами.
Первым делом, поймав такси, я сунул пару кредитов водителю гуманоидной наружности. Сразу видно — неместный.
— Шеф, Путинский переулок дом шестьдесят девять.
— Понял, принял.
Взревел форсированный движок. Сидя на заднем сидении, я наблюдал в окно за городом своего детства. Как же давно меня не было здесь... А смотришь — ничего то и не изменилось. Интересно, как там Батя?
— Братишка, тормозни-ка на минутку.
Сунув водиле в лапу за простой, я выскочил и посеменил к "Пятерочке". Взял пару бутылок самой дорогой водочки и сетчатую авоську мандаринов. Новый год на носу как-никак. Скучающая продавщица привстала со стула, окидывая меня пристальным взглядом.
— Как оплачиваете? Можете оформить кредит. Также, наша сеть проводит уникальную акцию — только у нас вы можете просто сдать кровь в обмен на продукты. Ну?
— Безнал
Тут передо мной возникла проблема — даже в прыжке мне не удавалось достать кредиткой до сенсора оплаты. Выручил сердобольный мужик, стоявший в очереди позади меня. Он приподнял меня, и я оплатил заказ.
— От души, дружище, — пропищал я.
Закинув мандарины на плечо, я вернулся к такси. Спустя минут пять, мы добрались до конечной точки поездки. Поблагодарив водителя, и пожелав ему хорошо встретить Новый год, я подошел к родному дому. Набрал в интерком.
— Кто? — ответил хриплый заспанный голос.
— Батя, отворяй! Я в гости приехал!
— Ох, ты ж, епт твою...
Дверь распахнулась, и я шустро ворвался внутрь подъезда. Лифт не работал последние лет пятьдесят, благо этаж был всего второй. Пролетев молнией через лестничные пролеты, я оказался в крепких родительских объятиях...


— А помнишь Вовку? С тобой вместе ходил на каратэ.
— Ну?
— Был Вовка, а теперь Эсмеральда.
— Да ну?
— Вот те крест. Хрен его знает, мода сейчас такая дурацкая.
Чокнувшись, мы опрокинули по стопке.
— Чуть не забыл. У меня тут для тебя закусочка припасена. Все ждал, когда ты в гости вырвешься к старику.
Через минуту он вернулся с цветочным горшком. В котором росла... диффенбахия! У меня при виде ее сразу слюнки потекли. Сорвав листок, я тут же зажевал его. Ах, этот божественный вкус!
— Бать, ну сам-то как? Все на заводе?
— Джарик, а что поделать? Нам как подняли пенсионный возраст до двухсот, так и вкалываем. некоторые уж и не доживают, так некротехники реанимируют, и дорабатываем зомбаками.
— Да уж. Хреноватенько.
— Привыкли. На Новый год остаешься? Не бросаешь старика?
— Бать ну ты чего? Я тебя одного не брошу. Как ты тут один останешься в праздник.
— Да тут завтра мужики подойдут. Отмечать начнем. Вместе веселее.
— Как отмечать? До Нового года же еще два дня.
— Разогреться надо, размяться...

Очнулся я от того, что жопу мне кололи какие-то иголки. Причем не мои. В теле было ощущение невесомости. Я попытался повернуться на бок, чтобы спасти филейные части от уколов. И начал проваливаться вниз. Начав барахтаться, я запутался в чем-то, спасшем меня от падения.
Продрав глаза, я обнаружил себя на елке. Замотанный в гирлянду.
— Сука... Помогите... Кто-нибудь... Вашу мать...
Спустя час моих мучений, я выбрался из этой западни. Квартира представляла собой зону удара ядерной боеголовки. Еле бредя, споткнулся о незнакомого мужика, спящего прямо на полу. В спальном, сука, мешке!
Во рту пересохло как в пустынях Марса. Под ноги мне попался старенький жестяной чайник. Трясущимися лапами взял его, и уже хотел приложиться к носику, но спасло звериное чутье — судя по всему, в чайник нассали. И не раз.
Продолжив блуждать, я нашел родича, храпящим на кухонном подоконнике.
— Бать! Ты как, нормально?
— А... Да... Нрмльно...
Решив не трогать человека в таком трудном положении, я начал шариться по холодильнику в поисках живительной влаги. И тут мне попалась бутылка пива "Чугунные потроха". Опустошив ее за пару глотков, я уже хотел идти дальше отсыпаться, но на глаза мне бросился проекционный календарь на стене. Он утверждал, что сегодня — пятое января.
Меня как молнией ударило. Получается, мы тут уже неделю в запое. Бессмысленном и беспощадном.
— Все, хорош. Завязываю квасить! Следующий Новый год встречаю трезвым!
Забравшись в криокамеру, я поставил таймер на май. Да уж. Тяжелый выдался конец года...

Огоньки зелёные вырастают,
Меняются в лицах,
И мы растём вместе с ними;
Только чувства игрушечней
И мелочнее память.
Опекает давно полтора чахоточных солнца —
Нас, великих! —
Что пригрели зачем-то весь выводок
Неудачников и негодяев.

Принимайте меня как гостя,
Уверенней — как Божьего сына,
Что кольцами дыма вчера провисал
Под крышами
И над глупыми именами — плакал,
Ему некогда.
Мне — некогда:
Ночью — зовет на тихий восток вода,
Болтает о своём ничего-не-значащем,
Кличет, клянет — я поддаюсь
И становлюсь одинаковей.

***
А сегодня, ослепнув,
Пожимаем друг другу косые руки.
Выродки джаза, содома,
Дети попутного...
И поскольку все это по-прежнему должно иметь смысл
И слушателя,
Принимай нас такими, old sport.
Принимай нас такими —
Подонками, но
Young and beautiful.

Глубокой ночью накануне Нового года редкие фонари с трудом проталкивали свет сквозь снежный рой, который бесился на улице, насыпая новые сугробы поверх старых. В этой кутерьме, почти невидима, кралась белоснежная фигура. Казалось, она сама была тенью. Тенью среди теней. Фигура напевала себе под нос: «…шарики, фонарики и флажки, и на нашей елочке огоньки...»
Завернув за угол, таинственная личность наткнулась на глаза, ярко горящие внутри подьезда. Испуганно ойкнув, она мгновенно слилась с ближайшим сугробом.
—Ты чего здесь? — вопросили из подьезда. — Полуночник хренов!
— Сам такой! Испугал, черт пушистый!
Кошачья морда высунулась из подъездной темноты и посмотрела на сугроб, в котором затаился неизвестный.
—Да вылазь! — сказал кот. — Я тебя прекрасно вижу. Ты вообще в курсе. что на тебя охота объявлена? — кот указал хвостом на дверь, на которой красовался покрытый изморозью, но вполне узнаваемый портрет деда Мороза с жирной надписью

                                                                           Wanted!!! …$



Cумму стыдливо залепило снегом, но судя по длине надписи она имела вполне приличное количество нулей в конце.
—Дети тебя страсть как любят, все хотят тебя в гости получить, подарочки опять же…
Страстно взмуркнув, кот щекой потерся о ногу торчащую из сугроба, его речь приобрела совершенно подхалимский оттенок:
—А для меня есть что нибудь?
— Конечно есть! — из белого мешка наружу материализовался пакетик с вискасом.
Мурчание приобрело истерический характер. Кот почти доел, но именно в этот момент цепочка жирных мышей, груженная всяческой снедью, выскочила из подъезда и кинулась в пургу. Кот взвизгнул и рванул следом.
Пожав плечами и подхватив мешок Дед Мороз, крадучись, двинулся дальше. Цель была близка. В конце переулка открывалась небольшая площадь, на которой переливалась огнями елка.
—Елочка, елка, лесной аромат, очень нам важен зеленый наряд…— бормотал дед.
В конце переулка бомж рылся в помойном контейнере, складируя добычу в уже изрядно набитую хламом тележку из супермаркета. На ходу дед ловко выудил из кармана огромный сникерс и лихо метнул его бомжу в тележку.
— С Новым годом!
Возле елки с него спал маскхалат, явив миру красную шубу с белым подбоем. Он с явным удовольствием оглядел развешенные на елке праздничные носки для подарков и запустил руку в свой мешок.
— Ага!
— Попался!
— Взять его!
— Держи!
Толпа детей, выскочившая из окружающих сугробов, сноровисто скрутила ему руки, не обращая внимания на его лепет и игнорируя причитания бомжа, пришедшего следом. Они радостно поволокли дед Мороза в снежную мглу.
Снег грустно засыпал следы побоища.
— Вон, оно как! — бомж подтащил свою тележку поближе к елке. — Дети, дети…
Он хихикнул и скинул тряпье с тележки. Под тряпьем обнаружилась груда красивых коробок, завернутых в разноцветную бумагу.
Бомж-оборотень принялся раскладывать подарки по носкам:
— Ничего, ничего, никто без подарочка не останется, на то он и нужен Дедушка Мороз!

Они приходят с первым снегом,
Спускаясь серым хладом с гор.
Тепло и души поглощая,
Шныряет бестелесный вор.

Уста теней жадно глотают
Людские слезы, страх и боль.
Покровом ночи накрывает
Для злобных духов хлеб, да соль.

Мы будем в ледяных объятиях
Их длинных мертвенных когтей.
В саване черном задыхаться,
Что пожирает до костей.

Уйдут минуты, дни, недели...
За ними эта Ночь пройдёт.
Минуя тучи в хмуром небе,
Весенний луч пробьет сквозь лёд.

Они сбегут, шипя от света,
Роняя в бегстве яд и кровь.
В хребтах забьются в свои норы,
Чтобы зимой...
вернуться...
вновь.

* Да благославят Боги Бездны вас в Новом Году, котятки мои, а криповая хренотень обойдет стороной*

Во тьме гиеновидный полуштрих блестит,
Горячий снег и мертвый зомби ему вторят.
А сверху наблюдатель сумрачно глядит,
Желая запустить аудиокинез на волю!

Контроль и генерация звуков,
Со всей силы поглотило пространство тихой тьмы.
Я как опытный стратег к весне протягиваю руки,
Уходя без оглядки в новогодний зной зимы.

И спустятся на Землю гости незваные.
Галлюцинация (можно просто Галя) и Енотовидный Ёж.
Разрушатся устои DC и Марвела,
И расстегнет наблюдатель рьяно свой макинтош!

Мертвый зомби смотрит против ветра.
На дымящейся, уже горячий снег.
Война, ВИРУС и жадный геноцид как лепра,
В пердимонокле отражается во век!

Темное, унылое окно,
Свет померк уже на улицах давно,
При лунном свете тусклом, молчаливом и немного грустном...
Катились слезы по стеклу... Как пусто...

Настала ночь,
Сознанье прочь...
Хочу подумать о другом
Не бренном, совершенно, вот ином...

Присматриваясь в улицу и вдаль,
Стоит, манюсенький фонарь,
Свет так и манит меленький снежок,
Летающий вокруг него — красивый нежный мотылек.

Свет падает на дерево большое,
Гигантское и тихое — благое!
При ветре и малейшем сквозняке,
Ветвями шорхает по крыше дома, мне.

Совенок маленький, взъерошенный такой...
Сидит тихонько на тонкой веточке сухой..
Глаза как будто не из сего мира,
Взгляд кошки, не иначе, тигра!

По улице нерасторопно,
Считая каждый шаг,
Бредет старик,
На палку опираясь сильно так.

Тяжёлый груз он тащит на спине,
Подумалось моей немного сонной голове...
Мешок и впрямь великоват,
А дед уже ведь староват.

Пышна опушка шапки деда
И борода длинна по пояс где-то.
Но что за одеяние такоя,
Халат до пола, сапоги и пояс....

Пройдя ещё немножечко шагов,
Как будто освободился от оков!
На палку опираясь и весело так ухмыляясь,
Как вовсе, был здоров. Здоров!

Но что это во тьме,
Комочек малый показался мне....
Из-за спины с того же самого мешка
Так юрко прыгает на шапку, раз и два.

При полумраке фонаря,
Неразличимо было,
Что за животину,
К деду приманило?!

Пара секунд и вот ходок сравнялся,
С моим окном как и не отдалялся,
Теперь я вижу, что тот комок —
Малой крысеныш скок, скок, скок....

И вдруг меня немного ослепило,
Большое зарево дорогу деду преградило,
Когда унялся свет,
На улице все также мутно пятен нет.

Поглядев ещё немножко,
Оторопела я, глядя в окошко,
Стоял бычок красивый и большой,
Серебристый цвет его такой.

Топнув копытом раз и два,
Сорвалась сова, — и с ветки тихо два крыла,
Взмахнули раз разом
Моргнувши правым глазом...

Подлетела к деду словно в волшебстве,
Так юрко клювом шарила в мешке,
Ещё немного погодя,
Схватила крысу и прочь пропала без следа...

Бычок тот топнул пару раз
Ноздрями воздух выпустив, и с глаз
Долой пропал....
И дед тот дальше шкандыбал.

Проснувшись, я отерла пот,
Вот так вот,
Новый Год уже идёт!
Так пусть же будет честным он, была то выдумка иль впрямь случилось пусть, каждый скажет сам!... "А может быть приснилось..."