kuziaart — Девяносто

   Весь процесс проходит без ненужных неприятностей, которые сопровождают это событие.

   Событие в общем-то не особо заметное для города, района, страны наконец-то, но во дворе это целое ЧП. Не хочу быть цыничным, но для двора это-шоу, тем более "на шару". У подъезда-толпа людей. Здесь и взрослые, и мальчишки. Да и кого там только нет... А все-таки немного радует, что все они пришли ко мне. Хотя всегда меня не больно-то любили... А вот пришли...

   Странновато смотреть на самого себя со стороны, а тем более сверху. Я опускался несколько раз вниз, заглядывал людям в глаза, особенно ЕМУ, читал его мысли и проклятия, которые он посылал себе, но никто не замечал меня, настоящего, они смотрели лишь на красный ящик, совсем не понимая, что это

   уже не я. Забавно проходить сквозь них — ты читаешь все эти мысли, чувства, сожаления, ты видишь их как бы изнутри, а они совсем не замечают этого.

   Только ОН, когда я касаюсь ЕГО ДУШИ как бы вздрагивает. Не знаю, чувствует ОН меня, или это просто слезы. Хотя слез на его щеке не видно. А может они внутри?

   Я заглянул в НЕГО. Конечно, подсматривать нехорошо, но ведь это был ОН. Тот самый Лешка. Который не скрывал от меня ничего. Да и я тоже.

   Нет, я ошибся — это был океан слез. Его слез. Странно — ведь они могли затопить весь мир. Его МИР. В котором раньше были я и ОН.

   Лешка то пытался ругать меня, в душе конечно, то снова проклинал себя за те откровенные знаки внимания, которые он уделял мне при всех в школе, во дворе... Пацаны дразнились над нами, но Леха был не из тех тихоней. Они, в конце концов получали свое, эти жлобы. И они его побаивались.

   Как-то однажды они назвали меня "педиком". Леша был рядом и все слышал. Он отозвал одного из них в сторону. Что он ему сказал?.. Наверное, это останется тайной. Но после этот пацан обходил и его и меня стороной.

   Я жалею, что как-то пожаловался ему, что меня иногда "достают". Из-за наших с ним отношений. Да а что теперь жалеть-то? Меня больше нет. Для НЕГО, для людей, для этой крохотной частички ВСЕЛЕННОЙ. Через неделю все забудут об этом дне, и все пойдет, как и раньше. Это для всех, а для НЕГО..?

   Как он будет жить дальше? Я уверен-он выживет, но кто сохранит его ДУШУ? Кто будет ласкать его ночами? Кто расскажет о своих победах, неудачах? Кому ОН сможет рассказать о своей Боли?

   Рано я ушел... Теперь конечно все будет у него по-другому. Кто сможет защитить ЕГО ДУШУ? Обнять ЕЕ, гладить и целовать, а потом вместе лететь над городом? Нашим городом... Помнишь наш первый полет? Я так боялся, а ТЫ тогда сказал мне: "Не бойся высоты, все это могут, просто не хотят..." А я так

   боялся...

   Вот и нестройный траурный марш Шопена. Полупьяные музыканты, работа у них такая... А ведь я просил ТВОЮ музыку! И только ТВОЮ. Ну да ладно, ТЕБЯ я еще услышу. Вообще-то я люблю только ТВОЮ музыку. Такая вот она, до слез понятна и загадочна для всех. Они ее слушают в тайне друг от друга. Им стыдно признаться, что они ее любят. Да БОГ с ними...

   Кто-то принес магнитофон. Кто? Не ТЫ, конечно. Музыканты пили водку, а я слушал ТВОЮ музыку. Потому, что это ТЫ писал ее мне. Вернее для меня. Не хочу я и не буду прощаться с ТОБОЙ. Мир бесконечен. Я знаю — мы будем вместе. По-другому нельзя. Нельзя потому, что неправильно это. А ВСЕЛЕННАЯ держится только на том,что люди называют Любовь.

   Просто мало кто это знает.

   А помнишь, как мы с тобой осенью сбежали на неделю из дома. Это было грязным и пыльным концом лета. В небе болталось всем поднадоевшее солнце. Как глазунья на сковородке. Единственное удовольствие — речка и песок, вернее стройматериал, из которого мы с тобой построили настоящий город. Настоящим было все: дома, улицы, дороги. Даже машины были. Небыло только школы. Для нас в этом городе еще было са— мое настоящее лето. А зачем она летом-то?

   Летом — купанье, рыбалка, походы, но не школа. За зиму она и так надоела. Мы жили в этом городе несколько дней. Несколько счастливых дней и ночей, и казалось, так будет всегда. Но "враги" напали на город, разрушили все: дома, парки, дороги. На месте города остался все тот же песок, а мы сидели на нем и молча лили слезы. Настоящие слезы по ненастоящему городу. Ненастоящим он был для них, а для нас самый что ни на есть настоящий и родной. Ведь мы его строили сами.

   Красный ящик несли на руках четверо мужчин. Небось в школу меня никто так не таскал бы. За ящиком — человек двести, а может и больше, да вообще какая разница? Мама... Как тебе тяжело сейчас! Я вижу твои слезы, слезы невыразимого горя. Иду рядом с тобой хочу обнять тебя, поцеловать, вытереть

   слезы, но руки проходят сквозь волосы, щеки, родные мои любимые глаза.

   Сейчас я тоже плачу. Потому, что плачешь ты. Боже! Каким я был дураком, огорчая тебя по разным пустякам, из за своих глупых выходок. Мама...

   Ты помнишь как провожала меня и Лешку в летний лагерь? Я так не хотел ехать с этим малознакомым, странным пацаном рядом в школьном автобусе. Лешку перевели в нашу школу за пару месяцев до летних каникул. Он почему-то мне сразу не понравился. Уставится на меня и смотрит и смотрит... На переменах.

   Как будто вокруг больше не на кого смотреть. Я посмотрю на него — он сразу отводит взгляд, а потом снова... Все девчонки в их классе "бегали" за ним, а он от них. Пацаны завидовали ему, все пытались чем-то унизить, оскорбить.

   Только это им "боком" выходило. Мальчишка мог постоять за себя. В этом многие не раз убеждались. Господи! Как-же это было давно!

   А в лагере наши койки оказались рядом. Это я потом узнал, что Леха попросил воспитку перевести его на эту кровать. С этого все и началось. А через день ему исполнилось тринадцать... Только он не сказал об этом никому. А когда в палате выключили свет (ОТБОЙ!), он спросил меня: "Сколько тебе лет?" Я

   ответил: "Тринадцать, а что?". Он улыбнулся и сказал: "Мне теперь тоже. "С этой ночи мое отношение к нему стало другим. Он нравился мне.

   Несли ящик недолго — чего зря надрываться-то, машина — же есть. Поставили аккуратно, как что-то хрупкое, в кузов.

   Мама и другие родственники сели на табуретки вокруг ящика. Традиция... Леха тоже просился к ним, но его отослали в автобус, хотя все знали, что если кто не из родственников и должен быть рядом— то он в первую очередь. А интересно, из кого должна состоять такая очередь? Наверное, я чего-то не понимаю. Да и вообще я в такой ситуации впервые. Но какое-то далекое-далекое воспоминание пытается набросать мне подобную картину. Такое у меня часто бывает, да наверное и у всех оно так. Идешь по улице и чувствуешь, что все это уже когда-то ты видел: эту незнакомую улицу, незнакомые дома.

   Чувствуешь, но на каком-то другом уровне. Я назвал бы это полуподсознание.

   Вспомнили? Было?.. Ну, вот так.

   Тоже самое было когда мы с Лехой ночью сбежали на речку купаться. Осторожно пробрались через весь лагерь и рванули к реке. Купались без плавок. Чтобы потом, если засекут, сказать что ходили в туалет. Вода была теплая, дно-метра полтора и мы кувыркались в речке как дельфинята в море... Устали, плюхнулись на теплый песок (не успел он еще остыть) и вот тогда Лешка склонился надо мной и сказал:

— Ты не обидишься на меня?

— За что?

— За то, что я сделаю сейчас.

— Не пугай меня, — засмеялся я.

— Я и не думал пугать, просто людям, в основном, это не нравится.

— Ого! Мне уже интересно, и что же ты сделаешь?

— Закрой глаза.

   Я закрыл и вдруг почувствовал его теплое дыхание у своих губ. Я не открывал глаз, просто обнял его спину и гладил. А он целовал мою шею, плечи, живот...

   И тут мне показалось, что все это уже было. И ночная речка, и теплый песок, и ОН. Боже, как я был счастлив!!! То, что ОН делал губами, было похоже на волшебство. В этот миг я забыл обо всем. О реке, о лагере, о строгой воспитке, о том, что вообще что-то существует в мире кроме НЕГО. Наверное

   ЭТО называют любовь? А потом он приложил свои губы к моему уху. Я ожидал что он скажет чтобы я никому не говорил что мы делали тут. А он просто прошептал: "Ты хороший, я знаю".

   Теперь мы с Лешкой едем в автобусе той же самой дорогой, по которой ехали когда-то в лагерь. Мы здесь как бы вместе, и в то же время далеко-далеко друг от друга. Я несколько раз пытаюсь его обнять, но все тот же результат— рука проходит сквозь него. Может быть от холода, может просто всхлипывал.

   Или он просто чувствовал меня? Но он вздрагивал при этом прикосновении. А в его Душе я читал: "Зачем? Зачем ты бросил меня?Почему не взял с собой? Ведь ты же мог!!!"

   А вот и кладбище. Кресты, памятники, венки. В общем все как положено. Вот и аккуратный свежий прямоугольник, выкопанный в земле. Это для красного ящика... Ого, какой крест мне отгрохали! Красивый такой, резной! Спасибо, конечно. Только я буду не здесь, еще не знаю сам, где я буду. Но все равно — спасибо!

   И снова лагерь. Две любопытных пары глаз наблюдают в щелочки, как в душевой под струями теплой воды, ласкают друг друга двое мальчишек. Вот будет что рассказать всем!!! Полный отпад!!!

   Нет, мы с Лехой не уехали из лагеря. Мы просто сопротивлялись тупости окружающих нас идиотов. Назло всем, всему лагерю, всему миру я поцеловал Лешку в губы при всех, на вечерней линейке, когда нас вывели перед строем чтобы сделать выговор за аморальное поведение, не достойное скаутов. Это они себя так называли. Да зовите себя, как хотите: бычье — есть бычье. — Это Лешка им так ответил. А ночью, когда они рассуждали, кого бить первым, мы уже шли по загородному шоссе. Огни города были все ближе и ближе. Через час мы были у меня дома, пили чай с малиновым джемом и отчитывались перед мамой за нашу выходку. — "Не могли подождать еще два дня! Ведь конец августа!"

   А что мы могли обьяснить? Что таким, как мы не место в обществе людей, или "быков" — как угодно, что таких, как мы унижают, бьют, и убивают. Если не физически, то морально уж точно. Конечно — же мама этого не поймет и мы врали изо всех сил.

   Август как будто бы и не кончался. Он просто стал называть себя сентябрем — такая — же жара и пыль, только деревья немного пожелтели, только дети пошли в школу, только родителей двоих учеников вызвал в кабинет к себе директор школы, а вместе с ними пригласил и психолога. Только... Только... Только...

   В общем, все изменилось в жизни двоих мальчишек, которые безумно любили друг друга, и не скрывали этого. Над ними смеялись в школе, их унижали дома, их били на улице и в подъездах. А что можно было сделать? Их двое, а против них весь мир.

   Начался дождь со снегом. Красный ящик сняли с машины и поставили на две табуретки. Я разглядывал себя и думал, что такого Леха нашел во мне?

   Обыкновенный пацан, каких тысячи, сотни тысяч.

— НЕТ, ТАКОЙ КАК ТЫ — ОДИН. Я ЛЮБЛЮ НЕ ТО, ИЗ ЧЕГО ТЫ ЕСТЬ. Я ЛЮБЛЮ ТО, КАКОЙ

   ТЫ.

   Клянусь, это был Лешкин голос. Но он звучал не со стороны. Он звучал во мне.

   Я посмотрел на Лешку. Он смотрел мне прямо в глаза...

— Нет, этого не может быть, ты ведь не видишь меня, Леха?!!

— ВИЖУ, ТЕПЕРЬ Я ТЕБЯ ВИЖУ. Я ИСПРАВЛЯЮ ТВОЮ ОШИБКУ.

— Ошибку? Какую?

— ТЫ ВЕДЬ НЕ ВЗЯЛ МЕНЯ С СОБОЙ...

   В ноябре, когда снег и дождь танцуют свой танец, лучше всего сидеть вечером дома. Леха тоже сидел. Дома у меня. А я закрылся в своей комнате, и считал: десять, двадцать, пятьдесят, девяносто... Думаю, хватит. Мама была на ночном дежурстве и я позвал Лешку к себе на ночь. Не знаю, зачем я сделал это именно в эту ночь? Ведь можно было в последний раз испытать это счастье — БЫТЬ С НИМ. Утром бы он ушел домой и все... Вот тогда бы девяносто таблеток сделали свое дело. Тихо и мирно...

   Лешка опомнился слишком поздно. Когда он выломал дверь, я уже не дышал. Я видел как он тряс мои плечи, как кинулся набирать "скорую", которая в общем-то уже была не нужна, но приехала быстро. Мою записку он нашел не сразу, и то случайно. Я не буду вам рассказывать, что там было написано, да

   и он тоже уже не скажет...

   Снег пошел еще сильнее, будто торопил всех...

— Лешка, родной, не надо этого делать. Ты же знаешь, как я люблю тебя!!!

— ТЫ ТОЖЕ ЗНАЕШЬ, КАК Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ. ОНИ ХОТЕЛИ СЛОМАТЬ ЭТУ ЛЮБОВЬ. НО РАЗВЕ ЭТО ВОЗМОЖНО? ВЕДЬ ОНА Н А С Т О Я Щ А Я.

   Лешка смотрел мне прямо в глаза, а его влажная ладошка сжимала в кармане куртки пузырек с таблетками. Сто штук. Те-же самые...

— "ДУМАЮ-ХВАТИТ" — улыбнулся он мне.