MasterCorwin — Жизнь — сплошная дорога

— Лютик!!

Лошадь от неожиданности всхрапнула, дернув головой, и Лютик в самый последний момент успел пригнуться, чтобы не треснуться об ветку, нависающую над дорогой, распаренным лбом, едва прикрытым пурпурного цвета беретиком, из которого залихватски торчало яркое, но уж больно куцее перо. Выдранное торговцем, скорее всего, из бегавшей под ногами индюшки, а не добытое с великими трудностями и лишении в пустынях Зеррикании из хвоста золотого фазана (торговец до седьмого пота и хрипоты в голосе убеждал обоих, что именно так ему это перо и досталось). Поэт в сердцах выругался, едва успев поймать свинцовый карандашик, чуть было не выпавший из руки.

— Все-таки помрешь ты не от петли. Ерунду твоя эльфка нагадала, — Геральт, улыбаясь, посмотрел на поэта, полуобернувшись в седле. — Вот так вот будешь очередной свой шедевр творить, и не заметишь, как головенкой въедешь во что-нибудь побольше да посерьезней какой-то там веточки. Да так въедешь, что потом ни один лекарь или маг эту самую головенку на место не поставит. Обидно, что и предупредить-то будет некому.

— Конечно, некому, — сердито проворчал Лютик, стащив берет и вытирая им вспотевший лоб, — Даже мой старый друг, коему я столько раз на помощь спешил, рискуя своей шкурой, но не жалея о содеянном…даже и он не подумает предупредить. Иначе ведь и скалиться потом будет не над чем. Так, что ль, Геральт? Боги, меня радует уже то, что ты сказал «шедевр», а не «писанина бесполезная», как ты обычно отзываешься о моей титанической литературной работе…

— Да ладно тебе. Веточка была совсем уж маленькая. И грозила она всего лишь небольшим синяком. Что там маленькая шишка для твоей геройской головы? Которая, помнится мне, с легкостью переносила не только цветочные горшки и ухваты, но даже наконечник стрелы ее не пробил.

— Смейся. Давай, смейся. Время-то смеяться и для меня придет, Геральт, и я уж точно тогда… Погоди-ка. Ты что же, помнишь, как я в бою получил смертельное ранение в голову? Верно, что ль, помнишь? Это ж отлично, что сам вспомнил! — бард толкнул коня пятками и догнал спутника, с любопытством заглядывая ему в глаза.

— Это ж хорошо! Как только Трисс нас догонит, надо ей об этом обязательно сказать…

— Не говори «гоп-ля», пока через лавку не перескочил, Лютик, — ведьмак махнул рукой, отгоняя назойливую мошкару. — Ну да, верно, вспомнил кое-что. То, что не в бою тебя стрелой ранили, а когда мы с тобой от кого-то удирали со всех ног. И не смертельно, а вскользь, потому как ты сейчас рядом со мной едешь и разговариваешь. Было б смертельно — такого бы случиться не могло. Правильно мыслю?

— Я-то, о боги, столько лет полагал, что из нас двоих лишь я обладаю этим, без сомнения сказать, прекраснейшим талантом — придумывать легенды и сказки. А оказывается, ты у нас тоже мастер языком почесать, Геральт. Ранение, чтоб ты знал, — Лютик наставительно ткнул в ведьмака карандашом, — было самое, что ни на есть, смертельное. Ну или по крайней мере, тяжелое. Я вполне мог умереть! Мог, мог, и нечего мне тут фыркать, ровно жеребец, да усмехаться. Коли б не Регис… Вот, кстати, а Региса ты помнишь? Ведь сам вспомнил же про петлю, что мне эльфка нагадала.

Ведьмак вдруг потянул поводья на себя. Лютик недоуменно остановился:

— Что?

— Ничего. Речка. Вон шумит, справа от нас, в десяти шагах. Хидля. Начальник караула говорил, помнишь? Что выедем как раз к ней, если на три пальца правее солнца будем держаться. Хм…с речкой местные тут, конечно, перегнули… Не речка, ручей малый. Но лошадей напоить можно. В городе-то мы об этом не подумали, путники умелые. Да и самим умыться не помешает. Жарко.

Подъехав к речушке, которая и впрямь напоминала ручей, настолько она была мелковатой и неширокой, оба спешились. Лошади, опустив головы, неспешно пили, мошкара все так же зудела вокруг. Лютик с наслаждением плеснул в лицо водой из сложенных ладоней: несмотря на то, что Хидлю трудно было назвать горной рекой, так как в основном она текла сквозь лес, лишь изредка пробираясь между холмов — вода в ней была на удивление холодной и вкусной. Геральт, умывшись, осмотрелся вокруг и увидев наполовину ушедший в землю мощный ствол поваленного некогда дерева, уселся на него и с облегчением вытянул ноги. Бард, поплескавшись еще немного, примостился рядом. С минуту оба молчали, затем Лютик не выдержал и открыл было рот, но ведьмак опередил его:

— Ты про Региса спрашивал… Не знаю, Лютик. Я помню, что ты о нем рассказывал. Помню, как ты описывал его, как удивлялся, что мы с ним стали друзьями. Правду сказать, я тогда, пока ты рассказывал, и сам немало подивился. Расскажи кому такое, засмеют же до слез: ведьмак дружит с высшим вампиром. Но ты ведь не всегда приукрашиваешь свои россказни. И в тот раз ты говорил так, что я не слышал в твоем голосе веселья или лукавства. Слышал лишь печаль. А когда твой голос печален, Лютик, это означает лишь одно: твой рассказ причиняет душевную боль и тебе самому. А значит, он правдив. Уж это я о тебе помню и без подсказок.

Лютик поерзал, наклонившись, чтобы сорвать травинку. Сунул ее в зубы и тихо проговорил:

— Будь на то моя воля — я бы тебе ничего не рассказал. Не хотелось, чтоб… Но Трисс настояла. Я, знаешь ли…

— Погоди, Лютик. Ты все правильно сделал. Так вот, о Регисе…и других…обо всем. Я пытаюсь вспомнить. Пытаюсь, и иногда кое-что получается. Знаешь, как будто в голове возникает картинка, но она смазанная, нечеткая. Я вижу Региса. Вижу его лицо, правда, оно какое-то расплывчатое. А еще вижу…вижу огонь, дым. Колонны в огромном зале. Вижу меч в своей руке. И там человек. Он маг, и очень сильный. И я чувствую, что я бессилен, ничего не могу сделать, но вдруг картинка меняется, и появляется Регис. Они схватываются друг с другом…а затем огонь, яркий и жуткий. И кто-то кричит. Страшно кричит. А человек, создавший огонь, смотрит на него и один глаз у него меньше другого, уродливый и страшный…

— Вильгефорц. Регис выручил вас, помог тебе и Йеннифэр, но сам погиб. Этот сучий потрох убил его чародейским огнем. Я тебе уже…

— Да, я помню, помню. Говорил. Лютик, я и других вижу. Вижу этого парня, как бишь его? Как ты его называешь…ах да, Кагыр. Вижу Кагыра. И лицо опять словно плывет. Вижу Мильву, она держит натянутый лук у лица. Вижу еще одну девушку, совсем еще молодую.

— Ангулема…

— Да, так. Но их лица, Лютик… Они все как в тумане. Я не могу их различить. Это меня даже страшит, дружище. Такое ощущение, что я в чем-то виноват перед ними, и теперь они не хотят показать мне свои лица. Словно осуждают меня. Неужели есть за что, Лютик? Неужто была в том необходимость — пожертвовать их желаниями и жизнями в угоду какой-то цели, которой я теперь толком и не помню?

Ведьмак пристально взглянул на приятеля, задумчиво покусывающего травинку. Лютик, спокойно выдержав взгляд, вздохнул:

— Нет, Геральт. Не так все было. Никто их не заставлял. Регис, Кагыр, Ангулема, Мильва — они сами приняли решение. Наоборот, это ты пытался отговорить их, взывая к инстинкту самосохранения, к хладнокровию...бес знает, к чему еще. Они решили иначе. Потому что так было надо. Потому что тебе нужна была их помощь. С тобой, друг ты мой беспамятный, вечно так происходит — если уж ты куда-то идешь напролом, друзья идут с тобой. Невзирая на опасности, на страх и риск околеть где-нибудь безвестным трупом. Идут, потому что… Потому что они твои друзья. Потому что знают, что за каждого из них ты отдашь десяток жизней, если бы у тебя их было столько. Понимаешь, Геральт? Ничьей вины нет. Ни твоей, ни моей, ни их. Так случилось. Так было предрешено. Это тоже Предназначение, Геральт — когда друзьям суждено погибнуть, чтобы один из них достиг своей цели. А изменить его...хм... Что ж, ты сам когда-то говорил: бороться с Предназначением бессмысленно. А игнорировать его и вовсе опасно — потому как оно может здорово покарать того, кто его игнорирует. Но с ними, Геральт… С ними все было не так. Не было никакой кары. Некому и не за что было их карать. Это было их Предназначением — идти с тобой до конца. И погибнуть. Именно так, и не иначе. Кому суждено сгореть, тот, знаешь ли, не утонет.

Лютик умолк, машинально потирая голову в месте, где располагался едва видный рубец от приснопамятной стрелы, коснувшейся его когда-то давно…очень давно — словно миллион лет назад. Какое-то время оба молчали, глядя на лошадей, давно уже напившихся и теперь небрежно играющих друг с другом. Плотва игриво тянулась мордой к жеребцу Лютика, тот, встряхивая гривой, фыркал, разбрасывая брызги с мокрых губ.

— И что дальше? Если память не захочет вернуться полностью? Они так и останутся для меня призраками в тумане…

— Вернется твоя память. Мы найдем Йеннифэр. Поедем в Нильфгаард и найдем ее. Уж она-то сообразит, как разобраться с твоей амнезией. Мы ее обязательно найдем. Ты же не один. Я вот с тобой еду. Трисс тоже скоро нас догонит.

— Помнится, ты рассказывал, что остался тогда в Туссенте. Под самый конец наших совместных поисков. Ты ведь можешь и сейчас остаться. Вернуться в Верген. А оттуда поехать в Туссент. Или куда сам захочешь. Так будет спокойней. Будет лучше для тебя. Так, Лютик?

Бард хмыкнул, снова нахлобучивая шапочку на голову. Поднялся, смачно потянувшись и поморщившись от хруста в костях. Геральт с бревна смотрел на него снизу вверх.

— Знаешь что, Геральт? Хрен с ним, с Туссентом. Я поэт, у меня вся жизнь — сплошные странствия. Захотел — остался. А теперь захотел — и поехал с тобой. И хватит об этом. Дерьмово у тебя получается на лирическую наживку меня ловить. Не умеешь. Это я в таких делах мастер. Причем признанный, хоть ты над этим вечно подтруниваешь. Поехали, инвалид с амнезией. Солнце вниз пошло, а мы еще и полпути не сделали. Всего только пять-шесть стае проехали. Ну куда это годится?

Ведьмак улыбнулся, глядя на барда. Как-то уж очень тепло, хорошо так улыбнулся. Встал с бревна, отряхнул брюки от налипшей на них паутины, невесомыми лоскутами парящей вокруг. И шагнул к лошадям:

— Ну, значит, поехали. Раз уж родить — то нельзя годить.

Лютик ухмыльнулся, приподняв брови:

— В самую точку.