Блоги

в какой чат я попала

Безнадежные попытки понимания, Квадратические матрицы сознания сожжены, развеяны как прах. Чистокровная походка осени, злые взгляды, словно кости брошены на затянутых беспечностью столах. Талый снег по сторонам все косится на следы, что хаотично носятся, слякоть без обиды проглотив. Силуэты на дома нанизаны, словно души умершие вызваны, путешествие свое не завершив. Головы не ищут, а скрываются, из-под шапок дико озираются, меряя приличия на глаз. Дождь потеком туши лижет бережно окна. В них — вчера еще заснеженных — отражается конфорки газ.

Ты уехал... А я осталась, и моя любовь вместе со мной. Эта история повторяется не одну тысячу лет: кто то встает со стула, кто то перекидывает сумку через плечо, кто то говорит прощальные слова и уходит в ночь, в бурю, в новую жизнь... А другой — тот, кто остается, — смотрит ему вслед и делает вид, что не больно, делает вид, что жизнь продолжается, хотя какая тут жизнь, если ты навсегда один?     Но я не одна...У меня есть моя любовь. Пусть неказистая, ненужная и кривая, но все таки живая и настоящая...Разве этого мало?

Ты сидишь напротив меня, улыбаешься, нежно целуешь мою руку… А я смотрю в твои глаза и уже не вижу в них той искренности. Мне жутко холодно, вроде бы ты рядом, говоришь тёплые слова, но мне от них становится ещё холоднее.. Зачем, если не любишь, зачем ты мучаешь меня? Зачем сейчас сидишь со мною рядом? Зачем клянешься в вечной любви? Зачем весь этот спектакль? Ты заботливый, боишься сделать больно… Нет, ты просто трус. Ты боишься принять мужское решение… Боишься увидеть разочарование в моих глазах. Боишься моих слёз, истерик… Но нет, этого не будет, я же сильная, хоть и люблю тебя всем сердцем. Придётся закрыть его самостоятельно на замок и постараться ни о чём не жалеть… А ты дорогой, даже не смей жалеть меня. Ведь жалость, это самое мерзкое чувство которое можно испытывать к любящему человеку. Прохладный вечер, парк, ты и я. Мы сейчас одни в этом парке. Мы    сейчас одни на всей Земле. Ты что-то хочешь сказать, но никак не можешь и предпочитаешь молчать… Ты вообще очень красноречивый парень, но сегодня решил отмолчаться… А зачем? Я уже давно всё поняла. Что нет уже никаких чувств. А что это? Да просто наигранная сцена из фильма ,,Влюблённая дура и    заботливый эгоист,, Твои небесно голубые глаза…Ах как они прекрасны на первый взгляд… Но если заглянуть в них, можно сразу же разочароваться… Сколько в них лжи… Боже, как всё же обидно… За что? Почему ты послал мне именно его? Того, кто причиняет мне столько боли? Зачем Боже? Я старалась делать всё, чтоб быть счастливой… Но вот опять любовь, и в очередной раз неудачная…

стою одна, возле меня мелькают в танце улыбчивые пары. Им так хорошо вместе. А я стою совсем одна. И больше нет на этой вечеринки таких одиноких как я . И таких грустных. И стою и наблюдаю, как им весело. Как они счастливы. Вот бы мне так. И вдруг, мои мысли прервались когда подошёл ты. Парень моей мечты. Принц. Таких, я ещё никогда не видела. Красивый и в то же время скромный до кончиков пальцев.     Ты неуверенно подошёл. И что-то шепнул на ушко. Я не расслышала, но поняла, что это было что-то приятное.     Ты пригласил меня на танец и я незадумываясь согласилась.    Мы танцевали в начале нерешительно. Скованно. Потом ты обнял меня крепче. И я почувствовала, что дрожишь. Ты обнял меня настолько крепко, что мы еле передвигались, словно просто обнявшись топтались на месте. Я положила голову тебе на плёчо и несколько слезинок совершенно неожиданно скатилось по моим щекам.    Боже, я ждала тебя всю жизнь. И вот, ты обнимаешь меня. Так нежно, так робко. Так приятно.     Я счастлива. Так счастлива я ещё никогда не была. Тогда возникает вопрос, что же мне делать, когда кончиться этот великолепный сон?     Когда я открою глаза, и пойму что Ты сейчас с другой.     Что ты даже не думаешь со мной потанцевать…. Не буду пока думать о столь печальном, а буду просто наслаждаться запахом твоих духов,     Нежностью твоих руг, голубизной твоих глаз. А всё остальное неважно. Пока ты рядом, я могу расправить свои радужные крылышки и взлететь в твоих объятиях до седьмого неба. Не боясь, что кто-то может обломать их. Ведь ты со мной, а значит бояться нечего. Только прошу не делай мне больно, и не пачкай крылышки. Они мне так дороги.

Ты сидишь напротив меня, улыбаешься, нежно целуешь мою руку… А я смотрю в твои глаза и уже не вижу в них той искренности. Мне жутко холодно, вроде бы ты рядом, говоришь тёплые слова, но мне от них становится ещё холоднее.. Зачем, если не любишь, зачем ты мучаешь меня? Зачем сейчас сидишь со мною рядом? Зачем клянешься в вечной любви? Зачем весь этот спектакль? Ты заботливый, боишься сделать больно… Нет, ты просто трус. Ты боишься принять мужское решение… Боишься увидеть разочарование в моих глазах. Боишься моих слёз, истерик… Но нет, этого не будет, я же сильная, хоть и люблю тебя всем сердцем. Придётся закрыть его самостоятельно на замок и постараться ни о чём не жалеть… А ты дорогой, даже не смей жалеть меня. Ведь жалость, это самое мерзкое чувство которое можно испытывать к любящему человеку. Прохладный вечер, парк, ты и я. Мы сейчас одни в этом парке. Мы    сейчас одни на всей Земле. Ты что-то хочешь сказать, но никак не можешь и предпочитаешь молчать… Ты вообще очень красноречивый парень, но сегодня решил отмолчаться… А зачем? Я уже давно всё поняла. Что нет уже никаких чувств. А что это? Да просто наигранная сцена из фильма ,,Влюблённая дура и    заботливый эгоист,, Твои небесно голубые глаза…Ах как они прекрасны на первый взгляд… Но если заглянуть в них, можно сразу же разочароваться… Сколько в них лжи… Боже, как всё же обидно… За что? Почему ты послал мне именно его? Того, кто причиняет мне столько боли? Зачем Боже? Я старалась делать всё, чтоб быть счастливой… Но вот опять любовь, и в очередной раз неудачная…

Он опять мне снился. Он был со мною рядом, целовал меня, говорил милые глупости. И я была счастлива, по-настоящему счастлива. Но он не мой. Я знала, что когда проснусь, то не найду его рядом. Не найду его глаз, его улыбки, его рук, его любви.…Когда я проснусь, то буду знать только одно — он ее. Я не хочу просыпаться.. Я с головой ушла в мечты о нем, потому что находиться в реальности совсем не так приятно. Она, какая то слишком реальная, я бы сказала до противного…. В этой реальности он полностью принадлежит ей. Уж лучше мечты — там у меня куда больше шансов.     Что он в ней нашел такого, чего нет во мне? Почему выбрал именно ее? Я не могу с собой ни чего поделать, как только подумаю о том, что они вместе, я готова кричать от злости и ревности. Я еще не знаю, как должна поступить. Мстить за свою иллюзию, за свою мечту? За то, что все рухнуло? За то, что ничего не было, нет, и не будет? Что делать? Жить, не чувствуя цвета, вкуса и запаха? Зачем? Для Чего? Ненавижу? Презираю? Или все еще ……люблю….?

Пускай немного поиграют В скандал В жестокую игрушку... Руками пусть помашут смело Глаза выкалывают со злости, царапают лица… немного крови для спектакля ещё немного… стоп. ...тихо, сзади подхожу я и всех убиваю. Полные спокойствия глаза… рука, крепко сжавшая ПМ, и пять выстрелов. По трещинам улиц пробегается эхо... теперь тихо… ветер гладит кожу и легко пробегается по трупам, словно проверяя пульс. Пусть остынут…

Дверь открывается. Дверь открывается. Вы идёте прямо. Петроградка. Один из самых дорогих районов Петербурга, один из его самых криминальных районов. Вы подымаетесь — шесть ступенек. Слева и справа обшарпанные стены, наверху — потолок — он очень высок и штукатурка с него давно осыпалась. Квартплата здесь очень высока — вконец разоряться на ремонт или на консьержа никто не станет. Отражаясь от стен, заливая всё вокруг, исходит вязкий, слегка горчащий бежевый свет. Вы замечаете странную особенность — в доме два круга лестниц. Первый — парадный — здесь, вы не знаете — более просторные квартиры. Подняв голову, через широкие лестничные пролёты вы видите что-то другое. Это не тот же потолок — нет, это скорее два деревянных щита, за которыми находится, очевидно, чердак, но они давно прогнили и прогнулись вниз. С осторожностью вы поспешно отстраняетесь с площадки под ними.. Дом в семь этажей. Вам приходится согнуться чтобы пройти через проём — вы видите второй круг лестниц — пролёты у’же, чем раньше, но тут же — есть лифт. Вы притрагиваетесь к кнопке и обнаруживаете, что она вырвана и болтается на чёрном, замасленном проводе. Решётка, ограждающая шахту лифта местами порвана, да и сам лифт своими размерами больше похож на… вы отгоняете от себя мрачные мысли, но сама обстановка — её таинственность — она тянет вас. Вдруг — вы слышите голоса. Они доносятся сверху. Медленно, прижимаясь к стенам, ты идёшь выше. Любопытство манит тебя. Голоса становятся громче: -Ступай аккуратнее — соседи могут раскричаться, если увидят нас. -Ты же говорил, что часто там бываешь. -Да, всегда… когда мне одиноко. Но не всем нравится, что кто-то лазает на крышу. -Почему: -Ну, во-первых — надо пройти через чердак, там старый пол, да и вообще — ты же видишь, дом весь разваливается. Да и кто знает — кто там ходит, может там не я, а воры — Ты на этаж ниже и видите говорящих — мальчик и девочка лет 13-14. Мальчик в красной куртке и тёмных штанах, у него большие светлые глаза, красивая грустная улыбка. –А люди — продолжает мальчик,— люди не любят, взрослые очень не любят, когда их беспокоят. -Миш, так может… — Девочка — у неё светлые волосы, она едва выше своего спутника, на ней белые джинсы и белая курточка. —Так может не надо. -Да брось, ерунда. Только нужно успеть. Знаешь, порой так бывает, что одно мгновение — и ты уже опоздал. Вот сейчас, сейчас, секунду, вернуть бы только секунду — и ты успеешь! Но она уходит. И тебе так грустно. -Миш, ты о чём? -Понимаешь, эта крыша — не очень высокая, но когда солнце заходит за горизонт и только первые красные лучи озаряют всё — вокруг становится так… так необычайно — ты должна это увидеть. Видишь — посмотри в окно, солнце уже садится, пойдём скорее…. Стоя на шестом этаже, ты не знаешь, но в офисе на Большом проспекте, совсем недалеко от этого дома, мужчина в красивом чёрном в полоску костюме, при красном галстуке, заканчивает свой рабочий день: -Павел Семёнович, я сегодня домой. -Но Митя! -Нет, правда, мне сегодня … мне сегодня уже нельзя. Мы уже почти пол года сдаём этот проект, каждый день до ночи.. сегодня мне уже нельзя. -Ну… хорошо — тогда ещё десять минут. Ведь ничего? Сдай все отчёты за сегодня Светочке и беги. Хорошо. -М.. ладно, хорошо, хорошо, хорошо — бормотал Дима, пятясь, выходя за дверь. Через пятнадцать минут он, разделавшись с делами, садился в свою машину. Красное пламя заката уже освещало улицу, отражаясь от витрин магазинов, когда он, превышая ограничения по скорости, мчался по знакомому маршруту. Ему вспоминался вчерашний разговор. Вслух он говорил сам с собой: «Он накричал на меня? И что, я должен ему такое позволять?! Нет, я всё сделал правильно! Но разве он был не прав? Разве…» — Мысль его оборвалась, c визгом тормозов он остановился около дома. Достал ключ, открыл дверь. А в это время, ты всё ещё слушаешь их разговор: -Саш, пошли скорее, мы опоздаем. -Миш, тут страшно и почти ничего не видно. -Пойми, это… это как будто ангел, чистый ангел спускается на землю на один только миг, на один, один единственный миг — чтобы показать, показать то, что не всякий может увидеть, я так хочу… я так хочу, чтобы ты тоже это увидела, но нам… нам нужно торопиться! -Мне страшно. -Саш, не бойся, я же с тобой. -Миш, Миш… — голос девочки дрожал, — ты самый лучший. Миша обнял девочку. — А теперь, пошли! Шесть ступенек. Дима поднимается. «Я брошу всё, всё, всё! Всё ради него. Я забыл, забыл… Но я начну всё с начала. Ведь я ещё не опоздал, ведь он сам сказал, что ещё есть время.»-Вдруг он услышал треск. Саша громко вскрикнула, Миша едва успел отпустить её руку, она видела, видела, видела как расширились от ужаса его глаза, как он успел улыбнуться ей, и как он скрылся из виду. Саша отпрыгнула от этого места. Она слышала его крик, девочка слышала, слышала, слышала. Сидя в углу, сжимаясь в комок, едва в сознании, она видела его улыбку, слышала его крик. Пролёт. Пролёт. «Ты». Пролёт. «Правда». Пролёт. «Ангел». Пролёт. Пролёт. «Пааапа!». Пролёт. Пол. Истошный крик, напомнивший ему голос сына, заставил его в один миг оказаться рядом с упавшим. Это. Был. Миша. Он упал на колени, отец, опоздавший на миг. Обняв обмякшее, изуродованное тело сына, он плакал. Кричал. Вспоминал. Вспоминал и укорял себя: -Пап, я люблю тебя. -Миша, я очень устал, мне правда очень хочется спать. — ТЫ всегда занят, ты всегда на работе! Я хочу просто быть с тобой!!— Миша кричал, Миша задыхался. — Ты ни о ком не думаешь — ты весь в работе. Ты… ты.. Внутри у Димы что-то взорвалось. Он кричал на сына, он упрекал его в этих обвинениях, ведь его работа это деньги, на которые они живут. Дима отправил сына в комнату. А утром, когда он уходил из дома, он увидел Мишу, тот стоял в дверном проёме -Папа, у нас ещё есть время. Дима ушёл. Весь день он думал, что скажет, что сделает, придя домой. Ты перегибаешься через поручень. Внизу ты видишь мужчину, склонившегося над телом упавшего мальчика. Глухие, неясные звуки, похожие на крик, на рёв, на дикие стоны, доносятся снизу. Вдруг, ты бросаешься наверх, преодолев пролёт, ты хватаешь её за плечи: -Милая, милая, всё будет в порядке, слышишь?! Обхватив коленки, девочка бормочет: «Вот сейчас, сейчас, секунду, вернуть бы только секунду! Мгновение, ведь ангел, он показывает только… только секунду, сейчас, секунду, вернуть бы только секунду. Верните, верните мне его, верните».

Дверь открывается. Дверь открывается. Вы идёте прямо. Петроградка. Один из самых дорогих районов Петербурга, один из его самых криминальных районов. Вы подымаетесь — шесть ступенек. Слева и справа обшарпанные стены, наверху — потолок — он очень высок и штукатурка с него давно осыпалась. Квартплата здесь очень высока — вконец разоряться на ремонт или на консьержа никто не станет. Отражаясь от стен, заливая всё вокруг, исходит вязкий, слегка горчащий бежевый свет. Вы замечаете странную особенность — в доме два круга лестниц. Первый — парадный — здесь, вы не знаете — более просторные квартиры. Подняв голову, через широкие лестничные пролёты вы видите что-то другое. Это не тот же потолок — нет, это скорее два деревянных щита, за которыми находится, очевидно, чердак, но они давно прогнили и прогнулись вниз. С осторожностью вы поспешно отстраняетесь с площадки под ними.. Дом в семь этажей. Вам приходится согнуться чтобы пройти через проём — вы видите второй круг лестниц — пролёты у’же, чем раньше, но тут же — есть лифт. Вы притрагиваетесь к кнопке и обнаруживаете, что она вырвана и болтается на чёрном, замасленном проводе. Решётка, ограждающая шахту лифта местами порвана, да и сам лифт своими размерами больше похож на… вы отгоняете от себя мрачные мысли, но сама обстановка — её таинственность — она тянет вас. Вдруг — вы слышите голоса. Они доносятся сверху. Медленно, прижимаясь к стенам, ты идёшь выше. Любопытство манит тебя. Голоса становятся громче: -Ступай аккуратнее — соседи могут раскричаться, если увидят нас. -Ты же говорил, что часто там бываешь. -Да, всегда… когда мне одиноко. Но не всем нравится, что кто-то лазает на крышу. -Почему: -Ну, во-первых — надо пройти через чердак, там старый пол, да и вообще — ты же видишь, дом весь разваливается. Да и кто знает — кто там ходит, может там не я, а воры — Ты на этаж ниже и видите говорящих — мальчик и девочка лет 13-14. Мальчик в красной куртке и тёмных штанах, у него большие светлые глаза, красивая грустная улыбка. –А люди — продолжает мальчик,— люди не любят, взрослые очень не любят, когда их беспокоят. -Миш, так может… — Девочка — у неё светлые волосы, она едва выше своего спутника, на ней белые джинсы и белая курточка. —Так может не надо. -Да брось, ерунда. Только нужно успеть. Знаешь, порой так бывает, что одно мгновение — и ты уже опоздал. Вот сейчас, сейчас, секунду, вернуть бы только секунду — и ты успеешь! Но она уходит. И тебе так грустно. -Миш, ты о чём? -Понимаешь, эта крыша — не очень высокая, но когда солнце заходит за горизонт и только первые красные лучи озаряют всё — вокруг становится так… так необычайно — ты должна это увидеть. Видишь — посмотри в окно, солнце уже садится, пойдём скорее…. Стоя на шестом этаже, ты не знаешь, но в офисе на Большом проспекте, совсем недалеко от этого дома, мужчина в красивом чёрном в полоску костюме, при красном галстуке, заканчивает свой рабочий день: -Павел Семёнович, я сегодня домой. -Но Митя! -Нет, правда, мне сегодня … мне сегодня уже нельзя. Мы уже почти пол года сдаём этот проект, каждый день до ночи.. сегодня мне уже нельзя. -Ну… хорошо — тогда ещё десять минут. Ведь ничего? Сдай все отчёты за сегодня Светочке и беги. Хорошо. -М.. ладно, хорошо, хорошо, хорошо — бормотал Дима, пятясь, выходя за дверь. Через пятнадцать минут он, разделавшись с делами, садился в свою машину. Красное пламя заката уже освещало улицу, отражаясь от витрин магазинов, когда он, превышая ограничения по скорости, мчался по знакомому маршруту. Ему вспоминался вчерашний разговор. Вслух он говорил сам с собой: «Он накричал на меня? И что, я должен ему такое позволять?! Нет, я всё сделал правильно! Но разве он был не прав? Разве…» — Мысль его оборвалась, c визгом тормозов он остановился около дома. Достал ключ, открыл дверь. А в это время, ты всё ещё слушаешь их разговор: -Саш, пошли скорее, мы опоздаем. -Миш, тут страшно и почти ничего не видно. -Пойми, это… это как будто ангел, чистый ангел спускается на землю на один только миг, на один, один единственный миг — чтобы показать, показать то, что не всякий может увидеть, я так хочу… я так хочу, чтобы ты тоже это увидела, но нам… нам нужно торопиться! -Мне страшно. -Саш, не бойся, я же с тобой. -Миш, Миш… — голос девочки дрожал, — ты самый лучший. Миша обнял девочку. — А теперь, пошли! Шесть ступенек. Дима поднимается. «Я брошу всё, всё, всё! Всё ради него. Я забыл, забыл… Но я начну всё с начала. Ведь я ещё не опоздал, ведь он сам сказал, что ещё есть время.»-Вдруг он услышал треск. Саша громко вскрикнула, Миша едва успел отпустить её руку, она видела, видела, видела как расширились от ужаса его глаза, как он успел улыбнуться ей, и как он скрылся из виду. Саша отпрыгнула от этого места. Она слышала его крик, девочка слышала, слышала, слышала. Сидя в углу, сжимаясь в комок, едва в сознании, она видела его улыбку, слышала его крик. Пролёт. Пролёт. «Ты». Пролёт. «Правда». Пролёт. «Ангел». Пролёт. Пролёт. «Пааапа!». Пролёт. Пол. Истошный крик, напомнивший ему голос сына, заставил его в один миг оказаться рядом с упавшим. Это. Был. Миша. Он упал на колени, отец, опоздавший на миг. Обняв обмякшее, изуродованное тело сына, он плакал. Кричал. Вспоминал. Вспоминал и укорял себя: -Пап, я люблю тебя. -Миша, я очень устал, мне правда очень хочется спать. — ТЫ всегда занят, ты всегда на работе! Я хочу просто быть с тобой!!— Миша кричал, Миша задыхался. — Ты ни о ком не думаешь — ты весь в работе. Ты… ты.. Внутри у Димы что-то взорвалось. Он кричал на сына, он упрекал его в этих обвинениях, ведь его работа это деньги, на которые они живут. Дима отправил сына в комнату. А утром, когда он уходил из дома, он увидел Мишу, тот стоял в дверном проёме -Папа, у нас ещё есть время. Дима ушёл. Весь день он думал, что скажет, что сделает, придя домой. Ты перегибаешься через поручень. Внизу ты видишь мужчину, склонившегося над телом упавшего мальчика. Глухие, неясные звуки, похожие на крик, на рёв, на дикие стоны, доносятся снизу. Вдруг, ты бросаешься наверх, преодолев пролёт, ты хватаешь её за плечи: -Милая, милая, всё будет в порядке, слышишь?! Обхватив коленки, девочка бормочет: «Вот сейчас, сейчас, секунду, вернуть бы только секунду! Мгновение, ведь ангел, он показывает только… только секунду, сейчас, секунду, вернуть бы только секунду. Верните, верните мне его, верните».

Завтра. Будет. Лучше. Тусклый свет от монитора падал на стол. Клавиаутру. 120 клавиш. Пальцы быстро стучат по ним. Когда-то, я помню, как бабушка упрекала меня в том, что я ночью мешаю ей спать, слишком отчётливо в ночной тишине раздавались сухие щелчки клавиш. Двадцать два сорок один. Время раннее. Много воспоминаний и мыслей приходит, стоит только сесть и отвлечься. Отвлечься от всего вокруг. От тенденции. Я помню, как это начиналось. И вижу, во что это вырастает, быть может — оттого, что я был у истоков и успел утомиться этим, быть может, потому, мне проще бросить. Сайты, программы удалённого общения, форумы, чаты, он лайн игры. В какой-то момент человек начинает радоваться новой возможности пообщаться с миром. Например, теперь можно болтать не просто в чатах, а в видеочатах. Во всех этих хитросплетениях радостей есть одно небольшое но. Общаться с миром можно выйдя… нет, не в Интернет, на улицу. Клавиатура. Тень от моих пальце падает на два нижних ряда клавиш. QWERTY и ЙЦУКЕН — это первые шесть букв верхнего ряда раскладки двух алфавитов. Комбинация клавиш не случайна — вся раскладка тщательно продумана, наиболее часто используемые буквы поставлены в центр под указательные пальцы, если вы станете печатать «вслепую» десятью пальцами — вы скоро это заметите. Между прочим, многие дизайнеры до сих пор оспаривают удобство ныне принятой раскладки и предлагают свои. Знакомство на сайтах знакомств, виртуальные браки, виртуальный секс. Сеть. Место, где можно выдать себя за кого-то другого. Место, где можно прожечь свою жизнь, место, где можно забыть о мире вокруг. Сеть. World Wide Web. Это культура, это жизнь, это УДЕЛ миллионов. Как только я хочу что-то выяснить — я обращаюсь к Яндексу. Я веду девушку на крышу — я хочу показать ей всю чарующую красоту заката — я обращаюсь к Яндексу, я узнаю время, когда огненный диск опускается за горизонт. Я в сети. Семь часов вечера. Электричка. Жёлтый свет. Напротив вас сидит девушка. На вид ей 20-25. Чёрные, густые волосы спускаются на её изящные плечи. Коричневая приталенная куртка, синие джинсы, тёмно-коричневые туфли. На плече красавицы бежевая сумка. В руках она держит мобильник. Вам становится любопытно, а до вашей станции ещё далеко. Вагон почти пустой и вы, аккуратно, стараясь не привлечь её внимания, пересаживаетесь напротив примерно в полуметре от неё. Медленно, посмеиваясь над собственными действиями, вы «подползаете» к ней. Проходит около семи минут и вот — вы уже можете заглянуть в экран её телефона. -Привет, познакомимся? -Давай. Я сейчас еду в электричке. Мне скучно. Где ты сейчас? -Я дома. Как тебя зовут Вы вытаскиваете блокнот и ручку из внутреннего кармана, вырываете листок. Вы вырываете его резко. Звук теряется в стуке колёс, девушка не обращает на вас внимания. Вы рисуете на листке цветок. Ромашку. «Это тебе. Улыбнись.» — Пишете вы на листке, и передаёте ей. Вы ждёте, что она отвлечётся от мобильника и увас завяжется разговор. Она берёт листок, поднимает чарующие зелёные глаза, улыбается. Вы улыбаетесь в ответ. Девушка осторожно берёт вашу авторучку и рисуете на листке знак: « ». Её остановка. Вы остаётесь наедине со своими мыслями. Знаменитый метод Бена Франклина. Выделить свои добродетели и, каждую неделю работать над одной из них. У Бенджамина их было тринадцать. Как обозначить ту добродетель, что влечёт людей в сеть. Если сеть несёт им счастье, то что лежит в основе? Вы входите в просторный большой магазин. Супермаркет — тенденция капитализма. Вокруг разливается яркий бодрящий цвет — его частота, подобранная специалистами, погружает вас в транс. Между молочным и хлебным отделом — весь магазин. Вы успеете купить миллион вещей, пока найдёте хлеб, булку и молоко для дома. Через вентиляцию в помещении магазина распространяется сладкий аромат пиши, в зависимости от отдела — в состоянии лёгкого голода вы купите до 50 процентов больше продуктов. Яркие красные, салатовые, оранжевые вывески манят вас. Вы знаете, что всё это манипуляции, но вы сознательно согласны на них. Я помню, что когда был маленький, мы всей семьёй вместе ужинали, а по выходным и обедали. Теперь же — всё реже. Традиции теряются. Теряется уважение к мудрости лет, теряются семейные ценности, рушатся родственные узы, а потом — проснувшись ото сна — кто-то пытается обвинить иммигрантов в том, что они держатся вместе. Я выхожу на улицу. Симпатичная девушка моих лет идёт мне навстречу. Я не смотрю на неё. Когда мы приближаемся на расстояние пяти шагов, я перевожу взгляд на неё. Контакт глаз, я улыбаюсь, мягко. Движением руки показываю, что хочу, чтобы она вынула наушник. -Привет. Ты классно выглядишь — улыбаясь, я наклоняюсь к ней. -Привет, спасибо. — она удивлена, но улыбается. -Сегодня чудесный вечер и я бы хотел провести его с тобой…. Завтра. Будет. Лучше. Ночь длинна и она еще не кончилась. Хаджи Рахим

Закрой свои глаза. Я вышел из торгового центра на площадь и направился к пешеходному переходу. Солнечный свет бил по глазам. Вдобавок, на мне была чёрная куртка и чёрные джинсы — было весьма жарко. Зазвонил телефон -Алло. — её голос едва заметно дрожал. -Алло. — я отвечал ледяным голосом, мне совсем не хотелось, чтобы она думал, что этот звонок хоть сколько волнует меня. -Саша сказал, ты защитил диплом. Никит, я так за тебя рада — где-то далеко, на том конце радиоволны она, казалось, сейчас заплачет. -Чего ты хочешь? -Я… я хочу быть. Хочу быть с тобой. -Мы уже всё решили. Твои подруги важнее, у тебя совсем нет для меня времени. -Постой! — её голос срывался на крик –да, я знаю, что обещала, знаю, что ты купил, знаю, что это уже третий раз, но я… я правда не смогла, поверь мне. -Я устал тебе верить — пока. Не звони мне больше. –Я сжал зубы до боли, гнев, отчаянный и неудержимый зрел где-то внутри меня. Быстрыми шагами я направился к переходу, до него было метров сто, как вдруг, кто-то взял меня под руку. Я удивлённо обернулся — мужчина, лет сорока, в клетчатом пиджаке и светлых брюках, он был на пол головы выше меня. Крепкая мужская рука сжимала мою руку чуть ниже плеча, на его безымянном пальце был большой, красивый и, вероятно, очень дорогой перстень — голова льва, горельефно выступающая с прямоугольной основы. Переведя взгляд на его лицо я почему-то сразу смягчился. На нём были модные солнцезащитные очки, он смотрел в сторону пешеходного перехода, а на его губах был очень искренняя, располагающая улыбка. Не знаю почему, но я тут же забыл про звонок Сони, про свой гнев, меня очень заинтересовал этот человек. -Молодой человек, — произнёс он. — Я невольно подслушал ваш разговор, разрешите мне, старику, рассказать вам свою историю. Я так опешил, что не мог ничего сказать, а только поддакнул. Мужчина, выглядевший не больше чем на сорок пять, назвавший себя стариком, мягко подтолкнул меня под руку и, смотря вперёд, продолжил: -Право, это чудо. Весна. Время года когда всё оживает, когда всё живое, перезимовав, вновь выходит из своих убежищ, чтобы радоваться солнцу, радоваться жизни, чтобы дарить свою радость другим. Ах, Петербруг. Каждую весну можно наблюдать как прекрасной город наполняется солнечным цветом, каждую весну улыбки прекрасных девушек становятся ещё ярче, а их обворожительность дурманит сердца пылких юношей. Жизнь, казалось сама жизнь, наполняет красками всё вокруг, происходящее действие пленяет. Можно просто выйти на улицу, поднять глаза к небу и улыбнуться. Можно плакать, плакать от счастья, ведь как прекрасна эта жизнь, молодой человек, как прекрасно всё, что мы видим вокруг, — Я лишь смотрел на него и слегка кивал, пока мы шли вперёд, а он — всё больше вдохновляясь уже почти выкрикивал свои декламации жизнелюбия. Люди, проходящие мимо, оборачивались и улыбались — он, казалось, обладал какой-то магической силой обаяния, он говорил все это так искренне, что едва ли можно было усомниться, в том, что именно свои размышления он радостно выкрикивает сейчас. -Ценить мгновение — продолжал он, — ценить мгновение — вот величайший дар. Оглянуться, осмотреть всё вокруг, понять, как много мы теряем, смотря лишь себе под ноги — вот, что такое счастье. Улыбаться лишь потому, что начался новый день и солнце, само солнце вновь освещает твой путь. Любить, любить так, как не сможет никто другой, ведь нет никого, кто был бы таким, как ты, такой как она. Наслаждаться всем обликом любимого человека, радоваться каждой минуте, проведённой с ним и быть жадным, жадным, а не скупым, какими сейчас бывают многие до счастья… — С этими словами он, как –будто ощупывая мою руку, спустил свою ладонь в мою : -Позвони её, позвони и прости всё. Я тоже не видел это весны, этой чудной весны. Теперь, и только теперь я понимаю это солнце, я понимаю эту радость, но что мне теперь, когда я ОСЛЕП? Лишь только сейчас, наклонившись, я увидел элегантную белую трость, которую он, казалось скрывал от меня, держа её чуть позади. Всё ещё крепко сжимаю мою ладонь, он сказал — я прошу, если вам не сложно, молодой человек, помогите мне перейти дорогу, а потом — потом позвоните, обязательно позвоните ей. Я перевёл его, мы попрощались и я, склонившись над телефоном, набирал знакомый номер. В моей голове вертелись разные мысли, вдруг, я услышал гудок, щелчок: -Алло — сказал я, теперь нетвёрдым звучал мой голос. На том конце я услышал всхлипывание. -Никита?! –её голос был измучен слезами. -Не плачь, родная, я сейчас приеду. Не плачь, посмотри, посмотри, как ярко светит солнце, выгляни на улице — весна!

— Придурки! Мой парень побьёт вас. Ну, чего встали-то?, — Кричит девушка. На ней чёрное открытое платье, на ногах изящные чёрные туфли на каблуках. Её причёска, ещё недавно бывшая столь элегантной, теперь дерзко растрёпана. , —Эй, ну чего же вы? Молодые люди, всё это время старавшиеся не обращать на, очевидно, подвыпившую особу внимания, развернулись и, уверенными шагами направились в сторону скамейки, на которой сидели юноша и уже знакомая нам девушка. Её зовут Олеся. При виде развернувшихся в их сторону парней, по её лицу пробежала гримаса испуга, но тут же, словно, опомнившись, уступила место прежней распущенности — ну же! Что же, идите, идите, сейчас получите!, — девушка развязно махает руками, её голос дрожит. Рядом с ней сидит молодой человек. Он не её парень, но он с ней. Его зовут Максим. Он сидит, развалившись на скамейке. Действие происходит вблизи станции метро, вокруг оживлённо. В ушах у Макса наушники «капельки» — оттуда весьма громко звучит музыка, очевидно, что парень едва слышит выкрики своей подруги. Его взгляд сосредоточен, шея периодически напрягается, он готовится. При виде развернувшихся парней, Макс едва улыбнулся. На нём синие джинсы, белая футболка и белые кроссовки. Заметный шрам прорезает его левую бровь, глаза прищурены, уголки губ слегка приподняты. В его руке плеер. Он щёлкает джойстиком. Музыка сменилась, теперь из наушников звучит другая композиция, гораздо быстрее и энергичнее прежней. Он быстро щёлкает джойстиком. Музыка стремительно становится тише. Парни подходят. Девушка продолжает выкрикивать. Остаётся около пяти шагов. Девушка встаёт: -О, смельчаки! Ну же, ещё несколько шагов! — её движения выдают её волнение, она не на шутку испугана. Два шага. Парни останавливаются: -Твоя. Макс вынимает наушники из ушей, его взгляд направлен прямо в глаза обратившемуся к нему молодому человеку, с едва заметной задержкой Макс мягко улыбается: -Что, просто? -Бабая твоя? Макс убирает плеер в карман. -Да. -Без обид. — На нём синие джинсы, чёрные изящные туфли. Белый свитер, поверх которого Бежевая куртка-ветровка. Макс не знает его имени. Парень хватает Макса за футболку, одним рывком ставит его на ноги и, боксёрским отточенным хуком отправляет Максима землю. После этого боец поднимает взгляд из-под бровей на стоящую в оцепенении девушку: -В следующий раз держи язык за зубами. ,— Он поворачиваются к другу,— Пошли. — Его друг одет в чёрные спортивные штаны, чёрную футболку и чёрную спортивную куртку, на его ногах кроссовки. Всё это время он без доли эмоций на лице наблюдал всё происходящее. Теперь же, смотря на то, как Макс встаёт с земли, — он небрежно бросает то ли девушке, то ли Максиму: «Из-за такой дуры…» Парни разворачиваются и уходят. -ЕЩЁ! –Громко, встав на ноги, кричит Макс. Парни вопросительно оглядываются. -ЕЩЁ! –Ещё более воинственно Макс повторяет свой выкрик. Удивлённые друзья продолжают удалиться. -Леся, ЕЩЁ! -МАКС! — почти со слезами на глазах выкрикивает она. -ДАВАЙ! ТЫ уж согласилась. Новые крики и брань летят вслед удаляющимся парням. В конце концов, они возвращаются. Второй из друзей, направляется к девушке. Макс встаёт на его пути. -НУ?! — в глазах Максима горит почти безумный огонь.— Удивлённый оппонент стоит в нерешительности. Подошедший первый обидчик Макса сходу ударяет его в живот. Согнувшись Макс хватает ртом воздух. Одной рукой он держится за живот. Второй рукой он хватается за куртку уже отвернувшегося от него парня: -Как… как зовут? –хрипит Максим. -Никита. Отвали. — Никита отталкивает Макса от себя. -Нееееет — Макс смеётся, сидя на земле. Вдруг, резко вскочив, он с ходу врезается головой прямо в грудь Никиты. Пошатнувшись, тот падает. Друг Никиты бросается на неадекватного парнишку. Удар в голову — Макса делает два шага назад. Удар в живот. Ещё. Ещё. Рывком соперник валит Максима на землю. Войдя в азарт, парень в чёрной куртке бьёт Максима ногой по рёбрам. Подскакивает Никита. Олеся начинает кричать. Она в истерике. Люди вокруг лишь удивлённо шарахаются в стороны. Вдвоём они избивают Макса. Максим, почти без дыхания, смеётся. Его лицо в крови, он, едва ловя воздух ртом выкрикивает: -А меня! А меня Максом зовут! -Псих. — злобно выкрикивает Никита, сжав зубы.,— Уходим — призывает Никита друга, замечая, реакцию окружающих. Друзья быстро уходят. Собрав последние силы, Макс делает рывок и напрыгивает сзади на друга Никиты. Сильный удар снизу в челюсть откидывает тело Максима на спину. Макс зажмуривает глаза. Друзья убегают. Плачущая Олеся подбегает к Максиму, опускается на колени и плачет. Тушь течёт по лицу. Вокруг её глаз чёрные разводы. Губы искривлены, она трясёт Макса. -Ну, чего, чего ты добился?!.. Они едут в абтобусе. Вечер. Макс достаёт сигарету. Зажав её губами, он сидит, смотря вперёд. Его взгляд сосредоточен. Его лицо изменилось. Бровь рассечена, на нижней губе запеклась кровь, переносица в крови, которую аккуратно, носовым платком, вытирает Олеся. На следующей остановке заходит парень. По атрибутике, присутствующей в элементах его одежды, можно заметить, что он футбольный фанат. На нём старые потёртые синие джинсы, серые кроссовки, синя куртка, шарф с символикой футбольного клуба. — Здорово, Макс.— Парень улыбается нагловатой хулиганской улыбкой, у него не хватает одного зуба в нижнем ряду. Его зовут Коля. -Здорово. -Выполнил? -Да. -Отстань от него, ну… ну зачем вы это делаете? — Олеся отталкивает Колю. -Чего ты её таскаешь с собой, Макс? Ты же ведь даже не спишь с ней? -Макс… Ты позволишь ему — Олеся часто дышит. Вместе с Колей они стоят напротив сидящего Максима. Макс, кажется, смотрит куда-то мимо них. Языком он отодвигает сигарету подальше от разбитого участка губы. -Колян, — Макс приподнимает брови и переводит взгляд на Колю, — за языком следи. — Олеся, сядь. Садится и Коля. Макс продолжает: -Как матч? -В Смысле? -Ну, что до драки было на футболе? -Да, мяч парни гоняли по полю. — восклицает Коля. -Ясно, — смеётся Макс. -Макс, Макс, ты.. ты… — в глазах у Олеси слёзы, её брови страдальчески изогнуты. Если что-то изменится, позвони мне. Олеся выбегает в открывшуюся дверь. -Такие бабы — зло, откинувшись на второе сидение, говорит Коля.,— То ли дело, моя. ,— он закрывает глаза, будто вспоминает что-то. Макс зажигает сигарету. Глубоко затягивается, закрыв глаза. По проходу в их сторону идёт контролёр. Средних лет мужчина, он весьма полный. На нём оранжевый жилет, чёрная сумка через плечо. Небритость. -Слышь, пацанва, — грубо обращается он к Максу, здесь не курят. Максим встаёт. Предвкушая веселье, за его спиной встаёт и Коля. Кондуктор с бесстрастным лицом выдерживает взгляд Макса, губы мужчины слегка дрожат. Макс снова глубоко затягивается, закрывает глаза, берёт сигарету в руку. Открыв глаза, он выдыхает дым вниз. Его левая рука отправляется в задний карман Джинс. Макси прищуривает глаза и задорно улыбается, прикусив губу. -Извини, дядя. Макс разворачивается, зажимает в зубах сигарету, выталкивает из автобуса улыбающегося Колю, резко вынимает руку и ударяет ладонью по стене автобуса, выходит. Мужчина облегчённо выдыхает, проводит рукой по лицу, и, подойдя ближе, читает надпись на стикере, что приклеил к стенке тот парень: «Бойцовский клуб. Своя идеология.»

Завтра. Будет. Лучше. Тусклый свет от монитора падал на стол. Клавиаутру. 120 клавиш. Пальцы быстро стучат по ним. Когда-то, я помню, как бабушка упрекала меня в том, что я ночью мешаю ей спать, слишком отчётливо в ночной тишине раздавались сухие щелчки клавиш. Двадцать два сорок один. Время раннее. Много воспоминаний и мыслей приходит, стоит только сесть и отвлечься. Отвлечься от всего вокруг. От тенденции. Я помню, как это начиналось. И вижу, во что это вырастает, быть может — оттого, что я был у истоков и успел утомиться этим, быть может, потому, мне проще бросить. Сайты, программы удалённого общения, форумы, чаты, он лайн игры. В какой-то момент человек начинает радоваться новой возможности пообщаться с миром. Например, теперь можно болтать не просто в чатах, а в видеочатах. Во всех этих хитросплетениях радостей есть одно небольшое но. Общаться с миром можно выйдя… нет, не в Интернет, на улицу. Клавиатура. Тень от моих пальце падает на два нижних ряда клавиш. QWERTY и ЙЦУКЕН — это первые шесть букв верхнего ряда раскладки двух алфавитов. Комбинация клавиш не случайна — вся раскладка тщательно продумана, наиболее часто используемые буквы поставлены в центр под указательные пальцы, если вы станете печатать «вслепую» десятью пальцами — вы скоро это заметите. Между прочим, многие дизайнеры до сих пор оспаривают удобство ныне принятой раскладки и предлагают свои. Знакомство на сайтах знакомств, виртуальные браки, виртуальный секс. Сеть. Место, где можно выдать себя за кого-то другого. Место, где можно прожечь свою жизнь, место, где можно забыть о мире вокруг. Сеть. World Wide Web. Это культура, это жизнь, это УДЕЛ миллионов. Как только я хочу что-то выяснить — я обращаюсь к Яндексу. Я веду девушку на крышу — я хочу показать ей всю чарующую красоту заката — я обращаюсь к Яндексу, я узнаю время, когда огненный диск опускается за горизонт. Я в сети. Семь часов вечера. Электричка. Жёлтый свет. Напротив вас сидит девушка. На вид ей 20-25. Чёрные, густые волосы спускаются на её изящные плечи. Коричневая приталенная куртка, синие джинсы, тёмно-коричневые туфли. На плече красавицы бежевая сумка. В руках она держит мобильник. Вам становится любопытно, а до вашей станции ещё далеко. Вагон почти пустой и вы, аккуратно, стараясь не привлечь её внимания, пересаживаетесь напротив примерно в полуметре от неё. Медленно, посмеиваясь над собственными действиями, вы «подползаете» к ней. Проходит около семи минут и вот — вы уже можете заглянуть в экран её телефона. -Привет, познакомимся? -Давай. Я сейчас еду в электричке. Мне скучно. Где ты сейчас? -Я дома. Как тебя зовут Вы вытаскиваете блокнот и ручку из внутреннего кармана, вырываете листок. Вы вырываете его резко. Звук теряется в стуке колёс, девушка не обращает на вас внимания. Вы рисуете на листке цветок. Ромашку. «Это тебе. Улыбнись.» — Пишете вы на листке, и передаёте ей. Вы ждёте, что она отвлечётся от мобильника и увас завяжется разговор. Она берёт листок, поднимает чарующие зелёные глаза, улыбается. Вы улыбаетесь в ответ. Девушка осторожно берёт вашу авторучку и рисуете на листке знак: « ». Её остановка. Вы остаётесь наедине со своими мыслями. Знаменитый метод Бена Франклина. Выделить свои добродетели и, каждую неделю работать над одной из них. У Бенджамина их было тринадцать. Как обозначить ту добродетель, что влечёт людей в сеть. Если сеть несёт им счастье, то что лежит в основе? Вы входите в просторный большой магазин. Супермаркет — тенденция капитализма. Вокруг разливается яркий бодрящий цвет — его частота, подобранная специалистами, погружает вас в транс. Между молочным и хлебным отделом — весь магазин. Вы успеете купить миллион вещей, пока найдёте хлеб, булку и молоко для дома. Через вентиляцию в помещении магазина распространяется сладкий аромат пиши, в зависимости от отдела — в состоянии лёгкого голода вы купите до 50 процентов больше продуктов. Яркие красные, салатовые, оранжевые вывески манят вас. Вы знаете, что всё это манипуляции, но вы сознательно согласны на них. Я помню, что когда был маленький, мы всей семьёй вместе ужинали, а по выходным и обедали. Теперь же — всё реже. Традиции теряются. Теряется уважение к мудрости лет, теряются семейные ценности, рушатся родственные узы, а потом — проснувшись ото сна — кто-то пытается обвинить иммигрантов в том, что они держатся вместе. Я выхожу на улицу. Симпатичная девушка моих лет идёт мне навстречу. Я не смотрю на неё. Когда мы приближаемся на расстояние пяти шагов, я перевожу взгляд на неё. Контакт глаз, я улыбаюсь, мягко. Движением руки показываю, что хочу, чтобы она вынула наушник. -Привет. Ты классно выглядишь — улыбаясь, я наклоняюсь к ней. -Привет, спасибо. — она удивлена, но улыбается. -Сегодня чудесный вечер и я бы хотел провести его с тобой…. Завтра. Будет. Лучше. Ночь длинна и она еще не кончилась. Хаджи Рахим.

Дверь открывается. Дверь открывается. Вы идёте прямо. Петроградка. Один из самых дорогих районов Петербурга, один из его самых криминальных районов. Вы подымаетесь — шесть ступенек. Слева и справа обшарпанные стены, наверху — потолок — он очень высок и штукатурка с него давно осыпалась. Квартплата здесь очень высока — вконец разоряться на ремонт или на консьержа никто не станет. Отражаясь от стен, заливая всё вокруг, исходит вязкий, слегка горчащий бежевый свет. Вы замечаете странную особенность — в доме два круга лестниц. Первый — парадный — здесь, вы не знаете — более просторные квартиры. Подняв голову, через широкие лестничные пролёты вы видите что-то другое. Это не тот же потолок — нет, это скорее два деревянных щита, за которыми находится, очевидно, чердак, но они давно прогнили и прогнулись вниз. С осторожностью вы поспешно отстраняетесь с площадки под ними.. Дом в семь этажей. Вам приходится согнуться чтобы пройти через проём — вы видите второй круг лестниц — пролёты у’же, чем раньше, но тут же — есть лифт. Вы притрагиваетесь к кнопке и обнаруживаете, что она вырвана и болтается на чёрном, замасленном проводе. Решётка, ограждающая шахту лифта местами порвана, да и сам лифт своими размерами больше похож на… вы отгоняете от себя мрачные мысли, но сама обстановка — её таинственность — она тянет вас. Вдруг — вы слышите голоса. Они доносятся сверху. Медленно, прижимаясь к стенам, ты идёшь выше. Любопытство манит тебя. Голоса становятся громче: -Ступай аккуратнее — соседи могут раскричаться, если увидят нас. -Ты же говорил, что часто там бываешь. -Да, всегда… когда мне одиноко. Но не всем нравится, что кто-то лазает на крышу. -Почему: -Ну, во-первых — надо пройти через чердак, там старый пол, да и вообще — ты же видишь, дом весь разваливается. Да и кто знает — кто там ходит, может там не я, а воры — Ты на этаж ниже и видите говорящих — мальчик и девочка лет 13-14. Мальчик в красной куртке и тёмных штанах, у него большие светлые глаза, красивая грустная улыбка. –А люди — продолжает мальчик,— люди не любят, взрослые очень не любят, когда их беспокоят. -Миш, так может… — Девочка — у неё светлые волосы, она едва выше своего спутника, на ней белые джинсы и белая курточка. —Так может не надо. -Да брось, ерунда. Только нужно успеть. Знаешь, порой так бывает, что одно мгновение — и ты уже опоздал. Вот сейчас, сейчас, секунду, вернуть бы только секунду — и ты успеешь! Но она уходит. И тебе так грустно. -Миш, ты о чём? -Понимаешь, эта крыша — не очень высокая, но когда солнце заходит за горизонт и только первые красные лучи озаряют всё — вокруг становится так… так необычайно — ты должна это увидеть. Видишь — посмотри в окно, солнце уже садится, пойдём скорее…. Стоя на шестом этаже, ты не знаешь, но в офисе на Большом проспекте, совсем недалеко от этого дома, мужчина в красивом чёрном в полоску костюме, при красном галстуке, заканчивает свой рабочий день: -Павел Семёнович, я сегодня домой. -Но Митя! -Нет, правда, мне сегодня … мне сегодня уже нельзя. Мы уже почти пол года сдаём этот проект, каждый день до ночи.. сегодня мне уже нельзя. -Ну… хорошо — тогда ещё десять минут. Ведь ничего? Сдай все отчёты за сегодня Светочке и беги. Хорошо. -М.. ладно, хорошо, хорошо, хорошо — бормотал Дима, пятясь, выходя за дверь. Через пятнадцать минут он, разделавшись с делами, садился в свою машину. Красное пламя заката уже освещало улицу, отражаясь от витрин магазинов, когда он, превышая ограничения по скорости, мчался по знакомому маршруту. Ему вспоминался вчерашний разговор. Вслух он говорил сам с собой: «Он накричал на меня? И что, я должен ему такое позволять?! Нет, я всё сделал правильно! Но разве он был не прав? Разве…» — Мысль его оборвалась, c визгом тормозов он остановился около дома. Достал ключ, открыл дверь. А в это время, ты всё ещё слушаешь их разговор: -Саш, пошли скорее, мы опоздаем. -Миш, тут страшно и почти ничего не видно. -Пойми, это… это как будто ангел, чистый ангел спускается на землю на один только миг, на один, один единственный миг — чтобы показать, показать то, что не всякий может увидеть, я так хочу… я так хочу, чтобы ты тоже это увидела, но нам… нам нужно торопиться! -Мне страшно. -Саш, не бойся, я же с тобой. -Миш, Миш… — голос девочки дрожал, — ты самый лучший. Миша обнял девочку. — А теперь, пошли! Шесть ступенек. Дима поднимается. «Я брошу всё, всё, всё! Всё ради него. Я забыл, забыл… Но я начну всё с начала. Ведь я ещё не опоздал, ведь он сам сказал, что ещё есть время.»-Вдруг он услышал треск. Саша громко вскрикнула, Миша едва успел отпустить её руку, она видела, видела, видела как расширились от ужаса его глаза, как он успел улыбнуться ей, и как он скрылся из виду. Саша отпрыгнула от этого места. Она слышала его крик, девочка слышала, слышала, слышала. Сидя в углу, сжимаясь в комок, едва в сознании, она видела его улыбку, слышала его крик. Пролёт. Пролёт. «Ты». Пролёт. «Правда». Пролёт. «Ангел». Пролёт. Пролёт. «Пааапа!». Пролёт. Пол. Истошный крик, напомнивший ему голос сына, заставил его в один миг оказаться рядом с упавшим. Это. Был. Миша. Он упал на колени, отец, опоздавший на миг. Обняв обмякшее, изуродованное тело сына, он плакал. Кричал. Вспоминал. Вспоминал и укорял себя: -Пап, я люблю тебя. -Миша, я очень устал, мне правда очень хочется спать. — ТЫ всегда занят, ты всегда на работе! Я хочу просто быть с тобой!!— Миша кричал, Миша задыхался. — Ты ни о ком не думаешь — ты весь в работе. Ты… ты.. Внутри у Димы что-то взорвалось. Он кричал на сына, он упрекал его в этих обвинениях, ведь его работа это деньги, на которые они живут. Дима отправил сына в комнату. А утром, когда он уходил из дома, он увидел Мишу, тот стоял в дверном проёме -Папа, у нас ещё есть время. Дима ушёл. Весь день он думал, что скажет, что сделает, придя домой. Ты перегибаешься через поручень. Внизу ты видишь мужчину, склонившегося над телом упавшего мальчика. Глухие, неясные звуки, похожие на крик, на рёв, на дикие стоны, доносятся снизу. Вдруг, ты бросаешься наверх, преодолев пролёт, ты хватаешь её за плечи: -Милая, милая, всё будет в порядке, слышишь?! Обхватив коленки, девочка бормочет: «Вот сейчас, сейчас, секунду, вернуть бы только секунду! Мгновение, ведь ангел, он показывает только… только секунду, сейчас, секунду, вернуть бы только секунду. Верните, верните мне его, верните».

В сковороде шипела яичница. Это моя первая удачная глазунья. Обычно, чтобы не образовалось подгорелой корочки, я начинаю поддевать низ — структура портится, желток разливается по всей поверхность. Мои нервы не выдерживают этого, и я перемешиваю убогое блюдо, предпочитая локальному уродству полную деформацию. Но сегодня у меня получилась первая яичница, которую можно назвать идеальной. В этой умирающей стране остались только предметы. Жизнь на холсте, на которую мы обречены, очень плоская. А существуют другие возможности? Существуют. Что скрывать, нам завоевали перспективы, дали нам шанс найти свою объемность, но мы этим не воспользовались, потому что мы — предметы. Я не помню, когда последний раз видел звезды, эти далекие светила; может быть, я больше никогда их не увижу. Жаль, если так; уж очень хочется попрощаться с ними. Улетают пакеты, уходят туфли и звезды пропали. Зато повисли плакаты в головах граждан. Гражданин — это такое существо, которое может, оставаясь всю жизнь мразью, подонком и предателем, умереть достойным человеком. Улицы заполнены этими предметными гражданами, им ничего в этой жизни не надо, кроме денег и секса. Да и мне, в принципе, тоже. Я — гражданин этой великой страны дураков. Глазунья оказалась невкусной.

Митрич изо всех сил налегал на деревянную соху, едва царапавшую несчастную, тощую землю. Иногда он оглядывался и тут же вздыхал, видя, сколь мелкой и неуклюжей выходила борозда. — Но-о! — крикнул он по привычке и тут же замолчал. Вместо лошадей в соху были впряжены его жена и семилетний сын. — Мочи нет! — охнула баба и села прямо на зеленоватое от травяных ростков поле. — Хнык! Хнык! — заревел сын. — Крепитесь! — вздохнул Митрич, — Даст Бог, выживем! Он живо представил себе будущий голодный мор, когда на обеденном столе появятся куски любимого сыном пса Бойки, и они всей семьей будут их уплетать без малейшей боли в сердце. Разве что пожалеют, что пес был таким тощим. А потом дойдет черед и до крыс, до мышей, до случайно залетевших на двор сорок и ворон… Обезумев, вчерашние друзья-соседи станут впиваться ногтями в скверное мясо, ругаться и отнимать его друг у друга. В котел пойдут и старые вожжи, и единственная пара кожаных сапог, что когда-то, еще молодым, он выиграл на ярмарке. А когда они съедят все, что можно, то на долю Митрича останется лишь тоскливое созерцание мучений жены и сына. Похоронить их он уже не сможет, не хватит силенок даже на то, чтобы просто поднять лопату и воткнуть ее в мерзлую землю… — Дарьюшка, теперь меня запрягай, сама паши, а малый пусть отдохнет! — скомандовал Митрич и почесал бороду, — Господь все видит! Небось, этот Мишка, супостат который, сейчас в самом пекле жарится, а бесы еще угольков ему подкидывают! Дарья молча кивнула головой и сбросила с груди упряжку. Тем временем на поле показалась мрачная фигура детины, который брел, похоже, сам не зная куда. Своей фигурой и огромной бородищей он вполне походил на местного мужика, но тоскливо-яростный блеск глаз сразу же выдавал, что он — не здешний. Не бывает у смиренных крестьян такого лютого взгляда. — Кто это?! — со страхом прошептала Дарья, — Никак — разбойник?! — Да нет. Палач это городской, что Мишку-конокрада вчера казнил. Только чего он тут ищет? Митрич вспомнил вчерашнюю казнь. В середину деревни, где собрались все мужики, выкатили большой пень. Потом из Афанасьевского погреба притащили Мишку Живодера, что был пойман пару дней назад за конокрадство. Городской судья прочитал короткий приговор, после чего палач схватил Мишку за шею, и сложил его голову на пень. После этого он резко выпрямился, блеснул на солнце своим топором, и голова Живодера как будто сама собой стряхнулась с его плеч. Городского судью и палача крестьяне пригласили лишь для того, чтобы придать делу вид законности. К смерти конокрада уже приговорил общинный сход, и разъяренная толпа мужиков и баб едва не привела приговор в исполнение. Расправу остановил староста Кузьмич, он же назначил охрану из двух самых умных мужиков, одним из которых был Митрич. Они стерегли его от расправы народной до прибытия расправы казенной, любящей шуршать бумагами и ставить печати. Митрич даже заметил, что у их писаря нос был измазан въевшимися и уже несмываемыми чернилами, будто он им и писал. Наказание состоялось и Мишка отбыл на суд высший, но это не вернуло народу потерянных Гнедков и Саврасок, а, значит, ничуть не изменило участь многострадальной деревни Затеровки. Деревушка эта дважды сгорала дотла, трижды тонула в вешних водах, четырежды встречала моровую язву, а теперь вот, лишилась всех лошадей прямо в самом начале пахоты. — Чего позабыл, служивый?! — крикнул Митрич, обращаясь к палачу. — Топор, — мрачно ответил он, даже не поднимая глаз. — Стало быть, топорик пропал? Тот кивнул головой в ответ. — Которым Живодера-то?! Так его, должно быть, местные ребятишки на память умыкнули. Не часто ведь в наших краях палач появляется, да еще из города! Заплечник лишь сурово промычал. — Эх, — вздохнул Митрич, впрягаясь в соху, — Сегодня вечером соберемся с мужиками на сход, решим, что с Живодеркой делать. По-моему ее спалить надо, а живодеров прогнать взашей, пусть теперь по миру мыкаются! Как они с нами, так и мы с ними! — Простили бы вы уж их, окаянных, ведь виновника уже и так порешили… — пробормотала Дарьюшка. — Много ты, баба, понимаешь! Это воровское гнездо надо дотла выжечь, чтобы и следа от него не осталось… Митрич кряхтя поволок соху. История эта началась с полгода назад. Сперва пара лошадей пропала у Семена Лукаря, когда он позабыл запереть ворота хлева. Беду свалили на забредшего из лесу голодного медведя-шатуна, да на самого ротозея Семена. Потом лошадки исчезли у многодетного Фомы Битка, и тогда уже народ забеспокоился. Многие мужики, несмотря на неожиданно холодную весну, даже ночевали в своих хлевах, лишь бы только поймать вора. Но не помогало, кони все также продолжали исчезать из деревни. Вася, Петров сын, сказывал, что за всю ночь, проведенную им в отцовском хлеву, он лишь однажды моргнул правым глазом, но этого мгновения хватило, чтобы без малейшего следа исчез мерин Лыска. Народ озлобился, и вскоре все разговоры мужиков свелись к выдумыванию жутких наказаний для неуловимого конокрада. — Я бы ему, гаду, шапку гвоздями к башке приколотил! — говорил один крестьянин другому. — А с чего ты решил, что у него есть шапка? Может, ее и нет! — Почему?! — А потому, что он, наверное, и не человек вовсе! — Кто же он тогда?.. — Волкодлак! Только он не в простого волка обращается, а в невидимого. Может, он и сейчас где-то тут бродит и нас с тобой слышит! Оба разговорщика от этой мысли разом вздрогнули и схватились за рты. — Вот так-то! Черный шар слухов про оборотня-невидимку вовсю катался по деревне, и ставни изб даже днем стали держать закрытыми. Не обращая на поросли сочной весенней травки, скотину продолжали держать в стойлах, да еще и под неусыпным караулом. Но откуда же явилась в деревне эта нечисть?! Не от общинников же! Все следы указывали на мрачную соседнюю деревушку, зовущуюся Живодеркой. И днем и ночью над той деревней стоял смрадный туман, а болото, что окружало ее с трех сторон, до самого дна пропиталось животной мертвечиной. Стоило случайному человеку хоть раз пройти через Живодерку, как вся его одежда пропитывалась мерзостным запахом, избавиться от которого можно только бросив ее в печь. Лошади и прочая домашняя скотина при виде мрачного поселения теряли крупицы своего разума, и со всех ног бросались прочь, очень расстраивая, а зачастую и калеча незадачливых ездоков и пастухов. Не зря уже давно все окрестные дороженьки шли в обход злополучной деревни.         Не было в округе места погибельнее, чем Живодерка. Но местные крестьяне все-таки терпели ее присутствие, ведь Живодерка давала им такие нужные в хозяйстве вещи, как клей, мыло, вареную кожу на ремни и сапоги, и, даже, роговые гребни. Взамен же она брала для себя лишь немного хлеба, овощей, мяса, рыбы, да дряхлых, изливших всю свою силу в мать-землю лошадей и коров. Принимали там и дохлятину, и со всей округи в несчастную деревеньку волокли склизкие, зловонные туши. Но, несмотря на всю приносимую ими пользу, людской благодарности живодеры получить не могли. В соседние деревни их не впускали, предпочитая делать все торговые дела подальше за околицей. Если же крестьянин случайно встречал живодера на дороге, то всегда старался обойти его стороной. Старики сказывали, что одно прикосновение к этому дурно пахнущему человеку может вызвать падеж скота.     Лица живодеров были землисты и морщинисты, будто пропитанные животной старостью и вредными испарениями. Разумеется, ни один местный мужик не отдал бы замуж за живодера даже самую нелюбимую дочь. Поэтому женились в Живодерке на своих, едва ли не на родных сестрах. Иногда еще забредали сюда из окрестных деревень ни кому не годные, увечные девки — кривые, хромые, горбатые. Здесь их с радостью брали в жены и порождали на белый свет таких же калечных ребятишек, большую часть которых Бог прибирал еще в ранние их годы. За что на долю жителей Живодерки выпала такая участь, не знал никто. Старики поговаривали, будто их прадеды совершили какие-то грехи, по нынешним меркам не сильно тяжкие, но в ту пору достаточные, чтобы мирским приговором заточить их и их потомков в позорное ремесло. Быть может, уже давно следовало их простить и позволить, наконец, вернуться к обычной крестьянской жизни, но где же тогда взять мастеров столь презираемого народом дела?! Да и сами живодеры, поди, давно привыкли к своей участи, на судьбу не роптали, и исправно снабжали крестьян мылом, кожей и клеем… И вот надо же было такому случиться, что в одном из хлевов разоряемой деревни был пойман живодер Мишка. Старик Степаныч, стороживший в ту ночь свой хлев, треснул конокрада по голове березовым поленом и отволок его к старосте. На допросе вор только мычал, видно сильно болела его ушибленная голова, и потому единогласно решили, что именно он и есть виновник страшной беды, постигшей Затеровку. Тут уж мужики сами догадались, что Живодер украденных коней не продавал, а волок в свою живодерню и там разделывал на шкуру и мыло. И это хороших, здоровых лошадей, которые могли вспахать еще не одну сотню верст здешней землицы! Выходит, губил животин почем зря, просто от злости, а потому не может быть такому прощения… — О-о-ой! — заорал Митрич, будто его ошпарили, и тут же сел прямо на землю, — Спину схватило! — Отдохни, водички попей, — посоветовала заботливая жена, мигом бросившая соху и неизвестно откуда принесшая крынку с водой, — Полегчает! — Знаешь, — отдышавшись, сказал Митрич, будто что-то вспомнил, — А когда я Мишку в погребе стерег, он всю ночь стонал, что, мол, не виновен. Но мы, ясно дело, ему не поверили, кто же живодеру верит?! Палач все также мрачно бродил по полю. Митрич заметил, что за ним по пятам идет мальчишка лет семи, очень похожий на заплечника. — Смотри, он, оказывается, и сына сюда притащил. Только зачем?! Потому что жена померла и ребенка в городе оставить не с кем? Или уже его ремеслу своему обучает?! Его размышления неожиданно прервал острое, как коса, конское ржание, донесшееся со стороны деревни. За ним посыпался топот сотен тяжелых копыт. — Бежим в деревню! — крикнул Митрич еще ничего не понявшим жене и сыну, и сам, позабыв про ломоту в спине, рванул в сторону дома. По глинистой улице цокали потные крестьянские лошадки. Низко склонив головы, они будто бы винились перед хозяевами в своем нечаянном грехе и просили у них прощения. У ворот избы Митрича стояли обе его кобылы — Зорюшка и Лунушка. — Слава тебе, Господи! — пропел глава семейства и размашисто перекрестился, — Внял Бог нашим молитвам, послал спасение! Он подбежал к лошадям и принялся их целовать прямо в длинные морды. Его слезы текли прямо в раскрытые лошадиные пасти и подсаливали нежную травку, которую он тут же в них совал. — Голубушки! Как хорошо с вами! — причитал он, еще раз поглаживая белую полоску на лбу Лунушки.     — А ты чего стоишь! — прикрикнул он на раскрывшую рот Дарью, — Ставь на стол брагу, ставь закуску. — Так ведь грех же, — пробормотала она, — Не праздник сегодня, не воскресенье… — Господь нам простит, он все видит, — оборвал ее Митрич, — Ведь Его промыслом мы сейчас спаслись! Вскоре стоящий на дворе стол, прежде тосковавший серятиной своих досок, украсился выпивкой и простыми деревенскими закусками. Казалось, будто он залюбовался на свою красоту, и, подобно хорошему другу, стал притягивать к себе гостей. Вскоре вся родня и соседи сгрудились возле его ароматной спины. Заструилась бражная река, тут же вспыхнувшая и обратившаяся в жар редкого крестьянского веселья. — А Мишке, выходит, зазря головушку отхватили?! — спросил у Митрича старик Степаныч. — Получается так… Да ладно, не о нем сейчас речь, главное, что живы будем! — крикнул Митрич и крепко обнял Степаныча. Сын Митрича — это я. В разгар общего веселья мне отчего-то стало скучно, и я отправился на улицу в поисках своих друзей. За поворотом кривой улочки мне попались Петька и Наташка, брат и сестра, вяло игравшие в бабки друг с другом. — Здорово, Петька и Наташка! — гаркнул я басом и поправил картуз, подражая своему отцу. — Здорово, коль не шутишь, — так же басисто приветствовал меня Петька. — Здравствуй! — тоненько пропела Наташа. — Теперь весело, даже сыграть можно! — заметил я и уже приготовился включиться в игру. Но тут перед нами появился городской мальчишка, тот самый, что бегал по полю вслед за палачом. — Привет, меня Кешей зовут, — сказал он. Мы разом замолчали и невольно попятились. Не любили в наших краях чужаков, ни малыши, ни взрослые. А тут еще чужак непростой, сын того человека, что вчера Живодера на Тот Свет отправил, и, как стало ясно, ни за что. — Ребята, мне с вами поговорить надо, — с дрожью в голосе выдавил из себя он, — На моего батю вы не сердитесь, он только с виду страшный, да и ремесло у него такое. Но на самом деле он очень добрый, меня один, без мамки растит. — А с мамкой что? — спросили мы втроем. — Померла… — выдохнул Кешка и склонил голову. — Вот, это самое… — продолжил он, — Нутро у папки слабое, если он помрет, то я круглым сиротой останусь. А он знаете как из-за своего топора сейчас горюет. Вот вы веселитесь, а он — плачет! Мы невольно захохотали, представив встретившегося в поле детину жалким, облитым слезами. — Не надо смеяться… — беззащитно прошептал Кеша, — Папа говорит, что в топоре — все его грехи упрятаны, и он их всегда отмаливает. К тому же топор у него хороший, острый, людей перед смертью даром не мучит. А то, что головы рубит, так ведь не батя и не его топор их судят! Живодера-то, поди, отцы ваши сами и судили! Мы задумались. Его слова не вошли в наше нутро, а только проскользнули по коже, но все-таки мне и ребятам отчего-то стало жаль этого мальчишку и его несчастного папашу. — Ладно, чего тебе от нас надо?! — резко спросил я. — Скажите, может, топор кто из деревенских взял, вы ведь тут всех знаете?! Тогда папа денег тому человеку даст, даже если он — мальчишка малый, или даже девчонка. И никому не скажет об этом, так что вы не бойтесь… — Мы и не боимся, — коротко отрезал я, — Но в деревне топора нет! — Может, из соседних деревень кто заходил?! — Не было у нас соседей, стыдно им было заходить, когда наши кони пропали! — ответил Петька. — Тогда кто же?! — Разве что, живодеры, — неожиданно внесла свое слово Наташка, — Ведь ихнему человеку голову срубили! — Пожалуй, она права, — задумчиво процедил Петька. — Так сводите меня к ним, к живодерам этим! — взмолился Кешка. — Ты чего?! — покрутили мы пальцами у висков, — У них же бесы повсюду летают! Живодеры в Храм Божий никогда не ходят, с нечистью дружат! В церковь живодеры действительно не ходили, но лишь потому, что прихожане их туда не пускали. Наш батюшка, отец Сергий, все время вставал на сторону несчастных удаленцев, всякий раз рассказывая про Новозаветных грешников и мытарей. Но его словам не внимали, и за версту от храма живодеров стерегли миряне, вооруженные большими дубинками. Лишь отдубасив одного — двух удаленцев, самозванные стражи вздыхали, крестились, и шли на службу. — А если еще родители узнают, так в хлеву на целый день запрут, чтоб впредь неповадно было туда идти, — вставила свое слово Наташа. — И как же они узнают? — поинтересовался Кеша последним доводом, почему-то забыв про нечисть. — Там такая вонь, что после не отмоешься, — деловито ответила Наташка. Кеша почесал затылок, а потом долго и деловито рассказывал нам, как будет хорошо, если мы все вчетвером тихонько сходим в Живодерку. Он очень быстро нащупал в наших душах нужные струны и сыграл на них такую мелодию, что уже к заходу солнца мы удивлялись, почему не были в Живодерке раньше… С первыми звездами я, Петька, Наташка и Кешка вышли за околицу и побрели в ту сторону, где за болотными кустами светились редкие огонечки запретной деревушки. Мы прошли по болотной тропинке и вскоре оказались прямо под стенами покосившейся избушки, в тоскливых, будто обиженных, оконцах которой трепетал крошечный огонек. От бревенчатой стены несло чем-то гадким, будто, впитав всю здешнюю мерзость, она из дерева обратилась в мертвое животное. Но все-таки здесь жили люди, почти такие же, как и мы, с двумя руками, ногами, и головой. Я потихоньку заглянул в окошко. За дощатым столом горницы сидело несколько мужиков и баб, в середине стоял горшок, очевидно, с киселем, гора блинов и кадушка браги. Тут тоже пили, но пили молча и мрачно, даже без отблеска красного луча веселья. — Мишку, видно, поминают, — шепнул я товарищам.             — Да, хороший был парень, работящий! И мастер хороший, кожу с туши как портянку с ноги снимал. Не повезло ему просто! — прогудело над самым моим ухом. Я повернул голову и увидел за столом плешивого, но весьма бородатого деда, которому, надо думать, и принадлежали эти слова. — Баба его сгубила! — ответил голос помоложе, — Говорили мы ему, чтоб не ходил он туда, чтоб на нашей или приблудной женился. А он все «не хочу этих кривых — косых, хочу только Аксиньку!» Вот и дохотелся! — Ну что ж, пусть земля ему будет пухом! — вздохнула какая-то баба. — Ладно, — прошептал я, — Топора здесь всяко нет. Пойдем к вон той избушке, там тоже огонек светится! По дороге мы с Петькой случайно наткнулись на ящик, битком набитый чем-то вязким, мыльным. Послюнили пальцы, попробовали… Да это же мыло! Не сговариваясь, мы набили им полные карманы штанов. Странная, незнакомая нам тишина, висела над этим селением. Не было в ней ни привычного коровьего мычания, ни свиного хрюканья и чавканья и, ни куриного кудахтанья. На месте, где у нас обычно ставят хлев, возле той избы тоже торчал какой-то покосившийся сараюшка. Я подошел к нему, но тут же отпрянул — из его ворот торчали рога и копыта дохлых коров. Неподалеку, возле домика с большой трубой, валялась груда мертвых свиней. — Похоже, там они и варят свое мыло, — сообразил я. Избушка, на которую я показал, была поставлена на высокие столбы, очень походившие на курьи ноги. Даже в темноте было заметно, что она чернее всех домиков этой несчастной деревни, и окошки у нее не в пример уже и так невозможно узких окон соседей. На наше счастье возле неказистой избы валялось несколько не расколотых дровяных колод, и мы быстро подкатили их к столбикам. Поставив колоды на попа, мы с ребятами легко дотянулись до крохотного окошка. В свете лучины возвышались две мужицкие фигуры, одна из которых ростом доходила до самого потолка, а черная борода почти касалась пола. Второй был поменьше ростом, зато гораздо шире в плечах. — Этот, с черной бородой, и есть их староста! Мне отец про него такое рассказывал! — прошептал я, захлебываясь своими словами. — Нельзя так было, Лукьяныч, теперь, выходит, ты грех совершил! Ведь Мишаню за конокрадство казнили, а коней крал ты. Сам желал, чтоб его невинную головушку отсекли, кровь пролили! — Отмолится, отмолится мой грех, — пробормотал староста, — А Мишка все одно в Рай попадет, как невинно убиенный! Но теперь у нас есть топор, омытый невинной кровью! Кровью, истекшей из любящего сердца! И мы прорубим брюхо змея, слопавшего нас вместе со всем миром! Теперь спасение близко, скоро Господь увидит наши беды! Мне уже смастерили крылья из бычьей шкуры, не век же коже в сапогах грязь месить! Вот в воскресенье я и полечу рубить чертово брюхо… Староста говорил твердо и властно. — Про какого змея он речь ведет… — прошептал я. — А ты что, не знаешь что ли, что живодеры считают, будто очень давно нас всех съел большой змей, порожденный самим… Не к ночи будет сказано. Так вот, нам он кажется прозрачным, будто воздух, через него звезды видим, но от ока Господа он нас упрятал. И они всю свою жизнь ждут, что настанет время, когда они, то есть самые последние в миру, прорубят незримое, но твердое брюхо зверя. — Надо же, а я такого никогда и не слышал. Чего же ты раньше не рассказывал?! — Ну, сказок и небылиц про них у нас много, всех и не перескажешь. Я же раньше думал, что и это — тоже, небылица, а теперь даже вздрогнул, как услыхал. Тем временем широкий мужик неизвестно откуда вытащил широкий топор на длинном топорище. — Вот он, родной! Тут же послышался грохот. То Кешка, увидав отцовское железо, рухнул с колоды. Почти сразу скрипнула дверь. — Бежим! — крикнул я растерявшимся товарищам. И мы понеслись сквозь обнимающее ноги болото и кусты, целящие своими ветками прямо в наши синие очи. То и дело за спинами нам слышались чьи-то быстрые и тяжелые шаги, и мы прибавляли ходу. Наконец по ногам ударила твердая земля, а страшные шаги растворились где-то среди громоздящейся за спинами тишины. — Куда мы попали? — поинтересовался Кешка. — А… Шут его знает! — ответили разом я и Петька. — Тут что-то есть, — прошептала Наташа. Я обернулся и увидел большой бревенчатый амбар с распахнутыми воротами. Без всякого страха мы юркнули внутрь, и наши ноздри забились запахом свежего конского навоза. По всему устланному сеном полу валялись «конские» яблоки. — Вот где они лошадей наших держали! — заметил я, — Сразу видно, что только сегодня выпустили! Теперь стало ясно, и как неожиданно пропали кони, и почему они снова появились в нашей деревне. — А топор! — всхлипнул Кешка, — Топор-то бате я так и не вернул! Что мне от того, что я знаю, где он! Живодеры-то его серьезно оприходовали, едва ли своей волей отдадут… — Дождемся воскресенья, — ответил я, — А отцу, чтобы не уехал раньше, скажи, что слыхал, будто топорик в речке утопили, на неглубоком месте, так что его еще найти можно. Разве что песочком затянуло, потому покопаться придется. — Что-то будет, я чую, — согласился Петр. Быстро отыскав дорогу, мы зашагали к реке. — Наверное, эта вонь никогда не ототрется, — промычал Петька, старательно обнюхивая свой рукав. — Еще как ототрется! Я верное средство знаю! — успокоила его Наташа. Оказавшись на речном берегу, мы разделись догола, и со всей прытью бросились в жутковатую, ночную реку. — Друг от друга не отплываем, а то русалки или водяной к себе утащат, — напомнил я. Мы долго барахтались среди звездных струй, натирая свои тела попадавшими под руки речными травами. Потом вспомнили о мыле, и принялись мыться основательно. Выбравшись на берег, взялись стирать одежду. Ее мылили, терли, полоскали, затем снова мылили. Но старания были тщетны, и что мои рубаха и портки, что расшитой Наташкин сарафан, все отдавало намертво въевшейся дохлятиной. — Я сейчас, — пропищала Наташа, и, отойдя в сторонку, принялась щипать какие-то травы, — А вы пока соберите костер. Мы набрали сухих веток, у Петьки оказалось прихваченное из дома кресало. Вскоре наш огонек тихо и мирно добавился к артели небесных звезд, и Наташа высыпала в него свои травы. — Одевайтесь и вставайте в самую струю дыма, — сказала она. Мы так и сделали. Травянистый дым немилосердно щипал глаза и царапал горло, но одежда потихоньку начала приходить в себя, и уже скоро пахла дремучим лесом.     В деревне народ продолжал веселиться, и вся наша улица превратилась в одну сплошную пляску. Наших похождений, ясное дело, никто не заметил, и со спокойной душой можно было завалиться на душистый сеновал, где я любил спать летом. В следующие дни поля закипели народом. Крестьяне отчаянно пытались наверстать упущенные дни, каждый из которых, как известно, мог прокормить целый год. В полях не щадили ни себя, ни недавно обретенных лошадок. Мои глаза в эти дни видели лишь серовато-черную землю под бороной, эта земля снилась мне и ночью. Иными словами, пребывали глаза открытыми или закрытыми, в них всегда смотрела одна и та же нескончаемая, как синий воздух, земелюшка. Я сам не заметил, когда наступило воскресенье… Почувствовал его я лишь тогда, когда после церковной службы пришел домой и сел за стол, в середине которого стоял большой горшок, полный до краев пареной репой.     — Сегодня ветер от Живодерки дует, — грустно промолвила мать и отправилась запирать ставни с той стороны, откуда смотрит солнце. Едва она дотронулась до расписных досок ставней, ей в лицо ударил крик, выкатившийся с улицы и закатившийся прямо в нашу избушку. — Что там такое?! — насторожился отец, и, позабыв про остывающую репку, выскочил на крылечко. Я последовал за ним. Народу на улице все пребывало, глаза людей были вскинуты к небу, туда же они показывали и своими пальцами. Кто-то крестился, кто-то грозил высотам мозолистыми крестьянскими кулаками, кто-то подбирал на дороге камни и яростно бросал их над головами земляков. Подняв голову, я заметил какую-то странную бородатую птицу, блестевшую своим стальным клювом и трясущую черной бородой. Приглядевшись, я тотчас распознал в странной птице его, старосту Живодерки, несущегося на больших кожаных крыльях по прозрачным далям. Одной рукой он держался за какие-то ремешки, в другой сжимал огромный палаческий топор, которым яростно размахивал по поднебесью. — Глядите, чего он там делает?! — Ясно чего, бесов скликает! Целый рой камешков взвился над толпой, норовя ужалить отчаянного летуна. Но все камни рушились на землю, не долетев и трети расстояния, отделяющего нас от человека-птицы. — Ну, погоди, у меня ружьишко припрятано! — вспомнил дед Степаныч и со всех ног кинулся домой. — Брюхо змея рубит, — шепнул мне кто-то на ухо. Я обернулся и увидел Петьку. Он показал мне рукой в сторону. Там стоял Кешка и тоскливыми глазами вглядывался в высоту. — Каждый своего жаждет. Кому небо прорубить, кому отцовский топор добыть, кому летуна сбить, — шепнул он мне Вдруг в поднебесье что-то треснуло. «Неужто прорубил?!» удивился я и опять глянул на человека-птицу. Тот беспомощно барахтался в воздухе, стараясь удержать обеими руками складывающиеся крылья, и, конечно же, выпустил из рук топор. Тот со свистом полетел вниз, и звонко вонзился в пенек, что торчал из земли прямо возле ног Кешки. Пень треснул и бросил на его сапоги три золотистые щепки. — Это моего батьки топор! — крикнул он подбежавшим мужикам, — У него его украли после казни. Что, не узнаете разве?! Мужики растерянно остановились и раскрыли рты. Я опять глянул в небо. Там отчаянно трепыхался староста Живодерки, будто отбиваясь от большой когтистой лапы, усердно тянущей его в земные объятия. Карту слетел с его головы, правая нога потеряла лапоть, борода разлетелась по ветру. Но ни единого звука, даже слабого вздоха, не выдали его уста, и потому казалось, что летуну сейчас совсем не страшно. Наконец, земной низ победил. Бородатая человекоптица со свистом унеслась куда-то в сторону болот, и оттуда послышался треск и грохот. Народ молча застыл на месте, никому из людей и в голову не приходило бежать в ту сторону и узнавать, что же осталось от старосты Живодерки. На этом яркая полоса детского воспоминания гаснет, как огонек старинной спички. Больше за всю свою жизнь я про Живодерку так ни разу ничего и не услышал. Помню только, что мыло стали покупать на городской ярмарке, там же брали дорогие сапоги и роговые гребни. Но это продолжалось не долго. Вскоре мы с родителями и младшей сестренкой перебрались на грязную окраину большого города, а по родным моим краям прокатилось подряд несколько войн. Катки свирепых боев смешали детские воспоминания с серовато-черной землей. Несчастья многострадальной Затеровки в конце концов прекратились раз и навсегда, ибо деревня обернулась в унылое, поросшее чахлыми осинками, редколесье.             Товарищ Хальген 2007 год

Я так давно тебя помнила… Я очень хотела, чтобы ты понял, понял, от чего ты отрекся, как много ты потерял в моем лице… Но ты не хотел… Килограммы моей боли выливались в стихи… Прошло сколько-то времени. Многое изменилось. Ты был с другой, ты, наверно, был счастлив. А я вышла замуж. Очень хотела, чтобы ты увидел мое обручальное кольцо. И все понял… Потом прошло… И я тебя встретила. Оказалось, что мне совершенно все равно, увидишь ты мое кольцо или нет. Оказалось, что я равнодушна к твоему присутствию. Оказалось, что я тебя больше не люблю. Так полегчало… А у тебя было по-другому. Оказалось, что тебя недавно бросили. Оказалось, что ты давно хотел меня увидеть. Оказалось, что ты меня все еще любишь… Теперь я выставлю напоказ все свои чувства. Я знаю, что ты их найдешь. Прочти, может, ты сейчас поймешь то, что я хотела… Только поздно уже. И когда увидишь "…а знаешь, хорошо, что мы расстались. Вернее, хорошо, что ты ушел.", знай, что это — ПРАВДА. Я действительно так думаю. Что бы ты ни говорил…

Сегодня я увидела его. Вспомнилось все. Сразу. И как он на меня обращал внимание, и как сделал мне непристойное предложение. Он очень красивый мужчина. Не одно сердце разбил. И своей красотой, и отношением, характером. Да там на самом деле и характера-то нет. Одно животное желание. И глаза красивые. Он прошел по коридору, не заметив меня. И скрылся в толпе. Как будто его и не было.

Россиюшка, родная ты моя, Во многом сама ты виновата. Не хочешь принимать свою вину, На плечи убитого когда-то. В твоей глубинке и так много порезов, Ты вся рубцованая ранами, избита. Зачем тревожишь то, что зажило? Ведь тобой, была там кровь пролита. Твоя история — ошибка на ошибке, А ты никак не хочешь принимать. И лезешь с кулаками на других ты, Словно родная, с давних времен мать. Ведь осознай, что это ведь неправда, Будь сильной, возьми на грудь вину. Только тогда — ты станешь великой и богатой, А так ведешь — кровавую игру!