Сергей Главацки — ИМЯ ТВОЕ

Все эры оглохли.

Все люди ошиблись.

Болею.

Тобою

и чем-то совсем несерьёзным.

Зима невозможна.

Гремят листопады

в литавры твоих водоёмов

до самой весны.

Я ныряю в тебя

и на дне залегаю.

А хищные водные бабочки

видят в садах Аркаима мишени.

Декабрь ничем не отличен от августа,

март — от июля.

Ты помнишь оракулов,

чьи предсказанья

из мимики пульса рождались?

Я помню, что мёртв для тебя

только смертный и мёртвый.

Живу одним днём.

Добровольно зациклено время.

До дня,

где мы встретимся снова

всегда — ровно месяц.

Но ты моё время починишь.

***

Случайное оцепенение яви…

Стоим, заворожены Армагеддоном.

Оскалясь, бумажные монстры утонут

В кипящих лавинах и станут в них плавать.

Бесчисленно множатся днесь концы света,

С обеих сторон подступают и душат,

Опять воскрешают и душат нам души.

Наложено на Мироздание — вето.

И вот, сатанея, всё твёрже, строптивей,

По небу свинцовый гуляет багрянец.

Кометы уже по Земле барабанят.

Земля камертоном звенит, но фальшивит.

Нам нужно спешить. Катастрофы — двоятся.

Нам нужно успеть, пока здесь мы, земные,

Пока не достигли нас волны взрывные,

Друг друга увидеть и поцеловаться.

Нам нужно сдружиться успеть с небесами,

Принцессу какую-то выковать болью

Из плоти, и съездить на северный полюс,

И много чего, что не знаем и сами …

Гармония Армагеддона пленяет.

Но всё же когда-то и он прекратится,

И, знаешь, когда-то и он повторится,

И мы повторимся, и я это — знаю.

Таков Апокалипсис, пёстрый и меткий,

На что-то знакомое очень похожий.

Красивое зрелище, правда? Но всё же

Нам нужно спешить обогнать конец света.

***

Туман заземлён. Словно смерть, плащаницей

Шуршит Зимний сад оперившейся чащей.

Отжив в deja vu — больше, чем в настоящем,

Я клятвы даю, не боясь ошибиться.

Ты скоро вернёшься. Я верую звёздам.

Раскрыв мне шифровку пульсации в венах,

Поведал об этом мне шёпот Вселенной,

И люди об этом твердят не так просто.

Я скоро умру и помчусь через реку.

Об этом сказали мне штиль и истома,

И вьюги им вторят, и вторят им громы,

И странно, что боль обесточена негой.

Пойми: в лабиринте, где крутятся стены,

Мутируют статуи, память — бесплодна.

Вход может стать выходом, наоборот, но

Прислушайся к шёпоту цепкой Вселенной!

Тогда, разгадав лабиринт-оригами,

Тотчас прекратить эти прятки нам надо

На жгущих излучинах Зимнего сада,

До снежной горячки натёртых ногами.

И ты на Земле, ты жива, и сегодня

Совсем никуда не спешишь, даже в бездну,

И как же получится так, что, исчезнув,

Я сразу же встречу тебя в преисподней?

И там озарение с оцепененьем

Мы путать не будем уже, и с тобою

Не раем ли будет тот ад? Я спокоен.

Мы встретимся, чтобы продолжить движенье.

***

Гремучие сумерки. Время Пилата.

И смерть — словно эхо чужого рожденья.

Люблю кисло-сладкую боль наважденья.

Разгадана мимика всех водопадов.

Среди охмелевших от шёпотов сонмов

Богинь, ты сама — Вероломное шепчешь,

Меня окружая всё крепче и крепче.

Ты — мой Апокалипсис, Армагеддон мой!

Дыша иллюзорностью гетто земного,

Удавленный памяти метаморфозой,

Обрушенным взглядом, наглея, без спроса,

Я в небо смотрю, и ничто там не ново.

А ты, воплощаясь в телах незнакомок,

Идущих по скверам, селящихся рядом,

Пытая меня акробатикой взглядов,

Следишь за моею душой из потёмок,

И верность мою вычисляешь, решая,

Насколько я твой и насколько моя ты.

И разве тебе до сих пор не понятно,

Что ты для меня навсегда — не чужая?

Ундины глотают просторные тени.

Сиренева мгла простудившейся феи…

И эльфы смертельно больные — трофеи,

Которых с собой унесут привиденья.

На небе есть точки, откуда паденье

Совсем незаметно: небесные язвы.

И вновь не упустит Пилат звездный час свой,

И ты возвратишься в момент преступленья.

***

Безумное солнце мелькнуло совою.

Хрусталь разморило. Сморило прибои.

Наш город сбит с толку времён наготою

И фазами солнца, и беглой листвою…

Осенней причёской седеющий город

Гордиться не будет, наденет сомбреро.

Окажется ветер ночным браконьером,

Декабрь сыграет шпиона и вора.

Когда же, чужая и свадьбе, и тризне,

Нырнёшь в Безымянное, то непременно

Ты имя свое нацарапай на стенах

В кремле абсолютной монархии жизни.

В камине горит мир, припадочный, скучный.

Но имя твое — заклинание, которым

Смогу воскресить черновик всех историй,

И мне твоё имя лишь — вымолвить нужно.

Под гневное сердцебиение бездны

Мы учимся падать и громко хохочем,

И алые лезвия зорь режут ночи,

Рисуя кумиров на коже небесной.

В нарядной одежде торжественной грусти

Сквозь души друг друга навылет проходим,

И чувствуем что-то, и что-то находим,

И видим истоки друг друга и устья…

Земным тяготеньем распятый на тверди,

Лишь в бренности — вечный, лишь в вечности — бренный,

Я имя твое прочитаю на стенах

В кремле абсолютной монархии смерти.

***

Молитвы — на ложе надтреснутой страсти,

Дразнящие запахи старости тесной…

Несмело в колодец надломленной бездны

Закинул рыбак рыболовные снасти…

Навек инфицирован временем — вечер.

Судьба ненавистное боготворила…

Бессонница звёзд навсегда запретила

Пролистывать чувства, как будто аптечку.

Не знает, в кого устремляются камни,

Маэстро бросающих камни в туманы,

Уже невесомый и до смерти пьяный

Седой Фаэтон, заглянувший в глаза мне.

В индиго прохлады рождалось маренго

Исхода, глотало сердечные капли,

И чёрного тысячи разных оттенков —

Твоя панацея — в шкатулке озябли.

Подснежники в небо копают дорогу,

Теряют ключи и отмычки находят.

Твои караваны — в ничейных чертогах.

Обитель — в бумажном футляре природы.

Пусть брезгуют статуи света в перчатках

Своих окровавленных всё нам поведать —

Над бездной витает Эдемское Гетто.

Ты вовремя не разгадала загадку,

И Он непременно за это с нас взыщет,

Серебряных аборигенов печали…

Ты кинешься в прошлое, где мы встречались,

И там почему-то меня не отыщешь.

***

Воздушные айсберги и столкновенья

Подземных миров, урожаи ошибок…

Священное совокупленье улыбок

И майских цветов зачинает прощенье.

Но ждать ещё долго. Уносятся храмы,

Следы их — воронки комет — остаются…

Слезами запружены кратеров блюдца,

Заложники солнечной кардиограммы…

Рептилии света роятся в сознаньях.

Ты знаешь об этом и камни роняешь

В своё угловатое небо, пеняя

На цели — холодные воспоминанья.

Янтарное солнце, курясь благовонно,

Ни разу не слышало о Люцифере.

Ты письма мои не читала. Я верю:

Они заблудились в руках почтальонов.

Ты хочешь прочесть их. Они — путеводный

Маяк в серебре бирюзовых изгнаний,

Пунктирная линия на океане —

На юг, где иллюзии грусти — бесплотны.

Как прежде — тебя, я сегодня ищу их.

Беззвучны камины в тугих подземельях.

С линяющих туч, дирижируя зреньем,

Рассветы счищают дождинки-чешуи.

Тату на снежинках и люди-раскраски,

И всё — надоест, и останется чаять,

Что мы не наскучим друг другу, встречаясь,

И снимем друг с друга зеркальные маски.

***

Огни Зодиака — всего лишь машины.

Мы снимем сиамские маски друг с друга.

Развалины тоже рождаются в муках.

Паяцы и зомби, рождаем руины.

Теперь созидание и разрушенье

Всё чаще мы путаем, мы — всех замучим.

И холод, и боль — одинаково жгучи,

Сиамские радуги и ощущенья.

Ковчег-континент так взбешённо разросся

Теперь, что покрыл половину планеты,

А ливень всё злее, всё мнимей рассветы,

И птицу за птицей бураны уносят.

Узнать бы теперь, что за земли под нами…

Зачем ты разрушила наше слиянье?

Ведь ты уничтожила мир! Стал он — данью

И жертвой — кому? Во чьё имя он — замер?

Не надо спешить обогнать снежных йети,

Лишать эволюцию шансов на чудо.

Пусть эры цвести безнаказанно будут,

Пусть вечно звенит колокольня Тибета.

Не рушь то, что небом моим нерушимо,

Ведь ты уничтожишь грядущее этим,

А как без грядущего этой планете

Дышать настоящим, столь хищно любимым?

Дожди не иссякнут, и мир — очевидец,

Что мы на ковчеге достигнем созвездий,

Их звёзды подвинем на новое место…

Созвездия новые нас не обидят.

***

Опаловый дым в полутьме оживает.

Тебя в полутьме обнимаю воздушно.

Мне кроме тебя никого и не нужно,

И в рыхлом окне проплывают трамваи…

… Я мёртв, и мне не за чем быть осторожным.

Нашёл седой волос, один — тоже: проседь.

Дождусь тебя завтра без четверти восемь,

И знаешь ли ты, что такое — возможно?

Пока ты не явишься, нет меня. Стоя

В цветочной часовне своей цитадели,

Я тысячи лет поклоняюсь тебе лишь,

И знала ли ты, что бывает такое?

Я рад: ты осталась такой же беспечной.

Владыки ошибок невинны, невинны

И сами ошибки. Ты — выстрел мне в спину,

Который я ждал и дождался, конечно.

Я рад: ты такою же мудрой осталась.

Не мы — гениальны, любовь наша — гений,

Вмурованный в блеклый режим откровений,

В шаблоны наитий, интриги гадалок…

Мираж пришвартован к пустыне проталин.

И если не твой я, что чей же, и чья ты?

Ничто — невозможно, и в замке из радуг

Сама убедишься, что мы ошибались.

Труп Солнца нам светит огнём непреложным.

Я руку держу твою — вечно, и — надо

Же — помню тебя наизусть, моя радость,

И веришь ли ты, что такое — возможно?

***

Сердца маскарадят под гимн беспокойства.

Глаза карнавалят под ратные марши.

Мы прямо с рождения чувствуем старше

Себя, чем мы есть. Это — общее свойство.

Здесь рушатся луны, а мы — остаёмся.

Здесь облако переплавляется в бронзу.

Прозрачная явь. Это я, моё солнце!

Со мною в стотысячный раз познакомься!

Бледнея от осени, мчишь по Садовой,

Опешив от спешки, здороваясь мимо…

Боишься опять оказаться любимой,

Но больше боишься — влюбиться по-новой.

Ведь так не бывает: быть вместе и сниться,

И мы — будем сниться друг другу годами,

Но все катастрофы меняют местами

Реальность и сон, побережия Стикса…

И смерч гастролирует в провинциальных

Районах, шатающийся, косолапый,

Прикинется то каруселью, то трапом,

И встреча его с нами будет фатальной.

Два полюса Стикса не любят друг друга.

Район Чёрных Скал. Демонтирован ветер.

Но то, что на "Здравствуй" ты "Здравствуй" ответишь,

Обрадует скорую зимнюю вьюгу.

Здесь мышцы оков расслабляются ночью,

Суставы цепей протираются болью…

И жизнь остаётся безбрежной мозолью

На лопастях Неба, растерзанных в клочья.

***

Ты помнишь,

как мы улыбались

и ставили явь,

словно утренник в детском саду,

чтоб кино научиться снимать,

и снежками сражались с врагами,

и крик превращался в слова,

и тогда ты была королевой,

и мне улыбалась? —

А позже случилось неясное что-то,

И всё изменилось,

И в крик превратились слова...

Так, наверное, кажется Солнцу,

Как будто лучи его гибнут,

умчась восвояси.

Отстутствие в рукопожатии пульса

похоже на белую ночь

или чёрное солнце.

Клянусь не забыть твоё имя

в погоне за беглой душою твоей.

Я клянусь тебе — слышишь? —

быть верным теням твоим там,

не кодировать пульсом

апокриф мечты, но…

Ты время моё починила.

Глушители для Эвереста беззвучны,

и колокол горной вершины смущён

пентаграммой таинственных нот,

и папирус прочитан,

но вот: я надеюсь ещё на моё воскрешенье.

Мгновенье ещё — и надеяться

я перестану.