Анна Семироль — ЛЕРКА

эти зелёные мужики,

и никто бы о них никогда

не узнал, если бы не один Вася…»

(И. Денежкина, «Вася»)

Лерка была дурой. Временами — абсолютно долбанутой. А какой ещё вы хотели наследственности от родаков-алкашей, по папиной линии — аж в девятом поколении?

Жила Лерка вместе с маман в малосемейке на краю города, училась в ПТУ, а по выходным пела в подземном переходе слезливые песни вместе со Стасером и Лёхой. Заработанные деньги Стасик и Лёха пропивали, а Лерка откладывала на краски. Время от времени Леркины деньги находила маман, и на радостях устраивала попойки с мужиками. Довольные мужики надирались, трахали маман, трахали привычную к подобному обращению Лерку и уходили ближе к утру. Некоторые, правда, прихватывали с собой ещё чего-нибудь более-менее ценное, но это случалось очень редко, так как ценного в квартире практически не водилось.

Кроме нарисованных Леркой картин.

Рисовала Лерка с самого детства и дело это любила. Бабушка даже отвела её как-то в изостудию, но Лерку туда не взяли, потому что увидели, что она рисует. А рисовала она всякую дрянь. Чудовищ, смерть, жмуриков, глюки разнообразные. И чем старше становилась Лерка, тем реальнее и лучше выходили её картины.

Только из-за этих картин с ней и водились. Ещё в школе подходили и просили нарисовать что-нибудь гадостное. И Лерка безотказно рисовала. А так… не было в ней ничего примечательного. Дура дурой. Тощая, бледная, вечно голодная, сутулая, одетая в старьё, чумазая, с немытой неделями головой, молчаливая и одержимая чёртовой пропастью страхов и предрассудков — вот и вся Леркина характеристика. А, ну разве только пела хорошо — жалобно и красиво.

Лерку не любили кошки, зеркала и троллейбусы. Первые шипели и бросались, стараясь покусать и исцарапать. Вторые так и норовили упасть на Лерку и поранить осколками. А третьи постоянно закрывали двери перед вечно опаздывающей с утра Леркой и уезжали. И ещё Лерку боялись птицы. Ничего странного: птицы боятся всех. Но от Лерки они шарахались так, будто она всю жизнь только и делала, что на них кидалась.

Приятели прикалывались и обзывали Лерку «вороньим пугалом». И старались при каждом удобном случае подбросить кошку. Или завести Лерку на мост.

На мостах Лерка дурела совсем. Её начинало плющить и колбасить не по-детски. Она тряслась, визжала и закатывала глаза, а потом вдруг резко успокаивалась и застывала, вцепившись в перила тонкими пальцами и уставившись неподвижно куда-то с моста вниз. Приятели хихикали, задирали Лерке юбку повыше и убегали.

А потом Лерку забирали менты. Они её очень любили. Привозили к себе, пользовали всем отделением, потом угощали чаем с сушками и сгущёнкой и отвозили домой. Там они меняли Лерку на собутыльников маман и уезжали.

Ещё Лерку любил художник Юра. Он упорно не желал верить в то, что она просто дура, и всё старался разглядеть в ней что-то уникальное. Юра рисовал Леркины портреты, таскал её по выставкам, знакомил с какими-то шишками, показывал им её картины и всё твердил, что Лерка — гений. Конечно, ему никто не верил. У Лерки на лице было написано, что она — тупиковая ветвь эволюции Homo Sapiens.

Иногда Лерка и Юра вместе курили траву, и Лерка начинала Юру учить. Юре было сорок два года, он уже всё умел, но всё равно с удовольствием учился. Лерка учила его ходить по теням, собирать дождь в стеклянные банки и наблюдать за солнечными лучами, пролезающими сквозь щели в крыше чердака заброшенного дома. Короче, вешала Лерка челу лапшу на уши, а тот и радовался.

Однажды, когда Лерка была ещё совсем сопливая и ребята её всячески шпыняли, подошёл изрядно датый нестриженный чувак с бородой как у Толстого и поведал заплетающимся языком, что Лерку обижать низ-зя, потому что она в своих картинах запирает дурную реальность, и пока Лерка верит, что её твари надёжно заперты на бумаге, конца света не будет. Ребята посмеялись, назвали чувака мудозвоном и прогнали его камнями. Чувак ушёл, а Лерка увязалась за ним. Так вот Юра и явился народу впервые.

А ещё однажды Юра предложил Лерке замуж. Лерка послушала о том, какая она замечательная и как Юре хочется сделать её жизнь достойной, похлопала плохо накрашенными ресницами, хлюпнула носом и сказала, что она дура, дети её будут дебилами и она против такой байды. Юра, конечно, обиделся, но ненадолго.

Странно, но несмотря на дурную наследственность, Лерка презирала алкоголь. Не употребляла ничего, кроме пива. Это был ещё один бзик: она боялась, что напьётся, и чудовища с её картин полезут в нашу реальность.

Шутки шутками, а как-то Стасик и Лёха уговорили-таки Лерку. Залили все втроём полные баки, и понеслось. Неизвестно, можно ли верить непросыхающим рокерам, но и Лёха, и Стасер в один голос клялись, что Лерка наплодила им полный подвал чертей и натравила на них летучую зелёную собаку. Протрезвевшая Лерка наутро ничего такого не помнила. На всякий случай опыт решили не повторять.

История эта получила широкую огласку, и Лерка прославилась едва ли не на весь район. Соседка баба Тоня — старуха болтливая и склочная — всем своим знакомым бабкам растрендела, что Лерка водится с барабашками, летает ночью голая на метле по квартирам и крадёт вещи. Прослышав о способностях дочери, маман самолично обложила бабу Тоню со товарищи матом, что лишь убедило окружающих в правдивости бабатониных рассказов.

Лерка же не принимала никакого участия в дебатах и спокойно рисовала своих монстров, сидя в углу маленькой тесной кухоньки. Если бы не дурость, Лерка могла бы служить эталоном пофигизма, и ей поклонялись бы панки. Хотя панки её и так любили, почему-то считая в доску своей, и разражались приветственными возгласами, когда встречали Лерку на улице, даже если она шла по другой стороне. Обычно Лерка отделывалась коротеньким: «Хой!», и спешила скрыться. Те, кого любили панки, поняли бы, почему она так поступала.                                                                                                                                    

Что ещё сказать про Лерку… Она любила осень. Набирала в сквере огромные охапки ярких листьев, пёрлась с ними через весь город, устраивалась на берегу реки и по одному листу кидала в воду. Когда листья заканчивались, Лерка бросала тоскливый взгляд на дымящий завод по ту сторону реки и понуро плелась домой. Иногда — к Юре. А ещё иногда по пути ей попадались Лёха и Стасер, и она шла с ними петь песни в переход. Больше всего денег накидывали за шансон и «Наутилус». Цоя и Шевчука народ не понимал, а за Дельфина можно было и от местных скинов в репу получить («Рэп же голимый, гля!»).

Вот так и жила дура Лерка, и не было в её жизни ничего особенного. И прожила бы она ещё неизвестно сколько, если бы не выкинул её из окна очередной пьяный сожитель маман. Извещённый добрыми людьми, тут же примчался Юра, а через полчаса приехала «скорая», и добрые доктора увезли Лерку умирать в реанимацию, потому как после падения с пятого этажа жить в ней было уже нечему.

Леркина маман с пьяного горя поехала крышей, клюнула своего сожителя ножом, а потом зачем-то выволокла на середину комнаты все Леркины картины и запалила их разом. На лестнице Юра долбился об заплёванную дверь квартиры и орал, что картины жечь ни в коем случае нельзя, и чтобы его впустили. Леркина маман по традиции обозвала Юру мудозвоном, заперла дверь на оба замка и цепочку, пошла и повесилась в туалете.

И никто, кроме Юры и персонала реанимации, не знал, что Лерка умирала в бреду, и чудилось ей, чудилось…

Лерки не стало ночью.

А в четыре утра любимая псинка бабы Тони подошла к спящей хозяйке и вкусно захлюпала в момент перекушенным старушечьим горлом. В соседнем подъезде из зеркала выползли кошмары десятилетки Ванечки и принялись жрать сперва рыбок в аквариуме, а потом и Ванечкину семью. Из теней домов потекли чудовища — искать завтрак.

В пять двадцать какая-то ранняя пташка зевая выглянула в окно и обнаружила, что небо любуется на город тысячами огромных глаз. В то же время асфальт начал постепенно покрываться копошащимися червями, а троллейбусы в парке медленно ушли во внезапно появившуюся под их колёсами магму.

В шесть утра небо зарыдало огненными слезами, и город накрыл протяжный трубный рёв.

Так начался конец света.