Carter Van der Lain — "Записки из дурдома за углом"

"Записки из дурдома за углом"

1 глава. Грязь самоубийства.

Как писал мой горячо уважаемый Мобиус: «Осознать себя, вспомнить себя, принять себя. Испугаться себя...» Думаю, это лучший эпиграф.

Вы видели меня когда-нибудь во сне,

Каков я есть на самом деле?

Нет, не убийцу, пишущего кровью на стене,

А существо мое в зажатом грязью теле.

Вы не видали, и не вам меня судить.

За те поступки, совершенные судьбою.

Я лишь могу из жалости убить,

Из жалости, не из-за жажды крови.

Я не хочу так. Видеть ваших слез,

Заплаканные красные глаза.

Так красны не от колких роз,

А от безумной веры в чудеса.

Безумной, дерзкой веры в бога,

Который мне стыдится облик показать,

Который предложил свою дорогу,

А вам куда пойти — решать.

А, может, вы решите умереть?

Вы попросите, я вам помогу,

Я покажу вам мои чувства, смерть.

Я ангел. Помогу вам, помогу.

Кира Сакуя. 2004 год.

Время действия — 2000 год

Германия до вступления в Евросоюз

1 часть

Закат.

В тот день я вышел из дома, окрыленный мыслью о новом колледже и новых знакомствах. Меня начало трясти еще за пару сотен метров от него. Это всегда бывало со мной, когда я приходил в новый коллектив. Я боялся, что меня посчитают очередным лузером или мальчиком для битья. Это уже случалось и не раз.

Началось это еще давно. В моем первом колледже я был звездой. В некотором роде, конечно же. Я был авторитетом среди сверстников, и каждый хотел со мной дружить. Наверное, я действительно сделал что-то, чтобы привлечь их внимание к себе. Или просто я был клоуном для них, разрешая смеяться над собой. И они любили меня за это. Мы часто собирались компанией после колледжа, пили шартрез, который кто-то из нас умудрялся стащить у родителей или нелегально купить, курили травку — ее вообще было легко достать, она была практически у всех компаний нашего района и стоила марок по 3 за коробок. В то время, как большинство сверстников прилежно отсиживали пары, мы, четырнадцатилетние подростки, слонялись по развалинам зданий или тусовались допоздна в клубах под прошибающий металл, панк, улетали обкуренными под транс-мелодии… Это была жизнь, которую я тогда себе выбрал. А потом случилось неизбежное — меня поймали за курение травки на территории колледжа. За этим последовал вызов родителей к директору, две недели исправительных работ на территории с другими лузерами и последующее исключение. Моя мать была в гневе, но это было ничто по сравнению с отчимом. Он рвал и метал. Так я остался в четырнадцать лет без летних каникул и карманных денег. Мне повезло, что в тот жуткий день отчим не запорол меня до смерти. Конечно, следы на коже пропали уже через пару недель, но одна отметина осталась и по сей день.

После всего случившегося наша семья, мать, отчим, я и мой младший брат, переехала в другой район Берлина. На новый учебный год меня определили в Старшую Академию для мальчиков. Я до конца жизни буду помнить скрип родительской кровати прямо над моей головой. Я жил тогда в комнате на подземном этаже дома, и одним утром, когда отчим был на работе, я увидел ректора Академии. Он пришел поговорить с матерью обо мне. Мне было слышно, как он ясно сказал, что не примет меня из-за плохих рекомендаций колледжа, потом они перешли на шепот, а потом я услышал их… Эти крики. Тогда я узнал, чего стоило мое поступление.

После этого ситуация с моим отчимом обострилась: мне казалось, что он знал все о случившемся. Он мысленно обвинял меня, и я бы согласился. На деле он был гораздо суровее, он находил к чему придраться: будь то двойка по химии или неубранная комната, либо мой поздний приход после очередной вечеринки у кого-нибудь дома. Избивания продолжались, пока я не сбежала на пару дней. Я жил у одного приятеля, с которым познакомился по случайности на очередной сходке нашей компании. Он дружелюбно пригласил, и я согласился. Но мне пришлось платить за двухдневное спокойствие. И цена этого спокойствия была определена не в деньгах. Так у меня появился первый сексуальный опыт — в душной обстановке старого чердака, на потрепанных покрывалах. Больно почти не было — помогло спиртное, оно было единственным, что вышибало меня из этого мира. Правда, крови было жуть сколько. До этого я нечасто получал травмы, поэтому такое количество казалось для меня чем-то немыслимым. Когда я вернулся домой, передо мной предстала знакомая картина: мать вся на нервах сидела и плакала в своем углу, а меня с ремнем на изготовке ждал отчим. Моя мать, Ванесса никогда не опускалась до уровня простой домохозяйки, поэтому никогда не пробовала влезать в наши с отчимом разборки. Она всегда то ли была равнодушна к моим избиениям, то ли просто боялась, что от этого мне будет еще хуже. Что же отце? — спросите вы. Я его даже не знаю. Он бросил нас, когда мне не было еще и пяти лет. Я только знаю, что он был банкиром и его фамилия — Ван дер Лейн. Фамилия… единственное, что он оставил мне от себя. Возвращаясь к матери… я никогда бы не смог похвастаться, что получал вдоволь ее внимания и заботы. Но в этот раз все вышло по-другому. В тот момент, когда он занес ремень, ее терпению настал конец. Я еще никогда не видел свою мать в таком состоянии. Да она могла убить кого угодно. Тогда же впервые и отчим поднял на нее руку. Вообще-то, он не был мне отчимом. Он был просто сожителем матери.

На следующий день мы с мамой и семилетним братом уже были на пути в Гамбург. Так я оставил свою Академию, свой дом, учебу в самой середине триместра, первого партнера и хорошего друга. Мы ехали практически в никуда. Мать, правда, говорила, что в Гамбурге у нас живет тетка, у которой мы сможем пожить, и мы ей верили. Оказалось, что там действительно жила наша дальняя родственница, она-то и помогла мне поступить в колледж.

Потеряв напрасно полтора учебных года, я выделялся среди одногруппников возрастом и все же некоторым багажом знаний. Это был колледж моей мечты. Странно то, что там я начал учиться на слабые четверки, но это был уже прогресс. Мой брат пошел в первый класс, мне приходилось водить его от дома до школы и от школы к матери на работу, так что времени на всякую дурь не хватало. Я серьезно стал увлекаться историей и литературой. Стал первым учеником по этим предметам. Вы скажите: и куда все это делось? Просто я снова оказался в ненужное время в ненужном месте. Если быть честным… то меня подставили, и подставили по-крупному. Один знакомый попросил меня подержать у себя коробок с его травой, пока будет угроза, что его мать начнет обыскивать комнату. Да, он именно сказал, что там была трава. Я же поверил на слово и даже не открывал его. Каким же я был идиотом… все надежды на хорошую жизнь разрушились, когда моя мать вместо его нашла у МЕНЯ его наркотики… там была далеко не травка. Ангельская пыль — так называли этот наркотик у нас. Или ПЦП. Чуть слабее ЛСД, но с более тяжелыми последствиями. Я не нашел, что ответить на эту находку. Да и мать бы не поверила, что это не мое, что я завязал, что хочу нормальной жизни. Разразился такой скандал… он был пострашнее всех побоев отчима вместе взятых. Мой младший брат был тому свидетель. Пока я в состоянии шока терпел все нападки матери, все ее удары, он бегал рядом и просил, надрываясь от слез: «Мама, не бей братика. Он хороший…»

Моя мать забрала документы из колледжа. Нам предстоял новый переезд. Теперь уже в Дрезден. Теперь уже без надежды на помощь. Я знал, что рос ублюдком и обузой для всего общества. Я видел это в глазах матери, когда она собирала вещи для переезда. Из-за этого чувство вины стало слишком тяжелы грузом для меня, и я решил изменить себя. Нет, скорее попробовать изменить. Я никогда не был уверен в своих силах, не уверен, что мой бог-наркотик отпустит меня насовсем. Единственное, что мне оставалось, надеяться, что однажды я смогу жить как нормальный подросток. Я поставил для себя целью — по приезду завести кучу друзей, взяться за учебу, встретить девушку своей мечты… в будущем — завести семью и детей, помогать матери и брату. Я, наверное, слишком много хочу в этой жизни?.. Спросите: а что на счет любви? А вот это не входит в мои планы. Не потому, что я боюсь влюбиться, просто я даже не умею любить. Когда мои сверстники бегали полоумные от того, что во всю играют гормоны, а рядом с ними красивая девчонка, я оттягивался в клубах, накачанный галлюциногенами… Грустно… Наркотик стал моей девушкой, управлял моими чувствами. Но сейчас… не было его — не было чувств. Создавалось впечатление, что мой организм не вырабатывает эти чертовы гормоны влюбленности.

Итак, сейчас я стою уже перед самым входом в новый колледж, вдыхая ароматы цветущих клумб. Вокруг бегают парни и девушки, значит, не я один волнуюсь перед сборами. Кто-то из этих парней скоро будет моим другом, а одна из девушек — моей девушкой. Наверное, я слишком на многое надеюсь, но, постойте-ка, я сильно изменился! Я окончательно порвал с вредными привычками (по крайней мере внушал себе это), отстриг длинные волосы, оставив их буквально до уровня подбородка, и вообще полностью обновил гардероб. Не мальчик — сказка! И это не мои слова. Странно, как хорошо я влился в коллектив, хотя был старше остальных ребят. Новые знакомства повлекли за собой новые расспросы о моем прошлом, а чего-чего, но этого я не хотел рассказывать никому. К чувству вины присоединился стыд за то, кем я был тогда. Теперь они на пару мучили меня.

Мне посчастливилось попасть в группу, где нашим деканом был преподаватель по истории классической литературы. Не правда ли странное совпадение? Я был наслышан о нем еще перед началом занятий: девушки с курса яро рассказывали о его достоинствах. Некоторое время я не мог понять, что они нашли в тридцати двух летнем преподавателе?

Хлопок тяжелой папки по учительскому столу вернул меня к действительности. Со своей предпоследней парты лектория я не особо смог рассмотреть вошедшую фигуру: чисто общие черты строгого костюма, расстегнутого пиджака с развязанным галстуком и кусок рубашки, торчащий из пояса брюк. Картина необычна в своей простоте. Но она заставила меня посмеяться, как мне казалось незаметно. Но это было абсолютно не так.

Только через мгновение я сообразил, что тот самый преподаватель, над которым я втихую хихикал, стоял около меня и выразительно смотрел мне в лицо с немым вопросом… или же укором?

— Простите, — пробурчал я, ниже наклоняясь к глади парты.

Декан выразительно поднял бровь, легко кивнул и быстрым шагом направился вниз по порогам к самым первым партам, на ходу перелистывая тетрадь с записями.

После это, я не могу объяснить почему, но я просто не мог позволить себе пренебрегать его занятиями. Первую лекцию я писал слишком воодушевленно, по мнению моего соседа. (Я уже говорил, что собираюсь быть пай-мальчиком? Не подумайте ничего плохого!) Но это я заметил сразу. Боже, я никогда не писал так долго! И после всего я носился по аудитории, выпрашивая у других информацию, которую не успел записать. Про чтение взахлеб я уже и не говорю. Со мной творилось что-то неладное. Я сам не мог понять свою безумную страсть к предмету и увлекательным лекциям учителя. После этого меня начали считать странным, и в некотором роде книжным червем. Я соглашался, ссылаясь на то, что решил многого добиться в жизни. И это была правда.

Странные вещи начали происходить, когда я стал оставаться на дополнительные лекции по истории классики. Сначала со мной ходили пара одноклассников и несколько человек с курса. Затем я стал замечать, что их число начало сокращаться. Периодически на занятиях нас оставалось по два-три человека. И вот наступил день, когда в лектории по окончанию занятий появился только я. Как назло декан, мистер Герман, позвал меня сесть рядом с ним. И я сел. Первые пятнадцать минут я старательно рылся в записях, заваливал его кучей вопросов по поводу того или иного произведения. Боковым зрением я стал замечать, что он внимательно наблюдает за всеми моими движениями, от этого мне стало не по себе. Я повернул голову в его сторону и на прямую спросил:

— Я что-то делаю не так?

— Давай сегодня устроим особенный урок. — Мистер Герман потер переносицу и вернул свое внимание ко мне.

— Особенный урок? Что вы имеете в виду?

Если честно, то у меня начали дрожать коленки. Я подсознательно чувствовал подвох в этой ситуации, но не мог объяснить почему.

— Давай займемся историей. Твоей историей. — Неужели он говорит о моем прошлом? Если он что-то узнает, то… — Ван дер Лейн, я практически ничего не знаю о тебе. Могу сказать с уверенностью, что тебе нравиться мой предмет, но кроме это… — Он вышел из-за стола и, обойдя его, так что смог стоять передо мной, облокотился руками на мою и последующую парту. Я был загнан в клетку. Моя нервозность начала усиливаться, мой голос стал подрагивать, но я все же произнес:

— Вы в… всегда хотите б… быть в курсе дел учеников? — Он, наконец, убрал руки и скрестил их на груди. Клетка исчезла, и я почувствовал себя более чем уверенно.

— Я знаю все о них. Например, я могу сказать, что Клер, девушка с соседнего ряда — я понимающе кивнул — встречается с подозрительным байкером, я знаю, что Джейсон переехал в Германию из Англии, когда его мать у него на глазах покончила жизнь самоубийством, я знаю, что парень из параллельной группы продает наркотики. А о тебе я не знаю ничего. Ничего плохого. Но ведь совершенных людей не бывает? Так докажи мне это. Ты можешь мне рассказать о себе все, что захочешь.

Я ошибся. Волнение даже не собиралось покидать меня. Я резко встал, решая, что уже достаточно наслушался. Но его сильная рука пихнула меня назад на стул. Я неловко приземлился на него. И тут его нога появилась прямо между моими ногами, его колено слегка упиралась в мой пах. Учащенно дыша, я продолжал смотреть на его ногу. Теперь я понял, что он хотел от меня. Как я мог сразу не догадаться: отсутствие других учеников, да и остальных учащихся в колледже. Он все это подстроил с самого начала. За этой мыслью я не заметил, как мое напряжение спало, внезапно я почувствовал его захват на подбородке. Через мгновение он насильно поднял мой подбородок так, что я смог смотреть ему прямо в глаза. Боже, я никогда не смотрел человеку в глаза так долго! Но он… я не знаю. Для меня он не представлял такого большого интереса, как для моих сокурсниц. Но я мог бы признать, что его глаза… его глаза были гипнотизирующими. Сначала он не давал мне отвести взгляд, удерживая за подбородок, после я сам не желал выходить из этого состояния. В моей голове щелкнул механизм — появился человек, который хочет изменить меня. И я забоялся по-настоящему. Меня пробовали изменить десятки друзей, но ни один в лучшую сторону. А я хотел быть правильным и послушным мальчиком, таким, каким хотела видеть меня мать, таким, которым бы гордился брат. И я сделал первый шаг, как мне казалось, шаг к спасению моей еще не до конца сгнившей души. Резким рывком я достиг его рта. Мои размышления насчет того, что все было подстроено подтвердились — он отвечал на поцелуй с той же ярости, что я начал. Недолго думая, я сжал концы развязанного галстука и придвинул его ближе. Не знаю, почему я не прекратил эту игру еще тогда, ведь дальше — больше. Я никогда по сущности не ценил значение истинного поцелуя. Для меня это был лишь процесс обмена жидкостью рта. Простой биологический процесс, или что-то вроде этого. Я никогда не мог понять, почему все люди так любят целоваться? Неужели это может таить в себе больше, чем проявление физиологической потребности?.. Но это был мой первый поцелуй. Первый, спровоцированный мною. И знаете, в этом что-то было. Могу признать, что его настойчивые попытки раздвинуть мой рот, чтобы проникнуть глубже, меня возбудили. Я завелся с пол-оборота. Потрясение от сознания своей чувствительности прошло лишь тогда, когда он отстранился от меня в попытке успокоить дыхание. Я был напряжен не меньше чем он, все еще не в силах отпустить его галстук. Мы не прерывали контакта глаз ни на минуту, боясь, что сможем потерять контроль над ситуацией. Я реально ощущал свою обреченность на скорый вылет из колледжа. И впервые мне было абсолютно наплевать на это.

Этим вечером я вернулся домой с опозданием на три часа, чувствуя себя провинившейся школьницей. Мать завела старую песню о том, что я неблагодарная сволочь, а она пашет на двух работах, чтобы обеспечить нас, и все в этом духе. Боже мой, как долго я молча сносил все это! Я никогда не говорил, что я идеален. Я всегда знал, что для многих являюсь ходячим репейником неприятностей. Но разве я не заслуживал хоть капельки сострадания? Хоть совсем маааленькой капельки? Сегодняшний день был божьим благословением для меня, день, когда у меня появился настоящий друг, должен быть выделенным в календаре! Сегодня я смог избавиться от всех сомнений и ложных стенаний, творившихся в моей душе. Я и господин Герман проговорили весь вечер. Я рассказал ему все: о своем отчиме, о причинах перехода из колледжа к колледжу, о первом опыте… Когда я начал говорить о последнем, во мне стало просыпаться отвращение к самому себе. Я лишь сейчас понимаю, какой грязью я залил себя. Дошло до того, что я разревелся прямо у него на глазах. Мерзость к самому себе росла как снежный ком. Тогда я почувствовал его прикосновение, действительно прикосновение, в нем не было резкости как в первый раз. Он бережно взял мое лицо в чашу рук, аккуратно вытирая большими пальцами сырость на глазах. Я неизбежно проникался доверием к своему преподавателю, в надежде найти дружескую поддержку, но вместо этого…

— Я хочу научить тебя одной вещи, — он сказал так мягко, что я невольно открыл зажмуренные глаза. — Я хочу научить тебя любить.

— Любить? Я… Я не знаю как это. Я всю жизнь любил лишь свою мать и брата, я не знаю другой любви.

— Я тебе покажу. — Помогая мне встать из неудобной позиции, он подтолкнул меня на край парты и, раздвинув ноги, встал между ними. Подтянув меня ближе, он начал виртуозно прослеживать языком фигуры по коже шеи, спускался к ключицам, поднимался к кадыку. Медленно покрывая шею поцелуями, он добрался до моего эрогенного места у основания плеча. Я тихо взвыл, на большее я не решился. Я никогда не отличался особой решительностью.

— Я не понимаю… — я снова тихо взвыл, — это называется любовью?

— Нет, мой глупый мальчик, — он отстранился, глядя прямо мне в глаза. — То, чем я хочу с тобой заняться, называется секс. Это лишь проявление любви. Он является частью любых отношений, но он — не главная часть любви. А знаешь, что главное?

Я отрицательно покачал головой.

— Доверие и умение прощать.

Я действительно не понимал его. Стопроцентное доверие — это вещь, которую я бы никогда не смог осуществить. Умение прощать… Прощать измену? Измена — это уже не любовь.

Увидев мое замешательство, он продолжил.

— Если ты любишь человека, доверие — лучшее доказательство твоих чувств. Сомнения всегда приносят лишь проблемы, они могут испортить все, что с таким трудом

возводилось. Прощение. Наверное, это смутило тебя, мой милый мальчик. Прощать необдуманные поступки и действия — для тебя это так сложно? — его голос не проявлял ни одной эмоции, как и его лицо. И это начало меня пугать. — Ты должен понять разницу. Когда человек влюблен — это что-то, как будто ты чувствуешь себя победителем, это взрыв эмоций, как допинг для счастья, как залог этого счастья. И мало кто захочет перестать чувствовать это счастье. Люди готовы пойти на любые жертвы, чтобы добыть «дозу», а, добыв, сохранить. Им нужен наркотик под названием любовь, просто чтобы чувствовать, что ты живой. Поверь мне, нет приятней зависимости, чем зависимость от любимого человека.

— Ты… ты испытывал любовь? — его лицо, до этого бесшумно спокойное, мгновенно оживилось. Я понял, что ненароком задел важные струны в его душе, возможно, это неудачный опыт любви? Укол ревности достиг меня при этой мысли. Нет, я не ревновал его по-настоящему, просто мне было обидно за себя. Это пройдет, я уверен.

Вместо ответа на свой вопрос я увидел слабый кивок.

— Расскажи мне.

Я удивился, насколько мой голос звучал настойчиво.

— Он был (Он?) моим учеником, когда я только пришел работать в этот колледж. Это было четыре года назад. Он учился на втором курсе и был младше меня на десять лет. Мы были обречены. Я любил его больше жизни, и он, как мне казалось, тоже. Но… он не смог смириться с этой зависимостью. Тогда он ушел. Перешел в другой колледж, наверное. Я не пытался искать его. Я бы никогда не хотел навредить ему. Я лишь могу надеяться, что (… он вернется? Это ты хочешь мне сказать?) он не держит зла на меня.

— Ты все еще его любишь? Ты хочешь быть с ним?

— Нет… Да… Я не знаю. Если бы он вернулся, все не осталось бы так, как оно было между нами перед его отъездом. Я не смогу доверять ему как раньше. Он предал меня и наши чувства, хотя я могу понять его. Он не хотел, чтобы все открылось, иначе…

— Тебя посадят.

— Ты прав, — он приблизил мою голову к себе и слегка дотронулся лба, — ты смышленый мальчик. Именно этим ты мне и понравился. И я хочу…

Боже мой, я не хочу услышать то, что он скажет.

— Чтобы ты помог мне забыть его.

Дьявол. Я ему не марионетка, играя с которой можно забыть старую куклу. Я сам не могу принять за себя решение, я не знаю, как помочь ему, боже, это грех, но я хочу быть с ним. С человеком, который понимает меня, не осуждает меня за мое прошлое.

«Ты хочешь перевалить на него своих бесов? И забрать его? Ты не думаешь, что этим причинишь ему боль?»

Этого я боялся — появления второго я в моей голове. Мне начинает казаться, что у меня развивается шизофрения. И, дьявол, я не хочу делать ему больно!

«Посмотрим»

Посмотрим.

— Я…— замешательство, — хочу быть с тобой.

Маленькое признание и сколько ответственности! Отступать некуда.

— Мой маленький мальчик, котенок, ты наполнишь радостью мою жизнь, как когда-то наполнил он.

Я не знал, улыбаться мне при этих словах или плакать. Я не хотел быть заменой.

Его зовут Дениэл Герман, он преподаватель истории классической литературы, ему около тридцати двух лет, у него есть жена Клаудия, с которой они живут в квартире на Третьей улице Мейнбриха. Он добрый и нежный. Он не любит свою жену, но у него был возлюбленный, его звали Алекс. Он нуждается в понимании и любви. Это все, что мне достаточно знать.

С пониманием своей необходимости и важности я быстро заснул. Я видел красочный сон.

Мы были вместе. Отмечали каждый месяц маленькую дату в календаре. Смотрели друг на друга на парах, украдкой, пока никто не видит. Я сам не мог понять, что же я нашел в нем. Он не отличался ни особой красотой, временами был жутко капризным на мое внимание, мог нагрубить, когда у него были проблемы. Но я всегда был с ним. Тихо сидел на его супружеской кровати, пока он перебирал работы студентов, закутавшись в его рубашку на пять размеров больше, чем мне надо. Внимательно следил за его движениями, обхватив колени руками и повернув голову набок. Глупо улыбался, когда он говорил: «Ну, как ты мог допустить такую нелепую ошибку в работе?…» Каждый раз бросался ему в объятия, когда он устав от работы, откладывал папки на край стола. Никогда не уставал целовать его, лежа с ним в постели близко-близко, вплотную, чувствуя его тепло. Любил утыкаться ему в плечо носом, когда чувствовал себя в чем-то виноватым перед ним.

И, боже мой, что бы я делал без него? Именно к нему я шел, когда не знал где переждать ломку после сорвавшейся попытки воздержания от галлюциногенов. Он встречал меня с серьезным видом и с порога тащил под холодный душ, презрительно кидая мне полотенце. Я как всегда глупо улыбался, становился под душ и ждал, пока кожа не начнет синеть, а тело содрогаться от дрожи. Я обертывал полотенце вокруг бедер и шел прямиком в его кабинет, как по сценарию находя его работающим. Покорно садился на угол стола в надежде обратить на себя его внимание. И мне удавалось. Он быстро забывал, что завтра ему надо нести важные бумаги в деканат, откладывал папку и наслаждался зрелищем, которое открывалось перед ним. Да, я знаю, что он любил мое тело, даже больше меня. Я казался ему хрупким, сделанным из стекла или драгоценного камня. Он относился ко мне ласково, как ребенку… А я так и не спросил, почему он не хотел детей…

Каждый день, я врывался в школу как безумный. Я начал понимать привязанность, о которой он говорил. И, о да, это был взрыв. Я никогда не чувствовал себя таким воодушевленным как на его уроках. И особенно после них. Я рассказал Дениэлу о чертях, что мучают меня, я предупредил его, что не являюсь божьим благословением и что несу всем лишь несчастья. Страх что он не захочет иметь со мной ничего общего не пропал, пока он не сказал ту фразу… Это было что-то, наподобие: «Если ты действительно проблема, то я человек, который готов ее решить. Значит ли это, что я камикадзе, лезущий на рожон?» Я помню, что улыбнулся ему на это. Но я был уверен — такая идиллия не продлится долго. Моя мать начала задавать слишком много вопросов о том, где я пропадаю по вечерам и с кем. Мне приходилось много врать, и это удавалось отменно. Вся моя жизнь дома превратилась в одну большую ложь — выдуманные друзья и занятия вошли в привычку, и самое страшное — я начал в них верить… верить… что все эти «друзья» существуют.

Вторая проблема возникла одним ноябрьским вечером, когда Дениэл пригласил меня познакомиться с его женой. И я, дурак, согласился! Я даже представить себе не мог, во что это может вылиться. Знакомство с женщиной, с которой живет твой любовник в браке — не лучшая идея.

На первый взгляд она оказалась очень милой и приветливой леди чуть старше тридцати лет. Моя мать охарактеризовала ее бы как двуличную стерву. Внешность заурядной домохозяйки крыла под собой довольно скользкую натуру. Ее практически никогда нельзябыло застать дома, она постоянно разъезжала по своим делам. Как сказал Дениэл, у них была раздельная личная жизнь, и в ее дела он никогда не влезал.

По выражению на лице Клаудии я понял, что организация ужина была не ее инициативой. Дениэл представил меня как одного из своих лучших учеников. За ужином у меня пропал аппетит, как только я заметил, каким взглядом смотрит на меня его дорогая женушка. Враг народа — это суровый приговор. Наверное, она жутко ревновала, когда мистер Герман начинал расхваливать мои стихи, рассказывать о моих писательских достоинствах и прочее. Но постойте! Я тоже имею право на ревность. И я ревновал! Жутко! Каждый раз, когда он прикасался к ее руке, воспринимался мною, уколом жуткой болезненной ревности. И этим все не обошлось! Когда мне понадобилось сходить в туалет, я спокойно раскланялся и вышел из-за стола. Вслед меня окликнул женский голос:

— Вторая дверь налево.

— Я знаю.

………… Это был конец. Шаг в пропасть.

Не успел я опомниться, как посыпался шквал вопросов. Он все отрицал, и я тоже. Он клялся, что приводил меня однажды на дополнительные занятия, но ее подозрения и крики этим было не прекратить. Я отпирался до тех пор, пока она не произнесла:

— Ты лишь очередная его игрушка. Знай, ты не первый!

Стоп. Я прокрутил в голове все, что мне рассказывал Дениэл. Он никогда не говорил, что его жена знала о нем и Алексе. И по его реакции я видел, что он не знал. Значит… значит я не второй и не третий?

— Сколько? Сколько их всего было? Какой я по счету? — Мой голос сорвался на крик.

Они оба стояли как вкопанные. Я не нашел лучшего выхода чем побег. Я сбежал, пока я не узнал еще больше того, чего не хотел слышать.

Дома я успокоил себя, что, возможно, не так понял ее слова и сам раскрыл нас. Представил как тяжело сейчас Дениэлу. Я рыдал как девчонка в подушку, моя мать, наверное, думает, что я… нет, она ничего не думает. Она уже смирилась с таким отродьем как я. Мне стало дурно от одной мысли, что я спасовал в самый нужный момент, я предатель, я оставил его одного. Мысль о том, что это он предал меня и оставил в беде, даже не появлялась. Я понял, что должен это исправить. Именно поэтому решил прийти пораньше в колледж, чтобы извиниться в надежде на прощение. Но вместо этого…

Он швырнул на стол передо мной папку с рефератом, что мы готовили вместе.

— Забирай. Теперь доделывать будешь сам. И не приходи больше.

Разве он не слышал мои извинения?

— Ты мне надоел. Действительно, ты ходячая проблема. Самый лучший способ — расстаться сейчас, пока ты до конца не успел испортить мне жизнь.

— Почему?

Я просто не мог уйти не спросив.

— Дело в том, что ты энергетический вампир для меня. Я жутко устал от тебя. Я хочу отдохнуть и продолжить жизнь как раньше. Я не нуждаюсь в тебе. Я не могу полюбить человека, неуверенного в себе. Прости… и не пытайся заговаривать со мной больше, чем это определено правилами колледжа.

Опустить голову, скрыть слезы, скрыть себя… и доказать свою нерешительность. Выйти из кабинета на автопилоте и просидеть лекции, стиснув со злости зубы, притворяясь на переменах, что все хорошо.

«Ты хотел, чтобы все так вышло?»

Убирайся.

Я чувствовал себя ершиком, которым только что прочистили грязный общественный унитаз. Не лучшее сравнение, но все же. Я только теперь начал задаваться вопросом, что я вообще знал о Дениэле? И что он знал обо мне? — Практически все. От гадкого ощущения я мог избавиться лишь одним путем.

Сбежать с последней пары оказалось более, чем просто. Выйти за пределы двора — задача не из легких. Мне пришлось штурмом брать железную ограду, за которой открывался городской сквер. Сюда-то мне и надо было. Не так давно как неделю назад, я слышал, что здесь собираются местные компании, у которых легко достать галлюциногенов. Мне повезло. Шумную компанию я заметил быстро, а самое главное — они знали, что мне сейчас нужно. Стен, один мой знакомый с параллельного курса, предложил мне прогулку до ближайшего клуба, где он сможет дать мне порошок, чтобы забыть все. И я пошел. Хуже, чем есть, уже не будет.

Несколько темных пролетов улиц, разрушенные бараки, мы выбирались в самые трущобы городка. Недалеко от заброшенных строений располагался вход в заветное место. Клуб был прокурен насквозь и труднее всего было определить чем. Мы пробирались через толпу, некоторые торчки откровенно пихали меня, другие бросали в след:»Эй, парень, не хочешь поразвлечься?..» Стен взял меня за локоть и провел к барной стойке, сказав: «Я сейчас». Я кивнул и остался сидеть на месте, разглядывая ширявых посетителей притона. Из динамиков ревел какой-то панк-рок, я его никогда прежде не слышал. Местная группа. Мимо проходили неменее трезво мыслящие, чем посетители, официантки с подносами, усыпанными различными таблетками. Я только слышал о таких. Даже не мог представить их эффект. Тут подоспел Стен, вручив мне маленький пакетик, наподобие тех, в которых продают бисер. Я, наверное, глубоко ушел в себя, потому что только сейчас заметил, что Стен как-то странно себя ведет: резко одергивает плечом, часто и с силой откашливается, нервно растирая глаза. Но спрашивать, что с ним, не было резона. Мы были в той компании, где каждому все равно, что будет с другими. Здесь каждого волнует только свой собственный кайф. А Стен…я не видел его около полутора месяца. Он даже не появлялся на парах.

Стен снова нервно одернул меня: «Пошли выйдем отсюда. А то на твою дозу могут найтись неожиданные желающие». Я снова кивнул и мы покинули душное заведение, направившись на север — к небольшому скверу с темной аллей, которую ему называли Сумеречной, там всегда было темно. Кроме нас поживиться своей драгоценностью желающих не оказалось. Зайдя вместе в Сумеречную аллею, я обнаружил, что его компания не так плоха. Открыв пакетик с порошком, я наклонился понюхать:

— Хм… это не кокаин. — Внимательный взгляд.

— Ангельская пыль…

— Т…ты шутишь??? — В голове сразу пронеслась история с подставой. И, кроме того, я не идиот, чтобы нюхать это.

— Нет. Ты сказал, что хочешь забыться? И перестать чувствовать? Получай.

— Но… ты знаешь, что после него можно и концы отдать. Или сойти с ума?

— Знаю. Но это единственный способ перестать чувствовать совсем. А последствия… — Он привычно пожал плечами, — Дезориентация, вспышки агрессии, ничего более… — он снова нервно передернул плечом.

— Тогда ладно — Еле промямлил я.

— 18 марок.

Я полез в карман и достал скомканные бумажки, тщательно расправил и протянул Стену. Получив деньги, мой знакомый не поспешил покинуть меня, наоборот, он медленно ополз по стене и сел на асфальт под аркой. Я не был против его присутствия, кроме того, это меня успокаивало. Самый момент, чтобы избавиться от всей суеты, что твориться в моей голове.

— Стен…

Наверное, я вывел его из транса. Он молчал некоторое время прежде, чем ответить.

— А?

— Ты когда-нибудь любил?

Его ехидный смех сменился прерывистым кашлем, он выкурил не одну сигарету какой-то гадости.

— Ты идиот? Или тебя так быстро зацепило только от того, что ты понюхал?

Я мотнул головой, сгребая лезущий на глаза волосы в сторону. А действительно? С чего я начал этот разговор? Похоже, я начинаю верить в «чудодейственную» природу наркотика.

— Я в порядке. Просто мне нужно знать. — Осторожно высыпал содержимое пакетика на ладонь левой руки и, прикрыв пальцем правой ноздрю, занюхнул как можно глубже. В глазах резко потемнело, побежали разноцветные круги, переходя один в другой.

— Нет.

— Что нет? — Глупо, наверное, переспрашивать.

— Любви нет. Ее выдумали для сказок, чтобы подсластить представление о мире детям. Я в нее не верю.

Не знаю почему, но мне стало до боли обидно за Стена. Он, в целом, неплохой парень. Но то, что он сказал, глупость.

— А я верю, — пытаясь обратить внимание на противоположную стену так, чтобы она не расплывалась перед глазами, сказал я. Порошок медленно засыпался по носоглотке внутрь.

От этих слов Стена бросило в такой дикий смех, что я просто не мог не присоединиться к нему. Я понимал, что смеялся сам над собой, а не над одурманенным приятелем. Пусть я отвык от наркотиков, но результат они давали отменный. Я верил, что увижу красочный сон. Истеричный смех прекратился, когда Стен, как-то странно дернувшись, практически упал на землю, отплевывая кровавые комки. Я перепугался не на шутку. Я не знал, что такое может случиться от наркотиков.

— Эй, Стен, с тобой все в порядке? — Я попытался поднять и усадить его. — Что с тобой?

— Отстань. Тебе лучше не прикасаться ко мне. — Слишком резко для него. Что все это значит? Он болен? Ему нужно в госпиталь?

Видя замешательство на моем лице, он продолжил:

— Чертов СПИД…

СПИД???????

— Я сдал месяц назад анализ. Да еще и туберкулез обострился… — он попытался дотронуться кончиками пальцев до моей щеки и, убедившись, что я даже не собираюсь отстраняться, уже уверенно провел по ней.

— Ты слишком наивный.

— Возможно.

— Почему тебе не живется спокойно?

— Не знаю.

— Зачем ты вообще приперся?

— Я не хочу быть один.

Он не убирал руку, я не отстранялся. Мы, как два сторчавшихся идиота, смотрели друг на друга. Я не хотел, чтобы Стен умирал. Он помогал мне сойтись с ребятами, черт возьми, он всегда был рядом, если мне нужна была компания. Я не хочу терять человека, которому на меня не наплевать!.. или мне опять так только кажется?..

— Ну, рассказывай. Что у тебя случилось?

Он в шутку притянул меня к себе. Я поддался на малейшее проявление ласки.

— Я, наверное... Я люблю Дениэла Германа.

Мне было нетрудно это признать. Я понял давно. Принял только сейчас. Я не хочу его терять. Бог, я отдал бы что угодно, чтобы все было как раньше. Я бы согласился на любое внимание с его стороны, согласился бы с мыслью, что каждую ночь он ложиться в кровать к жене, согласился бы быть куклой. Простой куклой, но быть его. Я не Алекс, я не отдам его просто так. Сейчас я хотел найти поддержку у друга.

— Ты придурок. И пидорас.

Что на меня нашло, я не знаю. Щелчок включающегося механизма в моей голове — единственное, что я мог помнить. Потом…

«Сука! Сука! Как ты только посмел это сказать!» С минуту я усиленно бил Стена головой о стену. Бил, пока моя рука сама не съехала и напоролась на стену, бил, пока на стене не расплылось кровавое пятно, затем второе. Одно — мое, другое — его. «Дьявол, Стен, я выбью все это дерьмо из твоей башки! Пидор? Я пидор? Какой ценой ты достаешь наркоту, я тоже знаю. Ты даешь любому, мне бы тоже дал? Шлюха, как и я. Этим нечего гордиться!»

Пара ударов, и я слышу хруст ломающейся кости. Меня начинает трясти, я понимаю, что наделал.

— Идиот. Ты мне сломал позвонок. И ребро. Ты видел себя в зеркало? Ты, приведение? Кожа да кости?

И после всего, что я с ним сделал, Стен улыбался мне? Да он больший придурок, чем я.

— Я не хотел. Прости. Бог, прости.

Все еще дрожащими руками я достигаю его искаженного болью лица, побелевшими от страха губами я дотрагиваюсь до его губ, мой язык аккуратно прочерчивает линию его верхней подбитой губы, останавливаясь на кровоточащей ране…

— Псих, уйди!!!

От пихает меня со всей силой, на которую только сейчас способен. Но я же не хотел отстраняться! Я хотел перенять его боль! Я хотел искупить вину! Я не хочу, чтобы он страдал в одиночку.

Резко. Слишком резко для него, я рванул его на себя, прижимая тело как можно ближе и сильнее. Сейчас он не сопротивлялся. Он, как и я, привык к любому проявлению ласки. Он осторожно поводил головой, еще глубже зарываясь в складки моей рубашки. Не знаю почему, но я начал петь старую колыбельную, что пела мне и брату мать. Что-то про корабль, который всегда находил дорогу домой.

— Если ты думаешь, что любишь его — это самообман. — Я различил слегка заметные слова Стена и прекратил петь. — Он ведь бросил тебя? Это должно было случиться.

— Не говори так, — я сжал подол его курки, который лежал у моих рук. Жал до белых костяшек, до колкой боли, до того, как злость прошла. — Я люблю его, а он любит меня. Что-то случилось. Он отказался от меня. Я сам все испортил. Я хочу его вернуть, он должен простить меня за мою нерешительность… и слабость.

— Он никому ничего не должен. А ты не слабый. Ты всегда можешь найти способ выйти из сложившейся ситуации. Ты всегда можешь найти способ сделать его только твоим. Ты сам должен выбрать: заставить его вернуться к тебе и быть счастливым, или волочить жизнь среди таких, как я, пока не загнешься в подворотне от СПИДа или передоза.

Я легко кивнул, так чтобы он почувствовал это.

— Я тебя люблю. Ты мне нужен. Но его я люблю больше.

— Теперь я могу умереть спокойно. Эй, Ван дер Лейн, ты выпьешь у меня на могиле?

— Ты не умрешь! Не сейчас, по крайней мере… — Я вжался в складку его шеи, слегка покусывая нежную, практически прозрачную кожу. — Сколько тебе осталось?

Он хмыкнул.

— Мало. Очень. Но не сейчас.

Мы просидели в полной тишине около получаса, пока он не произнес:

— Герман — педик. И ты тоже. Смешно.

Он попытался рассмеяться. Я тоже смеялся.

— Действительно смешно.

— Но я тебя люблю, Картер. Всегда хотел тебя трахнуть, а времени не было.

В метре от нас, сидящих на земле, стали появляться капли приближающегося дождя.

Стен с усилием прокашлялся, выплевывая на мою рубашку кровь, но я был не против. Он кашлял так долго, что я перестал замечать это вообще. Меня увлек за собой мир с разноцветными красками…с летающими мимо предметами… с голубым слоном…

изображение поплыло… вот уже предметы в комнате и тот синий слон стекают сгустками краски гуашь на пол… или там не было пола? Дыхание не чувствуется, будто я задержал его насовсем, чувствуешь как что-то протекает проводами по твоим венам, что не можешь контролировать картинку перед глазами. Ты не хозяин в этой реальности. Здесь правит наркотик… Внезапно понимаешь, что дышать становится совсем нечем, пытаешься шевелить рукой — бесполезно, приток боли… картины все ужаснее и ужаснее… вот ты маленький, пятилетний мальчик, играешь с папой… такой счастливый… но… изображение стекает вниз, как на картинах Дали, голос папы искажается и уже страшный, пугающий голос говорит тебе: «Иди ко мне, сынок» Тысячи воспоминаний детства корежатся у тебя на глазах… появляется злость… неоправданная и нелепая… ярость, когда видишь в этой реале Дена. Небывалая ярость… Видишь стекающее зеркало, из красок, отраженных в нем, вытекает и вырисовывается фигура… на гране срыва понимаешь, что видишь себя… и он не собирается искажаться и исчезать как другие воспоминания. Резкий вдох…

Когда я вышел из транса, Стен все еще лежал в моих руках, только голова болталась у на моих коленях, рот приоткрыт в блаженной улыбке, он улыбался мне. Я улыбнулся в ответ, растерев кровавую слезу. Не помню, когда я в последний раз плакал кровью. Дождь медленно набирал силу, а Стен видел цветной сон. Именно тот, что хотел увидеть я. Везучий.

Я оставил Стена там. Оставил лежать под проливным дождем. Дождь сохранит его красоту хотя бы ненадолго. Я бреду по старым улицам, через заброшенную стройку, мимо неглубокого карьера. Я не знаю куда. Мне не важно. Я хотел быть таким же красивым как Стен сейчас. Таким же счастливым и умиротворенным. Я хочу быть прекрасен, как он. Пусть даже эта красота продлиться лишь несколько часов. Тело без души — пустой сосуд, но какой красивый и правильный. Он не может не быть таким. Он открыт и чист, в нем нет грехов и страхов. Я хочу быть таким, я хочу иметь такой.

Мои ноги еле волочились, глубоко входя в землю. Надо же, я еще не прошел карьер. Я никогда не видел карьер с этой стороны. Он прекрасен. Просто потому, что дождь, просто потому, что нет людей, просто потому, что могила. Я расставил руки, выгнул спину, принимая грудью, напор льющейся воды, я ощутил холод. Я понял, что живу. Я не хочу жить без Дениэла. Он мой и только мой. Я знаю, как сделать его своим. Он будет со мной всегда. Также как и Стен. Я кричал, что было силы. Кричал о том, что никому не отдам Дениэла, кричал, пока не ощутил, что ноги скатываются по скользкой грязи, унося меня к основанию карьера. Я счастлив поддаться падению, я не жалел, что падаю прямиком головой на глыбы камней. Тупой удар, острая боль, вечная тьма, приветствую вас!

Рвотным рефлексом выплюнув грязную воду, я очнулся по колено в глиняной воде карьера. Не лучшая перспектива провести день. Поразительным было то, что я все еще жив, правда, на голове чувствовалась корка запекшейся крови, на губе — ссадина, практически такая же, какая была у Стена. Стен. Его уже нашли, я уверен. По-видимому, уже вечер или сумерки, а я даже не обратил внимания на синеватый оттенок своей кожи. Я пролежал в воде несколько часов, а тело практически не ныло от холода. Синеватость не прошла и после моих усилий растереть отмороженные конечности. Такое чувство, что кожа отмерла. А жив ли я вообще? Что если это ад?

«И снизошел Бог на землю… Ведь так написано в Библии? В книге смертных? Я напишу другую. О том, что нет бессмертия, о том, что ад и рай — заблуждения, о том, что смерть — реальное рождение человеческой души. Я Бог. Я покажу людям себя, так как не смог показать ваш бог. Я отпущу ваши души на свободу, тогда грешные тела станут чище…»

Закоченелой рукой я открыл входную дверь. Мать не проснулась, как и Тейлор. Мне

повезло — я пришел около полуночи, все давно спят. Если бы они увидели, что я представлял из себя, посыпались новые вопросы, хотя даже на старые я не мог дать ответа. Не заботясь о коврах в прихожей, я проковылял наверх до своей комнаты, но, подумав, остановился у двери брата. Приоткрыв дверь, я старался, как можно тише, пройти вовнутрь. Мелкий спал. Это хорошо. Я не хотел, чтобы он видел, во что я превратился. Я должен подавать пример. Милый малыш. Прости за испорченные игрушки, прости, что иногда срывался на тебе, прости, что не оправдал твоих надежд. Я хотел было убрать челку, лезущую ему в глаза, но побоялся. Я не могу больше дотрагиваться до него, ни до кого вообще. Вместо этого я осмотрел комнату. Как раньше я не замечал рисунки на его стене? Вот на этом — мы втроем с мамой, а здесь — я и он, а на следующем — я и … Девушка. Она красивая. Я различил это даже в каракулях восьмилетнего брата. Она смеется. Белое платье и цветы. Невеста. Он всегда хотел быть шафером. Я сорвал именно его. Просто, чтобы не забыть его мечту. Просто, чтобы не забыть его, когда я перестану быть собой. Вы, наверное, задаетесь вопросом, что случилось тогда в карьере? Я обрел лучшую часть себя. Я обрел силу, чтобы изменить этот мир, но перед этим…

Быстрыми шагами я направился в свою комнату. Слишком много времени трачу в пустую. Он ждет меня.

Смерть. Это было первое, что мне пришло в голову, когда я посмотрел на себя в зеркало. Я смотрел на свое голое отражение, наслаждаясь тем, что вижу. Мое тело. Оно прекрасно: бледное, тонкое и хрупкое. Именно таким я хотел быть для Дениэла. Хотел, чтобы он защищал меня. Но теперь я защищу его. Не знаю, что нашло на меня, но когда я повторно открыл глаза, то увидел, что непроизвольно провожу подушечками пальцев по алебастровой коже бедер, медленными движениями направляясь то вверх, то вниз. Моя кожа приобрела странно новую чувствительность. Будто это не я ласкаю себя, а кто-то другой. И мне это нравиться. Я хотел, чтобы он продолжил. Я просил об этом. Внезапная слабость одолела меня, я быстро осел на постели, иначе упав, разбудил бы домашних. Внутри я ощутил некую силу, которая пытается вытеснить мой разум, загнать его далеко в подсознание, запереть там. Сохранить там. Я не препятствовал.

Физиологические позывы взяли верх, я решил, что неплохо было бы что-нибудь перехватить прежде, чем уйти. Натянув на голое тело серую водолазку и светло-голубые потертые джинсы, я стремительно поспешил вниз на кухню. На столе остались еще теплые макароны и что-то из гарнира. Как назло ни ложек, ни других столовых приборов под рукой не оказалось, да мне и не пришло в голову лезть за ними. Дрожащими руками я начал заталкивать в рот все, что попадалось под руку, но голод не проходил. Создавалось ощущение, что я не ел несколько дней, хотя я отчетливо помнил обратное. Как ни странно, я смог ощутить вкус еды. Но он казался мне слишком пресным. Макароны походили на нарезанные полоски сырой муки. Я не возражал против такой пищи.

Я услышал, как наверху щелкнул выключатель света, и голос моей матери взволнованно произнес:

— Картер… Картер, это ты? Ты на кухне?

Она не сердилась, именно это и напугало меня. Все вокруг казалось неестественным и неродным: начиная от обстановки кухни до странной интонации матери. Наш дом переменился за один день. Мать почему-то сняла яркие украшения со стен, а наши с братом фотографии лежали вниз лицом. Что-то случилось? Или я просто думал, что провалялся в воде несколько часов, а на самом деле не был дома сутки?

«Убегай отсюда. Это не твой дом. Больше не твой.»

Я не хочу. Они единственные, кто любят меня.

«Но Он единственный, с кем ты будешь счастлив. Возьми его в свою страну несбывшихся надежд. Там вы будете жить вечно.»

Черт. Пронзительная боль в висках заставила меня согнуться пополам. Она сверлила мой череп, пытаясь проделать дыру, ведущую к моему мозгу, к моему рассудку. Я закричал, что было силы, но боль не собиралась проходить. Я все отчетливее мог слышать звон крошащихся костей о сверло. Что-то пытается окончательно проникнуть ко мне в рассудок. В попытке избавиться от очередного приступа боли, я резким движением сбил посуду со стола, затем стал крушить полки, дергая их со всей силы, что была во мне. Сверху донесся щелчок заряжающегося ружья. Мать всегда хранила оружие на случай, если в дом кто полезет. Но неужели она решила открыть охоту на меня? На своего сына? Кухню наполнил приглушенный свет, исходящий сверху. Я увидел, во что превратил обстановку комнаты. В этот момент во мне сыграл не страх от того, что меня могут по ошибке пристрелить или хорошенько обругают, а страх того, что я не справился с самим собой. Точнее с тем, кто живет в моей голове.

Я фанат двух цветов: черного и белого. А еще я люблю красный. Но мир нельзя представить красным. Я вижу его черным, когда мне плохо, а временами он кажется мне кипельно-белым. В те моменты, когда я счастлив. Я был счастлив. Я видел мир без темных штор, не через замочную скважину, не одно мгновение. Я всегда был нерешительным, но если была необходимость все решения мною принимались однозначно и бесповоротно. Я мог выбрать, куда пойти: направо, налево или развернуться назад.

Сейчас мне предстояло сделать выбор, который мог в корне изменить мою жизнь. Я могу сбежать, жить по собственным законам, наконец, обрести себя. Или как Стен дождаться дня и принять последнюю дозу жизни. Стен. Он не выходит из моей головы. Он будет мучить меня, пока я не сойду с ума?.. Мне нечего уже терять. Я смертельно болен и смертельно устал. Я хочу уйти.

«Твое желание исполнено.»

Негативы черно-белой пленки. Разорванные, скрученные в неизвестный моток. На них нет лиц, только вспышки краски как тонкий слой бензина на поверхности лужи. Достойный сон, чтобы начать жить заново.

Это только половина первой главы... глав 7... и не все о гомосексуальности! это, в первую очередь, эмоции....