Инна Самойлова — Пять томиков Есенина

— А что это так тебя интересует? Я считала, ты только информацию воруешь.

— Не говори таких слов, нельзя так прямолинейно мыслить.

— У моей мамы была в студенческие годы история с подобной.

— Посмотри ноябрьский «Forbes», книга издания 1765 года — восемь штук зеленых.

— Грустно. У нее была шестнадцатого века.

— Узнай про неё все, пожалуйста.

— Зачем?

— Попробуем что-нибудь придумать.

— Как? Ты ж в Сиэтле.

— У меня много друзей осталось на Родине, не переживай.

— Хорошо.

Глухая сибирская деревня. Две улочки посреди степных солончаковых полей и смешанных лесов. Маленькие сорванята брат с сестрой лезут в заброшенный колодец.

Воды нет, много хлама: рваные изношенные одежки, старые книжки…

Достали наверх, разделили на три кучки — одну сторожившему соседскому мальчику.

Принесли домой, полистали, побросали кто — куда.

Иногда к ним проявлял интерес их батя — не то что бы он знал старославянский — нет.

Книги были в кожаных обложках, деревянный переплет, каждая страничка проложена тоненьким пергаментом, иногда попадались даже рисунки, необычно. Да и бумаги нет на самокрутки… Все равно на прозрачных листочках ничего нет.

Девочка подросла и поступила на филфак в педагогический. Свою книжку взяла с собой в общежитие, всей комнатой по ней готовились к зачету.

Женихи к ним захаживали стихи послушать, почитать — вот как-то забрел и с исторического факультета. Продвинутый был молодец, брат его преподавал историю в университете, а этот только учился. У него задрожали руки, когда он увидел, по чему молоденькие руссковедши изучают наш родной, но древний язык.

Пришла через пару дней в комнату к девушке ученая делегация, рассматривали, сказали одна из первых печатных книг на Руси, изданная по приказу Ивана Грозного. Что таких было всего три штуки. Что самое ценное в ней — это какая-то отсутствовавшая гравюра. Такую на выставке в Монреале в шестьдесят девятом году слезно просили продать у наших американцы. Естественно наши не согласились, по закрытию выставки гравюра загадочно исчезла. Ей сказали, что книга даже без гравюры бесценна, но финансовое положение кафедры не позволяет заплатить за нее больше шестидесяти рублей по тем временам: начало семидесятых. Она осталась размышлять, исторический молодец зачастил с визитами, любопытствовал о ее желаниях.

В общем, те светло зелененькие, невысоконькие пять томиков Сергея Есенина, которые стоят у нас с детства в книжном шкафу…

— Мам, зачем ты тогда это сделала? Тебе же не врали — они же не утаили, сколько это стоит.

— Дочь, не достать было тогда хороших книг. Дефицит.

— Да уж. Дефицит так дефицит. Три книги во всем мире, воистину дефицит... А что с этим стало? Женишком?

— Они с братом организовывали экспедицию в наши края, ничего не нашли.

— А вашего соседа?

— Нет. После смерти ссыльной бабки ее родственники выкинули книги с остальным хламом в тот самый заброшенный колодец. Кроме нас никто ничего и не знал. Остальные потеряны.

— А гравюра? Ты помнишь из детства, была там она?

— Не помню, может быть она в Сибирь без нее была перевезена, кто сейчас разберет. Про меня статью потом в областной газете написали: « Несознательная комсомолка, не уберегла историческую и культурную ценность, скурила с подружками раритет, не имеющий стоимости для русского народа».

— Ну а сама книга где теперь?

— Не знаю. В этом году видела друга того парня, когда меня награждали президентской премией, наши места рядом оказались в зрительном зале на церемонии.

— Что говорит?

— Сказал, что повесился его приятель в перестроечные времена. Не выдержал, мечтал о многом, не получилось…

— Думаешь, ему помогли?

— Не знаю, давай не будем об этом…