Дарина — На краю

Но я отвлёкся от главной моей темы.… Итак, я здесь. Зачем? Говорю откровенно: я не знаю. Но если не здесь, то где? Поэтому, какая разница! Впрочем, нет, разница велика. Это особенное место, ставшее свидетелем не только жизни, но и смерти. Это то место, которое достойно гордого названия моего последнего пристанища. Оно необыкновенно, ведь именно здесь стоял Костя, когда мы познакомились.

Моя жалкая служба выдумана для того, чтоб облегчать другим жизнь. Но, знаете ли, освобождая людей от боли, я забираю её себе. Невыносимо. Непостижимо. Несносно. Странно, я уже и не помню, какой несчастный посоветовал мне идти сюда. Небольшой кабинетик, немного техники, стол, на котором она стоит, стул, на котором она не стоит и окно, в которое мой воспаленный разум каждый день хотел выброситься — вот и всё моё богатство. Не густо, но и, как я сам себя успокаивал, не пусто. Могло быть хуже. Пять тяжких лет в университете, вставная челюсть из–за чересчур усердного грызения науки — и вот она, моя награда! Вот оказывается, чего я стою. Ну что ж, сейчас мне просто не до этого.

Психолог — таково гордое название моей профессии и моего призвания! Работая на линии "Телефона доверия" я только поражался человеческой глупости и тому, какая оказывается пустая моя наука.

В тот день мне было по–настоящему плохо. К сожалению, шеф меня не пожалел, так что пришлось жалеть себя самому. На этом поприще я далеко не уехал, поэтому закинул все дела и разглядывал свои ноги. Ничего так, хочу вам сказать, как для мужчины. Да и для бабы, наверное, было бы ничего, однако мой бывший этого не оценил. И поэтому было невыносимо грустно и жалко его, дурака, неспособного на здравую оценку мужской красоты. Как только в голове возник его подлый образ, из меня даже вытиснулась скупая мужская слеза, но дать ходу этому бабьему делу я не пожелал, так как весьма вовремя зазвонил телефон. Проклиная всех и вся, я взял трубку, с твёрдым намерением плюнуть на все психологические приёмы и приколы.

— Алло. — Прошамкал я в трубку.

— Никогда не замечал урбанистических красот нашей столицы.

Я поморщился:

— Ни одного деревца, ни половины кустика! С такими урбанистическими красотами мы далеко не уплывём.

— Возможно, вы и правы, однако ещё один шаг и мне не будет ни до кого дела.

В такой ситуации мне бы потребовалось нажать на специальную кнопку и сообщить шефу о возможном самоубийстве. Тот, в свою очередь, позвонит властям, за что и получит дружественный хлопок по плечу. Однако вся штука была в том, что обычно те несчастные, которые звонили сюда, были в состоянии только сопли да слюни размазывать. Я как Чип и Дейл, спешил на помощь и всем помогал. А на душе оставался грязный осадок. Сколько людей хотят жить, но умирают, а, сколько таких уродов, которые не верят ни в чёрта, ни в Бога.

— Итак, самоубийство. Это, по–вашему, лучший выход из данной ситуации?

— А что вы называете "ситуацией"? Уж не нашу ли с вами жизнь?

Сказать по правде, я растерялся. Обычно звонили и говорили о том, как им всё надоело, как им больно и так далее.

— Допустим и так, что же в ней дурного?

— А что хорошего?

— Вы только что затронули тему красоты родного города — вот вам и пример.

— Но ведь это не то, ради чего стоит жить, верно?

— Кому как. Наши с вами предки кровь проливали за неё, между прочим.

Продолжая этот бессмысленный разговор, я пытался отследить звонок, но, увы, мужчина звонил с мобильного. Шансы резко снижались, тем более что я не мог его вывести на причину, которая подтолкнула на этот безрассудный шаг.

— Кровь? Они её проливали не только за родину.

— А за что же?

— За свободу.

— Вы нашли ещё один момент, ради которого стоит жить.

— Пройдитесь по улицам, и вы увидите, как страдают те люди, которые предпочли свободу.

— Таких людей хватает не только у нас. Они всюду. Они слишком слабы для того, чтобы быть частью всеобщего плана.

— О, да! План! Но из чего он состоит? Скажите, а в план входит то, что я вижу вокруг? Малолетние девицы продают себя за гроши, по закоулкам раскиданы обколотые подростки, даже бабулек разводят почём свет стоит.

— Из–за этого вы здесь?

— Я здесь из–за себя. Как думаете, ваша профессия помогает людям?

— Я бы не сказал…

— Моя тоже. — Вздохнули на другом конце трубки.

— Можно спросить, как вас зовут?

— А это имеет какое–то значение? Моё имя уже никому не будет нужно, через пару минут. Впрочем, меня зовут Костя.

— И почему вы обратились именно сюда?

— После того, как я разочаровался в своей профессии, я всё чаще натыкаюсь на такие, которые нам также не нужны.

— Иными словами, вы заставляете разочаровываться в них других людей?

— Если хотите, то так…

— Но кто же вы по профессии?

— Я — врач.

— Весьма благородно.

— Все так говорят, но я в это не верю.

— Почему?

— Я — хирург. Две недели я тяжело бился над девчонкой, которая лежала в коме, а когда она очнулась и выписалась, меня постигло большое разочарование.

— Она вас не поблагодарила? — Хмыкнул я.

— На следующий день после выписки её привезли обратно. С разрезанными венами.

— Вы её спасли?

— Нет, она сама сделала свой выбор. Я же не хотел вмешиваться. Я работаю над теми, которые хотят жить. А таких немало. Вот только немногие из них выживают.

— Из–за этого вы здесь?

— А кому я нужен? Жена видит меня ровно столько, за сколько из меня можно вытрясти ещё одну сумму, детям я неинтересен.

— Но ведь можно жить не только ради них, а ради… себя.

— Скучнейшая я личность, должен вам сказать. Знаете, я очень подружился с детьми из онкологии, и все свои сбережения отдавал в местный благотворительный фонд.

— Весьма похвально.

— Да уж.… В них я видел настоящих друзей…

— Детская дружба стоит немалого.

— Поэтому так больно их терять. Отделение онкологии — это не то место, где стоит заводить знакомства. Только за три дня я потерял двоих друзей…

— Такова жизнь, кто, как не вы должен это понимать?

— Да. Но она чертовски несправедлива.

— С какой стороны на неё посмотреть. Ведь мы все ещё обязательно встретимся.

— А вы сами в это верите?

— Мы сейчас говорим о вас.

— Но мне просто любопытно…

— Я верю, иначе, как жить? Если ни во что не верить?

— Я знал многих людей, которых вера не спасала.

— Но она призвана не только спасать.

— Тогда что? Верить только потому, что так принято? Ходить в церковь каждое воскресенье, потому, что так делают все?

— Нет. Туда должна душа стремиться.

— Я ловлю себя на мысли, что давно уже ни к чему не стремлюсь.

— Человек живёт в этом мире не только для себя.

— Знаю–знаю. Он состоит частью плана.

— Вас это подавляет?

— Не хочется верить в то, что ты — марионетка.

— Вы смотрите на ситуацию не с той точки зрения.

— А с какой стороны на неё стоит смотреть?

— Вот вы — врач. Допустим, когда нибудь вы спасёте человека, которому суждено найти лекарства от рака.

— Таких лекарств не существует.

— Тем более. Если их изобретут, они будут в два раза ценнее.

— Я — реалист и не верю в подобного рода глупости.

— Вы называете лекарства глупостями, а сами вращаетесь в них день изо дня.

— Надоело. Смотреть на больных, умирающих и быть просто не в состоянии помочь.

— Всех не спасёшь. Но вы, по крайней мере, пытаетесь.

— А что толку?

— Когда нибудь вам это зачтётся.

— Да вы, как я погляжу, верующий? Так вот, то, что я сейчас сделаю, поглотит все мои хорошие поступки, и они не зачтутся. Странная у них система.

— Одна глупость может перечеркнуть всё хорошее.

Я разговаривал с Константином, говорил какие–то общепринятые фразы и понимал, что он прав.

— Вы знаете, хорошего в моей жизни было слишком мало.

— Иногда люди бывают счастливы лишь миг, но молятся на него, благодаря небо, всю жизнь. — Закурив, задумчиво произнёс я.

— У вас было так?

— Именно.

— Расскажите.

— Помилуйте, — усмехнулся я, — помощь нужна не мне.

— Вы в этом уверены?

— Нет, но.… Не я ведь на краю.

— Все мы стоим на краю, не каждый это просто замечает.

— Мне кажется, что я срываюсь. Что держусь за реальность, за её край, одной только рукой. Но вечно так продолжаться не может. — Меня вдруг понесло на откровенность, и я внезапно понял, что благодаря Косте сумел выразить словами то, что хранилось на дне моей души.

— Кто же вас сталкивает?

— Я сам сорвался. Думал, что твёрдо стою на ногах, не понимая, что смотрю в чёрную пропасть. А как насчёт вас?

— Мне кажется, я нахожусь там же, но меня сюда подталкивали, я сорвался не по доброй воле.

— Кто же стоит у вас за спиной?

— Не знаю. Наверное, сейчас этого уже не выяснить. Слишком много прошло времени, слишком много утекло воды…

— Вы говорили, что у вас есть дети. — Я цеплялся за соломинку. — Вы не подумали про них?

— Они проживут и без меня. Зачем им отец, которого они не видят?

— Вы говорите глупость. — Внезапно перед моими глазами предстало собственное детство, заставив горько улыбнуться. — Ничто и никогда, не при каких обстоятельствах не заменит родителей. Даже одного из них.

— Судите с собственного опыта?

— Почему-то наш разговор постоянно сводится на меня.

— Я себе неинтересен. Мало того, вам также, вы ведь просто выполняете свою работу…

— А что если я скажу, что сегодня самый кошмарный день в моей жизни и я даже не помышляю о работе?

— И всё же вы подняли трубку, когда я позвонил, у вас всё равно осталась потребность помогать людям.

— Это не потребность. Это, скорее, рефлекс. Я уже давно по-настоящему не помогал людям. Те, кто стоял на краю пропасти, рано или поздно туда вернуться. Это просто дело времени. Заявляю вам, как психолог.

— Неужели люди стали настолько слабы?

— Просто в нашем мире не осталось психически здоровых людей. Я говорю вполне серьёзно.

— А как насчёт вас? Вы же психиатр?

— Я не психиатр. Я — психолог, что, в сущности, сейчас не имеет значения. Но, знаете ли, хороший доктор не смог бы помогать людям, будучи при этом совершенно здоровым. Для этого нужно быть тоже немного сумасшедшим.

— А вы считаете себя хорошим доктором? — Позволил себе улыбнуться Костя.

— Я — лучший.

— Самоуверенно.

— Я не стесняюсь говорить правду. Но на это есть свои причины.

— Например?

— Я возник из ниоткуда, собственноручно прокладывая путь к поставленной цели. Я напряжённо учился, потом набирал опыт, работал в психиатрической клинике. Я повидал столько, сколько нормальный человек пережить не сможет.

— Но не сломались. — Вздохнул Константин. — Как я…

— Но вы же сами говорили: все мы стоим на краю. Я стою намного дольше, чем вы, поверте. — Мысленно я прогонял про себя своё детство, понимая, что мне приходилось карабкаться, начиная с самого малолетства. — И всё же, подумайте о детях. Это будет большим ударом. — Вздохнул я.

— Мои дети учатся в Лондоне. Это две девочки, близнецы. Сейчас им по девять и они не видели своего отца два года.

— Вы должны были уделять им больше внимания. Прекрасно понимаю, что с женой отношения могли не заладиться, но дети в этом не виноваты. Они — ваше продолжение. Кровь от крови.

— Не только моё продолжение. Это дочери своей матери.

— Костя, как бы там ни было, они — ваши дети. И вы их отец. Вы даже не представляете, какое счастье иметь отца.

— А вы? Где ваш отец?

— У меня нет, и не было отца. Впрочем, и мамы тоже. Но, думаю, именно из-за отсутствия отца я стал таким, каков я есть. Если бы я воспитался в традиционной семье, кто знает, может и далее всё пошло бы более традиционно…

— Вы рано их лишились? Или же не знали вовсе?

— Мне было пять лет, когда они погибли. Мои родители были альпинистами, а такие рискованные люди долго не живут. Поэтому я воспитывался у тётки. Думаю, из–за этого я перестал любить женщин, однако, стал их понимать…

— Перестали любить женщин? Да разве можно их вообще любить? В моей жизни было ни мало женщин, но ни с одной я не испытывал того, что было между моими родителями. Когда я спросил у отца, почему тот выбрал мать, он ответил просто: потому, что он нашёл того человека, с кем было бы приятно встретить старость.

— Вы просто не нашли подходящего человека. Возможно он у вас перед носом, но вы этого просто не понимаете. Оглянитесь, перестаньте считать себя обузой для всего мира.

— В том то и дело. Я не для мира обуза, а для самого себя.

Я вновь закурил, понимая, что не имею права потерять Константина. Ещё ни один человек не говорил того, что было сказано сейчас, между нами. Он был настолько надёжен, что к нему хотелось тянуться, обнять за плечи и защитить оттого, что его так пугает. Но от жизни не защитишь, её просто надо испытать. Жизнь за него никто не проживёт, даже если он очень этого захочет. Надо уметь плыть против течения, не обращая внимание на боль. Боль — одна из неизменных составляющих нашей жизни.

— Что окончательно подтолкнуло вас на этот шаг? Ведь я прав, есть причина? — Господи, должна быть последняя капля, я это прекрасно знаю!

— Да, причина есть. Мои дети.

Я молчал. Это он должен выдавить из себя сам, без моей помощи.

— Вот вы говорите, что нет ничего важнее, чем родители, в частности, отец. Но мои девочки не испытуют ко мне практически ничего. Теперь я понимаю почему. Это — не мои дети.

¬¬— Как вы это узнали?

— Жена последнее время много пьёт. Состоятельная жизнь окончательно превратила её в настоящего монстра. Алкоголь практически полностью разрушил хрупкую психику. Я пришёл домой, и она стала выкрикивать обидные слова, какие–то ругательства. Дело привычное. Следует только вырвать из её рук бокал и уложить, а там всё будет в порядке. Но в этот раз она как обезумела. Ничего не хотела ни слышать, ни знать. Орала, била посуду, царапалась, кусалась. Я только Бога благодарил за то, что девочки это не видят.

— Что произошло дальше?

— Она дико засмеялась и стала рассказывать о том, как мне изменяла. Иногда практически под носом. Я стоял, поражённый и пригвождённый к месту. Нельзя сказать, чтоб я не догадывался, но в то же время… Огромным ударом стало то, что она рассказала мне о настоящем отце девочек. Но даже не это было самым убийственным.

"Да разве может быть ещё что–то хуже?" — Подумал я.

— Она начала рассказывать, что всегда любила только его, а он, в свою очередь, её. Именно для него, как оказалось, она вытягивала из меня деньги. А он приходил, навещал её и девочек. Мои дочки прекрасно знали, кто их отец. Но понимали они и то, что их будущее зависит не от реального отца, а от меня. Они просто смеялись с меня. Все вместе. Долгих девять лет.

Такого я, признаться, не ожидал.

— Но ведь им всего по девять лет… — Слегка растерялся я.

— Они все в мать. Она мастерски научила их лицемерию и лжи. Эти уроки они выучили наизусть.

Я застыл, поражённый. Кого я действительно уважал, так это детей. Они не умеют лицемерить и всегда говорят то, что думают. Только потом, закончив учиться, они выйдут в реальный мир и научатся врать. Но детство — нечто неприкосновенное для лжи и лицемерия.

— Надо уметь принимать разные удары судьбы.

— Зачем? Зачем подставлять своё тело под эти удары?

— Я, конечно же, мог бы вам сказать, что нас испытует кто-то свыше, но ведь вы не поверите, верно?

— Абсолютно.

— Мир испытует нас на прочность.

— А что вы скажите о себе, вы прочный человек?

— Я человек незаметный, что даёт мне определённую силу.

— Какую?

— Я умею слушать. Долгое время я даже считал, что умею помогать людям.

— А сейчас вы так не считаете?

— Сейчас я вырос из своих грёз. — Я немного помолчал, раздумывая, говорить о себе или нет, а потом решил, что этот разговор может быть спасительным не только для него, но и для меня.… А может стать и губительным… — Знаете, у меня не было точки опоры, не было защищённого тыла, не было ничего.… Но я не сломался, ибо верил, что должен доказать то, что могу принести пользу обществу. Человек, сам не осознавая того, имеет великий дар — жизнь, но обращается с ним совершено недостойным образом.

— Просто для кого-то это дар, а для некоторых — проклятие.

— Всё зависит от человека. — Пожал плечами я. — Дело в том, что все мы воспринимаем жизнь как должное, даже не подозревая о том, что она имеет свойство обрываться в тот момент, когда этого от неё совершенно не ожидаешь.

— Знаете, мне сейчас не хочется говорить об этом.

Я усмехнулся. Было видно, что я загнал его в тупик, и он колеблется.

— Почему вы не бросите жену?

— Сказать по правде, мне её жалко. Даже не смотря на то, что я её ненавижу.

— Скорее презираете. А это совершенно разные вещи. Она единственный человек, кому вы доверяете?

— Нет, у меня ещё есть друг. Или, скорее, был.

— Что же случилось?

— Ничего особенного. Он уехал. Бросил всё, не в силах терпеть этот сумасшедший дом. И, Бог мой, как я его понимаю.

— Что же вас здесь держит? Последуйте его примеру.

— Я не смогу один. Я ужасно боюсь одиночества, не смотря на то, что я на удивление одинокий человек.

— Прекрасно вас понимаю. Вы — человек толпы, ведь в толпе переносить одиночество гораздо легче.

— Я мог бы поехать к нему, но он не захочет меня видеть.

— Между вами что-то произошло?

— Не знаю, наверное... Когда я узнал правду про детей, то сразу же отправился к нему. Мы долго беседовали, и что-то тогда произошло, но что я не знаю. Буд-то бы по мне пробежал ток. Я его обнял и…

Я понял всё без слов и улыбнулся. Как глупо жить всю жизнь так, как тебя учили в школе, и не понимать свою истинную сущность…

— В этом нет ничего дурного.

— Шутите? Это ненормально.

— Ненормальные те, которые в этом уверяют. Мы привыкли и давно поверили в то, что нам постоянно следует играть по правилам, но у каждого правила есть свои исключения. У каждого могут быть свои тайны.

— Я в это не верю. В конце концов, это был секундный порыв.

— Чаще всего достаточно и этого, поверте. Этого не стоит бояться.

— Откуда вы это знаете?

— Вы сами обо всём догадались. И не нужно больше слов. — Боже, хотелось забыть обо всём: о том, как мне сейчас тяжело, о подлом обманщике Егоре и о том, что, ёлки-палки, я его ещё люблю. Я не хотел сейчас думать об этом. Хотел думать только о Косте. Ведь он такой, как я.

— Алло! — Позвал Костя. — Я вас не слышу!..

— Костя, вы где? Скажите, я приду. Чёрт с ней, с работой. Я точно знаю, что смогу вам помочь! Костя!!!

— Я не слышу, батарейка садится. Впрочем, рано или поздно это всё равно случилось бы. Спасибо, мне стало легче. Теперь не так страшно…. Теперь я не о чём не думаю.… Всё в порядке и я готов….

— Костя, не глупите! Говорите, где вы, я приду! — Меня охватила паника, ведь я уже был почти уверен в том, что Костя не прыгнет, не соскользнёт в эту пропасть.

— Спа…сибо… Господи, как же здесь красиво…. Вы… говори… нет зелени… ту… всё… всё есть…

Связь прервалась. Я, в полнейшем отчаянии швырнул трубку.

Зелень.… Тут всё есть? Парк? Сквер? Если взять во внимание то, что связь до обрыва была неплохой, то он был недалеко. Где же это, где?

Я сорвался с места и побежал наобум. Ноги несли меня так быстро, как ещё никогда в жизни. Я оббежал все парки, которые знал, и только в четвёртом мне улыбнулась удача.… Своей беззубой зловонной улыбкой…

Как только я подбежал, то готов был выть от злобы и бессилия. Лопух! Дурак! Кретин! Небольшой сквер напротив городской больницы…

Рядом с входом в помещение толпились люди, стоял транспорт городской милиции…. И тело, накрытое белой простынёй…

Я стоял на краю перед бездной и размышлял о том, что привело меня сюда. Костя. Он открыл мои глаза на то, что люди величают жизнью. Я бы это назвал жизнью вопреки. Вопреки всему тому, что пытается нас догнать, сломать, подмять под себя и поставить на колени. Вопреки всему.

Точно также я и жил. Вопреки всему, что меня ломало и выкручивало. Я знаю, что жизнь у меня была нелёгкая, но я никогда не жаловался, не бил тревогу. И всё-таки не смог. Думал, что смогу, но вот настал момент, и я сломался. Такое бывает, и кому уж, как не мне, это знать?

Всё-таки я не смог. Не удержал его.… А ведь он мог быть главным человеком в моей жизни. Просто не повезло. Со мной такое случается достаточно часто. Я чувствовал, что Костя мог изменить мой мир, перевернуть внутри меня абсолютно всё и заставить начать жизнь с начала. Он всего лишь хотел, чтобы его выслушали. Хоть раз в жизни…

Я стоял и смотрел вниз. Было такое впечатление, будто бы я смотрел на всю свою недолгую двадцатишестилетнюю жизнь. Что я там видел? Да ничего такого…. Жизнь ещё одной канцелярской крысы. Никто так и не воспринял моего таланта, который, уверяю вас, был не малым.

Вспомнил про Егора. Затосковал. Жаль…. Жаль его, жаль себя.… Но жалость — отнюдь не положительная эмоция, так пусть уж лучше её не будет.… Прочь, всё прочь! Я стою один на один с ним, с Костей. Стою и свято верю в то, что сейчас соприкоснусь с ним руками. Такое возможно…. В том случае, если ты веришь. А я верил, верил всегда, верю и сейчас.

Я узнал, что ему было всего тридцать два года, он действительно был женат и воспитывал двоих дочерей. Никто так и не понял его поступка. Вокруг было лишь изумление, а ведь они его совершенно не знали. Успокаивало лишь то, что люди действительно плакали, вспоминая его как человека. Он прожил жизнь не зря, его будут помнить…

Я не хочу быть в их числе. Я хочу быть с ним, и я точно знаю, что мне это удастся.

Я делаю шаг, второй и ощущаю свободу.… Я так давно уже не ощущал подобной лёгкости… Я точно знаю, что совершаю падение… Падение вверх…

                                                                                                        14 июля 2006 г.