Иероним — The Old Iniquity

Что счастье не влетает в рот.

Я б философский камень дал им, —

Философа недостаёт.

“Фауст”

                                                                        ***

Норберт вот уже седьмой день без отдыха корпел над воплощением своей безумной, нереальной идеи. Все ингредиенты были собраны, осталось только правильно смешать и отправить их в печь. Все операции он выполнял строго по древнему манускрипту, но уже очень долго у него ничего не получалось.

Ветхий дом Норберта стоял на окраине маленького посёлка, возле пшеничного поля. Все остальные дома посёлка были сосредоточены примерно в одном месте и образовывали почти ровную окружность. Люди ходили туда-сюда внутри этой окружности, гуляя и не замечая ничего вокруг себя.

— Все эти люди — инертная масса, — любил повторять Норберт слова старого мудреца. Сейчас, в тишине подвала, похожего на склеп эти слова слетали с его губ непроизвольно. О людях он не думал, его сознание отключилось от реальности, его костлявые руки без участия мозга переливали разноцветные жидкости из одной колбы в другую — он проделывал эти манипуляции тысячи раз.

Вдруг ему показалось, что решение наконец найдено, и поиски его завершились.

Но он снова ошибся.

С трудом поднявшись из-за стола, он походил по комнате, разминая затёкшие кости. Немного подумал и всё-таки решился выйти на улицу, прогуляться.

Стояла невыносимая духота, солнце палило вовсю, надеясь, наверное, убить любого, кто осмелиться выйти. Было тихо — птицы не пели, все они спрятались в прохладной глубине леса за пшеничным полем. Даже насекомые не стрекотали в траве.

Он сел на крыльцо и закурил. Дымок улетал в небо, словно прямая нить — не было ни малейшего порыва ветра. Небо, принимавшее в себя дым, было необычайно ярким и глубоким сегодня, Норберт застыл на несколько мгновений с поднятой головой, засмотревшись.

Норберт опустил глаза. Песок и редкие клочки жёлтой травы — будто дом его стоит на проклятой земле. Вокруг летают мелкие мошки, мерзко жужжат, раздражая слух.

Резко, в несколько секунд, небо потемнело. На голову Норберту упала тяжёлая капля. Он выставил обе руки в ожидании желанного дождя, но вместо прозрачной дождевой воды в руки его упало несколько капель красной жидкости. Крови…

                                                                               ***

Он очнулся. Ему просто приснился кошмар. Голова дико раскалывалась, он плохо соображал спросонья. В комнате его и вправду было жарко. Поднявшись из подвала, Норберт вышел на улицу.

Прохладный ветерок приятно развевал длинные волосы, забирался под одежду, охлаждая измученное, усталое тело. Норберт закрыл глаза от удовольствия и постоял так несколько секунд.

На пыльной жёлтой дороге были видны свежие следы колёс. Значит, кто-то проезжал недавно — нужно будет посмотреть, не набросали ли чего во двор и не разбили ли окно. Всегда они так.

Хотя город и был виден с крыльца его дома, идти до него нужно было около получаса. Он шёл медленно, от усталости еле перебирая ногами.

В придорожных ямах стрекотали кузнечики, прыгая с травинки на травинку в буйных зарослях. Тут же летали мелкие птахи, для которых кузнечики — лишь пища. Норберт знал, что под покровом зелени, по земле ползают ящерицы и прочие ползучие гады — он не раз натыкался на них возле своего дома. В воздухе витали ароматы цветов и травы и, смешиваясь, создавали новые запахи.

От всех этих звуков и запахов природы голова Норберта внезапно пошла кругом, он покачнулся и чуть не упал. « Сказывается долгое сидение взаперти», подумал он.

Ветер продолжал настойчиво трепать волосы Норберта, постепенно выгоняя остатки усталости.

На улицах города было почти пусто. Люди, которых Норберт встречал на своём пути, смотрели на него с отвращением и спешили скорее убраться, чтобы не связываться со зловещим отшельником. Он проходил мимо двухэтажных деревянных домиков, совершенно одинаковых на вид, и отовсюду смотрели на него искажённые злобой лица, но смотрели только секунду, мгновение, не больше, и задёргивали шторы. Торговец в овощной лавке молча продал ему продукты и проводил до двери недоверчивым взглядом.

                                                                                            ***

Придя домой, Норберт скудно пообедал и лёг спать. Ему снились колбы с разноцветными жидкостями, куски обгоревшего пергамента, люди с уродливыми лицами, выкрикивающие в его сторону страшные проклятия. Он метался из стороны в сторону, пытаясь спрятаться от этих людей, но они были повсюду, они заполнили собой всё пространство вокруг него, казалось, что Вселенная только из них и состоит.

Когда он, весь потный от страха, проснулся, было уже темно. Ночь всё расставила по своим местам — ему снова нужно было приниматься за работу.

Норберт спустился в свой подвал, оставив дверь в дом открытой, чтобы не задохнуться от стоявшей в подвале жары.

Неутомимо он проделывал одни и те же операции раз за разом, но пока ничего не получалось. Он чувствовал, что близок к разгадке рецепта, но никак не мог нащупать правильного пути. Весь подвал осветился жёлтой вспышкой — в котле что-то булькнуло и взорвалось. Котёл перевернулся, выплеснув всё содержимое на пол. Норберт уже привык — такое происходило довольно часто. Он вытер пол и достал новый котелок, поменьше.

Для рабочих целей он завёл себе два котла. Взрывы, периодически прерывавшие его работу, портили котёл, корёжа его и пробивая небольшие дыры. Второй котёл нужен был для того, чтобы не ждать пока смола, которой Норберт латал дыры, высохнет. Когда же подходило время взрыва второго котла, первый был готов сменить его.

Снова полную тишину спокойной летней ночи разбавило бульканье жидкости в котле.

Норберт слышал, как кто-то ходил за окнами, громко шурша высокой травой. Шли тяжело и шумно, разрывая спутавшуюся у ног зелень. Шум приближался к окну его подвала. Возле окна всё стихло на несколько мгновений. Норберт сам затих и напряг свой, и без того острый слух. Шаги стали быстро удаляться, обежали вокруг дома.

Окно, выходящее на дорогу, громыхнуло и на пол упало что-то очень тяжёлое — пол затрясся. Следом за этим предметом посыпались осколки стекла.

Норберт поднялся наверх, зажёг свечу и вошёл в комнату. Повсюду здесь рассыпались осколки, под окном лежал огромный камень. Норберт поднёс свечу ближе к нему и рассмотрел. Это был большой овальный валун, ровный, почти без трещин, на его гладком боку, повёрнутому к Норберту, был выцарапан крест.

                                                                                       ***

Снова утро. Прошла ещё одна бесплодная ночь — у него так ничего и не вышло.

С деревянным телом, затёкшим от долгого стояния, он поднялся из подвала в дом и лег отдохнуть.

— Наконец-то можно поспать, какое блаженство! — просипел Норберт в тишине, касаясь головой подушки.

Он ворочался на постели в поисках удобной позы и, наконец, нашёл. Каждая мышца, каждый сантиметр его тела отдыхали, он глубоко задышал, уплывая в путешествие по реке снов.

Сон его грубо прервали. В дверь кто-то тяжело молотил. В разбитое окно летел скрип несмазанных колёс телеги и ржанье лошадей. Норберт нехотя поднялся и открыл. Перед ним на пороге стояли два солдата.

— Что вам угодно? — спросил Норберт.

— Вы арестованы по подозрению в занятиях колдовством и чернокнижием, а также в связи с Сатаной и проповедовании еретических идей…

— Пройдёмте с нами, — вставил второй солдат.

Не успел Норберт ничего ответить, как руки ему связали за спиной — да так крепко, что верёвка врезалась глубоко в кожу — он не мог пошевелить даже пальцами.

Пока первый солдат вёл ослепшего от яркого солнца, уставшего человека к повозке, второй снял с пояса несколько висевших там пухлых мешочков, связанных одной тонкой верёвкой, поджёг верёвку и, размахнувшись, кинул мешочки в окно дома. Послышался громкий хлопок, и через мгновенье крышу деревянного строения охватило пламя.

— Поехали, — бросил солдат, садясь в повозку, — к ночи от дома останется только кучка пепла…

Пара крепких рук обхватила худое тело Норберта и посадила в повозку. Солдат, сидевший там, принял его в свои объятия, развязал ему руки. Потом взял верёвку подлиннее и привязал Норберта к столбу, водружённому в центре повозки. Закончив с этим, он пересел на козлы, рядом с возницей, и телега медленно двинулась.

Проезжали город, жители которого, похоже, были уже осведомлены о том, что «еретика» и «чернокнижника» наконец увозят, и что они снова смогут спать спокойно.

На главной площади собралось всё население небольшого городка. Мужчины, женщины, дети — все что-то кричали Норберту, кидали в него овощи и мелкий сор. Иногда в него летели крупные предметы, вроде палки или камня, врезались в лицо, в кровь разбивая его. В такие моменты толпа победоносно выла, в порыве кровожадности голоса сотен людей сливались в единый нечеловеческий вопль.

— Глупцы! Зачем осуждаете вы то, чего не можете и не хотите понять? — иступлено кричал им в ответ Норберт. — Зачем, даже не попытавшись выяснить, принесёт вам явление пользу или вред, вы на корню ломаете его? Живя в своём маленьком мирке, в плену у собственных страхов и нежелания двигаться в будущее, вы так никогда и не сделаете ни единого глотка из чаши Настоящей Жизни!…

С этими словами из его лёгких вышел последний воздух, и он, обессилев, повис на верёвках, крепко держащих его.

В сторону повозки полетело ещё несколько снарядов, но они не достигли цели — экипаж удалялся, навсегда покидая очищенный город.

                                                                                                ***

Проснулся Норберт от дикой головной боли. Сквозь шум в голове он не мог расслышать даже собственных мыслей. Прислушавшись к своим ощущениям, он понял — болит у него не столько голова, сколько измученное пережитыми пытками тело. Разум его помутился, он смутно помнил события прошедшей ночи. Помнил, как лысый человек в рясе говорил, что если он отречётся от своих богохульных идей, все муки сразу прекратятся и он будет прощён. Но Норберт не говорил ни слова, ни единого крика не вырвалось из его груди.

Тело его было покрыто свежими рубцами, ожогами от раскалённого железа и засохшей кровью. Со ступней инквизиторы содрали Норберту кожу и натёрли ступни солью. Он хорошо помнил эту процедуру. Лёжа на большом дубовом столе тогда, он думал, что вот-вот умрёт от боли.

Он выжил, но лишился возможности когда-либо встать на ноги.

С трудом Норберт подполз на коленях к зарешечённому окну и опёрся на прутья, приняв наименее болезненную позу.

Когда его забрали, было раннее утро. Сейчас же солнце уже садилось — горящий красный шар медленно спускался во тьму подземного мира на Западе. Светило окрасило всё небо в нежный красный цвет, играя на последнем издыхании лучами в пушистых облаках.

— Этот закат — последний из тех, что довелось мне видеть в жизни, произнёс вслух Норберт, медленно шевеля потрескавшимися губами, — и он прекраснее всего, что я когда либо видел…Прекрасное явление, неподвластное воле невежественной толпы…и человек может стать таким, если захочет…ему изначально всё под силу… — он помолчал немного, думая, — это мой закат…И, как завтра поднимется свежее, обновлённое солнце, так появится после меня новое светило человечества, и, возможно, ему удастся продвинуть мир на шаг в будущее…кто знает?

Последние лучи солнца скользнули по бледному лицу обречённого узника, и день умер. Он лежал на узкой кровати и смотрел в потолок. О смерти он не думал, вовсе нет, он нисколько её не боялся. Он хотел впервые в жизни нормально выспаться, чтобы достойно встретить её. Глупо, думал он, нагонять на себя страху мыслями о неизбежном, лучше уж хорошенько подготовиться к встрече со своей судьбой. Слушая весёлую болтовню охранников за дверь, Норберт постепенно проваливался и, наконец, заснул крепким и спокойным, почти детским сном.

                                                                                                ***

Лишь только первые утренние лучи коснулись прутьев окна, Норберт проснулся. Он сладко потянулся и хотел было встать, но вспомнил, что ноги его больше не работают, и сел на койке, просто свесив их. Чувствовал он себя бодро и даже весело. Когда за ним пришли, он улыбнулся конвоирам и пожелал им доброго утра, вызвав тем самым недоумённые взгляды и удивление на грубых солдатских лицах.

Норберт до последней минуты не знал, какая казнь его ждёт. Солдаты вынесли его под руки из темницы, и он увидел возвышающийся в центре площади костёр. Сожжение, отлично. Он не мог объяснить себе эту шальную мысль, не знал, почему это отлично. Просто отлично.

Неподалёку от костра, на установленной трибуне стоял лысый человек — тот самый, что руководил пытками. Сквозь толпу народа, сдерживаемую солдатами, Норберта подвели к трибуне.

— Даю тебе последний шанс. Отказываешься ли ты от своего богохульного учения и еретических взглядов? — громко и чётко произнёс инквизитор.

— Нет, — коротко ответил Норберт.

— На костёр его, — бросил инквизитор солдатам, и Норберта увели.

Снова связали, так крепко, что не продохнуть. Сотни глаз устремлены на него. В некоторых трепещет огонёк сожаления, в большинстве же — ненависть. Четыре факела с разных сторон склонились над дровами, и те мгновенно занялись.

Сквозь поднимающийся дым и огонь Норберт видел счастливые лица детей, которые восхищенно взирали на костёр и в своих молодых душах боготворили храбрых мужчин в рясах, которые, как казалось, могли победить любое зло. Что они и доказывали сейчас.

Он перевёл глаза на небо. Оно было совершенно чистым, ни единого облачка, и невыразимо прекрасным. Огонь уже лизал его кожу, но он не замечал боли, глаза его потонули в бесконечности неба. Он нехотя оторвал глаза от небес и осмотрел ликующую толпу, жаждущую услышать его крики.

— Я не доставлю им такого удовольствия, — подумал он, — не закричу. Просто выдохну душу в это прекрасное небо и оставлю этот мир ради места, где буду вечно счастлив…

И он сделал это. Без единого звука душа его выпорхнула из погибшего тела и понеслась с невероятной быстротой ввысь, в объятия неба. Вдруг Норберт остановился и глянул вниз. Весь земной шар лежал под ним. В серой копошащейся массе одинаковых людей вспыхивали один за одним яркие огоньки. Их становилось всё больше, светились они всё ярче и ярче. Наконец, они слились в один поток и белой искрящейся стрелой вонзились в невесомую душу Норберта. Душа разбилась на миллиарды жидких осколков, медленно растворяющихся в бесконечности.

Норберт почувствовал абсолютный покой и стал всем.