Ярослав Дорофеев — ' БЕГ'

Собственно, что есть добро и что зло и, главное, кто наделен правом, определять это? Я не чувствовал в себе не малейшего желания выяснять этот вопрос. Все чем пропитаны горы макулатуры от философии, горы, а точнее, развалины духа людского, ничто это не имело значения для меня. Впору устыдиться собственного безразличия, но я не видел важности в ЭТИХ извечных вопросах. Зато важность имели ДРУГИЕ, и ответа на них я жаждал больше чем прозрения. Если ответы и прозрение не одно и тоже.… А это действительно не тождества в чем я со временем с горечью убеждался.

Теперь я мог проклинать себя за то, что не остался в доме старухи, за то, что не открыл дверь на второй этаж, но все же, по мере того, как дом этот отдалялся от меня, это перестало иметь значение. Когда я стал таким циником? Неужели тогда, в своей маленькой комнате под столом?

Сейчас мне предстояло найти новый путь, в обход «общепринятых» путей искателей истины. И я надеялся на удачу.

Старуха не ответила на вопросы, но, сама того, может быть, не желая, указала направление движения. А когда начинается Бег это ли не самое главное? Теперь я двигался вперед с промежуточной целью найти человека из леса, найти и задать ему несколько каверзных вопросов, а любая цель это уже что-то конкретное в моем иллюзорном существовании.

Когда-то давно, когда мой путь только начинался я пришел к оракулу в надежде на совет. Он посоветовал мне искать, но что и где уточнять не стал. Теперь я думаю, он сам не знал этого. Я сам решил, ЧТО искать и выбрал место поиска. Сейчас я, похоже, забрался в тупик, из которого нет выхода.

Впереди тускло замаячили огни станции. Давным-давно здесь была построена эта железная дорога, напоминающая призрак. Еще раз, глядя на нее, я убедился, как смертельно болен этот мир, и как в нем безнадежно заблудился я. Я был голоден и устал. Мне следовало порадоваться за то, что я, наконец, смогу передохнуть и выпить горячего чаю, но душу терзала неодолимая тоска, преследовавшая по пятам от старухиного мертвого жилья. Быстро стемнело. В бледном отблеске станционных фонарей я едва различал очертания рельс и протоптанной рядом тропинки. Ночь стояла безветренная и немного пьянящая, возможно меня опьянял запах влажной земли, а может быть, железная дорога, незыблемый символ попытки сбежать от себя. Вдоль рельс тянулась посадка низкорослого кустарника, трава стояла по пояс, и я не видел ни одной асфальтированной дороги вокруг. Небо все еще затянутое тучами не пускало на землю свет луны. И все же я вскоре разглядел маленькую халупу станционного смотрителя — единственное жилье на множество километров кругом.

Я подождал в тени, рассматривая маленькую станцию пока собаки не оповестили хозяев о моем присутствии.

На бодрый лай, бормоча невнятные ругательства, вышел мужчина неопределенного возраста, запахивая на ходу толстый ватник. Вслед за ним из дома выглянула женщина, близоруко щурясь, всматриваясь в темноту. Из приоткрытой двери доносились звуки возни и детский смех.

— Здравствуйте. — Робко начал я. — А можно узнать расписание поездов?

— Там в зале ожидания висит стенд. — Ответил мужик, пристально рассматривая меня.

Осмотр, вероятно, закончился признанием моей неплатежеспособности, и ко мне потеряли интерес. Я направился к полуразрушенному зданию станции, нервно поеживаясь от холода и запаха жареной картошки, доносившегося из дома сторожа. Зал ожидания выглядел грязным и заброшенным, внутри стояли желтые деревянные кресла, в решетке кассы торчали окурки и пластиковые бутылки. Вид этого места навевал тоску и ощущение вселенской безысходности. Я толкнул покосившуюся дверь и вошел. В зале кроме меня были люди. Это открытие почти поразило меня, и несколько секунд я стоял, размышляя над этим обстоятельством. В зале, утонув глубоко в кресле и разбросанных на нем в беспорядке сумках, спал растрепанный парень, еще двое сидели рядом с черноволосой девушкой.

— Водку будешь? — Хрипло поинтересовался один из бодрствующих.

Я неопределенно махнул головой. Мне ужасно хотелось есть, но водка, я знал, могла заглушить этот голод. И не только его…            

Мелко дрожащей рукой парень протянул мне начатую бутылку, и я сделал большой глоток. В желудке что-то вздрогнуло и свернулось в крошечный комок. Усилием воли я протолкнул огненную жидкость в глубины естества и, через секунду, по телу разлилось щемящее тепло.

— Ты откуда и куда? — Прозвучал соответствующий вопрос.

Я взглянул на девушку, сидящую чуть обособленно и таким образом, чтоб дать понять присутствующим свою исключительную значимость. Такая себе хрупкая девушка с черными прямыми волосами и прической а-ля Древний Египет. Я стоял с бутылкой в руке и смотрел на нее, она видела (не могла не видеть) мой взгляд боковым зрением, но не решалась поднять глаза. Наконец наши взгляды пересеклись…

… вспышка боли… грязный пол вонючего вокзального сортира, темень. Только в маленькое залапанное дутое стекло окна проникает стремительно уносящийся свет проезжающих электричек. Привкус никотина на губах, ее дыхание пропитанное водочным ароматом. Тепло рук. Она прижимается к стене кабинки и наклоняется, повернувшись спиной. Грохот поездов за стенной, вибрация рельс, вибрация горячей плоти…

…Я вздрогнул. Отвел глаза. Тело напряженно заныло, мозг ответил удушливой волной отвращения. Я не понял еще до конца, что именно произошло, но мне уже стало страшно. Я представил, почти физически ощутил, как развернусь сейчас, и не спеша, выйду на воздух, но вместо этого я присел на ближайшее кресло и бутылка пошла по кругу. Затылком я продолжал чувствовать взгляд.

В полночь, когда я был уже изрядно пьян, приехал наш поезд, первый состав за несколько часов. Забросив свои нехитрые пожитки, я растянулся на обтянутой линолеумом лавке, и задремал в пьяном угаре.

«Если то, что я видел, было не предвидением, тогда чем? Я читал мысли? Вот только ее или…». И я провалился окончательно.

***

Я проснулся, где-то, наверное, в полночь. Поезд не спеша, покачивался на рельсах, отдаваясь мелкой дробью в моих внутренностях. Во рту присутствовала предательская сухость. Тошнило. В мире слепых, зрячий человек был бы, наверное, Богом. Ну, если не Богом, то, по крайней мере, гением. А человек, который не сумел прозреть полностью, но уже видит очертания предметов, оттенки цветов? Человек еще не получивший реального преимущества в мире слепцов, но уже непоправимо отличающийся от них. Что он ощущает? Боль. Боль и холод, оттого, что он одинок, оттого что он уже не сможет жить как жил раньше, но и не знает, как жить по-новому. Такое себе безумное распутье тысяч дорог, где ощущаешь себя беспомощным гномом. Полная безнадега…

И дающее о себе знать похмелье.

Черноволосая девушка забралась на мою полку. Ловким движение стянула через голову свитер и приложила изящный пальчик, увенчанный длинным коготком к губам. Я молчал…

В тамбуре было накурено и воняло туалетом. Сквозь тусклое окно я видел узкую полоску неба, усыпанного холодными звездами. Поезд качало из стороны в сторону, меня тоже качало. Громыхнула массивная железная дверь, покачиваясь, словно матросы, полуночники потянулись к своим полкам. Я не мог спать. Я думал. Огни станции вырвали на мгновение меня из бесплодных размышлений, черноволосая девушка в сопровождении своих спутников сошла на платформу, поезд набирал скорость.

Найти человека из леса? Я не помнил его лица, но думаю смог бы узнать. Я ничего не теряю, мне, собственно, и нечего терять. Наверняка он не ответит на мои вопросы, но что-то же надо делать?        

Итак, я продолжал свой путь. Я не представлял себе, куда намереваюсь идти, но какая-то сила, казалось, вела меня вперед. Человек, которого я искал, должно быть, специально вел меня этим путем, в котором была смерть. Смерть от одиночества, пожалуй, страшнейшая из смертей. Я вышел из поезда там, где простиралось вдаль бесхозное поле пшеницы. Беспощадно сияло солнце, блеск его не предвещал мне приятной прогулки, я шел свежий ветер уносил в пространство мое противное дыхание.

Поле упиралось в лес. Было даже удивительно то, что здесь существовала остановка. Вокруг, насколько хватало обзора, не было никаких признаков человеческой жизни. Полнокровная пустыня, где бушует жизнь, где происходит ее торжество, не омраченное человеческим фактором. Я даже испытал некий стыд. За то, что нахожусь здесь без права, а главное без надобности. Человек в черном умиленно улыбался возле куста дикого шиповника. Он был похож на мою мать, хотя это определенно не возможно. В этом мире, по крайней мере. Мне стало действительно страшно, я думаю в последний раз.

Сколько я помню себя, люди всегда думали о смысле существования. Или, что будет точнее, о собственной неминуемой кончине. Они воздвигали гимны жизни и своему бренному участию в этой всеобщей феерии. Только я знал всю безнадежность этого. Я уже не был слеп, но еще не прозрел, к сожалению. Понимание давалось с трудом. Был мир, был бред, заполнявший его бессмысленностью, или, быть может, наполняющий его смыслом. Был я. На этом, пожалуй, следовало сделать остановку. Был я.

Мир зиждился на бессмыслице, мир лелеял ее и этого, вероятно, было вполне достаточно. Человек в черном усмехался мне, и я стоял в тупой растерянности.

— Спроси себя, почему ты? Почему именно ты должен удостоиться знания, о котором тысячелетия вопрошают безумцы подобные тебе?

— А у тебя есть эти знания? — Спросил я в свою очередь.

— А ты не так глуп, как может показаться, я бы даже сказал, не так жалок, но это уже откровенная лесть.

Незнакомец широко улыбался.

Я думал, почему все всегда происходит, так как уже происходило с кем-нибудь.

— За исключением того обстоятельства, что я сам нашел тебя, — был мне ответ. — У меня нет знания, которое ты ищешь, но есть много из того, что многие хотели бы знать.

— Мне не нужны твои знания. Я не хочу знать принципов устройства этого мира и иных миров, если они существуют, я не хочу знать будущего, ни своего, ни множества миров, которые я видел. Я хочу знать ЗАЧЕМ.

Мне ответил только трусливый надтреснутый смех.

— Прости.

***

Беспробудно пустая действительность… Непонятно пустынная реальность, всевозможные градации серого, которые кто-то по ошибке называет жизнью. Иногда приходит ощущение что достаточно просто крика, достаточно для пробуждения, а потом…потом понимаешь что это лишь сон, глупый кошмар из которого нет выхода и тогда даже собственная смерть уже не кажется избавлением. Хотя, что она, по сути, смерть? Еще одна иллюзия возможности обрести свободу, еще одна грань свободы пустой и бессмысленный путь. А еще тоска. Щемящая, подавляющая, изматывающая. Нет сил, смотреть, сил ждать, нет ничего и блуждающая в потемках душа — лишь растрепанное обрывистое воспоминание.

Я вижу пустые бутылки на тротуарах, здесь была когда то жизнь, определенная жизнь, которую можно было, пожалуй, даже коснуться…Хотя нет, вряд ли.

Теперь я вижу стену. Я изучаю неровности потолка и потрескавшиеся от времени вытертые обои, это все что я вижу перед собой. Нет сил, оторвать взгляд, нет сил, просто вывернуться из ощущения обреченности. Неужели только я вижу это. Неужели все будет так пусто всегда? Машинально я начинаю царапать стену ногтем. Под обрывками протертых обоев проступает кирпич. И тоска, щемящая, Вселенская. Пожалуй, нет места, где б она могла вместиться. Она проступает наружу, вылазит уродливыми безобразными забрызгано мутными комьями и оседает, словно грязный налет на лице. Это маска? Нет, корка, зловонная корка действительности. Мое лицо. Здесь были когда-то блики реальности, от внутреннего чувства гармонии оно светилось когда-то мягким светом прозрения. О боже, как было это давно!

За окном ветер обрывает желтые листья, от заката они кажутся золотыми. Хочется собрать охапку, уткнуться носом. И дышать, дышать, так как будто эта осень последняя…А вверху безразличное серое небо. Огромное, безразличное серое небо. О, сколько же таких ты видело до меня, сколько приняло в свои бесстрастные объятья? Как очерствело ты, пожалуй, от миллионов лет одиночества. Перевелись маленькие принцы, похоронены эльфийские феи, кости исполинских динозавров покоятся глубоко в утробе прожорливой матушки земли…

А иногда в противно кишащем внизу муравейнике, вдруг появляется кто-то, чтобы швырять бисер перед вздернутым рылом, хотя тебе это, пожалуй, все равно…