baturine — Pozition namber five (Младший Помпа)

        Мы сейчас с мамой одни. Папа ушел в море и его не будет месяцев шесть. Ловит рыбу на юге, где-то у Большого барьерного рифа. Это рядом с Австралией. Не совсем конечно — на глобусе рядом. Мы уже не морские летчики, мы теперь рыбаки. И живем мы не в гарнизоне, а в городе Находка. И все вокруг нас рыбаки. Мужчины. Они появляются на месяц — два, когда возвращаются из рейса. Бородатые, загорелые и обветренные. Веселые и какие-то настоящие. Совсем как наши морские летчики из гарнизона. Они чем-то похожи. Морские летчики и рыбаки. Ну, надежные такие. И пахнет от них как-то по-особенному. Не знаю даже как описать. Мама говорит, что это запах моря и тропиков. Отдыхают, а потом снова исчезают на шесть — восемь месяцев. Уходят в моря. Женщины и дети остаются на берегу. Остаются и ждут. Как мы с мамой. Мы тоже ждем. Иногда под праздники папа звонит нам по радиотелефону. Я сажусь на колени к маме, мы с ней половиним телефонную трубку. Чтобы обоим было слышно, что говорит папа. Под Новый год, на день рождения мамы и на мой, если папа в море, нам доставляют от него букет живых цветов, шампанское и подарки. Это папа заказывает по радио. Нам сообщат, когда наш пароход будет на подходе.

        Я не оговорился, на самом деле пароходов у нас нет, у нас рыболовецкие суда — СРТМ и БМРТ. Дизель-электроходы, или теплоходы? Я точно не знаю. Но что-то такое. СРТМ — это средний траулер морозильщик, а БМРТ — большой рыболовный морозильный траулер. Мы занимаемся океаническим рыбным ловом. Но все моряки почему-то называют суда «пароходами». У моряков какое-то особое отношение к своим «пароходам», наверное, они их как-то по-своему любят. Как-то по особенному. Не как жен и детей, но все равно любят. Мы с мамой тоже любим наш пароход. Он называется «Барабинск». Когда сообщат, что наш пароход на подходе к порту, мама возьмет меня с собой. Мы купим огромный букет цветов, шампанское, фрукты и поедем встречать папу. По трансляции будет греметь музыка, какой-нибудь марш, а потом включат песню. «Звезда рыбака» называется. Не слышали? Ну, как же? Её Муслим Магомаев поет. Там еще такие слова:

У рыбака своя звезда

Сестра рыбацких сейнеров и шхун

В туманном небе в давние года

Её зажег для нас Нептун

У рыбака свои мечты —

В суровой схватке с морем побеждать!

Чтоб пели ветры, чтоб любила ты,

Чтоб как Ассоль умела ждать

И припев:

Дальних причалов чужие огни.

Ищут кого-то лучи маяка,

Соленые волны, соленые дни,

А в небе горит, горит, горит звезда рыбака…

Дальше я не помню. Эта песня наш гимн. Гимн всех рыбаков. У папы и Вити, когда они слышат эту песню, начинают влажно блестеть глаза. Значит в ней все правильно про моряков. Она действительно есть, звезда рыбака. Витя мне показывал. Сириус называется. Яркая и мерцает разными цветами.

        Встречающие будут толпой стоять на причале, и махать руками и букетами своим морякам, пока пароход швартуется к стенке. И мы с мамой будем махать папе. Он всегда стоит у борта во время швартовки. А потом папа спустится со всеми по трапу и обнимет маму, а меня подхватит на руки. Все будут смеяться, и плакать, обниматься и пить шампанское прямо из горлышков бутылок — без фужеров. А я натрескаюсь мандаринов и ананасов из Адена или Момбаса, как на Новый год.

        Это необыкновенное счастье, когда моряки после полугодового отсутствия возвращаются домой. Начинается праздник, который завершится только тогда, когда мы будем снова провожать их в рейс. Обычные жены и дети обычных людей не испытывают такого. Если папа каждый день приходит домой, к нему как-то привыкаешь и перестаешь замечать. А вот если он появляется раз в шесть-восемь месяцев, совсем другое дело. Трудно его не заметить и привыкнуть к тому, что вот он, здесь. Ты всегда знаешь, что пройдет два месяца, и папа снова уйдет на пароходе за горизонт, туда, где шторма и ураганы, палящее солнце тропиков. И где-то глубоко внутри тебя всегда сидит вопрос: «А вернется он в этот раз?». Но мы с мамой надеемся и ждем. А как же иначе?

        Появляется Вовка, в цигейковой шубе, закутанный шарфом и мы вместе телепаем в школу по мягкому напорошенному за ночь снегу. Телепаем, значит, шлепаем… ну,

шагаем. Снег скрипит под ногами. На небе еще горят звезды, а небо уже не черное, а черно-синее. Снег белый и пушистый. Как Вовка. Вовка он не просто так, он Бе — ло — пу — хов.            

        Мы с Вовкой учимся во втором классе с литерой «В», в школе №3. В нашем классе абсолютно все дети рыбаков. И когда мы вырастем, мы все станем рыбаками. Я так думаю. Вовка Белопухов влюблен в нашу одноклассницу — Наташку Стоянчук. Наташка очень красивая девочка. Такой ангелочек в белом школьном фартуке, с двумя косичками с огромными белыми бантами на спине. Носик пуговкой, глазки — фонарики. Фонарики — потому что светятся. Огромные как блюдца. Не фонарики, а прямо фары какие-то. Не банты, а ангельские крылья, и личико у нее такое же ангельское. Папа у Наташки капитан дальнего плавания. Все чин-чинарем!

        Мы шагаем с портфелями по этому снегу, и Вовка рассказывает мне, как он любит Наташку. Мне до жути интересно. Каждый день Вовка рассказывает о своей любви и каждый день по-новому. Я думаю, когда Вовка вырастет, он станет поэтом. Как Пушкин. Сказку про царя Салтана слышали? Написал ее Пушкин. Ну, это так, для развития общего кругозора. Иду я, слушаю, КАК Вовка влюблен в свою Наташку. А влюблен он в неё до смерти. Слушаю и чувствую себя неполноценным. Не полностью, конечно, а так, слегка. Это оттого, что Вовка уже влюбился в Наташку, а я еще ни в кого не влюблен. Мне немножко завидно. Сначала немножко было, а потом все больше и больше. Теперь я завидую Вовке со страшной силой — всей душой. Не по черному, конечно, по белому. Но очень страстно.

        Это отсутствие влюбленности не дает мне покоя. Как говорит Витя: «Полное отсутствие какого бы то ни было присутствия». Это следует исправить. Может у меня чего в организме не в порядке? Я имею в виду, по мужской части не в порядке. Не, вообще-то, мне нравятся женские попки, мне на них приятно смотреть, ну и всякое … грудь там. Смотреть приятно, только я не понимаю почему. Я имею в виду взрослых женщин, а не девчонок? Ну что с девчонок возьмешь, они такие же, как мальчишки — худые, мосластые, голенастые. Как говорится — «Ни кожи, ни рожи». Я вообще знаком немного с половыми вопросами. Мой корешок, сосед по дому Игорек как–то показывал мне японский контрабандный журнал. Игорьку уже лет двенадцать и его вплотную интересуют вопросы «взаимоотношения полов». Это Игорек так говорит. Он немножко хвастун.

        Ему, дескать, папа привез журнал контрабандный из Японии. Папа у Игорька тоже капитан дальнего плавания. Ничего удивительного, у нас тут капитанов, как кильки в море. В одном УАМРе больше сотни рыболовецких судов, а еще портовые буксиры, грузовозы, танкеры, доки, рейдовые катера. И на каждом капитан положен. В Находке плюнь — в капитана попадешь. В смысле, много в Находке капитанов. Плевать то в них никто не позволит. Себе дороже станет. Капитаны мужики серьезные. УАМР это управление активного морского рыболовства. У меня там папа работает по политико-воспитательной части. Воспитывает всех в духе Марксизма-Ленинизма. И капитанов тоже. Его Кузьмич по дружески пристроил, после того как Хрущев в шестьдесят первом году разогнал сто тысяч офицеров из вооруженных сил. Папа был стотысячным — его последним разогнали.

        Так вот. Игорьков папа, якобы, привез этот журнал Игорьку — для просвещения в «области взаимоотношения полов». Это даже не журнал, а книжка толстая, в мягкой журнальной обложке. Её, наверное, тыщи людей прочитали, такая она затрёпанная. Kamasutra называется. На каждой страничке фотография, под каждой фотографией надпись на английском: «POZITION NAMBER …», а в промежутках все иероглифами. Из Токио книжка. Ну, там разные японские тётки голышом, в разных позициях с обнаженными японскими дядьками.

        Тетки японские красивые, и позиции ничего так. А вот дядьки все какие-то корявые, да еще с плоскими лицами. Больше всего мне нравится Pozition namber five. Красивая позиция. Сдается мне, привирает Игорек по поводу того, что это ему папа привез.

Верно, папа себе привез, а Игорек под шумок почитывает. Что-то я отвлекся. Так вот, по поводу половых вопросов. Когда мы идем с Витей по улице, он мне часто говорит: «Жека, смотри какие ножки». Я конечно смотрю. Но что-то я не врубаюсь, на что там смотреть. Ножки, да ножки. Женские. Как у всех. Я смотрю на Витю, Витя понимает, что я не понимаю и говорит: «Ну, ты что, Жека, совсем не бум-бум? Ну, смотри, смотри… вон пошла!». Витя это мой дядя, мамин брат и папин шурин. А может деверь? Я точно не знаю. Все так сложно, сразу и не разберешься кто, кому, кем приходится.

        Я поднимаю глаза, Витя понимает… и машет рукой. В общем, Витя понимает, что я не фига не понимаю. Вот я и говорю, видно у меня по мужской части что-то не в порядке с организмом! Мама говорит, когда у тебя что-то не так, как у других, это развивает комплекс неполноценности. Так вот! А я не хочу, чтобы у меня был комплекс неполноценности. Ведь я полноценный? Полноценный! А посему, глядя на Вовку, я тоже решил в кого-нибудь влюбиться. Кандидатур на любовь у меня несколько: Людка Стрекун, Ольга Шалуева, Танька Макарова, Ирка Червенец. Хожу я в школу и все приглядываюсь: в кого бы мне влюбиться. Внимательно так приглядываюсь. Ошибиться нельзя. Папа говорит, что в любви ошибаться нельзя. Это хуже чем ошибиться саперу. Саперу, что? Ошибется один раз, оторвет ему башку и все. Нет сапера! А ошибиться в любви — это как саперу каждый день подрываться. Каждый день наступать на новую мину. И так всю жизнь! Сложная штука любовь! Кто и на кой её вообще выдумал?

        Бантики? Так у всех бантики? И у Людки, и у Иришки, и у Ольги, и у Таньки. Папа у Людки тоже капитан дальнего плавания, и косички такие же, как у Наташки. Вот только, худенькая она совсем. Дома её, что ли не кормят? У Иришки папа и вовсе директор ОРСа. Она и Иришка сбитенькая такая — не худышка. ОРС это такая торговая организация, что-то вроде КоопТорга. Всегда с колбасой. Впрочем, что мне эта колбаса, ее во всех магазинах полно. Ольга, опять же, сестра-близнец моего лепшего корешка Витьки Шалуева. Лепший — это самый наилучший. Если что родственниками с Витьком будем. И родители у них из Воронежа. Как и мой папа. Это тебе не хухры-мухры! Родственником быть с Витьком будет здорово. Во! Мы на пару шороху такого наведем, как вырастем! Танька? Правда, она двоечница. Ну, так и что? Подумаешь двойки. Я тоже недавно двойку получил. И ничего страшного. Задницу, правда, мама мне так надрала, что я до сей поры помню. Зато Танька сережки золотые в ушах носит. Директриса ругается по этому поводу, даже родителей Танькиных на родительском собрании песочила. Но Таньке все чисто трактором. Она как носила сережки золотые в ушах, так и носит. У меня, говорит, без них голова начинает болеть. Ее как-то заставили снять сережки. Так она до конца урока досидела, а на перемену пошла и прямо у классных дверей в обморок брыкнулась. С тех пор ее никто с сережками не трогает. Себе дороже! Даже директриса. Она директриса, но зовут ее Директрисссой, Бисектриссой или Гипотенузой. Кому как нравится.

Бисектриссой ее зовут, потому, что она худая как гипотенуза. Гипотенузой потому, что директор школы. А почему гипотенуза? Тьфу, запутался совсем! Гипотенузой ее величает Сухарик.

        Хуже нет, когда есть выбор. Альтернатива называется. Вот жил бы я на необитаемом острове, была бы там какая-нибудь одна дама моего сердца — и думать не о чем. Нет выбора — нет проблем! Влюбляйся, да и все. А тут вон сколько. Выбери, попробуй. Выбрать не напасть, как потом бы не пропасть. Мама говорит, что любовь это на всю жизнь. Выберешь, а она потом дурой окажется. И что? Всю жизнь с ней потом мучиться? Может мне в них всех влюбиться? Скопом! В Иришку, Людку, Таньку, Ольгу. Да класс! Буду как султан. Витя надо мной смеется. «Давай», — говорит: « Жека. Заведи себе гарем. Как мусульманин. Им четыре жены разрешено иметь… Только веру сменить надо. Оттянут тебе это… «дело», отчекрыжат ножом кусочек, и все! Имеешь полное право на гарем!». Витя недавно был в Момбаса. Только из рейса вернулся. Момбаса — это в Африке, и там живут мусульмане. Загорел как негритенок. Так, что, Витя знает что говорит. Вот только, что-то не хочется, чтобы у меня это «дело» оттягивали и отчекрыжывали. Больно наверное. Нет. Не хочу я в мусульмане. И гарем не хочу. Их потом не прокормишь. Всю жизнь придется из морей не вылазить. Влюблюсь уж в какую-нибудь одну.

        Во как всё непросто! Надо идти кратчайшим путем. Раз Вовка влюбился в Наташку, то я поступлю просто — тоже влюблюсь в ту же Наташку. И правда, что мудрить — то? Вовка абы в кого не влюбится, а раз ему подходит, то и мне сойдет. А не сойдет так я ее махом и разлюблю. Влюблюсь в какую-нибудь другую. Делов-то! Непонятно только одно — стоит ли Вовке говорить о том, что у нас с ним одна дама сердца. Конкуренция явно не пойдет нам на пользу. Придется мне влюбиться в Наташку втихомолку. Так, для себя! И не говорить об этом никому. Ни Вовке, ни другим претендентам на ее сердце и руку, ежели таковые объявятся. А может, и скажу — там видно будет.

        Витя на испрошенный совет реагирует просто: «Да ты Жека рехнулся! Она для тебя старая. Представь — через сорок лет ты будешь красивый и молодой, а Наташка твоя превратится в старушку. Понимаешь? В бабушку! Я бы на твоем месте поразмыслил. Хотя…», — Витя хитро улыбается и продолжает: « Можно конечно немножко ее полюбить, лет до пятнадцати. Но потом начинай присматривать себе невесту, да лет эдак на десять моложе. А там жизнь покажет!». Я внутренне чувствую, что Витя прав. С другой стороны — почему и не полюбить Наташку пока она молодая? Все правильно. Жизнь покажет. Мы же с ней не собираемся еще заводить детей!. Так, что все правильно. Полюблю пока Наташку. А пока до детей дойдет — океан воды утечет. А может и не дойдет?

        Директрисса это крыса — ходит тихо по углам делит угол пополам. Это про нашу директриссу. Пацаны шестиклассники в туалете напевают, после того как она вытаскивает за уши из туалета за курение. Сухарик говорит, что не фига, не биссектриса делит угол пополам, а гипотенуза. Ну да шут с ними! Кто там угол пополам делит я еще не знаю. Это только в пятом классе проходят. А в туалет в школе я практически не хожу. Обычно прежде чем зайти в туалет, я провожу рекогносцировку местности, разведку то есть. Если уж там пусто, в туалете, то тогда — полный вперед и по быстрому. Ну их! Зашел, на позапрошлой неделе, а там старшеклассники. Ну… десятиклассники. Все, как один — по последней моде. Все в Советском Союзе зауженные ходят, а наши, штаны как у Элвиса Пресли носят и рок-н-ролл танцуют. Не на танцах танцуют, а прямо в туалете. Под японский магнитофон. И шузы японские с длинными тонкими носами. Не дай бог такими шузами под задницу получить.

        Папы у всех в моря ходят, валюту заколачивают, а потом отовариваются в иностранных портах. Так, что, народ в курсе, что за бугром в моде. А в моде за бугром клеша с огромными клинами. Трузера, одним словом. Клины цветные, в зависимости от вкуса владельца и украшены цепочками нашитыми зигзагом с висящими на них одним или двумя колокольчиками. При ходьбе цепочка шуршит, а колокольчик мелодично позванивает. А у Сухарика еще и лампочки разноцветные наворочены на цепь, а от лампочек проводки в карман. А в кармане батарейка с кнопочкой. По вечеру на кнопочку как надавит, да как засветит себе на клешах гирлянду! Только держись! Мама не горюй! Не штаны, а ёлка новогодняя. И на башмаках у него подковки из феррарита. Что за феррарит такой я не знаю. Только когда Сухарик вечером шоркает башмаком об асфальт, прямо из-под каблука вырывается сноп искр. Прямо как хвост у жар-птицы.

        Сухарик самый большой старшеклассник. В самом прямом смысле. Он большой и толстый и весит килограммов сто двадцать. За это его Сухариком и прозвали. Если такой даст по шее, потом долго искать будут. Не Сухарика, конечно, а того, кому он по шее даст. Спорить с ним трудно, да никто собственно не пытался. А если кто и пытался, так их еще с тех пор не нашли.

        Захожу я в туалет, а там вся ватага с колокольчиками папиросы курит и пританцовывает под мобильную музыку. Мобильная, потому-что они ее всюду с собой таскают. Портативный такой магнитофон, Japanский. Классная точила. Завидки так и берут. Дым коромыслом. Окно на распашку. Во двор поглядывают и девчоночьи попки обсуждают. У этой, дескать, блеск, а у той — так… не очень. Большие лоботрясы. Я бы может, и не полез туда при такой публике, но уж дюже приперло. Просто край. Или — или… За разговорами и танцами внимания на меня никто не обратил. Присел я как положено на очок, поднатужился…. Шуршу себе    газеткой, понимаешь, да шуршу потихоньку. Ну… после. Тут меня Сухарик и засёк. Поворачивается и удивленно так говорит:

« Слышь, Малек, ты, что сюда приперся? Что за манеры такие — срать на переменах?

Поднимаю я на него глаза и говорю: «Я не малёк, я Жека!»

Сухарик делает круглые глаза и продолжает:

«Жека значит. Тогда совсем другое дело. Вот что, Жека! Объясни мне. Ты что, плохо видишь? Разве незаметно, что тут приличные люди отдыхают. А ты, с душком своим, крабом тут растопырился. Не интеллигентно, знаешь как-то!».

А я ничего и не топырился. Сижу как все. Как положено. Как мама учила.

А потому и говорю:

«И ничего я не растопырился. Сам ты растопырился!»

        Глаза Сухарика от моей наглости становятся еще круглее. Берет он меня за шиворот, так, что я только и успеваю в свои штаны вцепиться, абы не потерять. И, как есть с голым задом, несет меня к выходу из туалета. Приоткрывает дверь и легонько так меня за дверь опускает. И аккуратненько, для пущего эффекта, поддает ногой под мой голый зад. Не больно, но жуть как обидно. Вывалился я со своей газеткой да со штанами на коленках в коридор. От обиды красный как помидор. Сам-то я себя не видел. Это потом мне Наташка сказала, что я пунцового цвета. Только штанцы-то поддернул, а из-за угла Гипотенуза. Собственной персоной. А с ней Наташка и Ириха, с белыми повязочками на руках, а на повязочках красные крестики. Дежурят с директрисой, по чистоте. Ну и мальчишник видать решили проверить. На предмет антисанитарии, курения и прочего мальчишеского балдения.

        Увидели. И давай выяснять, что я тут в коридоре со спущенными штанами поделываю. А что уж тут выяснять? И так все понятно. Из распахнутой туалетной двери дым коромыслом. Я перед дверями натурально крабом растопыренный. Факты на лицо. Спокойно пос… посидеть не дадут в туалете, извините за выражение. Разбираются с нами в директорском кабинете. Всем известно, что Сухарик вынес меня со спущенными штанами из туалета в школьный коридор, но Гипотенуза хочет, чтобы я «дал показания» по этому поводу. А я не хочу давать никаких показаний. Не потому, что боюсь Сухарика. Просто Витя говорит, что кляузничать нехорошо. Я стою перед Гипотенузой и молчу. Сухарик тоже здесь. Он не колется и с надеждой смотрит на меня. Вдруг и я не расколюсь. А я и не колюсь. Больно надо. Я сам с ним потом разберусь. У меня вон чернильница непроливашка течет, я этому Сухарю так покрашу его трузера, что мама не горюй. Всю жизнь помнить будет. Или колокольчики с лампочками на трузерах покоцаю. Я хоть и не злобный, но злопамятный. Ненависть переполняет меня всего, от пяток до самой макушки. Я ненавижу этого толстого противного Сухарика, так же страстно как люблю Наташку. Нет, много сильнее — так как Вовка любит Наташку.     Вот уж кто не станет никогда рыбаком, так это Сухарик. Он будет директором мясного магазина, или пуще того — директором овощного. Ха-ха-ха. Точно!    Я представляю, как Сухарик торгует квашеной капустой и картошкой и мне становится легче. Пусть колят. Наплевать. Все равно не буду кляузничать на директора овощной базы! Ха-ха-ха! Кому огурчики, помидорчики? Лучший в мире закусон! Подходи, налетай! Ха-ха-ха! Я ловлю на себе удивленный взгляд Гипотенузы. Меня песочат, а я улыбаюсь во весь рот. Так смешно мне стало, когда я представил Сухарика рядом с бочкой для квашеной капусты — директором над овощами.

        Сухарика отпустили так и не расколов. Меня тоже не раскололи. Все равно я оказался главным разгильдяем. Хорошие люди разве корячятся без штанов в коридоре? Маму вызвали в школу. Не знаю, что уж директриса ей говорила — я ожидал окончания разбора полетов у двери в директорский кабинет. Мама вышла, взяла меня за руку и повела… в десятый «Б». Там мы подошли к Сухарику и мама тихо и спокойно, как интеллигентная женщина и жена бывшего офицера сказала, обращаясь к нему: «Толстожопый! Вот это — мой Жека! Если ты еще раз его обидишь, я приду сюда и лично натяну твой глаз на твою же толстую задницу! Понял? Я уже не говорю о том, что с тобой сделает его папа, когда вернется из рейса! Я просто не знаю!».

        Сухарик понял. Если моя мама рассердилась, то держись. Если она кого-то хочет напугать, то испугается любой. Даже я испугался за Сухарика, представив его с глазами на заднице. И мне стало его жалко. Нет, я не буду красить чернилами его трузера. Ему и так лихо досталось.

        Теперь я самый авторитетный второклассник в школе. Старшеклассники показывают на меня пальцами своим девчонкам. А те хихикают. Ну и пусть хихикают. Зато я в корефанах с Сухариком. Я, правда, на него не сержусь. Мама говорит, что я отходчивый. В туалет иду, когда хочу, и никто не смеет пикнуть. Видимо Сухарик озвучил корешкам убедительную просьбу моей мамы. А может, и не стал входить в подробности. Просто сказал свое «ША!». И всё! Убедительная все-таки у меня мама. И Сухарик теперь при встрече всегда говорит: «Привет, Жека!», — и хлопает меня по плечу. Слава настигла нежданно-негаданно. Вся школа знает кто такой Жека. Вот такие вот пичужки-пирибиндюльки!

       Туалетная история пошла на пользу. После нее Наташка стала замечать нас с Вовкой. Так что, все было не напрасно!

        Я сижу дома один. Уроки сделаны, портфель собран — все готово к завтрашнему утру. Уже восемь часов вечера. А мамы еще нет с работы. Может, зашла в гости к подруге? Мне грустно. Как долго еще ждать папу с морей. Пять месяцев. Тяжело вздыхаю и смотрю в окно. Бухта как на ладони. Хоть и зима, а лед в бухте взломан буксирами — пароходы они ведь не стоят, они приходят и уходят. Уже темно. Видны пароходы у причальных стенок судоремонтного завода и наши УАМРовские. Даже не сами пароходы, а судовые огни. Огни горят ярко, от них по воде бегут колеблющиеся дорожки света.

Из репродуктора на кухне доносится наш рыболовецкий гимн:

У рыбака своя судьба –

Здесь каждый с детства с морем обручен,

Где шторм, да ветры, там вся жизнь борьба –

Бесстрашье наш морской закон.

Дальних причалов чужие огни.

Ищут кого-то лучи маяка,

Соленые волны, соленые дни,

А в небе горит, горит, горит звезда рыбака…

        Возвращаются не все. Года два назад не вернулся целый пароход. «Бакситогорск». Дело было зимой. Он то ли обледенел, то ли встал бортом к волне. Я не знаю. От удара штормовой волны он перевернулся вверх днищем. В воде оказалось три моряка, все остальные были внутри парохода. Двое из этих троих замерзли в воде до подхода спасателей. Обледенели. Третий выбрался не то на осколок льдины, не то на какой-то плавающий хлам с парохода. Он остался жив, но на всю жизнь остался инвалидом. Спасатели подняли его на борт чуть живого, обмороженного. Врачи отпилили ему обе ноги. Папа говорит, что когда подошли спасатели, «Бакситогорск», хоть и вверх дном, но был на плаву. И были слышны удары. Это в днище парохода стучали моряки оставшиеся внутри. Вокруг раненого «Бакситогорска» собрались несколько наших пароходов. Зацепили его на буксир и потащили к ближайшей банке — посадить корпус парохода на мель, чтобы днище было над урезом воды. А потом прорубить днище и вытащить оттуда моряков. До ближайшей банки сутки хода. Банка, это такое мелкое место посреди океана. Штормило. Буксировать пароход в перевернутом виде очень трудно. Они не успели дотянуть его. Через двенадцать часов буксировки что-то произошло непонятное. «Бакситогорск» стал «брать» воду и терять воздушный пузырь из корпуса. Потом волны над ними сомкнулись навсегда. И не стало чьих то пап. Никогда уже они не вернутся из рейса. И никогда от них не будет пахнуть морем и тропиками.

        Когда «Бакситогорск» ушел в пучину, до последней секунды были слышны удары в днище. Это стучали гибнущие моряки. Так папа, говорит. Он был там, когда пытались спасти «Бакситогорск». Не получилось у них…

Молодец все-таки Муслим Магомаев.

        Я смотрю на бухту и завидую людям, которые сочинили эту песню. Сочинить такую песню и можно умирать с полным сознанием, что ты оставил после себя в этом мире что-то стоящее. Такое, что может выбить слезу из здорового бородатого моряка. Поднимаю глаза к небу и пытаюсь найти там Сириус. Судовые огни такие яркие, что звезд на небе не видно. Ну и ладно. Все равно она есть! Где-то там. Звезда рыбака. Наверное, папе светит, раз мне её не видать.

        Я перехожу в другую комнату, окна которой выходят во двор. Из этой комнаты видны окна Наташкиной квартиры в доме напротив. На шторах Наташкина тень, с косичками. Точно! Она. Я улыбаюсь Наташке. Она не знает, что мы с Вовкой её любим. Ну и пусть не знает. Ей это надо? Мы то с Вовкой знаем! Звенит дверной звонок. Ну, слава богу, мама пришла. Я бегу к двери, открываю и с ходу обнимаю стоящую у порога маму. Я соскучился. В обеих руках у нее авоськи с продуктами. По магазинам ходила после работы. Я люблю её больше всех — больше Наташки, больше Вовки, больше Японского моря и Родины… Она ведь моя мама!

***

        После второго класса Вовку куда-то увезли, не то на Чукотку, не то на Сахалин, и Жека больше никогда его не видел. Где ты, Вовка Белопухов? Стал ты поэтом?

        В седьмом классе Жека разлюбил Наташку и влюбился в Ленку Пыханову. Тайно, разумеется. У Ленки почитателей было невпроворот. Поэтому о своей любви Жека никому не рассказывал.

        В восьмом классе, сидя на уроке алгебры, Жека с удовольствием смотрел на попку и грудь свежеиспеченной математички — молоденькой девушки, только из пединститута. И думал черт те о чем. И это «черт те что» к алгебре никакого отношения не имело. Формы училки были идеальны, как в той японской книжонке. Куда там девчонкам восьмиклассницам. Сидел Жека, думал, мечтал и понимал, что по мужской части у него все в порядке. Даже слишком в порядке. Напряжение этой самой части не отпускало все сорок пять минут, пока училка, изящно вертя попкой, рисовала мелом на доске длинные заковыристые формулы. И стала алгебра любимым предметом Жеки. Уроки по этому предмету были наслаждением и пыткой одновременно. Трудно усвоить что-либо, если перед твоим мысленным взором молоденькая алгебраичка постоянно в Pozition namber five.

        Прошло еще много-много лет. Чего только Жека не видел. Горы Алтая и озеро Байкал, степи Казахстана и льды Ледовитого океана, песчаные дюны Прибалтики и чудные леса Карелии. Белых медведей, бродящих по Медвежьим островам в Чукотском море. Клыкастых моржей, выпрыгивающих из воды в воздух практически из-под самого форштевня ледокола «Георгий Седов» в Колючинской губе. Дельфинов, парящих под водой у форштевня «Искателя», близ острова Монерон.. И много всякого другого… И это было здорово! Но, до сих пор, Жека больше всего любит одну вещь. Если, конечно, не считать жену, сыновей, маму, бабушку, папу, Японское море и Родину, которых Жека любит больше всего на свете.

По секрету. Шепотом.

Только Вам. Смотрите! Чтобы никому!

Больше всего, после Родины, Жека любит… Pozition namber five.

Просто цимус!

Это когда…

Ну да, вы, наверняка сами знаете.