Доктор Джа — The Void

Помните, у классика: любая идеальная ночь состоит из известного количества бесконечной ночи, и из изрядного глотка атмосферных возмущений. Такова же и совершенная пустота. Нет в ней единства, но вечное Броуновское движение... Приглядитесь…

Идеальная чернота... Она зыбкая и вязкая, и липнет ко всему, что неосторожно прикоснется к ней. А ежели погрузится в нее, то вот, уже парит в самом ее сердцебиении, обволакиваемое темнотой, аки нечто породы Шарпей в собственной податливой шкуре. Так и мы, в эпицентре темноты, в черных маслянистых скафандрах из её выделений. И вот уже наносит наше полуотключенное восприятие на загрунтованный черным холст темноты легкие штрихи и густые мазки.

Из подошв наших парящих ног выползают нити, сплетаясь друг с другом и многократно удлиняясь, ткут ковер незыблемости. Се, твердь пустоты, и мы на ней стоим, и ощущаем ее шершавость. О, если бы можно было видеть, то взору предстала бы черная равнина, по всей своей поверхности накрытая половинкой черного шарика для пинг-понга. В местах, где полусфера соприкасается с равниной, из тонких щелей брезжит неясный черный свет. Он невидим, как и все вокруг, но его яркости достаточно, чтобы извлечь из липкой черноты волны. О, друзья мои, сие чудо не открылось бы взору наблюдателей, не знай они, что оно есть на самом деле так, а не иначе.

Твердь пульсирует. Ее пульсация медленно учащается, плавно переходя в вибрацию. Темная поверхность пустоты могла бы быть превосходным герметиком, черная тушь чернильного наполнителя оградила бы от любопытного глаза. Но оно есть не так, а иначе. Почти отвесные склоны волн извиваются, как купола гигантских медуз. Миг — и пространство вжимается внутрь себя, уходит из поля зрения, чтобы еще через мгновение выплеснуться вон из самой своей середины. Черными валами расходятся от эпицентра его изгибы, простираясь до мнимого горизонта, сталкиваясь, гася и многократно усиливая друг друга. Наползающие друг на друга черные цунами громоздятся, доставая шапками до венчающей пустоту сферы, бьются об нее, и низвергаются обратно, вглубь. Сталкиваясь, они исчезают в мгновение ока, выбрасывая позади себя очереди новых волн, которые несутся, не разбирая пути, как будто стремясь преодолеть простор вселенной. Но это не вселенная. Это пустота. И бушующие волны — не океан. Это фаза.

Совершенная пустота ограничена собственными пределами. Будучи не в силах преодолеть их, фаза копит свою мощь в самой своей сути, вжимаясь и складываясь, как титаническая матрешка. Однако, при всей своей необъятности, фаза пустоты не вечна. До предела насыщенная идеальной чернотой, пустота, впуская в себя последнюю волну-матрешку фазы, замирает. Лишь едва различимое похрустывание издает теперь уже неподвижная темнота. Она кристаллизуется.

Из свежего варенья чернильная тьма превращается в прошлогоднее, а после и вовсе — в окаменелое. Хруст становится треском, треск — жужжанием, жужжание — пустым, заунывным воем. Похожая теперь на застывший клей, пустота звенит и гудит. Как идущая в последний бой эскадра комаров-торпедоносцев. Как холодный осенний ветер в трубах органа, высящегося в развалинах церкви. Но это не древние руины. Это пустота. И леденистое "Уоооууууоо" — не хор духов. Это ноль.

Антипод фазы, ноль производит более сильное впечатление на начинающих пустонавтов. Большую часть своего существования ноль занят собственными метаморфозами. Когда ноль сменяет фазу, иным мерещится то северное сияние, то высокогорный перевал. Будто светлее становится идеальная темнота, будто холоднее становится за бортом воображаемого батискафа.

Ноль постепенно обретает место в пространстве пустоты. Из равномерно заполняющего пустоту звука он превращается в сгусток. Фоновое присутствие нуля становится незаметным. И вот, сияет призрачным светом сине-зеленый сгусток, аки огромный снежок из снега цвета морской волны, невидимый, как и все вокруг. Пустоту прорезает неистовый писк нуля, когда он делится на две равные части. Вопль стихает, и где-то в глубине пустоты левитируют уже два сгустка. Присутствие каждого из них нарушает равновесие другого. Ноль начинает подрагивать. Подрагивание перерастает в раскачивание. Внезапно, со звуком бьющегося хрусталя, силы, удерживающие сгустки на одной орбите, разрываются. Ноль отправляется в свободное плавание по просторам пустоты.

Материализация нуля сопровождается полным затуханием всех звуков. Теперь, в полной тиши, два мерцающих шара парят в пустоте. Их очертания размыты. Ноль начинает впитывать черноту, как губка. Размеры каждого шара увеличиваются, контуры их становятся все менее и менее видимыми. Это происходит, когда темнота, пользуясь кристаллической структурой нуля, просачивается в самый его центр. Наполняясь темнотой, ноль увеличивается, пока не заполнит собой всю пустоту. Его свечение гаснет, когда последний клочок сине-зеленой ваты оказывается пропитанным нефтяной чернотой. Ноль растворяется, оседая зыбкой и вязкой пеной, которая липнет ко всему, что неосторожно прикоснется к ней. И вот мы снова стоим на шершавой поверхности пустоты, и она слегка пульсирует. Зарождается фаза.

Извечная круговерть пустоты подвластна микроскопическим кочегарам. Говорят, вселенная не переносит пустоту. Не будь этих маленьких стражей, все было бы иначе. Но оно есть не так. Чем жарче распалят они бездонную топку пустоты, тем выше взовьется мазутное самодовольство безудержной фазы. Тем сильнее шлепнется она о саму себя, ошеломленно захлебываясь, поднимая клубы инея, из которого сложится мозаика нуля. Тем усерднее пропылесосит ноль там, где насорила фаза. Тем пустее будет пустота, и чернее чернота, наполняющая ее. Да, так оно и будет. Если только пустонавтика не станет прибыльным делом, наводняющим пустоту ордами туристов, норовящих отколоть где-нибудь кусочек чего-либо, дабы увезти в качестве сувенира. А теперь, когда я досчитаю до нуля, вы извлечетесь из пустоты. Пять… Четыре… Три… Два… Один… Ноль… Фаза! Ноль!! Фаза...