Ыш — Утро. Одно из многих.

А старый плед пропах плесенью и дешевым табаком, который так любил его дед. Любил, да и издох от рака. Может, ему этой ночью снился дед?

Да, когда-то были лучшие времена. Когда-то и дед был жив. Как здорово было просыпаться рано утром от его шутливых тумаков и, быстро перекусив, бежать вон из дома, навстречу солнцу и росистой траве… Из форточки потянуло сквозняком и свежестью. За окном сонно продирал глаза умытый ночным дождем город. Такой чистый — таким он бывает крайне редко и очень недолго. Вот-вот растечется по ставням и сваям словно перегнивший желток городское солнце, улицы наполнятся городским шумом, кого-то убьют, кого-то похвалят, а кому-то уже пятый день кряду не дадут зарплату.

Вот и ему, невысокому мужчине с плохо выбритой щетиной, уже давно должны были выдать все причитающиеся ему… Но не выдали. Впрочем, он и не особо огорчался по этому поводу — пустой желудок давно забыл вкус нормальной пищи, приняв форму съежившегося червя, он готов поглотить любую гадость, что ему доведется получить.

Холодная вода из под крана — говорят, она, словно отрава, разъедает все внутри и заражает нутро — и кусок черствого хлеба. Прибавить ко всему еще пару сигарет и жизнь удалась.

Вода — отрава. Ха! Он бывал там, где о воде только и мечтали, и пили отбросы и помои и ели… В жизни всякое бывает. Сегодня ты спешишь, бежишь, торопишься, за что-то борешься, а завтра вот он ты — сидишь, недвижный, на обочине дороги и смотришь, как другие спешат, бегут, торопятся. И ничего-то тебе не надо: только место, где можно приткнуться, да воздух, который еще можно вдыхать.

И все-таки это яд. Не вода, нет — эта жизнь, вот это настоящий яд, развращающий и стачивающий душу да ужасающе острого резца, готового зарезать любого, кто посягнет на скромные владения оного. Безотчетность перед самим собой и долгие часы диалогов с немым потолком. Чертов хохмач, он никогда не прекращает строить рожи своим испещренным потеками и щелями лицом. Но ничего, найдется и на него управа. Но это в будущем, а пока пусть худое тело втыкается костями в примятые подушки, пусть тонкие пальцы небрежно перебирают край одеяла, словно это струны давно разбитой гитары, пусть глубокие провалы глаз глядят в не менее глубокие провалы в старой штукатурке, где-то между этих плит спит паук, ему там хорошо и вольготно, он сыт и безмятежен — он дома.