grunge — insomnia

    Доброе утро, четверг. Доброе утро, уродец.

Вчера меня вытурили с работы, с этой несчастной автомойки. Бессонница — коварная стерва. Я курю в потолок и ловлю ее силует в сигаретном дыме. И чувствую, что мне абсолютно ничего не нужно. Но потом настает день, и бессонница предательски уходит, оставляя меня один на один с нестерпимым желанием спать. Вот так я и терал все работы, на которые мне посчастливилось устраиваться.

Теперь — пустые бутылки, горячий кофе, пепельница, и моя случайная гостья — печатная машинка. Она лежала рядом со мной и от нечего делать я уставился на нее.

Механическая печатная машинка фирмы «Ундервуд», модель «Точ Файв» может служить отличным музыкальным инструментом. По вечерам в подземном переходе можно было услышать, как эхом по потресканным стенам растекается голос саксофона, и ему аккомпанирует, словно красивый дождь, клацанье «Ундервуда». Музыку, которую играла команда под названием «Близнецы по гороскопу», время от времени дополнял звон мелочи в чехле, что лежал у ног двух близнецов-музыкантов. Я сам им не раз кидал немного монет.

Обычно близнецы были одеты в рубашки-безрукавки и светлые джинсы. И выглядели довольно свежо для своих сорока пяти лет. Я как-то даже читал с ними интервью в местной газете. На большой фотографии на газетной странице их можно было отличить: у одного, который старше на пять минут, была козлиная бородка. А в остальном — действительно близнецы. Завязанные лентой волосы и острые носы с выделяющейся горбинкой, укрытые сережками уши, сверкающие серебряными кольцами тонкие пальцы. Но спустя некоторое время и у второго близнеца появилась бородка.

В каком-то плане, эта группа была местной достопримечательностью.

Сегодня я возвращался с пляжа со своим другом. Мы отмечали мое увольнение. Час был уже довольно поздний, и я собирался прыгнуть на такси, мой друг сказал, что даст мне денег, поэтому мы проходили через подземный переход. И там мы встретили одного из близнецов. Он несся со своей печатной машинкой в руках, ему вслед был брошен крик: «Стой, мудак!».

За ним гналась парочка ублюдков. Один громила быстро настиг близнеца, и тот что есть силы врезал своим инструментом преследователю по голове. «Ундервуд» весит примерно килограмм 15, поэтому громила тут же плюхнулся об стену и рухнул, а машинка просто выпала из рук близнеца. Он ринулся вновь на утек, за ним побежал второй, а мы с моим другом, пораженные произошедшим уставились на машинку и рядом лежащего ублюдка.

Затем мы с другом обменялись взглядами и бросились в сторону, куда побежал музыкант. Возможно, мы как-то могли помочь. Но когда выбежали из перехода, то след погони простыл, мы оглянулись вокруг но понятия не имели, куда двигаться дальше. Тогда я предложил вернуться и забрать машинку.

—Позже вернем ее хозяину, — сказал я.

—Надеюсь, он останется цел, — сказал мой друг.

Мы быстренько спустились. Ублюдок все еще лежал, его голова затекла кровью, но он уже начал двигаться. Я быстро цапнул машинку в свои руки и мы понеслись к такси.

Только сейчас я, уставившись в потолок, понял, что затея эта весьма сомнительная. Возможно, близнецы больше никогда не появятся в переходе. Мысль нависла надо мной, будто темная туча.

Я довольно долго сидел на снотворных. Но однажды мне пришлось отказаться от них по нескольким причинам. Во-первых, они слабо действовали. Такое впечатление, что иногда я глотал холостые пилюли. Во-вторых, подействует не подействует, а голова, спустя семь-восемь часов после приема, начинает гудеть, как будто у тебя в черепной коробке бьет огромный колокол. Чувство очень похоже на похмелье. В-третьих, я много пил. Смесь алкоголя и снотворного ничего приятного не принесет. Приходится выбирать: либо одно, либо другое. И, наконец, в-четвертых, для меня это было не так дешево, как бы хотелось.

Я стал прикидывать, где достать деньги, поскольку в кошельке у меня было только жалкое позвякивание мелочи. Я всегда считал деньги опасной штукой и моему счастью особо не мешало их отсутствие. Судьба человека определяется тем, на что он тратит бабки, зачем он их зарабатывает. Легко увлечься. Я знал пару человек, которые вкалывали на двух работах, и еле сводили концы с концами. А те, у кого в кошельке был полный порядок, не могли толком выделить время, чтобы заработанное как следует потратить. Безнадега и бездельник вроде меня считает, что сейчас не лучшее время, чтобы заморачиваться о деньгах. Индекс Доу Джонса упал до самой низкой отметки за всю историю своего существования. Такие прикольные штуки, вроде KOSS SPORTA PRO, Ipod, Home Cinema, BMW и портрет Джорджа Вашингтона на приятной зеленой бумажке — подорожали в два раза. Самое время начать поиски счастья в чем-то другом.

По большому счету мне деньги нужны были только на сигареты, кофе и какую-нибудь простенькую еду, вроде бутербродов со сливочным маслом. И ежегодно — пять гривен на перерегистрацию в областной библиотеке. И у меня был крепкий принцип, которому я никогда не изменял ни при каких обстоятельствах — никогда не брать в долг. Одно дело, если тебе дают бабки просто так, что случалось все реже и реже. Но просить в долг — это меня не устраивало.

Печатная машинка напомнила мне о Диане — моей подруге, у которой сегодня двадцать первый день рождения и которая мечтала о печатной машинке. Мы познакомились в стенах университетской аудитории 308. Вообще, меня из университета вытурили, но я слышал, что преподаватель по лингвистике был хорошим лектором с десятилетним опытом работы в Чикаго. Поэтому я узнал его расписание, поймал в университете и попросил свободно посещать его лекции, на что лингвист с удовольствием согласился. Лекции действительно были шикарные. Именно на них мы и познакомились с Дианой. Она немного повернута. На литературе и смерти. Пишет стихи, которые насквозь пропитаны танатофобией, боязнью смерти. Странно, по моим наблюдениям, поэты боготворят смерть. Они делают все, чтобы та как можно быстрее пришла к ним со своей косой в руках. Иногда у поэтов доходит до самовольных действий. Диана же представляла себе смерть без косы и темного капюшона. Она рассказывала, что ей смерть видится в белом халате со шприцом в руке. И для нее этот образ был гораздо ужасней, чем скелет в черной накидке. Стоит уточнить, что Диана боялась не столько смерти, сколько смерти в стенах больничной палаты. И ее доводы, как мне показалось, имели вполне логическое объяснение. Несправедливо умирать на койке госпиталя, если всю жизнь провел на авто-стопе или ловил бабочек в лесу, а спать привык на матраце на полу. Несправедливо, что последние звуки, которые ты услышишь — бипы медицинской аппаратуры, и клич врача «Разряд!», если всю жизнь слушал «ред хот чилли пеперс» и сердцебиение близкого тебе человека.

Лично я последний день своей жизни хотел бы провести в электричке №31-А. На этой электричке я обычно добирался до Дианы, проводя пять часов в славном вагон-баре. Мягкий и теплый синий цвет обшивки столиков и перегородок всегда будто превращал меня в рыбу, которая наконец попала в свой аквариум. С одной стороны там были приятные столики, с другой под окнами тянулась длинная стойка, за которой можно сесть с пивом и под милый попс уставиться в плывущий за окном мир.

День рождения Дианы показался мне отличным поводом вновь попасть в свой аквариум. У нас были хорошие отношения, но когда-то она меня спросила, что я думаю по поводу ее творчества и я ответил, что все эти трещены в небесах, разбитые стекла, ожоги на теле и прочая экзотика, которую встречаешь в ее стихотворениях, кажутся мне полной чушью. В ответ она назвала меня чудаком и занудой. Вот уже полгода, как мы не виделись.

Что ж, подумал я, глядя на «Ундервуд», если близнецов сегодня в переходе не окажется в пять вечера, как обычно, то эта вещь станет подарком для Дианы. Я вспомнил стопку листов А4, которая обычно была у Дианы на столе и с которой она постоянно носилась, прижав к своей груди. Мятые исписанные листы. Я вспомнил ее плащ, длинные сигареты и тонкие, белые как мел, руки. Ей бы действительно печатная машинка сослужила бы прекрасным украшением. Если же близнецы там появятся, то я намекну на хоть какое-то вознаграждение и на эти деньги куплю себе билеты на электричку.

Я решил выкурить первую утреннюю сигарету под Nirvana “The man who sold the world”. Постер Курта Кобейна висел у меня на стене над письменным столом. Этот парень с томным взглядом и нервной электрогитарой тоже имел дело со снотворным — запил жменю бутылкой шампанского, после чего впал на тридцать шесть часов в кому. Из комы его вытащили. Потом Курт вместо таблеток вооружился крупнокалиберной винтовкой Ремингтон модель 11 и пустил себе пулю в голову.

Странно. Это тот человек, который пел:

Oh no. Not me. We’ve never lost control

Зато он умер не в больнице.

Я достал пачку “Winston Balanced Blue”. И меня постигло глубокое разочарование — там не оказалось ни одной сигареты. Мне пришлось выключить песню, потому что я не могу слушать Нирвану без сигареты в зубах. Я вообще не могу слушать музыку без дымящейся сигареты. Предполагаю, две пачки, которые каждый день коптят мне легкие, являются весомой причиной моей бессонницы.

Я поспешно переоделся, натянул конверсы, напялил очки и накинул рюкзак на плечи. Я довольно редко отправляюсь куда-то без него — моего верного спутника. Там у меня несколько листочков, ручка, книжка Ричарда Бротигана “Ловля Форели в Америке” и подстилка.

Никогда не знаешь, что тебя ждет, и рюкзак может оказаться вещью чрезвычайно полезной.

Уже став у двери, я глянул на “Ундервуд”. Вдруг я задумался над тем, что вполне возможно, сегодня уже не попаду домой. И я подумал о Диане. Если ты, дружище, задумал подарить ей эту вещицу, которая досталась тебе таким сомнительным образом, то ее стоит взять с собой сейчас.

На улице меня встретил приятный гул просыпающегося трафика и утренняя свежесть в воздухе. Мой план был простой: стрельнуть у кого-то сигарету и заскочить к брату на незваный завтрак. Пять утра — подходящее время.

Я взял курс на трамвайную остановку, где обязательно должен попасться кто-то, кто угостит сигаретой незнакомца. Протопав немного по сонной улице, я завернул за один из домов, чтоб выйти на прямую дорогу. По пути со мной успела случиться неприятность: я вступил в дерьмо и расстроился. Это одно из тех настолько нелепых событий, которому народная мудрость придала такое жалкое толкование, как “к деньгам”. Я считал, что эта примета — не больше, чем попытка утешить себя, ведь в такой ситуации ничего больше не оставалось. Это что-то вроде мистики, скорее всего. Подобно той Аннушке, которая успела разлить масло, так и какая-то еще Аннушка или кто-то-что-то другое поспешило насрать. И если тебе суждено вступить в это, то ты не пропустишь такой возможности, потому что это рок и предопределенная подлянка судьбы, старшей уродливой сестры фортуны.

Это довольно глупое зрелище: пять утра и двадцатитрехлетний парень с туманом в глазах, рюкзаком на плечах, с пятнадцатикиллограмовой машинкой в руках и с дерьмом на обуви ищет у кого бы стрельнуть сигарету.

По понятным причинам я хорошенько начал шорхать по дороге.

Тут же обратил внимание на человека, который бил лопатой в землю, вырывая яму за девятиэтажным домом на зеленой поляне. Присмотревшись, я узнал своего знакомого. Поскольку я не знал, как его зовут, то, каждый раз вспоминая его, называл именем его пса — Рексом. У бедняги почти полностью упало зрение в течении каких-то трех лет. Врачи не смогли определить причины. Скорее всего, защемлен какой-то важный нерв в позвонках. Обычно этот парень разгуливал по улице в темных очках в сопровождении длинноного добермана-поводыря по кличке Рекс.

Я подошел:

—Привет.

Он отвлекся от своей ямы и лопаты. Это был спортивного телосложения подросток в одних лишь штанах да шлепанцах. Он сильно прищурился силясь меня рассмотреть своими глазами, которые почти полностью поблекли под катарактой. Подле его ног лежал огромный мусорный мешок, чем-то заполненный. Меня вдруг посетила не очень приятная догадка.

—Привет, — тихо ответил он, глубоко вздохнув. По узкому лбу с коротеньких волос стекали капельки пота, щеки побагровели, а на мускулистых руках повздувались вены. Он застыл, будто восковая фигура.

—Э... — я взглядом указал на черный мешок.

Он помолчал немного. Сам глянул на мешок, затем сказал:

—Рекс.

—Рекс?

—Да, Рекс. Вчера вечером.

—Господи. Прости.

—...

—Черт. Мне жаль.

—У него был диабет. Для животного это примерно как для человека СПИД.

Я опустил взгляд, не в силах видеть, как на этих песочных глазах наворачиваются скупые слезы.

Оказывается это могила. Она уже была достаточно глубокой, чтобы похоронить собаку. Я стоял и думал, как же правильно поступать в такой ситуации. Тем временем парень уже положил завернутое в большой мусорный пакет тело собаки и начал сыпать лопатой землю. Земля сыпалась на пакет, издавая тихое

трум... трум... трум...

—Я... могу чем-то помочь?

Похоже, он не расслышал меня и только немного всхлипнул, быстро продолжая лопатой закидывать сыроватую землю. Я не знаю, сколько простоял, но вдруг обнаружил, что бедняга закончил. Он резко вонзил лопату в землю рядом с собой. Достал пачку сигарет и закурил. Затем молча протянул дрожащей рукой пачку мне. Я также безмолвно вытянул сигарету.

   “Одна затяжка — до черты,” — пелось в одной песне.

Это была одна из самых странных сигарет в моей жизни.

Мы стояли как два одиночки. Но мое одиночество по сравнению с одиночеством этого парня было настолько ничтожным, что мне вдруг стало стыдно перед собой за то, что иногда я позволял себе жаловаться. Иногда я считал себя настолько несчастным, что пытался от этого чувства убежать. Убегал в основном на мозгодробительные вечеринки со своими друзьями, которых у меня было немало.

Мы прикончили по сигарете. Он сказал:

—Светлая память.

Он взял лопату и, позвякивая ей по земле будто тростью, пошорхал от меня.

Крепись, дружище.

Вдруг он обернулся ко мне:

—На самом деле — его отравили, — сказал он. — Старая сука его отравила! — завыл он. — Она думает, что мой пес загрыз ее кошку. Старая стерва. Думает что слепой — не видит... — Молчание. Вздох. — Светлая память.

Брат не был в восторге от столь раннего визита. Он прекрасно знал, почему я к нему пришел, но его больше расстраивало, что я пришел так рано.

—Что это у тебя? — он, протирая глаза, указал на “Ундервуд”, от которого у меня уже ныли руки.

—Печатная машинка, — я с облегчением поставил ее у входа.

   Я рассказал ему, как она ко мне попала, но брат пропустил историю мимо ушей. Он поставил кастрюлю, чтобы сделать немного пельменей.

—Еще есть молоко, — сказал он.

—Лучше бы кофе, — сказал я.

—Ладно.

—Я сделаю сам.

—Хорошо.

Я подошел к плите и взял турку. Процесс приготовления натурального кофе меня расслаблял и наполнял силой и жизненной энергией. Думаю, это чувство, когда ты кажешься сам себе алхимиком, колдуя с огнем и кофейной пеной, для меня сродни медитации. Весь мир вдруг вселяется в тебя, и на твою голову проливается свет озарения. Это невероятный кайф: огонь, турка, легкое шипение пены. Главное — не отключиться надолго. Потому что если прозеваешь, и утренний кофе разольется — весь день покатится к чертовой матери и разольется точно таким же противным черным пятном, как на плите.

—Сам-то как? — спросил я брата, который успел включить телевизор и сесть за стол.

—Я тоже кофе буду, — сказал он.

—Замечательно.

—А ты как?

—Давненько не спал. Но и не хочется. Меня вытурили с работы вчера. Я проспал несколько дней.

—Тебе стоит постричься. — заметил брат.

—Эмм... Знаешь, — тут я заметил, что кофе дошел до верной кондиции: я моментально приподнял турку, выключил огонь и наклонился, чтобы вкусить этот аромат. Затем поставил чашки на стол и разлил нам кофе. — Я боюсь подстригаться. Не знаю, с чем это связано.

—Парикмахеры — люди коварные.

—Ага.

Мы сделали по глотку.

—Хорошо у тебя получается, — сказал брат, уставившись в свою чашку.

—Я знаю. Если влюблен в то, что делаешь, то это получается хорошо.

—Не всегда. Некоторые парикмахеры влюблены в свою работу, но это ничего не меняет.

—Точно, — улыбнулся я.

—Так ты до сих пор страдаешь бессонницей?

—Я не сильно от этого страдаю. Разве что с работой трудно.

—Найди в ночную смену.

—Было бы неплохо. Эй, — я кивнул в сторону кастрюли, которая стояла на огне, — похоже закипает. Твой выход.

Брат отхлебнул и встал. Затем в его руках хрустунл пакет и мороженные пельмени посыпались в кастрюлю.

—Сегодня я собираюсь к Диане, — сказал я.

—Хм... Это та, что в Днепре?

—Ага.

—Давненько ты к ней не ездил.

Звякнула большая ложка и брат стал ей помешивать пельмени, тихое постукивание добавилось к фону нашего разговора.

—У нее сегодня день рождения. Собираюсь подарить печатную машинку.

—Наверное ей понравится?

—Думаю, да.

Вскоре пельмени оказались в наших тарелках, и мы с братом довольно быстро их пощелкали вилками. Я все раздумывал, где достать деньги. А потом я хорошенько зевнул.

Я почувствовал, как глаза наливаются туманом. На лоб будто положила свою костлявую ладонь старая ведьма. Я лучше всего ощущал ее — когда хотелось спать. Мое сердце постепенно начинало медленней биться, но у меня еще хватало ходу мыслей, чтобы понять: если я сейчас что-то не предприму, то засну прямо за столом. Собственно, почему бы не послать все к черту?

   Вдруг я схватил пульт от телевизора и зажал кнопку vol+. спустя секунду какая-то попсовая группа уже орала на всю.

—Твою мать! Что ты творишь, — брат ринулся ко мне вырывать пульт из рук.

—Все, я сам, я сам! — крикнул я и сделал тише.

—Господи. Пойди ляж на диван и поспи. А я как раз буду собираться на работу.

—Я в душ, — сказал я.

Горячая-Вдох-Холодная-Выдох-

Оживает каждая клетка.

Горячая-Вдох-Холодная-Выдох-

Струи бьют словно плети.

Настоящее электричество по всему телу.

Хватка бессонницы на моем горле отступила, туман смыло с глаз, стало легче.

Я глянул на себя в зеркало. Ужасное зрелище: глаза были укрыты красными трещинами, брови опущены, волосы непослушно торчат в разные стороны. След алкоголизма и никотина можно было обнаружить в каждой черте лица. Я выдавил из себя улыбку. Ужасное зрелище.

Если судить о моей жизни по внешнему виду — то можно сделать вывод, что у меня дела чертовски плохи. Может, не хуже все-таки, чем у того парня, который похоронил своего добермана. Я на самом деле такой же слепой бродяга. Я давно не видел настоящей радости, настоящего света. Слепой безнадега, идущий в одиночку по ночной пустыне под беззвездным потресканным небом с разбитым стеклом под босыми ногами. С бутылкой в руке, заливаю темноту алкоголем. Распеваю свое любимое стихотворение Ричарда Бротигана. И ухожу в эту пустыню все дальше и глубже. Я понял, почему так тогда сказал о стихотворениях Дианы. Я так говорил не более, чем о себе — не более, чем полная чушь.

Мир, записанный на старую черно-белую камеру.

Потресканные рипящие кадры.

Саундтреки от Нирваны — на виниловых пластинках.

Не самая оптимистичная нота, подумал я. И отпустил себе — хорошую ПОЩЕЧЕНУ, что лязг разлетелся по всей ванной, а в ушах ударил звон.

Вот так-то лучше, — улыбнулся я.

Надо просто почаще смотреться в зеркало. И не давать мозгам разлогаться.

Когда я вышел из душа, то брат уже успел одеть брюки и белые носки. Я встретил его в комнате за гладильной доской с утюгом в руках. Он собирался одеть темно-синию рубашку.

—Слушай, что там за запах? — спросил он, не отрываясь от своего занятия.

—Запах? — переспросил я.

—Да. Запах. Мне кажется, ты вступил в дерьмо. Такой запах у двери.

—Точно. Вступил. — кивнул я.

—Тогда помой свои кеды. Ради всего святого.

—Неплохая идея.

Я действительно подумал, что брат дал отличный совет. Бог его знает, куда меня могут привести поиски печатной машинки. Думаю, этот путь будет немного легче, если помыть свою обувь.

Я сделал это очень быстро.

Потом вернулся на кухню и машинально открыл холодильник. Там было немало пакетов с едой и все такое. Я прикинул, что стоит припастись на день некоторой провизией. Я крикнул из кухни брату:

—Слушай, я состряпаю себе пару бутербродов. Ты будешь?

—Нет. — послышался ответ.

Хлеб был нарезан. Мне осталось только порезать сыр, огурцы, помидоры и копченую колбасу и наложить все это на хлеб. Затем я достал пищевую фальгу и замотал по отдельности шесть сендвичей и закинул это добро себе в рюкзак.

Рюкзак, как я и прикидывал, пригодился.

Когда я доставал овощи, то обратил внимание на несколько банок пива, которые лежали под самой морозилкой. Я глянул в окно — день обещал быть невероятно жарким, и взял пару банок. Одну отправил на покои к сендвичам, другую — откупорил. Меня очень обрадовал щелчок крышечки и я сделал жадный глоток. Как раз, когда пиво медленно текло по моему горлу — на кухне объявился брат в той самой, теперь хорошо выглаженной и свежей синей рубашке. В руках у него была скручена какая-то газета.

—Ты бы с этим завязывал... — указал он газетой на банку в моей руке.

—Я только что об этом думал.

—Тебе бы стоило найти работу. Ты лучше об этом подумай. Хорошенько подумай.

Он протянул мне газету.

—Знаешь, я ищу деньги, но не работу, — сказал я.

Брат улыбнулся. Я сделал еще глоток. И взял газету, развернул. Это была самая популярная в городе газета объявлений с нехитрым названием “Доска объявлений”. Кажется, брат расчитывал, что я поищу себе подходящую работу с помощью этого издания. Довольно популярное сегодня чтиво. Думаю, в нашем городе не нашлось бы человека, который никогда бы не покупал “Доску объявлений”.

—Кстати, сегодня мне деньги очень нужны, так что отправлюсь на их поиски, — сказал я.

—А я — на работу, — сказал брат.

Он был мой младший брат, но повзрослел гораздо раньше меня.

В кошельке у меня оказалось 74 копейки и купюра ценою в две гривны. Еще не так давно это было бы для меня целым состоянием, потому что я бы смог купить пачку каких-нибудь дешевых сигарет. Но теперь мне пришлось отправиться в парк Климова, который находился в двадцати минутах пешего хода. С печатной машинкой в руках — тридцать минут.

Там можно было у бабушки за прилавком купить сигареты поштучно.

“Винстон синие” — 6 штук — 1 грн. 50 коп. Спасибо.

Время еще было ранним, хотя трамваи, напичканные людьми, уже оживленно бегали по рельсам. Но качели, горки и лавочки в парке еще не успели проснуться. Я сел на одну из лавочек, поставил рядом печатную машинку, и, закурив, решил полистать газету.

Газета была вчерашней и приятное моему слуху шорханье бумаги потеряло свою свежесть. Читать вчерашнюю газету — все равно, что есть вчерашний хлеб. Но делать было нечего.

Объявления размещены были в алфавитном порядке. Я тут же пробежался в разделе “Вакансии” по буквам “б” и “р”, надеясь, что кому-то нужен бездельник или раздолбай. Однако эти поиски не увенчались успехом.

В наше время очень требуются водители. В основном с категорией “Д”. Это не для меня. На море нужны официанты. Но я подобные объявления откидывал сразу — мне не хотелось на море. Тем более — работать. Расклейщики объявлений. Коммуникабельные рекламные менеджеры (у нас в городе “коммуникабельный рекламный менеджер” значит — попрошайка, который ходит и просит купить у его фирмы тот или иной товар). Переводчик статей автомобильной тематики с английского на русский, оплата сдельная, работа дистанционная. Красивые девушки на ксерокс.

Перечислять вакансии можно долго. Но мне, фактически, ничего сейчас не могло подойти, потому что деньги нужны были как можно быстрее, мгновенно. И желательно было не напрягаться.

Да и вообще, что я умею делать, за что люди готовы платить мне деньги? Этот вопрос поставил меня в тупик и я тут же отбросил его, вернувшись к газете.

Я зачитался. Мне интересно было, что сейчас люди продают и покупают с рук. Оказывается, с рук можно купить вполне приличные книги по вполне приличной цене. Можно даже купить фирменные кроссовки “Найк”, в которых хозяин протопал год. Это объявление мне напомнило о Хемингуэе. Как-то писатель поспорил с одним из своих собутыльников, что напишет роман длинной в шесть слов. Он выиграл. Вот этот роман в моем переводе:

“Продаются: детские маленькие ботинки. не ношенные.”

Эта газета напомнила мне о том, что люди что-то теряют, ищут, и находят. В основном тут речь шла о паспортах, идентификационных кодах, запомнилась просьба вернуть папку с важными документами, еще тут ищут любовь и понимание, мужа и жену, просто спутника жизни в разделе “знакомства”.

Я попытался вспомнить, когда я что либо терял. Но на ум пришли только мои первые очки в желтой оправе. Я додумался пьяный нырнуть в них в воду. Скорее всего, они до сих пор покоятся где-то на дне Днепра, никому, кроме меня не нужные. Когда я осознал эту потерю, то довольно долго ходил в подавленном состоянии. Такое было чувство, будто потерял не очки, а свои глаза. Настолько они мне дороги были.

Зато я не терял паспорт или бумажник с водительскими правами. Если на то пошло, я никогда не терял любви, надежды, веры и близких людей. На этот счет вся прелесть моего положения объясняется тем, что у меня никогда не было ни любви, ни надежды, ни веры, ни особо близких людей.

У меня ничего нет — я не боюсь ничего потерять.

ни книжек.

ни денег.

ни звезд.

                                        ни хуя.                                        

                                        Ричард Бротиган

Я попытался определить словами то, что я ищу. Прозвучит банально, но я ищу себя. Я вообще до занудства банальный. Но если выразиться точнее, я ищу какие-то правильные рамки для себя, потому что душа, как вода, как H2O, без сосуда просто растекается, превращается в обыкновенную лужу, звезды в которой, так или иначе, — всего лишь отражение ночного неба. Самое печальное, что я никак не могу напасть на верный след. Я не знаю, с чего начинать эти поиски, какие слова ввести в гугле, чтобы найти ответ — кто я и где я? Поэтому я себя чувствую не очень комфортно. Мне трудно знакомиться с новыми людьми. Потому что если они меня спросят — “кто ты?” — я не смогу ответить ничего внятного. И я убегаю со своей бессонницей от всего, что заставляет чувствовать меня чужаком. В темноте и тишине мне гораздо легче. Я как лунатик. Я бы хотел жить на Луне. Вылупиться, как ципленок, из какого-нибудь кратора, и уйти на другую сторону Луны.

Вот с такой чушью в голове я продолжал глазеть на страницы “Доски объявлений”, как вдруг услышал легкий звук упавшей капли.

Кап...

Кап.

На страницу упало пару капель. То ли мне показалось, то ли они действительно были багрового цвета.

И вдруг мой мозг прошибло. Голову будто хорошенько взяли в тиски.

На губах я почувствовал соленоватый привкус.

Я машинально провел пальцами под носом.

Кровь.

Я стал вытираться. Быстренько выдернул страничку из газеты, скомкал ее и приложил к носу. Попытался подвестись. Меня прилично качнуло. Я прикинул в уме, что не спал довольно долго. Более тридцати четырех часов.

Откуда-то появилась женщина. Она что-то говорила, что-то вроде:

—Вам не хорошо? У вас кровь.

Я повернулся, пошатываясь, к ней. Не помню точно, как она выглядела, но глаза у нее были напуганы. Она стояла, держа за руку девочку. Девочке было года четыре, наверное. Она улыбалась и с любопытством разглядывала меня.

—Да в порядке все, — говорю я. — Это, похоже, давление подскочило.

—Вам стоит умыться.

—Губная помада! — девочка восторженно тыкнула на меня пальцем.

—Не совсем, — ответил я ей.

Женщина улыбнулась.

—Извините ее, — сказала она, доставая из сумки пластиковую бутылку “Моршинской”.

Я запихнул газетную страничку из-под носа в корман. Не знаю, зачем я это сделал. Машинально. Потом сомкнул ладони, и женщина налила в них воды. Я умылся.

—Спасибо, так-то лучше, — сказал я.

—Вот, — подала незнакомка салфетки. — Нужно вытереться.

—Ага. Спасибо, — сказал я.

Я себя почувствовал паршиво и мне было очень стыдно. Мне захотелось угостить эту женщину и ее дочку мороженным. Но я твердо помнил, что у меня нет на это денег.

—Не знаю, как вас отблагодарить, — сказал я, присев на лавочку вновь.

—У вас такое часто бывает?

—Нет.

Я достал сигарету и зажигалку. Подкуривая, я чувствовал, что женщина смотрит на меня с укором.

—Вот этого делать не нужно сейчас! У вас кровь только что из носа шла, а вы закуриваете!

—Эмм... — протянул я.

—Вы видели, как у вас руки дрожат?

—Это не от сигарет. И не от крови.

—А от чего же?

—Синдром Гольджи. Так врачи говорили.

—Какой еще Гольджи? — женщина вскинула брови.

—Толком не знаю. Что-то с кровообращением. Но у меня руки постоянно дрожат. И они постоянно холодные. Даже в самые жаркие дни. А если у меня повышается температура, то под ногтями чернеет кожа и пальцы выглядят точно у покойника.

Женщина молча смотрела на меня. Похоже, она не знала, что делать или говорить дальше.

—Кроме шуток, — сказал я. — Когда-то я встречался с девушкой. Но мы расстались, потому что у меня были постоянно холодные и дрожащие руки. С тех пор я с девушками за ручку не хожу.

—Вы выглядете очень уставшим, — ответила она, взяла за руку свою дочку, еще раз глянула на меня с неприятным снисхождением, развернулась, и пошагала в сторону качель.

То, что я наплел ей про синдром Гольджи — чистая правда. Единственное, забыл упомянуть, что я алкоголик. Но и это, по моему убеждению, не имеет никакого отношения к моим дрожащим рукам.

Докурив сигарету, я зачем-то достал из кармана побагровевший клочок газетной страницы, который формой напоминал африканский материк. Кровь в основном пропитала одно объявление, в районе Египта, которое я от безделия решил прочитать.

Раззява с фамилией Прохоров и иницалами В.И. потерял бумажник. Из содержимого упомянул водительские права, банковские карточки и “десяток визиток”.

...Прошу вернуть. Сумму, которая находится в бумажнике, нашедший может смело оставить себе как благодарность за возвращение.

   Телефон: 224-09-35

   Спросить Виталия

Я просидел на лавочке в парке примерно час, успев слопать пару бутербродов. Протер несколько раз очки. У проходившего мимо мужчины спросил, который час. Десять минут девятого. Для меня это оказалось хорошей новостью. Все-таки хорошо, что стрелки на часах бегут с такой легкостью. Значит — дела идут неплохо. По крайней мере, лучше, чем у того, кто потерял бумажник. Лучше, чем у близнеца, чья печатная машинка стала моей спутницей в самом бессмысленном путишествии.

Самое одинокое существо на планете живет в Южной Африке. Это жук, который обитает в золотой шахте в абсолютной темноте и обходится без кислорода. Ученые его обнаружили недавно и еще не дали ему названия. Я бы назвал его “одиночка”.

Странно, но исчезновения близнецов никто не заметил. Хотя мне тишина в переходе ударила по ушам, как бы ударила пыль в глаза. Я стал с печатной машинкой в руках и некоторое время безмолвно смотрел на место, где обычно в эти пять часов вечера, лежал чехол из-под саксофона. Теперь тут было пусто, и в этой тишине, разбавленной легким гулом простых похожих, я ясно услышал свой внутренний голос, который уверенно сказал: “близнецов тут больше не будет”.

Я только обреченно вздохнул.

Когда я чувствую себя последним безнадегой, то отправляюсь на пляж. Песок и вода меня успокаивают, а красивые девушки в купальниках и вовсе поднимают настроение. Солнце будто прилипло к моей спине, так сильно грело. Людей было немного, а в голове гудел мотив the cardigans “it's a good time that we share and the bad time that we'll have”. Я лежал на животе, глазея на двух красоток. Они расположились неподолеку на своих полотенцах. Их приятные тела еще были укрыты каплями. О чем они говорили, я не мог разобрать. До меня доносилось что-то невнятное, как мокрый песок. Но я наблюдал за тем, как двигаются их губы. У одной были довольно выразительные, но не пухлые. Эти губы то и дело прикасались к горлышку зеленой стеклянной бутылки с пивом. Кажется, ее лицо делали красивым именно губы. Другая постоянно свои губы поджимала, выражая что-то вроде сомнения. И говорила, наверное, односложными фразами. Вскоре в этих губах оказалась дымящаяся сигарета.

—Девушки, — сказал я, встав над ними.

—Чего? — спросила та, что с сигаретой.

—Последите пожалуста за моими вещами, я пойду окунуться, — я указал пальцем на свой рюкзак и подстилку, на которой покоилась печатная машинка.

—Хорошо, — кивнула другая.

—Спасибо, — сказал я.

Я немного поплавал. Потом вышел, направился “Ундервуду” и рюкзаку. Оттуда я достал банку пива, и по собственным же следам вернулся обратно к воде, сел на мокром песке, откупорил банку, прозвучал победоносный щелчок, и я пригубил пиво. С тех пор, как я кинул его в рюкзак из холодильника моего брата, оно стало гораздо теплее. Но все же лучше этим промочить горло, чем пляжной водой.

Я стал глядеть на пирс. С перил и ограждающих блоков несколько ребят воодушевленно сигали в воду. Парочка подростков стояли там в сторонке и с завистью за всем наблюдали. Должно быть, у них не хватало духу прыгнуть с пятиметровой высоты.

   Попивая пиво, я начал водить пальцем по песку.

Сам того не подозревая, я написал Diana. Затем вода накинулась на это имя и жадно проглотила его.

“Грустно” — подумал я.

Sad — вывел я пальцем на песке.

И вновь вода, будто поджидала момента, как затаившийся хищник, и сцапала мою грусть. Вдруг я обнаружил, что не хочу спать. Это бессонница, дружище. Это настощая иллюзия. Примерно через час я отрублюсь где-то среди улицы, или здесь на пляже, и не открою глаза очень долго. Может мне повезет, и что-то хорошее приснится. Когда мне снятся хорошие сны, то я считаю, что мне крупно повезло. Но сны ко мне приходят редко.

Я пальцем написал на песке:

insomnia

Я стал сильно наводить эту надпись

insomnia

insomnia

Я погрузил палец достаточно глубоко. Как вдруг почувствовал что-то вроде камня. Захотелось откопать. Как раз вода ударила вновь. Я сложил пальцы, словно моя рука превратилась в лопату и копнул всего пару раз. Когда отбрасывал последний раз песок, то жменя оказалась довольно тяжелой. Я что-то нашел, и это что-то оказалось у меня в руках. Я обтрусил находку.

Сегодня хороший день.

Я держал в руках кошелек.

Должно быть мне повезло, подумал я, и мне приснился хороший сон.

Но все слишком настоящее и отчетливое. Те две девушки с настоящими губами. Ребята, с настоящим страхом перед высотой. Банка пива с настоящим теплым вкусом. И этот кошелек, похоже, тоже настоящий, возможно, с настоящими деньгами внутри.

Я открыл его.

Купюры промокли насквозь. Две двухсотки и одна сотка. Но они никак не потеряли свою ценность — нужно только немного подсушить. Затем я полез по кармашкам бумажника. В одном, что на кнопке, звякнула мелочь. В другом, что был застегнут на молнию, я обнаружил промокшие и растекшиеся визитки, и какую-то синию корочку. В ней оказались водительские права.

“Прохоров Виталий Иванович”.

А на фотографии выглядишь, как серьезный дядька. Коротко стрижен, вдумчиво свел брови. Хорошо получился.

Растяпа ты, Прохоров.

А я, выходит, везучий сукин сын!

Хорошо получилось.

Нельзя было терять ни секунды. Я вернулся к своим вещам и нырнул рукой в карман джинс. Извлек оттуда клочок бумаги, измазанной моей кровью, будто красным чернилом. Проверил бумажку. Действительно, это было объявление того самого Прохорова. Я бегом собрался, положил только что найденный клад в рюкзак, победоносно накинул его на плечи, и, проходя мимо двух девушек, бросил им через плечо:

—Чао, девочки.

Я почувствовал, как мне в спину устремились недоумевающие взгляды.

Прямо у входа на пляж, рядом с небольшим зданием платного туалета находился таксофон. Несчастный аппарат видал много человеческого гнева и глупости. Он весь был изуродован. Мне четко представилась картина, как какой-нибудь пьяный громила, недовольный результатом разговора, принялся лупить трубкой по экранчику, будто это поможет решить проблему. Еще кто-то написал “лох” черным маркером — интересно, о чем вообще думал мародер с маркером, когда писал это?

Я, встав у этого покалеченного таксофона, проверил мелоч в своем кошельке. Золотых было на 1 гривну 24 копейки. Но теперь, похоже, я много богаче. Я закинул несколько монет и набрал номер владельца водительских прав.

Я слушал с некоторой настороженностью гудки, которые тянулись, как горячая плавленная резина. Я боялся проснуться, если вдруг это сон. Я мог просто заснуть на пляже и теперь вижу это в жарком бреду. Но после третьего я услышал женский голос в трубке:

—Алло.

—Алло, — сказал я. — Мне нужен Виталий Иванович.

—К сожалению, его нет сейчас дома. Что-то передать?

—Я нашел его бумажник.

—Правда? — приятно удивился голос.

—Ага.

—Вы можете перезвонить через минуту?

—Эмм... Скажите, — спросил я, — а это не сон?

—Э... — вопрос поставил ее в тупик. И уменя появилась надежда.

—Знаете, я сейчас на пляже, звоню с таксофона возле платного туалета, — сказал я.

—Так...

—Давайте, я оставлю права и кошелек тетушке, которая раздает туалетную бумагу? У меня просто мало времени. Я из тех денег, которые были в бумажнике, возьму себе немного.

—Погодите, давайте, через десять минут к вам подъедут, — сказала девушка.

—Меня тут уже не будет.

Я повесил трубку. Немного отошел от таксофона и закурил.

Я подумал, что с пятиста гривнями просто не знаю, что делать. Мне нужны сейчас были деньги только на поездку, пиво и сигареты. Я оставил себе сотку, и две влажные розовые двухсотки вернул в бумажник.

я видела как бьются крылья об стекло когда холодный прицел дышал мне в весок    это больше чем можно прочитать в сигаретном дыме это больше чем жажда в африканской пустыне прости я кричу головой бьюсь об цемент и стены мне на шею тугую петлю накинуло время ненаписанные книги завяжу колючей проволокой я игрок низшей лиги мне водку с содовой.

Д.

№31-А. Я уже упоминал в своем рассказе о здешнем заведении: вагон-баре. Мир стал бежать по рельсам, а я, придавленный желанием спать, словно тяжелой бетонной плитой, решил все-таки преодолеть расстояние в два вагона, чтобы оказаться в месте, где готов бы был провести последний день своей жизни. Я не обращал внимание на людей в вагонах: мои глаза укрылись острой горечью, будто в них вонзили миллион игл, и мне уже трудно было всматриваться в детали, а руки завыли от тяжести печатной машинки, которую я нес, будто крест всей своей жизни.

Я плелся, пошатываясь, и иногда чувствовал прикосновения к «Ундервуду» скучающих взглядов пассажиров. И, бог свидетель, «Ундервуду» было неприятно. Должно быть, сильно скучает за своим настоящим хозяином. Ничего, дружище, по крайней мере, я тебя отдам в хорошие руки. Красивые руки с тонкими и белыми, как мел, пальцами, которые блестят серебром сделанных специально колец. Ты перестанешь играть музыку, и заговоришь ее словами, отправишься в далекое путешествие по лабиринтам, в которых ищет выход заблудшая душа.

Я наконец-то преодолел расстояние в вечность и оказался в пустом и тихом вагон-баре. Синева успокаивающе подействовала на мои раздраженные недосыпом и преломленными от линз очков лучами света. Я смог разглядеть у стойки стройную продавщицу, которая тут же отвлеклась от протирания бокалов и обратила внимание на меня: бледного неудачника с опухшим взглядом, который еле стоял на ногах с пятнадцатиклиограммовой хреновеной в руках, готовый еще взять пива. Я выбрал неплохое местечко у боковой стойки напротив окна и поставил там машинку. Но руки настолько устали, что не почувствовали никакого облегчения. Я подошел к продавщице и заказал стекляшку. Когда она поставила ее передо мной, то мне стоило больших усилий, чтобы согнуть руку в районе локтя и взять холодное пиво своими дрожащими пальцами.

Я попросил открыть. И когда тут же сделал первый глоток, то превратился в рыбу, которая оказалась в своем тихом аквариуме. Я поплыл и с удовольствием приземлился на стуле с высокими ножками. В компании с пивом и «Ундервудом», который печально смотрел на меня своими клавишами.

Написать блестящий роман, рассказ, стихотворение, или прожить блестящий момент, день, год, блестящую жизнь? Глядя на печатную машинку, я задумался о писателях, настоящих чудаках и занудах, большинство из которых вошли в историю не благодаря тому, что написали, а благодаря тому, как прожили отпущенный им век. Или как с ним покончили.

Все люди — книги. Если бы я был книгой, то оранжевая обложка была бы изрядно потрепана c выцветшим заголовком «insomnia» и выглядела бы, скорее всего, очень жалко. Большинство моих страниц были бы вспухшие и покореженные от разлитого на них пива или коньяка. На полях были бы пометки карандашом\ручкой\кровью: «вот это не плохо», «80999725552», «это большая ошибка» и в таком духе. Какие-то листы были бы вырваны для того, чтобы скрутить лишний косячок. Я никогда не упущу возможности себя побаловать. Но на самом деле мне до книги далеко. Максимум — вырванный из печатной машинки, а затем с треском скомканный и закинутый в корзину чистый лист бумаги.

Мое сознание взметнулось воздушным змеем и его подхватило свирепое торнадо, а я, сидя и попивая пиво в своем баре, силился поймать этого змея за нить и не отпустить. И я близок был к тому, чтобы заснуть, как вдруг услышал протяжное пение, и торнадо вдруг начало развеиваться и затихать. Я открыл глаза, отлепил свое лицо от столика, глянул на полупустую бутылку. А музыка продолжала играть. Я обернулся и увидел у входа в бар полусогнутый силует.

Это был один из близнецов, который на своем саксофоне затягивал слащавый джаз. Он слегка извивался и покачивался в такт собственному дыханию, которое вливалось в воздух потрясающими звуками с оттенком бронзы.

Когда он закончил, я захлопал в ладоши, не обратив внимание, что пока вздремнул, то вагон-бар успел оживиться посетителями. На меня глянули с подозрительностью. Близнец сказал в мою сторону с улыбкой:

—Спасибо большое!

Он закинул свой саксофон за спину и зашагал вдоль вагона с пакетом, куда некоторые посетители кидали ему деньги. Он подошел ко мне, ожидая, что я подкреплю свои аплодисменты звонкой монетой за эту спасительную музыку.

—Это была спасительная музыка, — бробормотал я от чистого сердца.

Затем я похлопал и демонстративно похлопал ладонью «Ундервуд», будто по плечу хлопаю нашего общего знакомого и взглядом спрашиваю близнеца: «Узнаешь?»

Близнец, кажется, уронил челюсть.

Повисло молчание. Я протянул ему свое пиво и сказал:

—Присаживайтесь.

Он сел рядом, отхлебнул, и уставился на «Ундвервуд».

—Э... — протянул я. — Где ваш брат? Кажется, это его.

—Невероятно... Откуда это у вас?

Я рассказал, как машинка попала мне в руки.

Близнец отлучился и вернулся с бутылкой коньяка. Все тело его, похоже, пробило электричеством и мышцы начали каменеть. Он поставил между нами тремя бутылку, а сам оперся локтями на стол, упершись подбородком в замок из ладоней. Близнец уставился на машинку, и я почувствовал себя лишним, поэтому молчал.

затем близнец откупорил бутылку, сделал глоток, и протянул питье мне.

Коньяк оказался очень дешевым и резким, без отчетливого аромата. Ставя бутылку на стол, я сказал:

—Мы с этой штукой успели подружиться.

—Я думаю, это останется у вас.

—Почему? — спросил я.

—Мой брат лишился рук.

—Боже. То есть, как такое могло произойти?

Еще коньяк.

—Убегая от тех подонков, он попал под колеса камаза.

Еще коньяк.

—Я сейчас еду к родственникам, чтобы занять деньги. Брату нужна еще операция, чтобы он мог ходить. Ему раздробило тазовую кость.

Еще коньяк.

—Мне жаль, что я тогда не смог помочь, — сказал я.

—Мой брат — крепкий орешек, — близнец принялся гладить печатную машинку, будто это живое существо, — он выберется. Но лучше, если он будет думать, что печатная машинка просто исчезла, потерялась. Если он ее увидит и не сможет к ней прикоснуться, то это убьет его.

Мне больше всего запомнился вечер, когда она из некоторых своих листов решила сделать самолетики, подпалить и пустить на ветер.

Диана жила на девятом этаже. Лестница, которая шла дальше, вела на крышу. Прелесть в том, что выход туда был заперт жалкой железкой в форме перевернутой У и никогда не составляло труда эту железяку приподнять каким-нибудь штричком, после чего металлическая дверь с пронзительным воем отворялась. Мы имели обыкновение садится ночью на краю крыши и наблюдать за огнями спящего города. Диана часто брала с собой небольшую стопку своих рукописей, чтобы зачитать их. Должно быть, я был у нее единственным человеком, который хотя бы делал вид, что слушал. И еще: спутниковые антенны за нашими спинами, которые напоминали большие уши. Со своими рукописями Диана возилась, как с детьми. По пути от открытой железной двери до края, где мы обычно сидели и курили, она проносила их, крепко прижав к груди. Пока она шла, то ее светлые волосы, приколотые по бокам черными заколками, легко развеивались, обнажая строгие гладкие щеки и тонкую шею. Когда она озвучивала свою писанину, то голос у нее менялся, превращаясь из звонкого — в тихий пересыпающейся из ладони в ладонь песок.

   Я плелся до девятого этажа, полностью обессиленный с печатной машинкой в руках. Я насквозь промок от жары и голова шла кругом. Мне не приходило в голову, что сказать в первую очередь, когда она откроет дверь, потому что я знал, что уже не смогу и слова из себя выдавить. Просто протяну ей эту штуковину, зайду, и лягу спать.

Я наконец поднялся и стал у двери. Сердце забилось в лихорадке. Я понимал, насколько паршиво выгляжу и какую, возможно, глупость совершаю. Но я собрал волю в кулак, а точнее, в палец, и нажал на кнопку звонка.

После отчетливого и такого мне знакомого «тууу» за дверью замочная скважина заскрипела.

Передо мной объявилась женщина в халате и с зеленой маской на пухленьком лице. Она злобно навострила брови и обдала неприятным холодным взглядом. Должно быть, ей было неприятно, что незнакомец застал ее в таком виде.

—Чем могу помочь? — спросила она.

—Здраствуйте. Я к Диане.

—Диане?

—Да, к Диане.

—Тут таких нет.

—............................ А где она делась? — обреченно спросил я.

—Не знаю.

—Она жила тут полгода назад. Девушка, она учится в университете. Снимала эту квартиру.

—Хм... — женщина скривила губы. — Уже полгода, как эту квартиру снимаю я с мужем.

—Вы с мужем... — вздохнул я.

—Да.

—Как же так?

—Молодой человек, — тон женщины побагровел, — кажется, я вам ничем не могу помочь.

—Ну и бог с вами, — отрезал я, развернулся и услышал за спиной захлопнувшуюся дверь.

Я пошел дальше по лестнице. Здесь осталось все по-старому. Решетка была без замка, и можно было свободно без шума выбраться на крышу, что я и сделал.

Это место со свежим воздухом и накатившимся на город пьяным вечером обдало меня свежестью. Нам нравилось с Дианой сюда забираться, потому что мы чувствовали себя преступниками...

Мой список потерь пополнился...

Будто бы я оказался на краю света, проделав невероятно сложный, томительный путь. И в конце концов я остался без ответа. Я остался ни с чем.

Я твердо помнил, что у меня в рюкзаке есть запас в несколько банок пива, и, как всегда, с десяток листов формата А-4.

Я сел на краю крыши, поставил «Ундервуд» себе на колени, откупорил банку, и со звоном катушки вставил в машинку лист.

Первый глоток.

Я отшлепал на заглавном листе:

INSOMNIA

И начал писать этот рассказ.