spetsprom — История Вероники

(По главам романа «Администратор. Возвращение к истине»)

Случается день, когда самые нелепые и неосуществимые мечты сбываются. За это надо платить… Не душу ли?..

-1-

Мы с Вероникой стояли у ресторана.

-Так, вы скоро там?! — Раздался голос Бегемота. Все приглашённые к нему гости уже расселись по машинам, и он решил поторопить нас.

-Жора, извини нас, пожалуйста, но мы не поедем, — ответила Вероника.

На лице именинника выступило недоумение, а затем и досада.

-Мне надо домой, — соврала девушка. — А он меня проводит.

-Ладно, — процедил сквозь зубы Бегемот, видимо догадываясь, что е5го пытаются надуть. –Ну, что ж, оставайтесь. Мне очень жаль.

Он хлопнул дверцей, и через минуту мы остались вдвоём.

-Зачем ты осталась? Я же не просил, — сказал я.

-Просил — не осталась бы. Мне так захотелось. Ну, и куда мы теперь?

-Не знаю. Я думал в училище ехать…

-Ну, что ж, пойдём, я тебя провожу в твоё училище… А потом поеду домой. Может быть…

-Давай пройдёмся пешком, прогуляемся, — предложил я.

Она взглянула на часы и грустно вздохнула. Я подумал, что в голове её сейчас идут хороводом голографический видеопроектор, «Наполеон» с шоколадными конфетами, которых она лишилась из-за меня, и мне стало неловко за доставленную ей неприятность.

-Ну, хочешь, я сейчас поймаю такси и отвезу тебя к Бегемоту?

-А ты останешься?

-Не знаю, наверное, нет… Мне не хочется.

-Тогда не надо, пошли в твоё долбаное училище…

Мы свернули за угол, прошли по пешеходной площади мимо городского драмтеатра с небольшим сквериком и фонтанами и оказались на тихой, малолюдной улице. Здесь всегда было мало автомашин. Она тянулась вверх, параллельно главной улице с одной стороны и городскому парку отдыха в пойме Псла с другой, и имела вид печальный и нелюдимый.

Сначала мы шли молча, потом Вероника мало помалу оживилась:

-Знаешь, раньше в жизни мне всё было просто и ясно. Теперь же у меня такое впечатление, что всё, что происходит вокруг меня — сон. В самом деле, куда уходит прошлое? Недавно мы сидели в ресторане, а теперь бредём по этой унылой улице. Захочешь вернуться назад — не сможешь. Ни на минуту. Ни на секунду. Почему так?

-Не знаю, — ответил я. — видимо, это логика жизни.

-В буддизме есть понятие — карма. Смысл её: мы на всех делим злую судьбу мира, и каждый в этой жизни по своему несчастен. Захочешь обмануть карму — будешь наказан. Мне грустно, ужасно грустно понимать это. Иногда становится просто невыносимо.

Она замолчала.

-Ты знаешь, — заговорила Вероника снова спустя некоторое время, — со мной произошла странная история. И хотя это на самом деле случилось, я до сих пор вспоминаю её большей частью как сон… Я никогда и никому не рассказывала о ней, потому что боюсь: может произойти нечто ужасное…

-Например?

Она не ответила и лишь через минуту заговорила.

-То, что со мной случилось, с трудом может быть воспринято, как реальность. Это слишком невероятно. Я боюсь рассказывать об этом даже тебе, но мне надо об этом кому-то рассказать. Если ты не поверишь мне, что со мной будет?

-Не бойся, я пойму и поверю, — попытался успокоить её я.

-Главное — поверить, понимаешь? Поверить. Потому что я расскажу то. Во что мне самой верить очень тяжело.

-Я постараюсь поверить, — произнёс я ещё твёрже и почувствовал мурашки, поползшие по спине.

-Тогда слушай и не перебивай меня.

«Это началось два года назад. Я дружила с одним парнем и была страшно влюблена в него. Мне было четырнадцать. Он был на пять лет старше меня. Звали его Афанасием.

Афоня до безумия любил битлов. И мне приходилось часами слушать их вместе с ним. Я слушала их за кампанию. Они мне поначалу были безразличны, и даже не нравились. Он же сходил по ним с ума, знал все их концерты, диски, фильмы, писал в тетрадке их песни и переводы… В общем, был по настоящему гонимый битломан, совершенно свихнувшийся. Хотя, мало помалу я тоже сделалась битломанкой, и уже через год имела все их записи. Вместе с Афоней мы тратили на это кучу денег.

Целый год я дружила с Афоней. Это, наверное, и называется любовью: я не могла жить без него и одного дня, я словно парила над землёй, и мир превратился для меня в вечноцветущий сад. Целый год в моей душе была весна. Но год прошёл так быстро, как один день…

Надо сказать, что у Афанасия была довольно странная мечта. Я думала сначала, что он шутит, позже стала злиться и относиться к ней как к навязчивой идее, затем же просто бояться. Он то и дело говорил мне, что отдал бы всё на свете, лишь бы самому побывать на всех концертах «Битлз». Желание само по себе было абсолютно фантастическим, ведь их уже давным давно нет. Ничто на земле не могло помочь ему в этом. Нет цены тому, тому чего нет. Нет цены для возвращения в прошлое. Нет её в мире людей…

Несколько раз я была свидетелем… Не знаю даже, как назвать это. Не истерия, нет. Скорее безудержная страсть, страсть к недосягаемому, мучительная, пожирающая человека. Она часто овладевала им, когда мы слушали их музыку, Это напоминало чем-то религиозный экстаз, и я иногда была почти уверена, что терзания его будут услышаны. Тогда мне становилось страшно, что вот сейчас откроется дверь и войдёт кто-то, кого нельзя остановить никакими земными преградами. В конце концов, я поверила его страсти, но не разделила её с ним.

Это стало случаться всё чаще и чаще, и несколько недель я жила в предчувствии чего-то недоброго. Мне казалось, что так больше продолжаться не может. Когда звучала их музыка, он забывал всё на свете, не обращал внимания даже на меня. Я думала, что скоро придёт время кк-то объясниться с ним…

Страшное случилось в апреле прошлого года. Связь наша скорее напоминала дружбу — так она была чиста и невинна, хотя я не могу сказать, чтобы он был робок. Он был очень корректен по отношению ко мне. Я была ещё всё-таки девчонкой, хотя и считала себя вполне уже взрослой. Некоторые мои поступки были просто ребячеством. Иногда мы ссорились с ним по всяким пустякам, но наши размолвки были недолгими. Кто-то из нас первым не выдерживал и звонил другому, и мы быстро мирились… Кроме того последнего случая, последней ссоры, после которой я уже никогда не видела его живым…

Проклятое первое апреля! Как теперь я ненавижу этот день!

В тот день я решила немного пошутить …

Он был человеком с большими претензиями к жизни. Меня допекала его настырность, с которой он повторял, что если и надумает жениться , то хочет прожить жизнь с одной единственной женщиной, но чтобы и та была верна ему до гроба, и этой единственной женщиной у него должна была стать, разумеется, я. Конечно, это было приятно слышать, но всё же … Любая пища приедается, если ею пичкать беспредельно. Я решила пошутить: позвонила ему с утра и сказала, что один парень приглашает меня к себе на дачу с ночёвкой. Мне хотелось посмотреть, что он будет делать.

-А ты что ответила? — Спросил он. Помню, голос его надломился от неожиданности.

-А что я. Я согласилась, — ответила ему я с какой-то бездумной легкомысленностью и даже упоением.

-Ну, что ж, приятного вам отдыха в таком случае, — он повесил трубку, не дослушав меня до конца, хотя я уже собиралась признаться, что пошутила. Мне поначалу хотелось лишь слегка помучить его ревностью. Но после того, как он повесил трубку. Я вскипела вся от негодования, и решила проучить его как следует. Мне показалось, что он заслуживает более сильного испытания, и пусть помучается подольше.

Правда, что-то в глубине души у меня дрогнуло. Смутное предчувствие тогда заставило потянуться мою руку к телефону. Но во мне тут же заговорила гордыня: «Чтобы я ещё просила прощения и признавалась в любви?! Ха! Как бы не так! Да кто он такой?!» — Мне показалось, что не пройдёт и двух дней, как он сам прибежит ко мне.

По злой иронии судьбы родители увезли меня в тот же день в деревню, на свадьбу к родственнику. В конце концов, я решила позвонить ему оттуда. Но каково же было моё удивление, когда оказалось, что связи нет даже с райцентром: какой-то пьянчужка на автокране повалил столбы телефонной линии…

Помниться, в город мы вернулись лишь пятого апреля. Ещё по дороге домой я предвкушала звонок Афони, его взволнованный голос. Несмотря на то, что я сильно соскучилась по нему, я чувствовала, что если надо, то смогу потерпеть ещё: мне захотелось поставить его перед собой на колени.

Однако все мои приготовления были напрасными: он не позвонил мне ни пятого, ни шестого, ни седьмого… «Видимо, тоже решил молчать!» — подумала я.»

Вероника замолчала, но потом, вздохнув, продолжила:

«Восьмого измученная его долгим молчанием, которого я никак не ожидала. Я из последних сил держалась, чтобы не звонить ему. Каждый день я уговаривала себя с большим трудом потерпеть до завтра. Десятого я всё же не выдержала, однако так и не смогла дозвониться до него: никто не взял трубку.

Обида снова подкрепила мои силы. Я решила, что он где-нибудь и с кем-нибудь шляется. В голове мое стали возникать новые планы мести вперемешку с одним и тем же навязчивым видением: он входит ко мне домой с большим букетом алых роз и просит у меня прощения. Мне даже захотелось, чтобы он при этом признался в измене мне, и я заранее укоряла его за это в мыслях, представляя всё же, как буду снисходительна к нему.

Эти грёзы владели мною ещё два дня, потом они как-то сами собой развеялись, уступив место беспокойству. Я снова позвонила ему. Н а этот раз удачно. Он поднял трубку и, услышав мой голос, спросил холодно и равнодушно:

-А, это ты, наконец. Ну, и как отдохнула? Надеюсь, всё было в порядке?

-Да, всё было отлично, — ответила я неожиданно для самой себя, хотя собиралась сказать совершенно другое: мне так радостно, так приятно было от того, что я слышала его голос, что даже голова закружилась. Его слова больно задели меня , и мне невольно захотелось хлестнуть его в ответ.

-Я очень рад за тебя, — всё тем же равнодушным голосом произнёс он. –Я вижу, что тебе очень понравилось: ты даже не звонила целых две недели. Что ж, отдыхай дальше!

Я захотела было повиниться, что это была шутка, но снова не сдержала эмоций и вместо этого ответила:

-Спасибо за пожелание. Теперь я хочу пригласить этого парня нанести ответный визит. Сегодня мы будем ночевать на моей даче.

После этих слов в трубке раздались короткие гудки…

Зачем я сказала тогда неправду?! Когда я вспоминаю этот последний разговор, то до сих пор не могу освободиться от нервной дрожи. Мне всё время хочется, чтобы он произошёл совершенно по другому. Вот и теперь мне стало вдруг зябко. Посмотри: видишь — по телу поползли мурашки, — она показала мне свою руку, которая и вправду была покрыта крупной «гусиной кожей». — Теперь я всё очевиднее вижу, как шаг за шагом по чьей-то злой воле мы шли к такому ужасному концу».

Она замолчала, перевела дыхание, сделав глубокий вздох. И некоторое время мы шли молча. Она о чём-то думала, морща высокий лоб. Потом продолжила:

«На следующий день я поехала на дачу, но не с парнем, а со своими родителями. Весь день я ждала, что за калиткой заборчика появится долговязая фигура моего приятеля. Я представляла себе, как брошусь к нему на шею, не стесняясь родителей, пусть даже они и опешат, и испугаются моего такого поведения и такого проявления чувств с моей стороны. Мне было бы все равно… Если бы он приехал!.. Я знала: он или сегодня появится здесь или не появится уже никогда… Но я почему-то была уверена, что он обязательно приедет. Я чувствовала это. И тогда я согласна была стать его навсегда-навсегда…

Но солнце уже клонилось к закату. Мои родители засобирались домой, а Афоня так и не приехал.

Что было со мной!!! Я готова была разрыдаться у всех на виду. Всю дорогу домой я ехала в полном расстройстве чувств, от которого на глаза то и дело наворачивались слёзы. Да они просто застилали мне весь взгляд, и я ничего не видела. Я даже не обратила никакого внимания на то, что автобус останавливался по дороге, что любопытные зеваки выходили смотреть на место аварии, залитое кровью и окружённое машинами «Скорой помощи». Мимо моего занятого собственным горем сознания прошли разговоры и пересуда в автобусе, «охи-ахи» о том, что на асфальте мелом очерчена фигура, а мотоцикл валяется покорёженный в кювете, что какой-то молодой лихач разбился на мотоцикле. Я слышала все эти разговоры, но они меня никак не касались. Для меня это было чужое горе. А у меня было своё, и оно завладело моими чувствами без остатка.

Приехав домой, я закрылась в комнате и прорыдала весь вечер, всю ночь не сомкнула глаз. Утром на моё зарёванное лицо страшно было смотреть. И несколько дней я пролежала больная.

Придя в себя, я твёрдо решила забыть о нём раз и навсегда.

Первого мая я позвонила ему, чтобы он забрал свои вещи. Но трубку подняла его мать. На мою просьбу позвать его к телефону, она ответила мне вопросом: «А разве вы не знаете, что мой сын умирает?!»

-Как умирает? — Я почувствовала, как меня точно окатило холодным душем. Всё поплыло перед глазами, а ноги сделались ватными. Мои нехорошие предчувствия, которые я не удосужилась прогнать от себя прочь и все пережила, теперь соединились с реальностью.

-Он лежит в реанимации, — сказала она и положила трубку.

От этой новости я потеряла сознание и упала в обморок. Лишь на следующий день, оправившись от нового потрясения, я стала наводить справки по всем больницам города, и оказалось, что он лежит в реанимации центральной больницы города. Ничего не соображая, я поехала туда. По дороге зашла на рынок и выбрала самые красивые апельсины и самый дорогой и красивый букет роз…

В приёмном покое мной порыв остудили. Его доставили в больницу ещё тринадцатого апреля в бессознательном состоянии. Он попал под самосвал на своём мотоцикле на тринадцатом километре загородного шоссе, не доехав в тот день до моей дачи всего два километра. С тех пор, как его привезли в больницу, он так и не приходил в сознание. Медсестра сказала мне, что ему пришлось ампутировать обе ноги по середину бедра. Это известие поразило меня до глубины души. Сердце зашлось от боли.

В реанимацию пускают только самых близких родственников. Как раз в это время у его кровати дежурила его мать. Я попросила врача, чтобы её позвали на минуту вниз и чтобы у меня приняли передачу. Медсестра только ухмыльнулась: «Какие апельсины?! Его капельницами только и поддерживают!»

Однако мать его всё же позвали. Она окинула меня отчуждённым взглядом и спросила, кто я такая, будто бы видела меня впервые. Я что-то ответила ей, и она сверкнула полным ненависти взором и произнесла:

-Он ехал к вам. Вы отняли его у меня! Уходите!

-Возьмите хотя бы цветы, положите у его изголовья, — с робостью, вдруг охватившей меня, попросила я её. Но она, ничего не ответив, она развернулась и с каменным лицом исчезла в полумраке лестницы. Мне до сих пор кажется, что я простояла и проплакала целую вечность.

Медсестра пожалела меня и, видя, как я убиваюсь, пообещала помочь:

-Приходи завтра. С девяти утра будет дежурить наша санитарочка. Мы вас пропустим к нему на полчасика, повидаете его.

Она вывела меня из фойе, и я пошла прочь, ничего не видя вокруг. Как попала домой — не помню.

Я чувствовала, что должна быть рядом с ним, я готова была ни пить, ни есть, сидеть возле него в реанимации сутки напролёт, лишь бы как-то искупить свою вину, свою злую шутку. Всю ночь я не спала и с нетерпением ждала наступления утра.

Едва первые лучи солнца осветили восток, как меня уже понесло к нему, хотя до девяти часов было ещё очень далеко. В семь я уже была около больницы, и это едва не стоило мне задуманного: навстречу мне шла мать Афони. Меня спасло лишь то, что я вовремя её заметила и свернула в сторону.

Но и в приёмном покое меня ждало разочарование: на смену заступила другая медсестра, не такая приветливая.

-Что это вы так рано? — Спросила она. –Вам же сказали: к девяти.

-Мне бы хотелось поскорее. Мать его ведь уже ушла.

-Ну и что же?! Здесь порядок как никак! Это что, дом свиданий или больница?! Тем более, что сейчас его увезли на операцию. Подходи к девяти, деточка!

Целых два часа я бродила под окнами больницы и готова была уже разреветься, когда меня позвали:

-Пойдём, — взяла меня за руку медсестра и потащила по коридорам и лестницам. У дверей реанимации она сказала мне:

-У вас только десять минут. Больше нельзя.

-Но вчера мне обещали полчаса! — Возмутилась я.

-Ничем не могу помочь, милочка, — ответила она. — Больной очень тяжелый, после операции. Она прошла не очень удачно. В любую минуту ему может стать хуже, появится реанимационная бригада. Что мне тогда с тобой делать? Хочешь, чтобы меня перед пенсией с работы выгнали?! Да и мать его может подойти: она просила позвонить ей сразу после операции. Я могу задержать звонок минут на десять, но не больше. Давайте, идите ради бога, и ничего не трогайте руками, иначе наделаете беды.

Она завела меня в коридор за белой дверью, где стоял специфический запах (он почему-то до сих пор напоминает мне о смерти), открыла одну из стеклянных дверей и сказала, помогая одеть халат:

-Я буду рядом, чуть что — сообщу. И только десять минут!

Я осталась одна в небольшой комнате со стеклянной стеной — перегородкой. На потолке тускло горела синяя лампа, и от неё шёл тусклый, призрачный, едва рассеивающий окружающий мрак свет. По углам стояли медицинские шкафчики, мигающие, попискивающие приборы. В центре палаты был стол наподобие операционного. Я подошла к нему и едва не обмерла от ужаса, смешавшегося с отчаянием: трудно было поверить, что передо мной лежит человек. Всё, что осталось от него — обрубок длиною чуть больше метра. Эти жалкие останки были сплошь забинтованы и прикрыты простынёй, из-под бинта виднелись лишь нос и один глаз. Жизнь в его теле теплилась едва — едва и то лишь благодаря дюжине трубок, тянувшихся от его тела к тихо сипевшим и попискивавшим приборам.

От пронзительной жалости у меня потекли слёзы. Не помня себя бросилась я на колени и, стеная, ломая в отчаянье руки, завыла, заскулила, как волчица, лишившаяся детёнышей, потом принялась неистово молиться, чтобы он услышал меня…

Не помню, сколько это продолжалось, но вдруг что-то подсказало мне, что нужно подняться и подойти к столу. Так я и сделала.

Наклонившись к Афоне, я увидела, что не забинтованный его глаз приоткрылся. Мне даже показалось, что он смотрит на меня. От неожиданности и испуга я опешила и не могла произнести ни слова. Это пробуждение длилось недолго, потом словно бы издалека послышался его голос. Мне показалось, послышалось, что он сказал: «Прощай!» И всё кончилось. Афоня снова не подавал никаких признаков жизни.

Едва я успела понять, что происходит, как в коридоре послышались торопливые шаги. В двери заглянула медсестра:

-Ты чего здесь задела?! Уходи скорей! Сюда идёт реанимационная бригада.

Она взяла меня за руку, потащила, сдёрнув халат, куда-то за собой. И я не помню, как оказалась на улице одна.

Афоне, не смотря на предречения врачей, всё же стало лучше. Он не вернулся в сознание, но после того дня, когда я была у него в палате, его состояние начало улучшаться. Начали говорить, что есть надежды…»

Вероника снова замолчала. Мы поднялись уже довольно высоко в отлогую гору по тихой улочке, и вышли к монументу. Здесь не было домов, а только стела с вечным огнём, окружённая бетонным полукольцом, на котором были увековечены имена погибших в боях воинов. Отсюда открывался великолепный вид на нижние районы города, расположившиеся по долине вдоль Псла за зелёной полосой парка по руслу реки.

Мы немного постояли молча, наблюдая за прелестным видом города, погружающегося в прохладу раннего вечера. Солнце, клонившееся к горизонту, всё больше весело играло в золотых маковках церквей, благодатно возвышавшихся во многих местах над белокаменным великолепным, таких уютным и красивым украинским городом. Потом Вероника доверительно взяла меня за руку и увлекла за собой дальше. Я повиновался ей. Мы перешли на другую сторону улочки, где были частные домики, чуть выше улица заканчивалась, и соединялась с главной, которая делала здесь поворот на девяносто градусов и занимала её место, устремляясь вдоль горы, ниже которой была пойменная равнина, усаженная садами, поделённая на дачи, все в цветах и благоухающих и гнущихся под тяжестью плодов деревьях.

Вероника перевела дыхание и продолжила снова свой рассказ:

«Наступило тринадцатое мая, прошёл месяц со дня катастрофы. Как обычно я отправилась с утра в больницу, отпросившись в школе (причину каждый раз приходилось придумывать новую). Дежурная медсестра сказала, что его состояние сегодня как никогда хорошее.

Целый день я бродила под окнами больницы и была счастлива, мечтая о том дне, когда Афоня, наконец, поправится, и мы сможем быть вместе…»

-2-

Девушка снова замолчала. Мы молча прошли целый квартал и подошли к КПП училища.

-Тебе надо идти, — сказала она. Но мне показалось, что она не хочет, чтобы я уходил.

Вечер набирал силу. Воздух наполнился свежестью. И тот непередаваемый редкий настрой души, возникший в атмосфере угасающего жаркого дня, который вскоре сменится прохладной ночью на рубеже июля и августа, напоминающей о неминуемом и скором конце лета, настрой умиротворения на вершине, на которой можно только задержаться или начать катиться вниз, и всё зависит от твоего волеизъявления, овладел мной.

-Ну, а что случилось дальше? — Поинтересовался я, давая понять, что я не хочу пока катиться вниз и желаю задержаться на вершине блаженства. Мне и в самом деле было интересно. Но всё же более этого не хотелось расставаться с Вероникой. Потому что пока всё это продолжалось — продолжался и вечер. А мне так не хотелось его отпускать от себя. Я купался в его теплых мягких лучах доверия и какого-то нежного чувства, похожего на дружбу с лёгким оттенком едва заметного влечения. Я не хотел катиться в холод одинокой ночи, который только и ждал, когда я дам ему отмашку к наступлению. — Он всё-таки умер?

-Да, — покачала головой Вероника, ровно через месяц после случившейся трагедии, именно в тот день, тринадцатого мая, когда дела у него обстояли лучше всего…

-Но почему?! — Удивился я. — Как это произошло?!

-Нелепая случайность: выпала воздуховодная трубка, и он просто задохнулся, — девушка немного помедлила, как бы раздумывая, а потом добавила. — Впрочем, мне кажется, что эта случайность — лишь инструмент закономерности.

-Закономерности?! Какой закономерности?! — Удивился я.

-Да. Закономерности. Я не оговорилась. Я знаю, в чём причина, — тяжело вздохнула Вероника. Она ненароком взглянула на свои золотые часики, потом на меня и поинтересовалась. –Тебе, случайно, не пора идти?

-Нет, — покачал я головой, — у меня времени хоть до утра. Если хочешь — давай где-нибудь присядем.

Мы осмотрелись, перешли улицу и уселись на лавочку в сквере напротив.

-Я никому и никогда не рассказывала об этом, — произнесла, наконец, она. — Это моя большая и страшная тайна. Для всех эта история закончилась тринадцатого мая. Но на самом деле у неё есть продолжение, постскриптум, который, как подводная часть айсберга, не виден никому, кроме меня. Тебе эта тайна может открыться… Если ответишь мне на один вопрос. Ответишь?! Только честно!

-Постараюсь, — попытался оставить себе путь для отступления я.

-Нет. Мне надо честное «Да» или честное «Нет», а не «Постараюсь».

-Хорошо. Отвечу честно!

Вероника некоторое время пристально всматривалась в мои глаза. Как будто пыталась там что-то высмотреть. Я же в это время смеялся про себя, заранее предвкушая всю мелочность и никчёмность её тайны. Я был уверен, что её тайна — сущий пустяк…

-Ты веришь в Бога?! — Наконец спросила она.

-Да, — ответил я машинально, хотя никогда не верил в Бога по-настоящему.

У меня были кое-какие сомнения по этому поводу. Я изучал усердно и почти что безрезультатно в училище марксистко-ленинскую философию, краеугольным камнем которой был атеизм. На атеизме строилась вся окружающая государственная и светская жизнь. И любой намёк даже на то, что ты сомневаешься в атеизме, сулил немалые неприятности и в карьере, и в общественной жизни. Тебя могли просто счесть сумасшедшим. «Бога нет, бога нет!.. И вот почему!…» — с каждой страницы своих учений кричали классики марксизма-ленинизма. Я честно пытался вникнуть в доказательства того, почему нет бога, но так и не смог постичь глубинной логики их. И поэтому, когда мне надоело мучить мозги проникновением в премудрость этого учения, я согласился и зазубрил себе на носу: Бога нет. Хотя так и не понял, почему собственно говоря. Единственное. Что я не мог понять: почему Ленин так усердно доказывает, что нет Бога, но нигде ни в одном месте не пытается даже доказать того, что нет, например, Сатаны или Дьявола. А ведь это антиподы Бога. И если требуется доказательство того, что нет Бога, то требуются и точно такие же доказательства, что нет и этих персонажей. Но они почему-то игнорируются учением Маркса, Энгельса и Ленина. И мне это всегда было непонятно, но я не знал у кого об этом можно было бы поинтересоваться, потому что инстинктивно предполагал, что если обращусь с таким вопросом к преподавателям ленинской философии, то мне не то что пятёрки — тройки по этому предмету не видать. А мне это было совершенно не нужно. Поэтому для меня этот вопрос был решён так, как было удобно для учёбы, да и для окружающей меня жизни: Бога нет, Сатаны — так и подавно.

-Нет, ты правда веришь? — Поинтересовалась снова Вероника.

-Ну, да, — кивнул я совершенно бессовестно.

-А в дьявола?

-Ага, — снова, кивнул я головой, пытаясь сообразить, чего она от меня хочет и куда клонит.

Вероника снова пристально взглянула ко мне в глаза, и сказала:

-Ну, тогда слушай. И не перебивай меня, иначе я собьюсь и замолчу.

Потом она перевела дух и продолжила:

«Да, он умер тринадцатого мая, когда я бродила под окнами больницы дольше обычного. Смерть наступила между одиннадцатью и двенадцатью часами утра. Так вот именно в это время, я хорошо это помню, в мои сладкие грёзы ворвались чьи-то чужие чёрные мысли. «С кем ты собираешься жить?! — Спросил меня вдруг чей-то голос. — С калекой?! Да ещё с каким! Таких поискать ещё надо! Ты посмотри на него! Он же теперь и пописать сам сходить не сможет! Ты что хочешь записаться на всю оставшуюся жизнь в бесплатные санитарки?! И ради чего?! У тебя не будет ни секса, ни какой семейной жизни! Да даже денег тряпку лишний раз себе купить! Да ещё придётся на сторону бегать подкладываться под кого-нибудь, когда похоть допечёт! Да и ещё мамаша его тебя ненавидит! Считает, что он из-за тебя таким стал! Будет тебя поедом есть!»

Тут же радость моя и сладкие грёзы развеялись словно розовый туман, и передо мной разверзлась страшная пропасть ожидающей меня впереди беспросветной реальности: нищей, привязанной, с калекой-мужем на руках… В один миг я увидела, как пройдёт моя молодость, вся моя женская жизнь будет потрачена в пустую, и у меня не будет ничего из того, о чём мечтает любая женщина. Помню, я так сильно ужаснулась от этого, что чуть было не потеряла сознание. Когда я пришла в себя от этих переживаний. То внутри меня вместо ещё несколько минут назад благоухавшей любви и радости осталась какая-то звенящая ледяная пустота. Меня как будто кто-то обокрал. У меня украли, похитили из души чувство, которое согревало меня весь последний месяц. Душу словно выпотрошили… Влекомая каким-то недобрым предчувствием, я бросилась в приёмный покой… В это время он был уже мёртв. Воздуховодная трубка выпала из его губ несколько минут назад, видимо, в то самое время, когда меня посетили эти чёрные мысли, и я испугалась! Самым удивительным было то, что не сработали никакие приборы, никакие датчики. И здесь случайность — лишь видимая грань айсберга закономерности. А она заключается в том, что когда человек никому не нужен на этом свете, даже самому себе, то он уходит из жизни. Я, видимо, была последней, за кого ещё он держался в то время и карабкался наверх с того света. Видимо, импульсы энергии страха, возникшие в моём мозгу, были настолько сильными, что достигли его палаты и послужили спусковым крючком, приведшим в действие запланированную случайность…

Как ни странно это звучит, но Афоня покончил жизнь самоубийством, едва до него дошли мои чёрные мысли, вернее то, что я испугалась будущего с ним таким вот, каким он стал.»

Вероника снова замолчала. Меня же почему-то пробрали мурашки, стадом из тысячи тысяч пронёсшиеся, прогулявшиеся по моей спине, рукам, ногам, сверху вниз, а потом сверху вниз.

Впрочем, я слегка даже разочаровался, как всякий ненасытный до хлеба и зрелищ почтенный гражданин Рима. Но Вероника продолжила дальше:

«На похоронах я стояла далеко от могилы, и пришла на кладбище самая последняя, отдельно от всех, чтобы не попасться на глаза его матери. Мне казалось, что она только меня обвиняет во всём случившемся и при встрече сожжёт меня одним своим ненавидящим взглядом…

Потом я часто приходила туда одна и подолгу сидела на лавочке у надгробья. Мне казалось, что я могу разговаривать с ним, хотя это было похоже на безумие…»

На глазах у девушки навернулись слёзы. Я хотел утереть их, но она отвела мою руку и смахнула их со своей щеки сама.

«…Я бывала на кладбище почти каждый день, засиживалась допоздна. Никто не тревожил меня там. И я почти физически ощущала его голос. Когда это случилось впервые, то я удивилась, а потом позже попросила у него прощение. И он простил, сказал, что любит меня по-прежнему. Хотя и тогда, и много раз позже мне всё же казалось, что я разговариваю всё же сама с собой. Пока однажды я окончательно не убедилась в обратном…

Как-то его голос сказал мне, что я получу от него весточку. В тот же вечер из своего почтового ящика я достала письмо, написанное им ещё при жизни. Там было стихотворение. Письмо это я получила на сороковой день. С той поры моё общение с ним сделалось почти физически ощутимым, и теперь я засиживалась у его могилы длинными летними вечерами почти до полуночи.

Лето прошло быстро. Однажды в сентябре я столкнулась на кладбище с его матерью. Она узнала меня и предупредила, чтобы я больше не появлялась здесь. «Смотри, а то прокляну до седьмого колена! Будешь потом знать!» — Пригрозила она. Я сильно испугалась, и после этого разговора не появлялась на кладбище ни разу до самой весны.

Только в годовщину катастрофы я осмелилась пойти туда вновь. У его могилы сидели мать и отец. Я наблюдала за ними долго издалека, пока они, наконец, не ушли. С какой-то непонятной радостью и надеждой, словно пришла на свидание, заняла я их место. Но его голоса теперь я не слышала, как ни старалась заговорить с ним. Я говорила, но он уже не отвечал мне ничего. И я не могла понять, что случилось…

Однако, когда я уже собралась уходить, мне что-то почудилось. Как будто кто-то сказал: «Сегодня в полночь здесь. Жди».

Я обернулась от любопытства и невольного испуга. Но никого рядом не было. Слова эти очень напугали меня: это был не его голос.

Чтобы избежать искушения я даже легла пораньше спать в тот вечер, но в полночь меня что-то разбудило, я проснулась от ощущения. Будто бы меня толкнули в бок. На часах было без пяти двенадцать. «Тебя ждут», — вдруг сказала я сама себе, будто бы сама давно уже решила идти.

Одевшись, я вышла из дома, и меня никто не остановил, даже почему-то не вышел в коридор, хотя я не умею собираться бесшумно.

Ночь была светлая, яркая луна хорошо освещала пустые городские улицы. Я вышла к проспекту. Он был совершенно пуст, но вдруг показалось такси, оно подъехало ближе и остановилось. Шофёр открыл дверцу и пригласил меня садиться. Мы помчались по проспекту. Я поинтересовалась, почему он ничего у меня не спрашивает. Хотя бы, куда ехать. Он удивлённо посмотрел на меня и ответил: «Так ведь по заказу!»

Вскоре мы были на кладбище. Ровно в полночь вступила я на его дорожку, прошла по тенистым аллеям, освещённым серебристым лунным светом, и оказалась у могилы Афанасия. К моему удивлению я была там не одна. Я даже испугалась, хотя почему-то ожидала там кого-нибудь застать. Спиной ко мне, опершись на ограду, стоял какой-то высокий, худощавый человек. На его голове был старомодный цилиндр, каких уже лет сто не носит никто. Он обернулся ко мне и, пригладив свою небольшую острую бородку, протянул холодную руку в чёрной перчатке и произнёс: «О, я заждался Вас, мадам. Мне даже показалось, что вы и вовсе не придёт. Поэтому я предпринял кое-какие меры…» Он взял меня под локоть и повёл по дорожке, мурлыкая на ухо: «Я от вашего друга. Он просит о встрече. Не желаете ли вы с ним встретиться? Такой возможности больше не представится. Только сегодня. Только единственный раз…»

Вероника замолчала, поёжившись, словно озябнув, и предложила, встав с лавочки:

-Давай пройдёмся!

Мы пошли в обратную сторону, прочь от училища, по другой стороне проспекта. Опять шли молча, и переваривал всё услышанное, думая: «Ну и врать же она мастерица! Ей бы вместо Гоголя всякие там сказки про чертей писать! Он, кажется, этим увлекался безобразием! Только зачем она мне по ушам ездит со всей этой требухой?!!»

Позади осталось несколько кварталов, и мы оказались у входа на старое городское кладбище, расположенное, как большинство кладбищ этого города посреди жилых кварталов. Кладбище было хотя и старинное, но действующее, занимающее большую площадь, и до сих пор принимающее усопших. Где-то посреди него стояла даже действующая церковь, как бы осеняя и облагораживая погост.

Вероника снова ошарашила меня вопросом:

-Скажи, пожалуйста, а ты бы мог совершить какой-нибудь безумный поступок ради спасения человека?

Вопрос застал меня врасплох. И я не знал, что и ответить.

-Вот уж никогда не задумывался! — Сказал, наконец, я.

-Ну, ладно, уточню. Смог бы ты сделать что-нибудь безумное, чтобы спасти меня, например?

-Тебя?! — Изумился я. — От кого?

-Нет, ты скажи мне: смог бы ты сделать ради меня что-нибудь такое?

«Так-так, девочка меня просто клеит, — подумал я, а вслух сказал:

-Но только не прыгать с крыши, — и тут же пожалел об этой шутке: она за неё почему-то вдруг уцепилась:

-А почему бы и нет. Вот, хотя бы с этой, — она указала на крышу пятиэтажки, что была через дорогу, напротив кладбища.

Но зачем тебе это? Это же безумие? — Полушутливо отпирался я, думая про себя: «Так-так, сейчас немного поиграемся в героев и в «люлю»!» — От чего, интересно, я тебя спасу таким образом?

-Всё взаимосвязано в этом мире, — ответила Вероника.

Я постоял, раздумывая в замешательстве, но не выдержав её пристального взгляда, обволакивающего меня своим обаянием, сдался, решив про себя до конца играть назначенную вдруг роль героя: «Будь, что будет!»:

-Ладно. Пойдём.

Я всё же в тайне надеялся, что эта её шутка далеко не зайдёт и вот-вот закончится. Но Вероника потащила меня к дому, и мне ничего не оставалось, как поддаться ей. Я уже не мог отказаться.

Мы поднялись на крышу и остановились у её края. Здесь на высоте пятнадцати метров был сильный ветер. Внизу во дворе на лавочке сидели какие-то старухи, женщины с коляской прогуливались вдоль дома по дорожке, н которую по замыслу действия я должен был сейчас приземлить своё тело, шлёпнуться, попросту говоря, по замыслу действия. Под густыми кронами высоких и мощных каштанов за деревянным, врытым в землю столом мужики забивали «козла», оглашая матом и стуком костяшек всю округу.

С крыши открывалась великолепная панорама вечернего города. Кое-где уже зажигались первые огни. Город лежал перед нами как на ладони. Ближе всего, сразу под холмом, возвышающимся вдоль края пойменной долины Псла, на котором и стоял наш дом, виднелись дачные домики, утопающие в зелени садов, на которые уже легла длинная тень от холма. Дальше, ближе к руслу реки была лесопарковая зона, рассекаемая белой широкой полосой протянувшегося с холма через реку только что отстроенного моста, перекинувшегося через Псёл на восточный берег. За рекой как большие сахарные глыбы были рассеяны по зелени поймы кварталы высотных новостроек. Левее них находился центр города, весь как золотом бисера усыпанный множеством маковок и куполов православных храмов, переливавшиеся тысячами блестящих отсветов в вечернем солнце. Правее белоснежных кварталов тянулись более старые и низкорослые кварталы, а ещё дальше и рассеяны были сектора частных домов, означавшие собой Пришиб, окраину города, к которой примыкал то тут, то там опушками среднерусский лес. Вдалеке за всем этим великолепием серели сквозь собственные выбросы корпуса химического предприятия. Острыми иглами протыкали над ними небо его высокие трубы, расцвеченные красными точками огоньков.

Город был прекрасен, и можно было бы ещё долго любоваться его прелестью, такой пленяющей и привораживающей к себе взгляд…

Но мои мысли были направлены совершенно в другую сторону. Как это вдруг получилось? Я вот сейчас должен ни с того, ни с сего прыгнуть вниз. И то ли покалечиться, то ли вовсе расстаться с жизнью?! Чего ради?! Только потому, что так захотелось вздорной девчонке (а она без сомнения вздорная, потому что придумывает всякую чушь)? Бред какой-то! Бред!!! Как это я попался на такую удочку, надо закрывать балаган. Билеты слишком дорого стоят!

В эту минуту моя голова пошла кругом, и я почувствовал, как моё тело клонится вперёд, в ушах свистит ветер смерти. Он донёсся до меня словно бы из другого мира…

Я открыл глаза и посмотрел на неё. По её лицу блуждала едва уловимая улыбка, полная иронии, близкой к презрению. Мне нечего было сказать.

-Не надо ничего, пойдём отсюда, — произнесла девушка.

Смешанное чувство стыда, позора и радости от того, что все позади, тронуло моё сердце.

-Пойдём отсюда. Мне страшно, — повторила Вероника.

Мы спустились, перешли дорогу и вновь оказались у входа на кладбище. Я не мог всё ещё сказать ей ни слова, но и молчать было как-то неловко.

-Послушай, ты веришь, что есть дьявол? — У неё хорошо получалось задавать вопросы неожиданно на такую тему, к которой я вовсе не был готов, заставая меня врасплох.

-Ты уже спрашивала об этом, — возразил я, начиная даже понемногу раздражаться: «Что ей надо?! Хочет меня в постель затащить? Так надо о чём-то другом завести беседу. Надоела уже эта её муть!»

-Нет, я спрашивала тебя в общем. А теперь хочу услышать конкретный ответ. Веришь, что он существует, что вот сейчас может появиться прямо перед нами, как обыкновенный человек, а потом так же внезапно исчезнуть…

-Наверное, такое возможно, — машинально и уже нехотя согласился я.

-Да, возможно, — подтвердила Вероника. — И я не только видела его, но и совершила с ним одну сделку. Об этом никто не знает. Никто из живых.

«Вот бред!!! У неё там что-то точно глючит! В её куриных мозгах! Так, чувствую я, что продолжения банкета не будет, койки не будет, а будет вот это бесконечное прогуливание и никому ни нужная лекция о всякой нечисти. Да какая лекция!!! Блевотина! Я лично уже не могу это слушать! Ещё немного и я взорвусь! Скажу ей: слушай ты, дура, пошла вон! Нет, она меня в самом деле допекла! Мне, наверное, действительно, пора в училище!»

Вот такой рой мыслей негодования закружился у меня в голове, но я старался ещё держать себя в руках и не подавать вида, что раздражаюсь всё больше и больше.

-Какую сделку? — Спросил я её для поддержания разговора, но по спине почему-то пробежал холодок жути.

-Сделку о своей душе, — медленно произнесла Вероника. — Я согласилась продать ему свою душу.

-Разве такое возможно? — Изумился, чуть не ухмыльнулся. Девушка явно бредила. Но внутри меня что-то ещё больше испугалось…

-Продажа ещё не состоялась, но скоро… Сейчас я ещё обладаю ею, но как бы уже в долг. Я заложила уже свою душу, — голос девушки надломился, в нём послышались какие-то металлические нотки. Но на меня это не произвело впечатления, потому как я теперь уже просто решил пережить, перетерпеть, как мог, её рассказы, а потом самому попытаться напомнить ей о мужских потребностях: «Надоело уже, в конце-то концов!» А она между тем продолжала свою лекцию. —…Ведь души нет — так нас учат. Есть тело, мозг, сознание — лишь его продукт. — «Ишь, ты умная какая!» — Мозг умирает — и всё. Человека нет, как и не бывало. А душа… Душа — это поповские выдумки. Это чушь! Вот я её, эту чушь и продала, — на лице Вероники проступила такая глупая мина, что я невольно удивился и отшатнулся от неё. — Я верила, что её нет, потому и согласилась … Как бы на зло себе или кому-то ещё согласилась…А, впрочем, я не знаю даже точно, почему это произошло. Быть может, я хотела отомстить, отомстить за то, что меня всю жизнь так учили, но, как теперь получается, наказала только саму себя. Мне страшно… Развеять сомнения по поводу понятия «душа», пройти над краем пропасти, чтобы оголить её, чтобы убедиться физически, что она есть, чтобы почувствовать её трепетное присутствие в теле, о котором так много говорит, например, литература, но которое никак не ощутимо, — быть может, это подсознательно толкнуло меня на столь дерзкий и ужасный шаг. Дорожить чем-то начинаешь лишь тогда, когда почувствуешь угрозу потерять это. А я хотела узнать, что такое душа, и если она есть на самом деле, то научиться дорожить ею. Я забыла лишь об одном: проходя по краю пропасти в неё можно упасть…

-Ты говоришь очень странные вещи, — признался я ей. Во мне что-то раздвоилось. Одна моя половина по-прежнему и всё сильнее негодовала по поводу её россказней, а другая испугалась, затаилась и удивлялась. — И как же это произошло?

Мы вошли на территорию кладбища и побрели по его аллее. Только на Украине я столкнулся с такой градотектурой, в которой кладбища органично вписываются в городские кварталы. Они здесь какие-то более домашние, менее страшные. Покойники как бы не покидают социум, присутствуют. В России же, кладбища все на отшибе, вдали от города, не то чтобы даже на окраине. Они все там какие-то ершистые, неуютные, неухоженные по определению, потому что покойников как бы вышвыривают прочь из города, подальше с глаз. А здесь они рядышком лежат, на виду, под присмотром, да ешё церковкой накрытые, и если не пешком, так на троллейбусе можно доехать, не выезжая за городскую черту, посидеть на родной могилке. А на русских кладбищах увидеть церковь — нонсенс. Жаль, конечно.

Пройдясь немного, Вероника продолжила свой рассказ:

«Это случилось на этом кладбище. В ту самую ночь…»

-Так твой друг похоронен здесь? — перебил я её. Меня осенила неприятная догадка. Я вдруг почувствовал, что из простого слушателя как-то очень быстро превращаюсь в участника. Как бы то ни было, но посещать покойников сегодня в мои планы никак не входило. И мне стало не по себе.

-Я просила тебя не перебивать, иначе я ничего не буду рассказывать, — сделала замечание Вероника и продолжила, когда я снова замолчал:

«Тот, кто меня встретил, тот самый тип, предложил мне эту сделку взамен на встречу с Афоней. Хотя и теперь я не уверена, что это было мне нужно и так необходимо, чтобы за это платить столь дорогую цену. «Сейчас мы пойдём к вашему другу, — сказал он мне тогда. — Вы с ним встретитесь, увидите его и будете с ним говорить так же, как сейчас со мной говорите. Но прежде я хочу договориться с Вами о цене. Вы же понимаете, что такие услуги даром никто не делает. В этом, да и в других мирах ничего не происходит просто так. Необходимо чем-то жертвовать, чем-то платить. И поэтому я сам хочу назначить Вам цену. «Чем же я могу заплатить? — Изумилась я. — У меня же ничего нет». «О-о-о, вы ошибаетесь, мадам, — плотоядно улыбнулся он, и мне стало страшно. — У каждого, самого последнего бедняка есть чем заплатить мне. Если хватит фантазии, то этот бедняк может купить у меня за это весь мир. Но, к сожалению, ума у многих хватает только на понюшку табака. Обычно просят немного. То, о чём мечтали до этого всю жизнь: машину, квартиру, дачу, зарплату побольше. Да, в общем, всякую муть. Но мне и это не жаль отдать. Я этого дерьмеца могу наделать о-го-го сколько. А если кто и торговаться начинает, так я его быстро осаживаю. Не нравиться, так я вот у соседа куплю дешевле. Он просит меньше, а душа-то у него лучше, ядрёнее. Попрыгают, попрыгают, и тут же соглашаются. А куда деваться? Желающих хоть отбавляй! А будешь ерепениться, так я в следующий раз приду через сорок лет, да и предложу за твою душонку намного меньше, чем сейчас, она ж ведь тогда состарится. Никчёмная будет, малосильная. Мне такая уже почти что и не нужна! Так что вот что, Мадам, я у вас покупаю взамен. А я предлагаю Вам особый товар, так что, думаю, вам отказываться не стоит. Меня попросят, я и время могу вспять повернуть, но, правда, долго просить надо — замучаешься. Вам же я предлагаю совершенно особую услугу — встретиться с любимым человеком. Тем более, что он тоже жаждет этого свидания. И за всё это надо всего лишь пролить капельку крови с мизинца на договор…» «Так чего вы хотите?» — Я всё ещё не поняла его. «Ничего особенного, мадам, всего лишь ваше душу, и только делов — то. Вашу душу и ничего более того — мило и безобидно. Вам даже больно не будет…»

-И ты согласилась? — Испуганно спросил я, не выдержав от напряжения.

-Да, — кивнула, точно проглотила комок в горле Вероника. — Трудно передать то состояние, в котором я находилась. Когда я поняла, на какой шаг дерзнула согласиться , было уже поздно: договор был скреплен моим словесным обещанием. Если был бы скреплен кровью, то меня-то уж и спасти нельзя было бы…

-И обещанья достаточно, чтобы он стал нерушимым? Ведь…— Поинтересовался я.

-Для него этого вполне достаточно, — опередила мою мысль Вероника. — Хорошо ещё, что я догадалась себе тогда лазейку оставить для отступления.

-Да тебя просто разыграли!!! — Догадался я. — Я понимаю, что такими вещами не шутят, но быть может. Нашёлся такой нечистоплотный шутник? Гипнотизёр или экстрасенс, к примеру? Почему ты решила, что это Нечистый? Неужели нет какого-нибудь другого, более обыкновенного объяснения?

-Его, быть может, и можно было найти, если бы не одно «но»: никакому экстрасенсу не нужна в качестве платы за услуги непонятная субстанция — человеческая душа. Ни один смертный не способен владеть душой другого…

Вероника точно запнулась и замолчала. Мы опять брели в тишине. Меня раздирало от любопытства, и потому я спросил:

-Но что же было дальше? Чем всё закончилось?

«Когда я согласилась на его условия, он повёл меня за собой. Мы вышли с кладбища и почти сразу же оказались у входа в больницу, где умер Афоня. В палате реанимации всё было, как год назад. Я хотела возмутиться: что за надувательство? Мне не нужно было свидание с без пяти минут трупом, но, обернувшись, никого не обнаружила. Этот тип провалился как сквозь землю. Мне ничего другого не оставалось, как решить, что он меня надул, потому что если это и было волшебство, то какое-то низкопробное. Во мне вскипела ярость. Но, обернувшись к столу, где лежало бесчувственное тело Афони, я едва не вскрикнула от испуга…»

Вероника замолчала. Мы подошли к одной из окружавших нас могил.

-Вот здесь всё и произошло в ту ночь, — произнесла она.

Я посмотрел на могилу. Вид у неё был красивый, но некоторые детали говорили о её запущенности. Видимо, в последнее время здесь бывали нечасто.

С полированной плиты монумента на меня смотрело грустное лицо с открытым лбом, по юношески чистое и красивое. На вид я бы не дал ему и шестнадцати. Если бы не выбитые ниже даты жизни. «Агафонов Афанасий Викторович. 9 августа 1977 — 13 мая 1998. Трагически погиб», — значилось на мраморе.

-Ты давно уже не была здесь? — Поинтересовался я.

-Ни разу после тринадцатого мая. Эти цветы, — она показала рукой на засохший букетик в стеклянной вазочке на постаменте, — я принесла в тот день. Он до сих пор стоит. Странно, похоже, с того времени здесь никого не было, — она нагнулась и стала собирать мусор, нанесённый в ограду ветром, — а ведь прошла уже половина лета.

-Да, похоже, что так, — машинально согласился я, не зная, что же мне делать, то ли помогать ей наводить порядок, то ли продолжать безучастно, со стороны наблюдать. А потому спросил её, желая вернуть к рассказу — Но чего же ты испугалась?

Вероника посмотрела на меня, словно бы опомнившись от какого-то раздумья, и во взгляде её было нечто странное.

-3-

-Чего я испугалась? — Переспросила она. — Передо мной стоял Афоня, целый и невредимый, хотя на столе так и осталось лежать его тело с обрубками ног. Однако он был какой-то необычный: полупрозрачный, плоский, словно бы вырезанный из листа бумаги. Он взял меня за руку, и я ощутила, как холодны его пальцы. Всем существом я ощутила дыхание потустороннего.

Я взглянула в его глаз и испугалась: в них была бездонная пустота. Он ничего не говорил и только улыбался безгубым ртом. В голове у меня прозвучало: «Идём за мной!» Это был его голос. Мы миновали коридоры больницы и подошли к выходу. За стеклянными дверьми была ночь. Одна из них открылась, едва Афоня протянул к ней руку, и яркий свет ударил мне в глаза, точно открылся выход в какой-то другой мир. Свет с той стороны двери не пересекал порога. «Что это?» — Спросила я у него и услышала в своей голове его голос. — «Это моя мечта. Идём со мной. Не бойся».

Едва мы пересекли порог здания. Как с нами обоими произошли обратные метаморфозы: Афоня обрёл телесность, зато я сделалась такой, каким был он в моём мире.

Мы оказались среди большого скопления людей. Их были тысячи. Десятки тысяч. Стоял сумасшедший гвалт. Оглянувшись вокруг, я поняла, что это какой-то огромный стадион.

-Где мы? Что с нами? — Поинтересовалась я у него, ничего не понимая, и удивляясь всему происходящему.

-В Америке, — ответил мне Афоня. — Шестьдесят четвёртый год…

Вдруг шум толпы утонул в знакомых звуках музыки, и только тогда я увидела посреди футбольного поля небольшую сцену. По ликующей толпе прокатилась волна восторга, и я узнала знакомую песню. Моё удивление стало ещё большим, когда я увидела на сцене самих битлов.

Афоня вместе со всеми предался неистовому ликованию, потом, обернувшись ко мне, прокричал, стараясь перебить звуки и невообразимый гвалт, царивший кругом: «Оставайся со мной. Оставайся здесь! Со мной! Навсегда! Мы будем вместе, и ничто уже не разлучит нас! Одно лишь твоё слово — и мы будем с тобой вместе навсегда! Только я, только ты, и только наши кумиры!» Я спросила его, что подумают мои родители. Куда я пропала. «Если ты согласна остаться, то там, в том мире, откуда ты пришла, всё устроиться само собой: твой труп найдут завтра утром на кладбище, возле моей могилы. Это будет несчастный случай или убийства — разве тебя это уже будет волновать? Ты будешь здесь, со мной, а с той жизнью ты простишься навсегда. Так ведь случилось и со мной, — ответил он мне. — Помнишь, как я хотел этого? И вот оно сбылось! Это ведь так чудесно!» «И ты знаешь, какой страшной смертью ты умер?» — Изумилась я. «Да, знаю, — кивнул головой Афанасий. — И чуть было не вернулся обратно из-за тебя, потому что твоя любовь не отпускала меня. Я уже начал возвращаться. Но однажды ты разрешила мне уйти. Ты сказала мне, что я не нужен тебе такой. И я тут же воспользовался этим. И ушёл уже совсем и навсегда. Да, и правильно. В том состоянии, в котором я остался в твоём мире, было уже слишком поздно что-либо менять. Ты же понимаешь, что в том состоянии, в котором я остался… Я не мог бы уже жить. Да и не захотел бы уже жить в таком теле. Ты же видела моё тело после аварии. Это было бы сущим наказанием оставаться жить в нём. Было слишком поздно, что либо менять. Мосты были уже сожжены». «А если я не соглашусь? Что тогда?» — спросила я его. «Тогда мы больше с тобой никогда не увидимся», — с глубоким сожалением, грустно ответил мне он. «Я подумаю, дай мне, любимый, месяца два-три», — попросила я. — «Я не могу так сразу согласиться, так вот внезапно принять такое важное решение». «А я думал, что ты меня действительно любишь, и был уверен, что с радостью согласишься и уже не будешь возвращаться в тот мир.»

-И что ты? — Не выдержал я. — Ты согласилась?

-Так, я же просила тебя не перебивать меня, — напомнила Вероника. — Если бы я согласился, то уже существовала бы где-то в минувшей вечности. Но как видишь. Я всё ещё здесь.

-Тогда чем всё это закончилось?

Вероника не ответила и пошла дальше по дорожке между могил. Я последовал за ней. Так незаметно мы приблизились к кладбищенской церквушке, из которой выходили последние прихожане в лице нескольких бабушек. На пороге стоял батюшка и провожал их какими-то напутствиями.

Вероника остановилась неподалёку от них и спросила меня:

-Хочешь знать, какое условие я поставила тому типу на кладбище?

Я ждал продолжения её монолога. Она опустила глаза в землю, но потом тут же решительно подняла их на меня и произнесла, ошарашив меня в который раз уже зав этот вечер:

-Мы должны немедленно обвенчаться. Скорее. Если он не успеет этому помешать — я спасена! Прошу тебя — сделай это! Спаси меня! Спаси!

Не в силах до конца понять смысл её слов, и что она, вообще, от меня хочет, я переспросил её:

-Что я должен сделать?

-Ты должен немедленно обвенчаться со мной! — повторила она так, словно боялась какого-то преследования. И от этих её слов будто бы за нами тут же организуется какая-то погоня. — Тогда душа моя будет спасена и выкуплена тобою. Слышишь?!! Ты же обещал меня спасти! Я сказала это! Теперь надо действовать очень быстро! Очень мало времени! Сделай это!

Вероника бросилась ко мне. Она как-то испуганно озиралась по сторонам, как будто искала взглядом каких-то преследователей.

«Во придуривается!» — восхитился я. Такого со мной ещё никогда не бывало. Становилось даже как-то интересно наблюдать за её эксцентрическими выходками на грани фола.

Между тем эта сцена привлекла внимание стоявших у входа в храм. Я заметил это, и понимая всю нелепость её истерического поведения, остановил Веронику, поймав её и крепко схватив за руки. Она бешено, с ненавистью сверкнула глазами, попытавшись вырваться.

-Ты чего тянешь время?! — Спрашивала она, вырываясь

-Остановись! Перестань, пожалуйста! — Просил я её.

Но она рвалась из моих рук, словно бы ничего не соображая. В конце концов, мне уже не оставалось ничего другого, как пойти навстречу её то ли сверх экстравагантной игре, то ли бредовой идее.

-Хорошо! Я согласен! Согласен! Говорю тебе, успокойся, — её сопротивление сразу же ослабло. — Но вот согласится ли поп? Уже поздно, да и вообще…

-Дай ему денег! Дай ему много денег! и он обвенчает нас немедленно, — затрясла меня девушка за руки, громко крича. — Слышишь, дай ему денег! Нельзя терять ни минуты! Он уже летит сюда! Он будет раньше, чем ты начнёшь шевелиться! Ну же!

Она пребывала в крайнем возбуждении, и я подумал, что это скорее похоже на очень сильный испуг, чем на придурь, что она, цепляется за меня, как утопающий за соломинку. Может быть, она знает что-то такое, чего не знаю я. Или у неё, действительно, с головой не всё в порядке. Но в любом случае мне надо было как-то успокоить её, иначе дело вот-вот должно было кончится психушкой.

-Слышу, слышу! Только успокойся, ради Бога! — Я совершенно отпустил её (она вся обмякла и опустилась на дорожку) и направился к стоявшим у входа в церковь, испытывая всё более нарастающую робость. Поп всё ещё разговаривал со старушками. — Батюшка, можно у Вас спросить?

Поп посмотрел на меня строгим взглядом, а потом произнёс, выразительно шевеля пухлыми губами, выделившимися из чёрной бороды:

-Отрок,.. уважай старших. Когда они говорят, постой и помолчи в сторонке.

Старушки недружелюбно «зыркнули» на меня, и я отошёл в сторону.

-Если мы сейчас не успеем, то я пропала, — сказала, подойдя ко мне, Вероника.

-Но почему? — Спросил я, заметив, что она уже несколько успокоилась. — Что привело тебя в такое состояние?! Ты словно помешалась!

-Он может появиться в любую минуту, и тогда всё!

-Да кто он-то?!

-Дьявол, — понизив голос, произнесла Вероника, но поп услышал и спросил:

-Кто там поминает имя нечистого при храме Господнем?

-Никто, батюшка! Вам показалось! — Тут же ответил я, испугавшись за Веронику.

-Дай ему больше денег! Столько, сколько будет просить, — горячо зашептала она мне на ухо. — У меня только один шанс! Мы должны успеть!

Девушка дрожала от волнения, которое теперь передалось и мне.

Поп, наконец-то, попрощался со старушками, осенил их на прощанье крестным знамением и направился в церковь.

-Батюшка! Нам надо обвенчаться! Срочно! — бросился я к нему.

-Приход уже окончен, сын мой. Ночь на двор уже просится. Да и венчаем мы только по определённым дням, после исповеди и причастия, — ответил он, поглаживая свою бороду.

-Настаивай, настаивай, иначе мне конец! — Зашептала на ухо Вероника.

-Что ты там шепчешь, дочь моя? — Участливо спросил батюшка. — В присутствии третьего, а, тем более, старшего, да ещё и служителя церкви, нужно говорить вслух, для всех.

-Она сказала, чтобы я настаивал на венчании, — вступился я за неё. — Дело в том, что завтра я уезжаю, и никто не знает, когда мы ещё увидимся. Батюшка, обвенчайте нас, пожалуйста.

Батюшка задумался, а Вероника вцепилась мне в руку, и я снова почувствовал, как она вся дрожи от страха и волнения.

-Ну, что ж, пойдёмте, дети мои. Раз вы так любите друг друга и хотите соединить свои сердца и души навеки — так тому и быть.

Мы вошли в церковь. Здесь царил почти сумрак, прорезаемый лишь светом нескольких больших свечей, горевших на массивных подставках-подсвечниках. В их отблесках из мрака на нас смотрели лики Святых.

Мы прошли к алтарю. Батюшка зажёг с дюжину маленьких свечей, и мы оказались в небольшом круге света.

-У вас есть с собой деньги? — Спросил батюшка.

-Конечно, — с готовностью ответил я (про себя подумав, что сейчас обвенчаемся, выполню я просьбу этой чокнутой, и дело с концом — никакой юридической силы венчание не имеет).

-Венчание обойдётся вам дороже, чем обычно, — предупредил батюшка, занимаясь чем-то своим у алтаря и разговаривая при этом с нами. — Хочу спросить вас, по доброй ли воле вы оба идёте на заключение таинства брака?

-Да, батюшка, — почти в один голос ответили мы. Я-то был готов «дакать» хоть на все вопросы, лишь всё это поскорей кончилось.

-Вы оба крещённые в православной вере?

-А что, если один из нас не крещён? — поинтересовался я.

-Тогда венчание недействительно и богохульно! — Ответил поп.

-В таком случае, я признаюсь, что не крещён, — произнёс я.

-Ты что, с ума сошёл?! — Отчаянно воскликнула Вероника.

-Успокойся, дочь моя. В храме не кричи. Это поправимо. Если твой суженный согласен стать Рабом Божиим в православном крещении, то я сейчас же его окрещу, — сказал батюшка.

-Я согласен, — тут же закивал я головой.

-Вот и хорошо. Сейчас я принесу купель со святой водой. Подождите.

Батюшка вышел из освещённого круга и скрылся за алтарём. Его шаги стихли в темноте.

-Почему ты не сказал мне раньше, что не крещён? — упрекнула меня Вероника, продолжая дрожать от страха.

-Ты же не спрашивала об этом…

-Я чувствовала, я так и знала, что ничего у меня не получится, что я не успею, — продолжала она, не слушая мои объяснения. — Он такой быстрый!..

В темноте снова раздались шаги. Я решил, что возвращается батюшка, но прислушавшись, понял, что они доносятся с другой стороны. Кто-то приближался к нам, и Вероника вцепилась в мою руку своими пальчиками, больно запустив свои ноготки под мою кожу, губы её побелели от напряжения и сильно дрожали, глаза с каждым звуком неспешно приближающихся шагов округлялись всё больше, а рот всё шире открывался в беззвучном крике.

Я пытался рассмотреть, кто там идёт, но ничего не видел. Мне было не по себе, но, вновь взглянув на Веронику, я испугался не на шутку. Её широко открытые глаза излучали страх и безумие, в яблочках их метались в бешеной пляске огоньки ужаса, ледяным пламенем обжегшие моё сердце. Крик страха и отчаяния так и застрял у меня где-то в горле.

Вдруг прямо перед нами из темноты возникло совершенно белое, меловое лицо с огненно-рыжими усами и бровями, будто приклеенными на него и заимствованными из театрального реквизита. На меня глянули жгучие, пронзительные, нечеловеческие глаза. На лице расплылась широкая улыбка, обнажившая ослепительной белизны и великолепного здоровья зубы-сабли.

Мне стало совсем плохо. По спине пробежался морозец жути. Ноги сделались ватными, и я весь как-то обмяк. Во мраке перед нами вырисовывалась ещё более тёмная фигура в старинном френче и шляпе-котелке.

-Я, кажется, вовремя, мадам? — Спросило меловое лицо, не переставая скалиться нарисованной улыбкой. К дрожащей девушке протянулась рука, чёрная и мохнатая. — Идёмте, вы выбрали на редкость неудачный день и на редкость ещё более неудачного партнёра, чтобы ваш шанс оказался счастливым.

Он продолжал улыбаться так, что хотелось бежать прочь. Вероника послушно встала, подала ему руку и, бледная, как смерть, пошла с ним прочь. Они растворились в темноте, и оттуда доносились лишь их шаги. Потом я увидел, как отворились двери храма, и на тёмно-синем фоне неба неясно вырисовались их призрачные силуэты. Дверь тут же закрылась.

Я ещё не успел прийти в себя, как со стороны алтаря показался батюшка.

-А где твоя невеста? — Спросил он, глядя на меня с недоумением.

-Она передумала, — ответил я. — Но я всё же покрещусь…

Рассказ составлен в октябре 1992 года по главам романа «АдМинистрАТор», книга первая «Возвращение к истине.(Бездна ада)», март 1989-март 1990 года.