Coyot — Откуда дует ветер. Глава 3

Полёт продолжался ещё ниже. С Загривка Ветра, вцепившись пальцами в светлые его космы, вниз смотрела Зога. Лицо её так и сияло от изумления. Девочка за время этого полёта напиталась впечатлений на много лет вперёд. Таких видов и ощущений не испытывал, она была готова поклясться, ни один житель Долины. Они пролетали над ползущими по синим и красным скалам лесами, над озёрами, из которых торчали острые известняковые шпили. В норах, испещряющих эти шпили, селились диковинные птицы-ящеры. Видели загадочные пирамиды, своим расположением относительно друг друга напоминающие паука. Видели низину Радуг. Там были дуги тысяч радуг, больших и малых, они перекидывались одна через другую, скручивались в спирали, мерцали… а под этими дугами цвели сады. Наверное, подумала тогда Зога, это и есть то самое место, которое в их землях называют раем. Перед восхищёнными изумрудными глазами пролетали вулканы, дымящие сладким целебным дымом и ядом каменных рыб одновременно. Говорят, если суметь отделить первое от второго, то первым можно вылечить любую болезнь. Эх… если бы только люди могли общаться с ветром…

И вот Ветер начал снижаться, распластываясь шёлковым ковром над белым песком побережья. Зога вытянулась на его спине, готовясь спрыгнуть. Он завис в метре над землёй, и девочка слезла. А затем и сам Бора принял снова человеческий облик. Он осмотрел руки, туловище, ноги в замшевых сапогах. Поправил широкополую шляпу с белой лентой. Спину его теперь прикрывал ни пойми откуда взявшийся плащ. По лицу его на миг проскользнула тень сожаления — ветром он чувствовал себя на самом деле свободно. Сам себе господин. Не зависим, не знает страха, не чувствует тяжести. А тут — он неуклюже позакидывал вверх руки, покривил ноги — тут всё тянуло вниз. Зога, тем временем, по-детски изумлённо, прикусив мизинец, таращила глаза на шумную пристань. Люди в чалмах на головах, в соломенных и матерчатых штанах, увешанные бусами и амулетами, таскали мешки, перегоняли скот на корабли и с кораблей. По близости расположился базар, где заморские товары (шелка, яства, оружие) быстренько находили своих новых владельцев, летя в сумы в обмен на золото и крики. Пыль и жара. У самой кромки воды зеленели пышные пальмы. А ещё дальше, уже из воды вверх тянулись невероятной высоты медные шесты. Создавалась иллюзия, что они поддерживали небеса, ведь размазанный разноцветными бликами туман на небесной высоте скрывал их оконечности. Между медными столбами красовались красные канаты с пёстрыми флагами. Мачты кораблей, почти так же высоко уходящие в небо, тоже распускали длинные знамёна, вплетающиеся в танцы флагов.

Белые мачты. Изящные корабли с высоко задранными носами, с точёными фок-мачтами и резными бушпритами. Скрученные в бараний рог концы бортов создавали ощущение, что корабль — это свернувшийся листок с ветвей мирового дерева. Борта сверкали росписями и медной обшивкой. Солнце пробивалось сквозь куски облаков и резало мачты, палубы, борта ярчайшим белым клинком, рассыпаясь по всему миру торжественной радостью моря. Сияли малахитовые воды. Удивляло отсутствие парусов, даже самих рей не было. Мачты высились абсолютно нагими белыми шестами. Видимо, подумал Фён, устав задирать голову, разглядывая великолепие судов, тут им ветер не нужен. Хотя не мог понять, что приводит судно в движение — не одна же сила гребцов!

Зога не могла налюбоваться видом пристани с кораблями — о таком она в жизни не слыхала. Из тумана то и дело появлялось лицо её дедушки , Зогара, и гул толпы сливался в его далёкий голос: «Ну что, Зога, душа мира сего, ты удивлена сколько чудес и недочудков, да и перечудесищ наполняет мир вокруг тебя? Это ещё и мир внутри тебя. В первую очередь, запомни — это всё внутри тебя… внутри…внутри…». И тут же чей-то крик возвращал её в реальность, вытекая из голоса Зогара: «…Внутри! Я говорю, что внутри этого сосуда? Это не вино!... сколько? Пятьдесят золотых! А кол тебе в огород за это!». И толпа снова возмущалась, смеялась, торговалась. А они всё шли среди бурления, варки и жарки людей и мифических созданий, призраков и полубожеств, восседавших на парящих коврах тут и там. «Зога, будь внимательна! Вам нужно перебраться на остров Статуи, — снова мерещился ей голос деда, — найти его. Там Звук Флейты должен достичь окончательной цели. И ты поймешь, почему именно ты ведёшь его. И всё будет ясно. Великая цель. Сейчас наш мир спит. Голова его в тумане и камне, а ноги во льдах. Ты же помнишь наш разговор?». И снова крик из-за прилавков с фруктами: «Помнишь наш разговор? Мои люди привезли самые сладкие фрукты! Теперь ты должен отдать за меня свою дочь, Юзуф!»… И всё таяло, и перо писало по всему этому базару, по пристани, по белизне кораблей чернилами. Писало огромные слова. Как ни пыталась Зога их разглядеть, ничего не получалось, и она сама становилась буквой. И тогда она видела, как небо разверзалось, и Ветер сидел над листом бумаги и выводил её, выводил весь этот мир, всю долину, весь океан пером. Писал и писал, словно флейтист, выстреливающий стремительный ветер из серебра флейты…

— Эй, дружок, ты чего? — вдруг донесся до неё голос.

Это был Бора. Он ушёл далеко и потерял её. Теперь же найдя её в толпе, стоящей на месте, было видно, как он переволновался. А она выплыла из своих видений, встряхнула головой и потёрла глаза.

— Что с тобой? Ты такая бледная, — вновь обратился к ней Бора, взяв её за безвольно висевшую ручку.

— Я маленькая и мне нужно спать больше чем тебе, а мы уже второй день на ногах. Вот я и засыпаю на ходу, — слукавила девочка.

— Я не знаю, что тебе и сказать. Мы можем подождать, конечно, — он задумался, а потом, внимательно посмотрев на неё, продолжил, — но твой дед сказал, что нельзя терять ни секунды…

Девочка подмигнула ему, и, проведя свободной рукой по лицу, улыбнулась, сказав:

— А ещё мой дедушка сказал, что нам надо найти корабль и плыть на остров Статуи. Так то. Срочно.

Она вытянула свою руку из его и юрко начала пробираться сквозь столпотворение к пирсу, у которого медленно качался на волнах сияющий баркас. Ветер улыбнулся краешком рта, вздохнул, причмокнув языком, и двинулся вслед за ней.

У пирса, загораживая проход на него, стояли двое. Один, маленький (метр ростом) человек в сомбреро и пончо, держал в руках кокосовый орех, разговаривая с ним. Другой был худощав и высок, он носил одежду из морских ежей. Цвет его лица был зелёным в синюю полоску. Красные волосы заплетены во множество косичек.

— Эй, — крикнул двум путникам человек в сомбреро, — вы не корабль ищите?

— Желаете перебраться на острова? — продолжил писклявым и волнующимся голосом зеленолицый.

Ветер с Зогой подошли к ним.

— Мы бы были очень благодарны за это. Вы хозяева судна? — спросил Бора.

— Да. Я Спорящий Му. А это — Апполон, — сказал человек в сомбреро и указал коротеньким пальцем на товарища.

Зеленолиций обхватил руками голову, повернул её на триста шестьдесят градусов, и снял её с плеч. На месте её сначала выросла статуэтка танцующей балерины, затем — пальма из змей и рыб, потом появился светящийся мухомор, рассыпавшийся на миллионы жуков скарабеев, затем выпрыгнули тридцать три оловянных солдата, молодая девушка с огненными глазами и кольцом в носу, а после это всё слилось в космический радар. У радара появились глаза, вытянулся нос с шариком на конце, он согнулся, образовав рот, начали пробиваться волосы из металлической стружки. И вскоре весь винегрет снова стал его изначальной головой. Когда ошарашенные Зога и Фён посмотрели, что же было у него в руках, где он только что держал снятую голову, то там они обнаружили только ______ (вставьте слово сами, я, признаюсь, устал весь рассказ вставлять слова всюду).

— Это так мой компаньон выразил вам своё почтение, — хрипло процедил человек в сомбреро.

— Очень приятно, мистер Апполон, — Фён не сразу нашёл что сказать.

— Так вы ищите корабль?

— Да-да. Мы были бы вам признательны…

— Стоп, — оборвал Фёна коротышка, смотря на него с земли в небо своим картофельным носом, кустами усов и смородинами глаз,— корабль никуда не поплывёт.

— Почему же? — удивилась девочка (даже она превосходила его ростом), — на палубе я вижу множество людей.

— Да-да-да… — махнул рукой коротышка, сплёвывая на песок, — это я всё уже слышал. Слушайте, сеньорита, там, на борту пятьдесят четыре женщины. А там, на острове Статуи их ждут пятьдесят четыре мужчины. И мы не повезём их никуда. Потому что на то мы и хозяева ситуации.

— Ничего не понимаю, — встряхнула головой Зога, — так почему же тогда вы пустили их на борт? Они вроде могут выбрать себе другой корабль, но не уходят. Почему?

— Потому что только «Ацтек» идёт на остров Статуи! И мы поспорили, с моим товарищем на вот этот кокос, что я никуда не поплыву. И эти жёны будут тут вечно ждать встречи с мужчинами!

— Поспорили? — удивился Бора, — на кокос? И всё?

— И всё?! Не смешите меня, сеньор! Я самый известный в мире спорщик — Спорящий Му. Даже в газете на планете Регулус Семь моё фото есть в колонке сводок о вселенских спорах. Я не могу отказаться от спора никогда. В чём бы он ни выражался.

— А зачем же вы нас окликнули тогда, господа?

— А что бы посмеяться над вами! — и оба они зашлись в истерическом смехе, вскоре свалившись на землю и ухохатываясь до слёз.

Зога отвела в сторону Ветер, попросила нагнуться и зашептала в ухо:

— Знаешь, а ведь эту его болезнь, ну, вечно спорить, можно использовать и нам во благо…

Через две минуты они вернулись к человеку в сомбреро и зеленолицему. Те стояли, как ни в чём не бывало, так же, как и в начале разговора. Коротышка разглядывал кокос.

— Апполон, а что это, хвост? — спрашивал он.

— Да нет же, — отвечал дребезжащий голос, — у орехов нет хвостов, это его ореховая шерсть.

— Тогда из неё можно вязать пончо?

— Да нет же, Му, она раскрошится.

— А спорим на пригоршню песка?

На Ветер и девочку не обращали никакого внимания, пока Фён не кашлянул в кулак. По морю пробежались барашки волн. Канаты кораблей загудели, а сами корабли принялись медленно покачиваться. Коротышка поднял глаза с земли и направил их на подошедших.

— Слушаю вас, господа!

— Я решил поспорить с тобой…

Не дав договорить Ветру, коротышка взвыл от радости и хищно оскалил жёлтые зубы, потирая толстенькие ручки.

— Если выиграю я, ты везёшь нас и этих женщин на корабле к острову!

— А проиграешь? — хитро спросил Му.

— А проиграю, буду ходить и обдувать твои подмышки, когда тебе будет жарко… а это, я так погляжу, в вашем климате, постоянно. Я же ветер, в конце концов.

Коротышка почесал подбородок (четвёртый справа) и ответил загадочно:

— А давай! Только я назначаю условия!

— По рукам, — сказал Ветер, подмигнув девочке.

— Победишь в трёх состязаниях — будет по-твоему. Готов?

— Ну, ты назови их, а я уж скажу — готов или нет.

— Хорошо. Вот первое. Я положу этот кокос на землю. А ты должен будешь его обогнать. Спорим, не сможешь?

— Клади, попробуем, — бойко ответил Бора.

И как только кокос коснулся песка своим поросшим волосками боком, он начал дрожать и покрываться трещинами. Из него повалил пар, так что вскоре сам орех пропал в облаке. А когда оно развеялось (Ветер чихнул), на месте кокоса стоял страус со шляпой из страусиного яйца.

— Я не просто так спорю… Старик Му умный. Один спор может привести к другому, более крупному. И результаты их ведут себя так же, — и Спорящий Му рассмеялся.

«Тогда, стало быть, придётся этих людей отучать от привычки всегда спорить. Эгоизм и только он появляется на свет при любом исходе спора. Будем распрямлять шпалы характера этого странного мира, в котором я — Звук Флейты» — думал тем временем Бора.

Страус искривил шею, уставившись Ветру прямо в глаза.

— Так мы бежим? — как-то по-куриному проскрипев, спросил он.

— Хорошо, — Бора не задержался с ответом, уже принимая позицию высокого старта, только тогда я определяю трассу, идёт?

Страус обернулся на Спорящего Му. Тот равнодушно пожал плечами. Тогда Бора указал рукой на Запад.

— Мы пришли оттуда и потому знаем дорогу, так пусть же для честности мы побежим обратно туда же. А затем вернёмся.

Все согласились. Ветер стоял, сосредоточенно ожидая старта. Шляпу он откинул за спину, волосы его плавно развевались, хотя ветра не было. Очертания его тела то пропадали, то появлялись, утопая в низком шёпоте ветра на равнине. Спорящий Му заметил это и крикнул недовольно.

— Эй, меня не предупредили, что ты владеешь колдовством, парень! Ты что там, с ветрами балуешься? Ну ка, прекрати сейчас же! Я требую, что б всё было по честному! — коротышка топал ногами и ронял слюни в приступе злости.

Ветер вновь приобрёл нормальные очертания, а Зога, стоявшая поблизости, тихо заметила:

— Как бы он сам не овладел магией ветра, правда от такого напряжения может послать его немного не из того места, зато как полетит…

И ирония эта из уст маленькой девочки прозвучала так невинно и хлестко одновременно, что Бора засмеялся во весь голос. А когда ветер смеётся, что может остановить его?

Спорящий Му, тем временем, вытащил из под пончо кольт образца времён гражданской войны. Он пальнул в небо, отчего там появилась дыра, из которой вытекла огромная капля зелёной краски. Капля с криком упала в океан, окрасив его изумрудными штрихами.

И оба бегуна сорвались с места. Страус тут же припустил вперёд, подняв в воздух целые тучи пыли. Звук Флейты, растворяясь в воздухе, подмигнул девочке, как бы говоря «спасибо», и его не стало видно, только в клубах пыли начал появляться воздушный туннель от проникновения ветра.

Улыбка спасает мир, смех вызывает ветер перемен… зачастую, в лучшую сторону. Хотя перемены всегда направлены в сторону лучшую. Всё подчинено незыблемому закону причин и следствий, и вот именно он, Венценосный Доктор Причин и Следствий, всегда стремится вылечить нашу судьбу простым методом. Что ты сделал, то тебе и вернётся. Сторона этого закона и есть — лучшая сторона, в которую можно меняться… более того — единственная.

В нашем случае, это была западная сторона. Долины с рёброподобными красными скалами. И в эти долины ворвался ветер, мчащий на своих крыльях запахи морей и лесов, разгоняющий застоявшийся воздух, несущий перемены и сладость открытий. Ветер взвился вверх у подножия завивающейся спиралью скалы и соскользнул по ней на землю. Тут же обратившись Звуком Флейты, он надел широкополую шляпу, оправил запылённый плащ и стал ждать соперника. Страус показался вдали в клубах пыли минут через десять. Птица неслась, выпучив глаза, высунув острый язык, и пот градом лил со лба, капая на тёмные очки и спортивный жилет. Наконец страус выпустил парашют из рюкзака за плечами и, оставляя позади себя дымящийся след на песке, начал тормозить. Подскочив к Ветру, он долго не мог отдышаться, но, наконец, привалившись к фиолетово-зелёному булыжнику перистым боком, прокудахтал:

— Ты и впрямь ветер. Тогда… тогда… Уф, дай отдышаться.

Страус закатил выпученные глазища, откинул в сторону язык и какое-то время просто глубоко и шумно дышал. Вдруг зазвонил телефон. Страус достал из кармана трубку, за которой тянулся провод, и ответил: «Га!». Он долгое время слушал, чертя на песке ногой, слоняясь из стороны в сторону («И почему всем свойственно так слоняться, разговаривая по телефону?»— в тот момент спросил меня Ганс).

Наконец он повесил трубку на таксофон, совершенно логически оказавшийся рядом, и поглядел на Звук Флейты:

— Спорящий Му сказал, что б следующее соревнование ты выбирал сам.

Бора задумался, растасовав несколько дребезжащих и клокочущих мифами и легендами туч над собой. Он огляделся по сторонам и взгляд его несколько раз зацепился за ветви кустов… Ох, я же совершенно не то хотел сказать… Взгляд его несколько раз зацепился… Ну вот, теперь слово «зацепился» приобрело совсем не то значение, которое мне бы хотелось ему придать. Короче, он еле заметно улыбнулся, поглядев на камни, песок и маленькие трещинки, покрывающие землю вокруг.

— Тогда вот каково будет следующее испытание. Мы вдоволь набегались. Время отдохнуть. Спорим, я просижу без движений дольше, чем ты? Ну? Кто дольше?

И прежде, чем страус успел сообразить, что от него требует имущий власть назначить новое испытание, Ветер плюхнулся там, где стоял. Он скрестил ноги, выпрямил спину и… И просто начал… нет, не начал… Можно сказать «начал сидеть»? Интересно. Сегодня слова явно чехардят со мной и беспрепятственными стенами моего разума. Скажем так… Он сел.

Страус переваривал информацию, с двух сторон осмотрел сидящего противника, вытягивая свою птичью шею и через какое-то время неуверенно сел, выгнув узловатые куриные колени назад. Настолько неожиданно началось для посланца Спорящего Му это испытание, что, сам того не заметив, он уже дал Ветру фору в целую минуту.

А Бора знал, чего он ждёт, сидя вот так вот посреди погружённой в сумерки гранатово-изумрудной долины. Он не собирался ждать вечности, а хотел встретиться сейчас с её посланниками. И они не заставили себя долго ждать.

Земля слегка завибрировала под двумя неподвижно сидящими фигурами в свете мутной медной зари. Затем ещё и ещё. Послышался треск, словно лопалось толстое стекло. Затем всё стихло, где-то позади зашуршало. Снова дрожь земли. Снова треск и шум осыпающегося песка.     Всё это время ни один из сидящих не смел повернуть головы или глаз. Они сидели друг напротив друга, глядя друг другу в глаза, не подвижно и беззвучно. И если Бора был, более ли менее спокоен, то в горле у страуса закипало тревожное кудахтание. Ему так и хотелось ну хотя бы на миг поглядеть в сторону источника этих жутковатых шумов. А те всё нарастали и нарастали, их становилось всё больше. Появлялись новые оттенки звуков, каких то насекомо влажных, скользких и пенящихся звуков.

Горвины! Бесформенные тела слизней, вытянутая шея с холмиком головы на конце и двумя шарами глаз на полуметровых стеблях. Из-под буро-серебристых тел повылезали щупальца. Горвины выбирались из своих тоннелей. Мозговые хищники лазуритовых долин. Звук Флейты начал дышать глубже, пытаясь не впустить страх на свою территорию. А вот впервые увидевший (да и то краем глаза) этих монстров страус затрясся всеми перьями и клочками пуха. Его глаза таращились уже не на противника, который всё же был хотя бы знакомым существом, а в сторону, на горвинов. «Что ж, — подумал Ветер, — эту погрешность мы ему простим. Надо же дать глазам запечатлеть миг провала. Если Му не до конца завладел им, то эта птаха сейчас же должна смотаться куда подальше». Но страус сидел. Цепью лезвий звучали в его голове слова, сказанные по телефону Спорящим Му. Он обещал найти его и поджарить на вертеле, сварганив после этого тако с его мясом… И он сидел. А чёрные шары мёртвых танцевали в пейзаже щупалец и блестели в сумерках тел. Кольцо горвинов вокруг двух спорящих сжималось.

Бора уже обдумывал план «побега», когда его коснулось скользкое щупальце. Оно тут же отдёрнулось, но потянулось ещё три. Пот прошиб его, он сильно сжал зубы. Клокочущие и шипящие звуки тел окружали, запах сырой холодной земли бил в нос разрядом моря статического электричества паники. Что то коснулось спины… Показалось? Нет, вот ещё раз. Облако пыли обдало затылок. Шум, какая-то возня. Видимо горвины спорили из-за добычи. А добычу эту и ловить не нужно было — ведь зачем ловить сидячего? Вот они и не торопятся, подумал Ветер.

Что до бедной птахи, то у страуса уже мутнело в глазах от ужаса. И сидеть так в этом зловещем месте уже казалось просто безумием смертника, но сдавать позиции в этом споре означало быть пойманным Спорящим Му. А совершенно все на восточном побережье знали, каково это — пойти против правил в споре с коротышкой в сомбреро. Эгоизм — это червячёк, прогрызающий не крону и не ствол, а сам корень, самый первый сосуд этого корня. И вот воплощением этого червячка и был Му. Маленький, прыткий и беспощадный к тем, кто его дурачит… И Бора, должно быть, знал нутром Звука Флейты с кем он связался. Однако закончить свою миссию здесь, в этом мире, он мог только так. И ему нужна была только победа. Вот почему он вдруг сорвался с места и, растворившись в вихре, вознёсся к утёсу скалы над ними. Как раз вовремя — несколько щупалец одновременно хлестанули по месту, где он только что сидел статуей.

— Эй! Ты проиграл! Трус!— Заверещал тут же страус, однако сам мгновением позже был спелёнат четырьмя— пятью лапами слизней.

— Нет, дружок, — засмеялся Ветер, вися под острым краем балкона утёса, — если помнишь, я сел на минуту раньше тебя.

Смех Ветра пронёсся по долине дерзким вечерним ветром, протрубив в далёкий-далёкий горн.

Страус пытался высвободиться из щупалец, визжал придавленной курицей, молотил в воздухе мускулистыми лапами. Но всё тщетно. Несколько хоботов уже пускали одурманивающий газ. Волны бесформенных тел толклись вокруг, всхлипывая, бурля и шипя. Птицу не было видно в этой массе. Да и шум её борьбы совсем уже было утих.

Ветер покружился вокруг этой сцены и помчал обратно к далёкой бухте, где он оставил зеленовласую Зогу и двух своих оппонентов. В последний раз обернувшись назад, он увидел странную сцену:    масса слизней подалась в стороны и было похоже, что все горвины чихают. А в центре, совершенно свободно сидел страус, вертя головой, наверное, никак не отойдя от шока. «Ах да… — птичьи мозги, — подумал Ветер, — ну что им может повредить?»

… И он мчал и мчал, ловя турбулентные потоки, процеживая показания барометров всех галактик и созвездий, дабы развить наибольшую скорость. Через тысяча девятьсот шестьдесят семь песчинок в часах песка Бора был уже в порту, гоняя по воде крупные волны — так он был разгорячён этими полётами и гонками.

Зога захлопала в ладоши и запрыгала на месте, заметив его приближение. Спорящий Му бросил играть в кости с Апполоном и негодующе воздел пухлые кулаки к небу. Он топал ногой и ругался на непонятном, но очень импульсивном языке. Он знал, что его «боец» проиграл. Спорящий Му знал всё, что касалось его ремесла — споров.

Бора приземлился радом с ними, и как всегда возился, поправляя шляпу. Зога, подбежав, сначала обняла его, а потом, словно смутившись таких вольных чувств, просто пожала руку, задорно кивнув головой. Но от её глаз не скрылось усталое выражение лица Ветра, которое тот прятал под маской бодрого авантюриста. Однако и он, и она понимали, насколько важно сейчас собрать все силы для последнего рывка.

Спорящий Му подошёл вплотную к Звуку Флейты и долго поедал его глазами-смородинами. Наконец он крякнул, сплюнул, вжикнул туда сюда, отряхнул манжеты и слегка свербенился (это мой внутренний тролль-хулиган пролезает через корни дубов прописной логики).

— Так… Значит ты, именующий себя Бора, или Звук Флейты, победил, стало быть. Так…, — коротышка топтался взад-вперёд, метая крошки яростного взгляда пирсу, где на них тут же накидывались малахитовые поедатели взглядов.

— Тогда вот что, — Му замер и уставился вдаль, на вьющиеся к небу лианы скал, — у нас тут ведь последний спор? Так спорим, что ты меня не удивишь?

Апполон ударил себя по ляжке, мотнул красными косами и рассмеялся, обнажив клыкастую пасть. Зога скривила личико, словно съела кислый лимон, а сам Спорящий Му с плохо скрываемым ликованием перевёл взгляд со скал на Ветер. Все козыри были у коротышки, и Бора это понимал… Однако он давно уже вынашивал один план, как можно проучить наглого сеньора. Как спровадить сорняки эго с берегов этого мира.

— Добро, — ответил Ветер, просто и задорно улыбнувшись.

Коротышка подул в ус и хрюкнул.

— Я готов спорить с тобой, — продолжил Бора, — но только, пожалуйста, закрой глаза на две минуты.

— Я? Эй! Зачем ещё? — распыхтелся Му.

— Ну, хватит. Ты выдвигаешь объект спора, я — условия. Не кажется ли тебе, что ты немного загнул рёбра, поспорив на такую одному тебе известную тему, как твоё личное удивление? — Бора так же подошёл вплотную к Му, зависнув над ним, глядя, словно со скалы.

Тот не выдержал такого напора и ответил тихо, махнув рукой:

— Да будь по-твоему. Всё равно ты ничего не сможешь. Меня удивить не возможно! — с этими словами Спорящий Му закрыл глаза.

— И товарищу своему скажи закрыть. Ровно две минуты! Откроете раньше — я выиграл, значит!

Му приказал Апполону закрыть глаза. И всё это время хитрющая улыбка превосходства кривилась под сенью его усов, подобно маленькой марсианской улитке.

Зога тихо спросила:

— И что ты собираешься делать? Ты знаешь, Спорящий Му никогда не признается, что ты его удивил. Он ведь хитрый. Он знал, на что с тобой поспорить. Эх…

Девочка опустила изумрудные глаза, волосы упали на её лицо, породив волну зеленоватой пыльцы.

— Ага, — тихо, но бодро ответил Бора, — значит я совсем глупый?

Он подмигнул ей, развернулся в сторону моря и уверенно зашагал, бросив через плечё:

— Или ты думаешь, что я ничему тут, в этом мире, так и не научился?

Он спустился к самой кромке воды. Волны шептали у самых его сапог:

Шипит, шуршит шутка прибоя

Шершавый камень всё шлифуя

Шёлковой шалью в небеса

Шлёт пены шёпоты волна

Всё шире шаг, и шквалом в море,

Шумящим в мачтах шхун в раздолье

О, впейся Тигром в облака

Прошив шею земли быка!

Бора подпрыгнул и исчез. Бирюзу волн прошила борозда от пронёсшегося ветра. И мачта «Ацтека» вдруг затрещала. Сияющий корабль медленно накренился на бок, скрипя переборками, и вновь вернулся в исходное положение. Через несколько секунд это повторилось. Зога взволнованно следила за происходящим, про себя отсчитывая капли надежды. Пятьдесят три, пятьдесят два, пятьдесят один… первая минута закончилась, неумолимо текла вторая.

Наконец, девочка разглядела почти на самом верху мачты «Ацтека», в корзине наблюдателя, полупрозрачный силуэт человека. Он то исчезал вовсе, то появлялся снова. Сорок пять, сорок четыре. Спорящий Му, изнемогая от любопытства и желания поскорее увидеть происходящее, тоже считал вслух, но у него выходило уже тридцать два. А фигурка человека на мачте исчезла.

Внезапно Зога ощутила, что что-то подхватывает её и уносит вверх. Она проплыла над зелёной полоской моря между концом пирса и бортом судна и очутилась на палубе. Рядом с ней оказался Бора. Он тут же снова взвился клубком ветра на мачту, и та издала гудящий стальной звук. Корабль ухнул и подался вперёд. Зога не смогла удержаться и повалилась на лакированные доски палубы. Корабль снова качнулся, от чего само море разверзло над ними свою пасть. Но затем нос опять опустился, а корма поднялась на нормальную высоту над водой. С треском, скрежетом и поднимая каскады изумрудных в сете Солнца волн, корабль отчалил от чернеющей пристани. А Бора на мачте становился ветром, отталкивая судно всё дальше и дальше.

— Два, один, — задыхаясь орал Му, — всё! Эй, ну…

Он замер с раззявленным ртом, как только открыл глаза и посмотрел на море, на корабль, неспешно утекающий из самых его рук в полосу тумана. И лицо его, до того никогда не ведающее такой гримасы невероятного изумления, начало терять свои формы. Воск отекал с него, сомбреро таяло, словно кусок фруктового мороженного, а из-под всего этого киселя прорисовывался клюв и два выпученных глаза. Вскоре на месте Спорящего Му стоял тот самый страус. Страус начал сгибаться, съёживаться и уменьшаться в размерах. Он оброс скорлупой и превратился в кокосовый орех. Орех развалился на две половинки. И жутковатого вида Апполон, некогда дружок Спорящего Му (а ныне располовиненного кокоса), принялся с жадностью поедать мякоть ореха. И так, друзья мои, бывает с каждым выхухолем, то и дело тянущим в спор и рвущим на груди рубаху — рано или поздно куриные основы дают о себе знать. А затем такой индивид просто падает под ноги некогда повиновавшейся ему толпы.