Радуга — Две розы

В этой маленькой двухместной палате, после многочисленных ремонтов и перепланировок, появились два замечательных узких окна высотой почти во всю стену. Деревянные переплеты, выкрашенные белой краской, создавали ощущение тепла и уюта.

Маргоша и Женька смотрели из них во внешний мир, каждая в свое, если хотели уединиться, или вместе, «в гостях» друг у друга, плечом к плечу.

Мир за стеклами был замечателен, безграничен и независим. Он жил по ведомым только ему законам и позволял наслаждаться собой в любое время года. Этим октябрем больничный парк не спешил терять листву, демонстрируя буйство красок и оттенков желтого, багряного, коричневого, местами зеленого. Кокетливая модница при полном макияже. Слева мерцала темная вода канала, покачивая отражения расхваставшихся красой берегов и пронзительного неба. Резкость цветов напоминала театральную декорацию. Над кронами виднелась остроконечная крыша католической кирхи. В прошлом здесь было старинное немецкое поселение, ныне владения музея-заповедника. В кирхе жил орган. По воскресеньям, во время службы он пел. Музыка проникала в приоткрытую форточку, соединяясь с больничными звуками. Старый парк упирался в железнодорожную насыпь, увенчанную ажурным мостом, по которому неспешно проплывали поезда и электрички, приветствуя друг друга длинными гудками.

Подоконники облюбовали две птички. Маленькие, серенькие с желтыми грудками, они стучали коготками в ожидании крошек.

По утрам Маргоша выглядывала в свое окошко. Так она создавала настроение на день.

Мир по эту сторону переплетов был замкнут. Ограничен голубовато-серыми крашеными стенами, белым потолком, на котором ночью оживал всполох пожарной сигнализации. Здесь пахло лекарствами и болезнями.

*    *    *

С Женькой Маргоша познакомилась два года назад.

Во время рабочей смена на судостроительном заводе, где работала, она неожиданно почувствовала себя плохо. Вызвали скорую помощь, та отвезла Маргошу в больницу. Боль была сильной, непонятной, неправильной. Врачи задавали вопросы. Маргоша чувствовала себя диковинной рыбкой в аквариуме с толстыми стенами: на всеобщем обозрении, ничего не слыша, не понимая, не отвечая. Она пыталась говорить, но только открывала рот. Обследование, проведенное в больнице, показало, что ее предали почки. Устроили забастовку, отказались работать. Рыбку выловили сачком и вытащили из воды. Маргарита стояла на пороге палаты. Два узких окна. Две тумбочки. Две кровати.

Одна кровать свободна, к ней подвели Риту. На другой по-турецки сидела девушка. Она создавала впечатление чего-то странного и непонятного, то ли походила на замысловатую птицу, то ли на диковинное растение. Девушка была хрупко-миниатюрной, с узенькой талией. Волосы черной копной, пышной, вьющейся, создавали объем над бледным кукольным лицом. Мелкие черты, изящный рот. Черные глаза акцентом бездонного внутреннего, контрастом совершенного внешнего. Лицо — белая маска мима, выражающая эмоции одновременно всеми мышцами. Мимике помогали жесты кистей, пальцев.

«Здравствуйте!», — в кивке зазмеились черные пряди, глаза распахнулись, полыхнув. «Будем знакомы, Женя!», — порхнула ладонь, палец метнулся к ее груди и дальше, в сторону: «А это Ваша кровать!».

На протяжении их последующего общения Маргоша не переставала удивляться Женькиной способности помогать себе жестами и мимикой, создавая впечатления театрального действа и праздника.

Домой Маргоша вернулась вроде бы та же: улыбка на миловидном лице с ямочками на щеках. Ладненькая, как сдобная булочка. Умеренная полнота и небольшой рост не портили ее фигуру. Это был тот случай, когда     мягкость и округлость форм были продолжением и выражением характера. Только за затемненными очками проглядывала синева под глазами. Да заколотые венки под сгибами локтей говорили о предательстве собственных почек.

*    *    *

Этой осенью Маргоша с Женькой, в который раз переживали сезонные обострения хронических болячек в «своей» палате.

При поступлении в больницу встретились в холодном приемном покое.

— Привет! Ты как? — Маргоша заглядывала Женьке в глаза. Та стала еще худее.

— Нормально. Инвалид второй группы пожизненно.

Маргоша вспомнила, как несколько лет назад, получив впервые третью, рабочую группу, Женька восприняла это как сигнал к действию. Сама больна, родители пенсионеры, как жить? Она окончила курсы медсестер, прошла практику, устроилась на работу.

— А как креатинин?

— Лучше. Был плохой, а сейчас…, — Женька назвала цифру, от которой у Маргоши глаза на лоб полезли. Похоже, Женькины почки не просто объявили забастовку, а самоустранились полностью. Показатель анализа крови был не просто плохой, а худший из возможных.

— Ты же знаешь, надо работать над собой и все будет хорошо, — вещала Женька, будто лекцию читала.

-Как работать, в смысле таблетки-диеты?

-Да брось ты свои таблетки! Я тут на сайт Нарбекова заходила. Там книги, курсы аутотренингов, дыхательная гимнастика. Человек хозяин своего организма. Только упорство. Многочасовой труд. Вера в себя. Мне помогло. Выздоравливаю. Как я выгляжу? — Женька по своему обыкновению жестикулировала, сверкала глазищами, трясла змеистой копной.

-….. Нормально.

-Анализы же улучшились!

Женькина худоба еще сильнее усугубила впечатление диковинной птицы, почему-то раненой. А характеристики крови были убийственны. Раз человек уверен, что выздоравливает… Маргоша вздохнула. Нет, она так не может. У нее депрессия…

Тем временем Женька сообщила, что оставила работу медсестрой и трудится на дому. Скопила на новый компьютер и сделала ремонт. Теперь у нее розовая спальня, правда крохотная. Маргоша со своим здоровьем, которое по сравнению с Женькиным можно было считать достойным полета в космос, чувствовала себя немощной, несчастной и только хлопала глазами, глупо улыбаясь.

— Ритка, не смей реветь! Я из тебя сделаю человека! Мы с тобой горы свернем!

*    *    *

Маргоша считала себя обыкновенной, нормальной женщиной. Может, чересчур мягкотелой, беззлобной. Корила себя за улыбчивость и не могла ничего с собой поделать. С ней разговаривали, ее ругали или хвалили, а она улыбалась, как идиотка. Или вздыхала. Дома муж и уже немаленькие дети за такую ее беззлобность и покладистость любили и даже жалели. И понимали, что на самом деле, на Маргошиных пухленьких плечиках держится семья.

Кроме неблагодарных почек-предателей, ненормальной была ее тяга к писательству. Да-да! Клуша, мамочка Марго писала рассказы. Изредка на нее «накатывало». Взгляд за затемненными очками становился отрешенным. Она забивалась куда-нибудь подальше, искала листы бумаги или тетрадку и начинала строчить, прислушиваясь к себе ли, к кому-то ли, к чему-то ли. В эти моменты ее глаза молили не беспокоить. Поужинать самим яичницей. Помыть посуду. Пожелать себе спокойной ночи. Она исправится и все наверстает. Потом. А сейчас ее нет. Уехала в неизвестном направлении.

Женька знала об увлечении подруги. Больше того, их интересы оказались близки. Женька понимала толк в писательстве, обладала врожденным чувством литературного чутья и необходимыми знаниями. В свободное время от самоусовершенствования, работы диспетчера на домашнем телефоне, она для души совершенно бескорыстно читала, отбирала и редактировала опусы графоманов для местного молодежного журнала. «Когда уж тут болеть», — ворчала Маргарита. Она робела, но показывала свои творения Женьке, понимая, что это совсем не то, что подружки, расхваливающие и восхищающиеся домашней писательницей. Женька есть Женька. Припечатает так, что мало не покажется.

Этим октябрем на вопрос что нового в «творчестве», Маргоша протянула Женьке свои листочки и потом следила за лицом подруги, пока та читала у «своего» окна. Некоторые странички просматривались наискосок по диагонали, за несколько секунд и устраивались на подоконнике. Одну стопочку Женька задержала в руках, морща нос, лоб и щурясь одновременно. Накрутила прядку на палец, чуть прикусила.

— Вот. Это понравилось. На порядок выше того, что нам присылают. Язык. И мир осязаем. Всегда надо прорисовывать мир, в котором происходит действие. Хочешь, покажу главному редактору? Думаю, ей понравится.

*    *    *

Маргошу кто-то тормошил. В окне висело звездное небо. На мосту гудел тепловоз. Пожарный глазок подмигивал на белом потолке. Ночь сонно щурилась.

— Ритка, ну вставай же! — голос Женьки шипел громко.

— Зачем? Ночь еще!

— Слушай, я тут в Интернете через телефон сидела. Вычитала, что все неправильно.

-Господи, что неправильно? Ты не могла бы это днем сообщить?

-Нет, нельзя днем. Нам неправильно диагнозы ставят, анализы не так сдаем, не больны мы вовсе!

— Жень, давай поспим, а?

— Некогда спать. Утром анализы сдавать. А нам надо воду пить сейчас. До утра по литру выпить. Я уже вскипятила и остудила, пить давай!

-Не хочу пить, я спать хочу…

-И не надейся! Пей!

До рассвета сидели они на подоконниках, укутавшись в одеяла, по глоточку отхлебывая воду, разговаривали.

*    *    *

Ночные бдения прошли даром. Результаты обследования показали, что Маргарите светит новый курс антибиотиков.

Женьку лечащий врач вызвала в ординаторскую. Ее не было долго. Вернулась, тихо легла. Молчаливая Женька пугала. Маргоша крутилась под одеялом, сопя.

— Предлагают диализ, — бросила Женька.

Диализ — красивое слово. Диализ — совсем как анализ. Математический анализ крови. Акция: выпей за ночь литр воды, сдай анализ — марш на диализ! Бред какой-то. Женька и диализ. Женька — огонь, диализ — очередь.

-И что?

-Согласна. Другого не дано.

В отделение диализа пошли вместе: тишина, покой, стерильность, медперсонал стелется бесшумно. Заглянули в зал. Солнце в окна. Высокие кровати рядами. На них люди. Бабушка седенькая, дремлет. Парень, молодой совсем. Журнал листает. Дама в очках. Смотрит в окно. Девочка. Читает учебник английского. Безмолвие. Звук работающих аппаратов. Людей объединяет то, что их почки самоустранились, атрофировались, превратились в сморщенные ненужные кусочки плоти. И теперь, в этом зале, два раза в неделю, за них работают аппараты. Как соотносятся диализ два раза в неделю и человеческая жизнь? Диализ и учебник английского?

Маргоша почувствовала, что ее начинает трясти, всю, до самых кончиков пальцев. Женька скрылась за кожаной дверью.

За столом сидела блондинка с глянцевого журнала. На бейджике значилось, что блондинка заведует отделение диализа.

-Я ознакомилась с Вашими документами, Евгения. Вам показан диализ. На данный момент все места заняты. Могу поставить Вас на очередь. Очередь продвинется в случае смерти одного из пациентов. Вам все понятно?

Что может быть понятнее. В очереди на выбывание: листают журналы, читают книги, изучают английский. В тишине под звук работающих аппаратов. Два раза в неделю.

-Все наши пациенты рано или поздно умирают. Примите это как данность.

*    *    *

Птицы на подоконнике, клювами по металлу. Электричка по мосту, гудит, здоровается. А вот и дождик на стекле, давно не виделись! Давай включим свет, подруга! А то темновато как-то, безрадостно! Приходи в гости на мое окошко. Будем вместе дождик встречать.

Оказалось, что встать в очередь — это полдела. Надо еще подготовиться. Операцию проделать над венами, из двух сосудов сделать один большой, фистулу, для подключения аппарата. Женька взялась за дело как всегда, с желанием победить.

Маргоша проводила ее в операционную и встретила бледную с забинтованными руками. Процедура оказалась терпимой. Самым трудным было перенести последующие сутки без сна, непрерывно работая руками с резиновым кольцом, чтобы не дать новому сосуду закрыться. Женька с потными черными прядками на лбу сидела в подушках, сжимая и разжимая тренажер. Маргоша читала ей Ремарка «Жизнь взаймы». Свет в палате горел сутки.

Следующим утром на перевязке врач констатировал, что сосуд закрылся. Операция прошла безрезультатно.

Через неделю ее повторили.

И через следующую неделю еще раз.

После третьей пришли к выводу, что фистулу для диализа сделать не удастся. Особенность организма. Женьку исключили из очереди. Диализ не для нее. Да и зачем ей диализ? Рано ей в очередь. Она сильная, она сможет. Ее почки будут работать, как миленькие, надо только поработать над собой!

*    *    *

Женька не любила розы. Она любила ромашки. Маргоша подозревала, что роз подруге никто не дарил.

Однажды вечером, Женька ненадолго пропала. Вернулась с красными щеками, влажными глазами и с розами.

— Приходил?

-Да.

-Что говорил?

-Жалел.

-А ты?

-Послала.

Птицы на подоконнике. Желтые листья на темной воде. Деревья качают головами. Их гладит ветер. Помолчим каждая у своего окошка. В гости неохота.

*    *    *

-Что, девчонки, на выписку? Пора, пора, залежались!

Сдать постель. Собрать вещи. Проверить, не оставили чего в тумбочке, примета плохая. Крошки — птичкам. «Пока!» — электричке. Воздушный поцелуй — парку. Вода задумалась, ей не до нас. Дождик моросит, стучится в окошки. Просится рифма «кошки». Они тут же, ждут обед.

-Всем пока и большое спасибо!

-Не болейте!

*    *    *

-Давай зайдем в кирху.

-А можно? Боязно как-то. Они там католики.

-Бог один для всех.

-Кто знает.

-Там орган. Я никогда не видела орган. Не слышала, как он звучит рядом.

-Слышишь, играет? Служба кончилась, я видела, как выходили люди.

-Давай руку, идем!

Белые своды, устремленные ввысь. Темные пятна Распятия и Богородицы. Пустые ряды белых скамей. Орган во всю стену тоже белый, каждой трубочкой нацеленный в небо. Маленький человек над клавиатурой. Одной рукой наигрывает фразу, сбивается, начинает заново. Неоконченная мелодия парит, затихает, возобновляется, спотыкается. Никак не зазвучит. Надо уловить, открыть шлюзы, и она польется, заживет.

-Ты береги себя, Жень.

-Не реви, Ритка, все будет хорошо!

-Не пропадай.

-Да куда же я денусь!

*    *    *

Прошло два года.

Маргарита снова вошла в знакомую палату. Стены радовали глаз веселыми обоями. Окна оделись в пластиковый наряд.

На кровати возлежала седая дама в синем шелковом халате.

— Здравствуйте, я Ваша новая соседка, Рита.

-Екатерина Михайловна. Располагайтесь, — холеный палец указал на свободную кровать.

Маргоша подошла к окну. Почувствовала, как холодная рука сжала в кулак сначала бронхи, лишив возможности дышать, а потом оперлась о сердце. Конечно, не ремонт был тому виной. Не старый парк, доставший из сундука багровый осенний наряд. Не задумчивая вода. Не деловитая электричка, бросившая на ходу «Привет!». И даже не кирха, скрывавшая орган.

В который раз пришла мысль о том, что этот мир за окнами, то волшебно-прекрасный, то жестокий, по сути своей равнодушен. Он живет сам по себе по своим законам, подчиняясь собственным циклам. И ему глубоко наплевать, с ним мы, или здесь нас нет. Он был, есть и будет вечно. С нами или без нас. Эти мысли подтверждал орган. Его музыка тоже вечна и неподвластна времени.

Маргоша поняла, что избавиться от пятерни, сковавшей сердце, можно только открыв шлюзы. Рассказать, или описать.

Она пошарила в сумочке в поисках блокнота. Глянула на пустую тумбочку. Вышла в холл. Порылась среди старых журналов. Листок бумаги мог спасти ее. Есть! Что-то вроде старой общей тетради явилось на свет. Это был пустой школьный дневник. Из серой тонкой бумаги. Удивительно! Холодный кулак ослабил хватку. Рита погладила грубую картонную обложку. Присела. Задумалась. Как описать этот мир, роскошный и равнодушный. Как рассказать о том, что вчера она навестила Женьку. Принесла ей цветы. Белые розы. Тугие бутоны с капельками влаги.

Роз было две.

Эпилог.

-Что можно написать на тему «Двое»? Не о любви мужчины и женщины?

-А ты пробовала писать про больницу? Например, двое больных людей помогают друг другу.

-Чем?

-Жить.

-Про нас с тобой?

-Да.