santehlit — Гладышев из села Гладышево

   — Билли, голова совсем не работает — сообрази.

   — Отстал безнадёжно. Валентину Ивановну схоронили, когда «Севастополь» был в походе. Успеть бы теперь к Сороковинам.

   — Может, самолётом?

   — Так уже едем.

   Действительно, спальный вагон покачивался, будто на лёгкой зыби. Колёса, выбивая морзянку, постукивали квадратами кругов своих по стальным рельсам. Тепловоз, напрягая лошадиные силы, тащил состав вглубь континента. В Башкирию. В далёкую страну моих предков.

   Когда-то, во времена покорения Сибири и освоения Урала, отстал от ватаги донцов лихой казак Ефим Гладыш. Выбыл из строя по причине ранения. Выходили его в башкирской землянке местные жители. Зиму только с ним пронянькались, а стали родней братвы. Круглолицая дочка хозяина подарила пришлому любовь. И осел донской казак в лесах Уральского предгорья. Срубил дом на фундаменте, скотину завёл, межу вспахал, огород засадил, улья поставил. Научил родственников плуг в руках держать и пищаль. От этих стародавних времён берёт начало история села Гладышево.

   Мой дед, Константин Захарович, погиб в сорок пятом у стен рейхстага. Родителей не помню. Воспитанием занималась бабушка Валентина Ивановна, заслуженная учительница республики. Мы ладили, пока не подрос и понял, что бабуля строит мою жизнь под себя — хочет выучить в сельского педагога и вернуть в село для продолжения династии. А меня манили дальние страны и большие города, скрип парусов и плач чаек, шум прибоя. Однажды решился и удрал из дома. Без всякого конфликта — не предупредив, не пригрозив. Просто собрал котомку с продуктами, запрыгнул на проходящий товарняк и был таков. Пересёк полстраны — где пешком, где на попутках. И вот оно, Чёрное море!

   Потом нахимовское училище и первое письмо бабуле — прости, родимая. Она простила. Даже приехала в ВВМУ, когда вручали мне лейтенантские погоны и кортик. Она приехала, а я не удосужился за эти годы навестить её в нашем родовом поместье Гладышево. Как удрал тайком в тринадцать лет…. И вот, спустя четверть века, блудный внук возвращается к остывшему очагу. Прости, бабуля.

   — Билли, зачем я в этом мире?

   — Время покажет.

   — Бабушку не воскресить. Какие неразрешимые проблемы могут быть у кавторанга Гладышева?

   — А вот первая — на исходе четвёртого десятка морской волк не женат и не был. Тебя это не настораживает?

   — Кто такая Л. Чернова? Уж не моя ли Любочка Александровна?

   — Может и Любовь Александровна, но точно не твоя.

   — Упырь виртуальный — ни себе, ни людям. Где твой долбанный инструктор перемещений? По следам крадётся?

   — Пчела ужалила?

   — Накипело.

   — Накипь надо снимать осторожно, ложкой.

   — Иду в ресторан.

   Потом был пригородный автобус. Пыхтел, тужился, прыгая на кочках, и пылил во все щели. Чёрный мундир стал серым. Рановато облачился — надо было по приезду.

   «ПАЗик» выкатил на околицу, распахнул двери. Здравствуй, маленькая родина! Челом бьёт Ефима Гладышева прямой наследник.

   Воды немало утекло — не узнаю села. Разбитый, но асфальт на дороге. Дома обшарпанные, но кирпичные, двухквартирные — модные теперь, и не только в деревнях. Это центральная улица. Сворачиваю в проулок. Цел ли наш дом? Узнаю ли? Да как же не узнать? Память двойника подсказывает финал пути — вот он терем, рубленный дедом. Изменился, изменился старина. Ну, здравствуй, бродяга! По теории относительности, если меня взять за точку отсчёта, то это ты блукал где-то в пространстве и вместе с ним. А теперь, здравствуй!

   Приподнял щеколду, толкнул калитку. Чистый уютный дворик. Рукомойник на тополе — летний вариант. А как вымахал — могуч, могуч. Это, понятно, про тополь, от пыльцы которого позеленела дощатая крыша дома.

   Пусто во дворе. Пусто на веранде.

   — Есть кто дома?

   Должны быть — ведь открыто.

   — Кто там? — хриплый басок.

   Прохожу горницу, вижу в спальне на кровати дородного мужика.

   — Здрасьте.

   — Ты кто? А, должно быть, внук Валентины Ивановны. Ну, проходи, присаживайся. С приездом.

   Протянул лапищу:

   — Меня Вовкой зовут. Извиняй, встать не могу, чаем напоить с дороги, или чем покрепче. Щас Любка придёт, обожди.

   Я присел на табурет. Он покряхтел, поворачиваясь на бок.

   — Вот лежу, как богатырь былинный, жду, когда старцы придут, из ковша воды напиться. А напоил бы, как тебя зовут?

   — Лёшкой, — потыкался в кухне по углам, нашёл ковш, воду и принёс Вовке Муромцу.

   Тот опорожнил посудину, утёр губы:

   — Лёшкой это хорошо.

   Хлопнул себя по коленке:

   — Не ходят костыли проклятые, а то бы я о-го-го…. И в лавку сбегал.

   Из глубин памяти всплыл эпизод, где мы пересекались — ну, точно, ухажёр из сибирского села Лебяжье. Мы подрались там из-за Любочки.

   — Билли.

   — А я его видел?

   — Ах да, ты ж тогда ещё во флешке обитался.

   На веранде лёгкие шаги.

   — Любка, — Муромец откинулся на подушку и придал лицу строгое выражение.

   Я вскочил с табурета, одёрнул китель. Здравствуй, Любушка, жена моя законная, презеденша и хранительница, нимфа звёздная.

   — Алексей Владимирович? — Л. Чернова подала мне руку. — Здравствуйте. С приездом.

   Всматриваюсь в любимые глаза — нет радости от встречи. Тоска в них неземная и усталость. Господи, ты ли это, любовь моя, не узнаю.

   — Ты сухой? — это Люба Вовке Муромцу.

   Тот запунцевел.

   Она ко мне.

   — Ваши вещи? — кивнула на чемоданчик. — Давайте в горнице устрою.

   — Нет-нет, — кивнул за окно. — Если можно, в малухе. Летом всегда спал там, чтоб не тревожить бабушку поздними приходами с улицы.

   — Умерла Валентина Ивановна, — горестно сказала Люба. — Схоронили.

   — Давно?

   — Если на недельку задержитесь, накроем стол на сорок дней.

   — Быть по сему.

   Малуха — летний домик. В нём кровать, печь, стол и лавка углом, к стене прибитая. В рамках на стенах фотографии родственников. Только родителей нет. Вон дед в галифе и гимнастёрке стоит, опёршись о тумбочку. Дневалит? Остальных не знаю.

   Люба принесла мне ужин. Присела к краюшку стола, облокотившись и подперев щёку ладонью. Пришлось поработать столовыми инструментами.

   — Красивая у вас форма. Запылилась немного — давайте почищу.

   — На кладбище пойдём?

   — Конечно.

   Люба собрала посуду, унесла в дом, вернулась без передника, но в косынке.

   Извлёк из чемоданчика парадный ремень, пристегнул кортик, фуражку взял в руку.

   — Готов.

   Шли селом, встречный народ останавливался, здоровался. Кто-то признавал или догадывался:

   — Гладышев? Алексей? Смотри какой! А был капельный….

   Люба подсказывала, с кем имею честь. Называла сельские прозвища. Никого не помню, никого. Морская форма привлекала глаз, но внимание — это от бабушкиного авторитета. Чувствовалось. Уважали её здесь. И могилка вон как ухожена.

   Я положил цветы и взял под козырёк. Вот для этой минуты молчания привезён сюда офицерский кортик.

   Прости, родная!

   Дома, перед закатом, Люба:

   — Попьёте с нами чайку?

   — Простите, устал.

   — Да-да, с дороги. Ложитесь, бельё чистое.

   Лёг и честно пытался уснуть. Но когда луна вскарабкалась на крышу, сон пропал совсем. Поднялся, натянул шорты и тельник, достал из чемоданчика заветную шкатулку. Это подарок друзей. В ней курительная трубка из железного дерева, вырезанная в виде ананаса, и в мешочке зелёного атласа измельченный лист настоящего кубинского табака. Дарители утверждали, что это бывшее имущество знаменитого карибского пирата. Ну, разве что табак современной засыпки.

   Вообще-то не курю, но всюду таскаю за собой эту шкатулку. И в исключительных случаях…. Кажется, такому время.

   Выбрался на свет лунный, присел на лавчонку под окошком.

   — Покурим, Билли, поскорбим?

   Набил пахучим зельем чрево ананаса, чиркнул зажигалкой в виде миниатюрного пистоля. Затянулся ароматным клубом. Не каждому под силу взять в лёгкие дым кубинского табака. Но верный Билли берёг организм, и я не испытал неудобств — только приятное головокружение.

   — Не спите? — накинув кофту на плечи, в сатиновой ночной сорочке, ступая босыми ногами по неостывшей от дневного зноя земле, с крыльца спустилась Любаша.

   — Сидите, сидите, — остановила мою попытку встать и присела рядом. — Курите?

   — Это ритуально.

   — Понимаю.

   Что ты понимаешь? Что ты можешь понимать, сельская учительница? Твой двойник и моя жена была президентом страны, а потом Хранителем Всемирного Разума. Вот.

   — Дом продавать будете?

   — А вам есть, где жить?

   — Разве что у Володи, но там хозяйка сварливая.

   — Расскажите мне о бабушке.

   — Хорошая она была, приветливая.

   — Как вы познакомились?

   — Да уж…. Приехала по направлению, закончив сельхозакадемию. Но как раз началась шоковая терапия, и совхоз почил в бозе. Развалился, словом. Никому не нужен стал молодой специалист. Валентина Ивановна директором школы была, уговорила ботанику с биологией преподавать ребятишкам. К себе жить взяла. Вот так из агронома переквалифицировалась в учителя.

   — А Вовка откуда?

   — Жених. Ездил ко мне на мотоцикле из соседнего села. Год, другой…. Валентина Ивановна…. Вы уж простите за откровенность. Всё за вас сватала.

   — Она писала.

   — А потом говорит, не едет — так что ж тебе в девках вековать? — выходи за Володьку. Ну и, сказала ему, засылай сватов. Он на радостях так гнал мотоцикл, что сверзился с моста и сломал позвоночник. Не состоялось сватовство. А потом слухи дошли. Поехали мы с Валентиной Ивановной, а там…. Мамы-святы! Лежит Вовка в дерьме, лицо и руки сыпью пошли, а на спине пролежни. Некому ухаживать — мамашка пьющая, а братья и сёстры мал мала меньше, не повернуть им такого бугая. Вовку мы сюда забрали, обиходили, врача вызвали. Тот осмотрел, процедуры прописал целительные. Да только медленно оно идёт, исцеление, а может и совсем….

   — Тяжко вам.

   — Привыкла.

   — Замуж вам надо.

   — Берите.

   — Если согласны, считайте предложение сделано.

   — Вы серьёзно? Вот так, без охов, ахов, поцелуев при луне? Или нам чувства не нужны — сразу начнём детей строгать?

   — Зачем вы так? Во-первых, исполним бабушкин наказ — она же сватала нас. Во-вторых, мы с вами в таком возрасте, что способны здраво рассуждать и обустроить совместную жизнь, чтобы любовь явилась её следствием, а не причиной.

   — Разумно, но хотелось чего-нибудь пылкого, ведь я ещё девица.

   По закону жанра следовало обнять возлюбленную, приласкать…. И она — как это у классика? — сама под ласками скинет цвет фаты. Но…. Наверное, Билли вбил в сознание своим нытьём, что тело не моё, что дама не моя, что…. Словом, временно я здесь, в командировке, разрулить какие-то проблемы зазеркального Алексея Гладышева, холостяка, тридцати восьми годов от роду.

   После продолжительной паузы Люба сама склонила голову на моё плечо. Но и после этого не потянулся её обнять.

   — Дым не мешает? — спросил.

   — Володю жалко. Что с ним будет, если уеду?

   — Я его излечу.

   — Вы маг?

   — Нет, но кое-что умею. Вернее имею. Снабжают нас на атомном флоте секретными средствами. Сами понимаете, обслуживать реакторы дело нешуточное. Вот и….

   Соврал, но мог ли открыться? И зачем?

   — Владимир встанет на ноги, захотите ли вы со мной уехать?

   Вместо ответа Люба пленила ладонями моё лицо и одарила страстным поцелуем. И даже после этого не обнял её изумительно тонкий стан или плечи. Ты гордишься мною, Билли?

   Утром, когда Люба ушла в свою школу, присел на табурет у Вовкиной кровати.

   Тронул колено:

   — Болит?

   — Да я их не чувствую, ноженьки свои.

   — А говоришь, позвоночник сломан.

   — Всё нутро у меня переломано, на хрен.

   — Хочу поговорить. На ноги встать желаешь? Если поставлю, что отдашь?

   — Да что у меня есть? — горько-горько сказал парализованный Вовка.

   — Невеста, — мне претила и нравилась роль Мефистофеля. — Ты выздоровеешь, а Любовь Александровна уедет со мной.

   Весь Вовкин напряжённый вид выражал страстное отрицание, вот-вот должно сорваться с губ роковое «нет», но застряло где-то на полпути. Мой визави морщил лоб и напрягал мышцы шеи. Да ты, брат, ещё и заика.

   — Ей с тобой не житьё, Хазбулат удалой. Разве самому не противно, что любимая женщина выносит из-под тебя засранки? Ну, говори….

   — Согласен, — выдавил Муромец, одолев речевую немощь.

   — Дай слово мужика, что не встанешь у меня на пути, и не будешь её преследовать.

   — Даю.

   Защёлкнув на Вовкином запястье оптимизатор, похлопал его по тыльной стороне ладони:

   — Выздоравливай, дорогой.

   По вечерам, выпив кружку парного молока, шёл спать, но едва нарастающая луна касалась конька дома, просыпался и выходил курить. Любочка, наверное, и не ложилась — спешила ко мне, не босая в ночнушке, а очень даже принаряженной. Поцелуями не обменивались, но перешли на ты.

   — Почему женщин беспокоит полная луна?

   — Не знаю. Но согласись, какая-то колдовская сила в свете присутствует, а нас испокон веков с нечистым в связях обвиняли.

   Нырнула мне под мышку.

   — Хочешь, околдую?

   — Нет.

   — А что хочешь?

   — Гитару.

   Пришла с инструментом на следующее рандеву. Не настроенным. Но….

   Я пел ей: «Ой вы ночи, матросские ночи — только небо и море вокруг….»

   Она: «На побывку едет молодой моряк — грудь его в медалях, ленты в якорях….», под мой аккомпанемент.

   Были светлые тёплые ночи, и отношения наши были чистыми, чистыми….

   …. Вовка вышел из своей светёлки в день бабушкиных поминок. За столом сидели гости. Негромкая текла беседа, инструмент позвякивал столовый. Вдруг разом тишина, будто поминаемая явилась.

   Он вырос в дверном проёме, прислонился к косяку:

   — Не ждали?

   Взгляд скорее недобрый, чем ликующий.

   — Ой, Володя! — Люба бросилась к нему на грудь. Но он отстранил её, не грубо, но решительно. Сел на освободившееся место.

   — Пьёте?

   — За упокой души.

   Вовка замахнул стаканчик водки, сунул два пальца в тарелку квашеной капусты, захрумкал крепкими челюстями. Старухи истово крестились — отошёл столбняк.

   — Блином, блином помяни.

   Муромец поднял на меня тяжёлый взгляд:

   — Пойдем, выйдем.

   Вышли. Старушечьи лица прилепились к окнам.

   Вовка отвесил мне земной поклон с касанием земли рукой.

   — Спасибо, братка, — протянул оптимизатор. — Всё исполню, как обещал. Прощай.

   И прочь со двора. Следом Люба. Вернулась подавленная.

   — К своим пошёл. Пешком за восемь вёрст.

   — Пусть промнётся — належался.

   — Сказал, чтоб замуж за тебя шла.

   — Правильно сказал. Идём к гостям. Завтра в дорогу.

   Помянули, вымыли посуду, навели порядок в доме, сходили на кладбище попрощаться. Люба начала собирать вещи, а я улизнул в малуху и попросил Билли усыпить крепким-крепким сном. Не знаю, ночевала ли Люба со мной или в доме, выходила ли на свидание. Всё проспал, ничего не знаю. Ничего.

   Потом было всё в обратном порядке — пыльный автобус, вокзал и зыбь под спальным вагоном. Вопросительный Любин взгляд преследовал всюду. Казалось, просверлит спину или затылок. И наконец, был задан вопрос. Мы сидели в вагоне-ресторане.

   — Ты служишь на атомоходе?

   — Да.

   — Очень близко от радиации?

   — Совсем рядом.

   Показалось, услышал скрип Любиной кожи, когда напряжённую растерянность лица она перекраивала в жалкую улыбку.

   — Есть последствия облучения?

   — Не замечал.

   — Тогда почему меня сторонишься? Зачем я тебе?

   — Для совместной счастливой жизни. Обещаю её, когда приедем. Или желаешь, чтоб отымел сейчас, раком в гальюне?

   И прикусил язык. Как он повернулся такое ляпнуть? И в мыслях не было оскорбить любимую. Нервы, нервы сдают капитан….

   Люба швырнула на стол нож и вилку, встала и удалилась — независимая, гордая, оскорблённая. Будто моя прежняя жёнушка….

   Вопреки логике, не бросился догонять с извинениями. Сидел и сок прихлёбывал, не обращая внимания на любопытные взгляды из-за соседних столиков. Им невдомек, с кем вёл диалог, смакуя апельсиновый аромат.

   — Билли, хватит, возвращай на Землю.

   — Потерпи, Создатель, чувствую, эксперимент не завершён.

   — Что ещё?

   — Что-то будет, что-то должно произойти — ещё понадобится твоя помощь здешнему Алексею.

   — Тогда не противься нашей близости.

   — Потерпи, Создатель.

   — Я терпелив, но каково Александровне? В импотенты меня записала. От одного инвалида избавилась, к другому попала — сплошные горести! А где же счастье?

   — А ты бы за речью следил — разве можно такое любимой сказать?

   — Сам не понял, как получилось.

   — Чтобы впредь не случилось — отнесись к ней, как к сестре.

   — Ты насоветуешь: ведь именно это её и напрягает — отсутствие страсти.

   — Ну, повздыхай чуток.

   — С тобой о чувствах говорить — в ступе воздух толочь.

   — Терпение, Создатель, терпение — ничего более не могу прописать.

   — Обиделась Любаша крепко на мою глупость — может с поезда сойти.

   — Остановок вроде не было.

   — Возьмёт и спрыгнет.

   — Так что ж сидишь? Удивляюсь твоей чёрствости.

   — Да брось — с таким учителем….

   Люба не спрыгнула с поезда, она спала на своём ложе. Присел, взял руку, погладил, поцеловал, опять погладил. Если б сейчас потянулась ко мне — клянусь! — плюнул на затаившихся в купе соседей и притиснулся, а там будь, что будет. Но Люба спала или делала вид, что….

   В Севастополе у меня была названная мама — Анна Филипповна — жена начальника штаба Черноморского флота. Это она выхлопотала мне, холостяку, жильё под боком — в двухквартирном коттедже на побережье. Надо ли рассказывать, как обрадовалась приезду невестки. Завладела её рукой и вниманием, протащила по усадьбе, начав со своей квартиры. Побывали в моей — теперь нашей с Любашей. Вышли в сад, которым Анна Филипповна гордилась и называла «каторгой». Дамы нашли общий интерес среди кустов и деревьев. Мы с вице-адмиралом нажигали угли в мангале и смаковали домашнее вино в полумраке увитой виноградником беседки.

   — Одобряю, — кивнул на гостью начштаба.

   — Бабушкин выбор.

   — Ну и, правильно. Так и надо относиться к браку — старшим доверять. У молодых-то ни ума, ни опыта — не успели свадьбу отыграть, а уж бегут разводиться.

Вечером состоялась помолвка. Филипповна из свекрови быстренько перерядилась в тёщу и потребовала соблюдения традиций. Пришлось просить у неё руки возлюбленной. А потом и у самой, преклонив колено. После согласия, нас объявили женихом и невестой, разрешили троекратно расцеловаться. Что мы с удовольствием исполнили. Театральность представления раззадорила Любашу — она раскраснелась, разговорилась, сияя белозубой улыбкой. Бросала через стол лукавые взгляды.

   Стемнело. С моря потянул прохладный бриз. Я вооружился гитарой. И потекли по-над берегом прекрасные украинские песни, до которых Анна Филипповна большая мастерица. Пели русские песни. Захмелевший вице-адмирал пролил слезу.

   — Как я вам завидую. Мать, ты помнишь нашу свадьбу?

   — И-и-и-и! — Филипповна пустилась в пляс на пятачке перед беседкой.

   По её знаку Люба выскользнула из-за стола. Закружилась — платье колоколом.

   Адмирал рискнул вприсядку.

   Я аккомпанировал.

   Угомонились за полночь.

   Люба за посуду.

   — Утром уберём, — махнула Филипповна. — Идите уж. Сыночка и дочку за одну ночку.

   Шёл за Любой по садовой дорожке и любовался изгибом её спины.

   — Билли, не пора?

   — Нет.

   — Тогда грешим.

   — Нет.

   — Что придумаешь?

   И он придумал. Едва вошли, зазвонил домашний телефон. Беру трубку.

   — Товарищ капитан второго ранга, говорит помощник дежурного по кораблю мичман Лобода. Вам три восьмёрки.

   Три восьмёрки — условный код, означающий срочное прибытие на борт.

   — Машина будет?

   — Нет.

   — Понял. Буду.

   Вызвал такси. Облачился в форму. Поцеловал невесту:

   — Прости, дорогая.

   — Не так, — Люба повисла на шее и припала губами.

   Сквозь все блокады оптимизатора почувствовал позывы страсти. Будь ты проклят, интриган виртуальный!

   Дел на крейсере всего лишь было открыть сейф и передать курьеру Генштаба некий пакет, суть которого не имеет отношения к этой истории. Можно было возвращаться, но завалился спать в каюте. От греха подальше.

   Люба подозревала во мне холодность, отсутствие чувств и ломала голову о причинах, побудивших улестить её из села и даже просватать. Утро встретила в слезах. Вышла в сад, где Филипповна разбиралась с посудой.

   — Что случилось, донюшка? Дома не ночевал? А где ж его бис носит? Вызвали? Ну, я ему сейчас….

   Свекротёща набрала номер моего мобильного телефона.

   Как оправдаться? Перешёл в контрнаступление.

   — Сейчас заканчиваю занятия с личным составом и сразу в город. Прошу привезти Любашу в магазин для новобрачных и оказать помощь в выборе платья.

   — И тебе костюма.

   — Я буду регистрироваться в форме.

   — Я тебе покажу форму. А заявление когда?

   — Сразу и подадим.

   Заявление мы подали. Казалось бы…. Но Билли или рок хранили мою невинность. Он ли придумал, так ли в мире сложилась обстановка, но она потребовала присутствия российских военных кораблей в восточном Средиземноморье. Тем же днём нас взметнули по тревоге, и через сутки боевое соединение Черноморского флота покинуло Стрелецкую бухту, взяв курс на Дарданеллы.

   Легли в дрейф в виду ливанского побережья. Мористее — американский флот во главе с тупорылым авианосцем. Демонстрация присутствия беспокойным арабам. А мы кому что демонстрируем? Наверное, всем свою глупость — торчим между враждующими силами, как сосиска в хот-доге.

   С Любушкой переговаривались по командирской связи. По барабану рогатки секретных служб для жены начштаба Анны Филипповны. С моей невестой под руку она опрокидывала все барьеры в здании, оброгаченном антеннами.

   — Очень скучаю и безумно люблю, — признался в микрофон, сжимая тангенту.

   И Люба:

   — Думала, никогда не услышу этих слов. Действительно, у моряков особая душа — их чувства рождаются вдали от берега.

   — Не смейся, вернусь из похода, выброшу всю твою обувь — на руках буду носить.

   — Теперь уж точно рассмеюсь — как представлю….

   Прошёл месяц, на исходе второй….

   Люба сообщила, что к свадьбе у неё всё готово. И мой костюм висит на плечиках. Она устроилась на работу в русскую школу, первого сентября начнёт занятия с ребятишками. Ждёт меня, не дождётся….

   Мы дрейфовали. От скуки поднимали боевую готовность — учебные тревоги по две-три за сутки. Янки наблюдали за нами, кичась своим превосходством в стволах и крыльях. Оно, конечно…. Но если до бузы дойдёт…. Словом, бабка надвое сказала. А что сказала — там видно будет.

   Однажды встрепенулись американцы. Двойки фантомов одна за другой покидали палубу авианосца и над нашими головами уносились к берегу. На линкорах заработала артиллерия главного калибра, и снаряды со свистом и шипением, рассекая воздух над нами, утюжили береговые укрепления. Там слышались разрывы и вздымались в небо облака чёрного дыма. Началось!

   Началось, и мы поняли, в какое дурацкое попали положение. Наша демонстрация ничего не дала — ни предупредила, ни застращала, ни предотвратила. Ударить по янкам мы, понятно, не могли. Как помочь истекающим кровью ливанцам? Закрыть грудью? Да мы и так почти что…. Да нет, чёрт возьми, это мы америкосов грудью прикрыли.

   Оправившись от внезапности авиа и артудара, заговорила береговая артиллерия ливанцев. Один из первых снарядов пробил нам борт ниже ватерлинии. Начался пожар, вода хлынула в отсеки и, как следствие, дифферент на борт.

   Командир соединения принял решение увести корабли из-под огня.

   — На «Севастополе», доложите обстановку.

   — Пожар на верхней палубе и в жилых отсеках ликвидирован, пробоина заделана, ведётся откачка воды.

   — Потери?

   — Два матроса пострадали от ожогов, мичман отравлен угарным газом. Все живы.

   — Ход имеете?

   — Имеем повреждение одного из реакторов.

   — Что предпринимаете?

   — Командир БЧ со специалистами определяет степень вероятности неконтролируемой реакции.

   — Возможен взрыв?

   — Ждём результатов осмотра.

   В тот момент, когда с двумя контрактниками в защитных костюмах спускался в реакторный отсек, калитку моего дома толкнул Вовка Муромец.

   — Володька! — Люба бросилась к нему на грудь. — Какими судьбами?

   — Погоди обниматься, — гость вертел головой. — Где твой?

   — В походе.

   — Поженились?

   — Заявление подали.

   — Ну, это не страшно. Вообщем, не могу без тебя. Сглупил тогда, но теперь понял, что ни здоровье, ни сама жизнь не милы. Обманул твой моряк.

   — О чём ты?

   — Сбирайся, со мной поедешь, в Гладышево.

   — Зачем?

   — Жить. Ну, посмотри — всё здесь чужое для тебя. И капитан твой плавает. А я любить стану. Что смотришь?

   — Вовка ты Вовка, обвенчана я….

   — Скажешь, долго плавал — успела разлюбить.

   — А я ведь ещё и не влюбилась.

   — Вот видишь….

   — Не могу так, Володя. Давай дождёмся Алёшу, сядем втроём и всё обсудим.

   — Кто это? — появилась Анна Филипповна.

   — Володя, школьный друг.

   — Врёшь, — насупился Муромец. — Жених я твой, за ноги продавший своё счастье сатане.

   — Сатана — это Лёшка? — тёща растворилась в свекрови. — Вот как!

   — Потребовал от любви отступиться, если вылечит. И я слабину дал. А потом думаю, на черта мне ходули, коли, счастья в жизни нет без любимой.

   — А ты, девонька?

   — Не знаю, — Люба закрыла лицо ладонями. — Я ведь слова от него ласкового не слышала — как будто через силу на мне женится, по приказу.

   — А по радио? — голос Филипповны потерял остатки дружелюбности.

   — А я вот по радио и скажу ему, что уезжаю с Володей.

   — Не наша ты, не морячка, — резюмировала адмиральша и показала спину.

   Позвонила мужу:

   — Наша краля фыркнула….

   …. Опустевшими коридорами, вертикальными и полувертикальными трапами мы подбирались к реакторному отсеку.

   — Следим, ребятки, за показаниями прибора.

   — Стоп, командир, зашкаливает — дальше вся защита по фигу.

   Связался с командиром крейсера.

   — Достигли границы допустимой радиации, дальше — пекло.

   — Твоё мнение?

   — Прошу добро на спуск в реакторный отсек, чтобы визуально определить масштабы повреждений и перспективу ремонтных работ.

   — Это верная смерть, Алексей Владимирович.

   — Неизвестно, что с реактором, какова динамика цепной реакции. Может полыхнуть такой грибок — не только нам, пентосам мало не покажется.

   — Спускайтесь, только постоянно быть на связи. Ваше молчание послужит сигналом к эвакуации личного состава и затоплению крейсера.

   — Понял. Ну-ка, ребятки, сыпьте наверх. Ваше время придёт когда-нибудь, но не сейчас.

   — Командир….

   — Никто не отнимет у меня славы. Брысь….

   Тяжёлые ботинки затопали по стальным балясинам.

   — Что, Билли, капец подкрался незаметно?

   — Не дрейфь, Создатель, нас так просто не прокусишь.

   — Сдюжим радиацию?

   — А то. И пекло пересилим.

   — Слушай, надоела эта фольга. Можно скинуть?

   — Разоблачайся — если оптимизатор не поможет, то и это не защита.

   Скинул скафандр, остался в брюках и тельнике. Командир теребит:

   — Гладышев, не молчи.

   — Спускаюсь в реакторный отсек. Уровень радиации….

   …. Взявшись за руки, моя невеста с Вовкой Муромцем шли по улицам с видом школьников удравших с ненавистного урока — радостно возбуждённые. Наговориться не могли. Люба приняла решение и удивилась, как это просто — быть счастливой, любить понятного человека и быть любимой. А Вовку она любит, наверное….

   — Гладышев, не молчи.

   — Вижу повреждения на корпусе реактора.

   — Цепная реакция?

   — По всей вероятности.

   — Что значит вероятность, Гладышев? У тебя прибор на руках….

   — Выбросил — зашкалил. Здесь пекло….

   Наш диалог с крейсера транслировался на флагман к командиру соединения, оттуда — в Севастополь. В центре спутниковой связи БРС Черноморского флота собрались первые его лица.

   — Кто-нибудь объяснит, что там происходит? — выругался командующий.

   — Командир БЧ пытается удалить из повреждённого реактора активные элементы.

   — Вручную?

   — Так точно.

   — Вы с ума посходили или Гладышева рентгены не берут?

   — Что-то происходит….

   Вошёл дежурный корпуса, склонился к уху начштаба.

   — Что? Невеста Гладышева? Какого чёрта…! Стойте, каплей, ведите её сюда. Конечно одну.

   Любаша растерялась от количества и блеска золотых погон, сосредоточенности лиц разом уставившихся на неё, вошедшую. Но голос, голос, будто с потолка лившийся, напомнил ей цель визита.

   — Это и есть финал эксперимента? Твой инструктор на крейсере или мне будет дана возможность вернуться домой, обнять Любу?

   Командующий ЧФ:

   — О чём это он? С кем?

   — Бредит, товарищ адмирал.

   Начальник штаба Любаше:

   — Ты хотела что-то сказать Гладышеву? Что уезжаешь с другим…. Самое время.

   — Что происходит?

   — Твой жених заживо сгорает в реакторном отсеке.

   — Алексей!!!

   — Дайте ей микрофон.

   — Нет!

   — Вы на связи. Говорите.

   — Лёша, милый, где ты, что с тобой?

   — Люба? Ушам не верю. Как ты?

   — Говори,… ты…. Ты вернёшься?

   — Куда я денусь? Правда, тут девчоночки на пляже загорелые.… Но командир на берег не пускает.

   — Какие девчонки, Лёша?

   Командующий флотом:

   — Бредит.

   Начштаба:

   — Шутит.

   Я:

   — Командир, активные элементы повреждённого реактора в капсулах. Отсек следует залить углекислотной пеной. Я поднимаюсь.

   Командир крейсера:

   — Стой, Гладышев! Ты больше часа провёл в интенсивном радиационном потоке — ты сейчас сам активный элемент.

   — Хочешь в расход списать, командир?

   — Ты знал, на что идёшь.

   — Но я жив.

   — Прости, Алексей, наверное, тебе это только кажется. После реакторного ада никто не может выжить. Прощай и пойми: я не могу рисковать людьми и крейсером.

   — Понял, командир, два слова в эфир. Люба, Любочка, ты слышишь меня? Если любишь, если будешь ждать, уезжай в Гладышево и верь — однажды я вернусь….

   Люба рыдала, кусая кулак. Адмиралы хмурились и прятали взгляды. Командующий пожал плечами:

   — Считаю действия командира «Севастополя» оправданными. Гладышева представим к Герою.

   …. В отсек стала поступать пена.

   — Ну что, Билли, кердык?

   — Кердык твоей флотской карьере — придётся начинать новую жизнь. А сейчас подумаем, как отсюда выбраться.

                                                                                                                                        А. Агарков. 8-922-701-89-92

                                                                                                                                    п. Увельский    2010г.