Джон Маверик — Игра

   Родители собирались в гости. У тети Розы сегодня день рождения, и она пригласила всех-всех-всех. И дядю Антона, и бабушку Софи, и кузена Ференца с Эрикой, и маму, и папу, и сестру Лиз, и Йонаса... и еще полпоселка. Но Йонас, как на беду, подхватил скарлатину, и теперь ему придется остаться дома. Одному.

   — Почему одному? — возмутилась толстая кошка Лика, лениво растянувшаяся на пуховике у газовой печки. — А я?

   — Толку от тебя, лежебока, — презрительно отозвался папа. — За собой последить не можешь, как тебе ребенка доверить?

   — Сынок, мы скоро вернемся, только поздравим тетю Розу, — сказала мама. — Не будешь бояться? Как горло, болит?

   Йонас сглотнул. Болит, конечно, но терпеть можно. Ничего, справится, он уже большой.

   — Мам, идите. Я не боюсь.

   — Я за ним присмотрю, — заявил резной дубовый шкаф. Он был в доме самым старшим, и родители знали, что на него можно положиться.

   — Да? Ну, хорошо, — папа грузно опустился на диван, так, что тот даже крякнул от неожиданности. — Извини, пожалуйста, — папа погладил диван по плюшевой шерстке. — Не хотел сделать тебе больно. Так мы идем или нет? Лиз?

   Они опаздывали на сорок минут. Сестра неприменно хотела взять с собой куклу Генриетту. Но кукла слишком долго крутилась перед зеркалом, расчесывала золотые локоны, красила губы, завивала щипчиками длинные пластмассовые ресницы, примеряла то одни, то другие стеклянные бусы.

   — Неудобно как, — пожаловалась мама. — Мы всегда приходим последними.

   — Да красивая, красивая, — поторопило куклу зеркало. — Хватит наряжаться, Люди сердятся.

   Папа все выразительнее поглядывал на стенные часы, которые только смущенно моргали и беспомощно разводили стрелками.

   — А я красивая? — подскочила к зеркалу Лиз. — Тебе нравится моя кофточка? — она картинно обернулась через плечо, расправляя кружевной воротничок. — Новая!

   — Человек всегда красив, — ответило зеркало, почтительно скопировав ее огненные мышиные хвостики, растрепанную челку, острые скулы и чуть вздернутый, усыпанный нежными, как топленое молоко, веснушками нос.

   — Лиз, завяжи мне бантик, — попросила кукла.

   Наконец, все собрались. Сестра взяла Генриетту за руку, папа закутал в полиэтилен огромный букет красных гладиолусов, мама поцеловала Йонаса в лоб, и они ушли.

   Как только дверь за родителями захлопнулась, дом пришел в движение. Вещи на перебой пытались успокоить и развлечь больного мальчика.

   — Йонас, милый, — закудахтала кухонная плита. Она была квадратной, неповоротливой и немножко глуповатой, зато очень доброй, и все время стряпала что-нибудь вкусное. — Сейчас я тебе молочка согрею. С медом.

   — Молока нет, — сказал холодильник.

   — О чем же ты думал? — возмутилась плита. — Тогда чаю заварю, — пообещала она Йонасу, и уже через пять минут на кухне тоненько, как обиженный щенок, заскулил закипающий чайник.

   Йонас полулежал, рассеянно поглаживая ладонью бархатистые травинки ковра, и ждал, когда на том созреет, наконец, земляника. Чай с земляникой — это так вкусно! Но в белых цветочках только-только завязались твердые зеленые ягоды. Пока они поспеют, пройдет час или два.

   — А я умею прыгать на одной ноге! — похвастался стул и лихо проскакал через всю комнату, но споткнулся, ножки у него разъехались, как у олененка Бэмби на льду, и он грохнулся на пол.

   — Ой! — испугался Йонас. — Ты не ушибся?

   — Все в порядке, — храбро ответил стул — хотя видно было, что он хорохорится — и, прихрамывая, заковылял к стене.

   Мальчику стало скучно. Он встал, постоял у письменного стола, на полированной поверхности которого резвился целый выводок новорожденных настольных лампочек. Смешные и неуклюжие, лампочки-малыши напоминали пушистых утят с фонарями в клювиках. Йонас окунул руку в темное лакированное озеро, и тут же по пальцам забегали радостные пятнышки лимонного света.

   И тут мальчика осенило. Он придумал, как можно интересно и весело провести время до возвращения родителей.

   — А давайте играть в такую игру, — предложил Йонас, и столпившиеся вокруг него предметы с готовностью закивали. — Называется молчанка. Кто первый что-нибудь скажет или пошевелится — проиграл. Ну?

   Конечно, все хотели играть: шкаф, стулья, зеркало в коридоре, письменный стол и настольная лампа, кровать и этажерка с книгами. Только ленивая кошка Лика скептически жмурилась.

   — Начинаем, — торжественно провозгласил Йонас. — «Кошка сдохла, хвост облез, кто промолвит, тот и съест. Раз, два, три!»

   Он обвел взглядом притихшую комнату. Вещи молчали и не шевелились. Выгнув жесткие металлические спинки, застыли стулья, попрятались за занавеску лампочки-утята, съежился и завял зеленый ковер на полу.

   Мальчик прошелся по квартире: все играли честно. На кухне его ждала чашка горячего чая с лимоном и на блюдечке — кусок пирога с малиной и со взбитыми сливками. Плита постаралась. Йонас сел за неподвижный стол, и стол не пожелал ему приятного аппетита. Буфет не смеялся и не шутил, а холодильник не предлагал попробовать новый йогурт или охлажденный апельсиновый сок. Мальчик быстро управился с пирогом и по привычке сказал плите «спасибо», но та не ответила. Никто не хотел съесть «дохлую кошку».

   То-то удивится сестра, когда ее болтушка и модница Генриетта вдруг перестанет краситься, выклянчивать платьица и заколочки, хвастаться новыми прическами. А плюшевый мишка не будет больше перед сном рассказывать сказки. Надо все объяснить Лиз, а то она, чего доброго, испугается.

   «Интересно, сколько они выдержат? — размышлял Йонас. — Кто первым заговорит? Уж точно не шкаф и не письменный стол, они важные и серьезные. Может быть, плита? Сервант? Хрустальная люстра в гостиной? Генриетта? Интересно, кто проиграет?»

   Мальчику нравилась игра. Она нравилась ему с каждым днем все больше и больше.

   — Деда, сделай мне голубя, — попросила Аника, бойкая голубоглазая девочка, вылитая Лиз в детстве, с такими же пламенеющими, как вечернее солнце, косичками и россыпью золотых конопушек по всему лицу.

   — А мне черепашку! — подхватил четырехлетний Тоби.

   — Мне китайский фонарик!

   — Кораблик с двумя трубами!

   — Бабочку!

   Йонас неловко приподнялся, держась за подлокотник кресла, и кряхтя потянулся за листом бумаги.

—Сейчас, ребята, давайте по очереди. Кому первому?

   — Мне!

   — Мне!!

   — Мне!!!

   — Сделай сначала Тоби, он самый маленький, — рассудительно предложила Аника.

   — Хорошо, — Йонас ласково улыбнулся девочке и начал сворачивать из листка черепашку.

   На самом деле ни Аника, ни Тобиас его внуками не были, так же как и Мариус, Герда, Лук и Петер. Бог не дал Йонасу детей, но ребятишки троих дочерей Лиз называли его «дедом».

   Раньше старик мастерил для них птичьи и кроличьи домики, выстругивал садовых гномиков из мягкого смолистого дерева, из фанеры выпиливал фигурки для театра теней. Но после перенесенного инсульта правая рука плохо действовала и не могла удерживать молоток или лобзик. Йонасу оставалось только складывать оригами, и исполнял он это виртуозно, приводя маленьких гостей в восторг каждой новой бумажной веточкой, корабликом или зверюшкой. Аника и Герда потом составляли из его поделок аппликации, наклеивали их на картон и раскрашивали в разные цвета.

   Ходить тоже стало трудно. Правую ногу Йонас приволакивал, а левая почти все время болела. Поэтому большую часть дня он сидел в соломенном кресле у окна, глядел на облитую густым янтарным блеском улицу, грелся на солнце, думал, вспоминал. Старики живут прошлым или настоящим, но никогда — будущим.

   Он не жаловался. Да, жизнь такая. Не плохая и не хорошая, скорее даже хорошая, чем плохая. Только бессмысленная. Вырастить сына — не получилось, а они так хотели малыша, несколько раз пытались, но после пяти выкидышей жена сказала «все, хватит». Потом собирались взять сиротку из приюта, но жена заболела и стало не до того.

   Дом он, Йонас, не построил. Дом — это ведь не четыре стены, а место где тебя по-настоящему любят. А кто любит Йонаса? Детишки вот, племянники... Сестра не забывает, навещает иногда. Но они — не часть дома. Прийдут и уйдут.

   Ему смутно представлялось что-то полузабытое, приснившееся или нафантазированное. Воспоминание о доме, где даже самая крохотная вещичка любила его, Йонаса. Его собственная живая и разумная вселенная, которую он умертвил глупым заклинанием. «Кошка сдохла, хвост облез...». Йонас улыбался через силу, хотя на душе было невесело. И где-то на задворках сознания, как жучок-короед, копошилась страшная догадка, что все это не сон и не выдумка, что одной нелепой фразой можно сломать прекрасный, гармоничный мир.

   — Ну, кто у нас еще остался? — спросил Йонас.

   Без подарка осталась Герда, его любимица. Тихая бледная девочка, читает с трех лет, полная противоположность своей рыжеволосой кузины.

   Он бережно усадил ребенка себе на колени и принялся за последнюю бумажную фигурку — бабочку. Коварно заныла нога, не парализованная, другая. Но Йонас не шелохнулся и продолжал складывать листок, аккуратно разлаживая его на сгибах, а девочка завороженно смотрела, как под узловатыми пальцами деда из простого листа бумаги рождается крылатое волшебство.

   — Готово.

   Герда легко соскользнула с его колен.

   — Дед, пока! Не скучай!

   Он видел, как ребятня пригоршней разноцветных конфетти высыпала во двор. Скучать Йонас не собирался. Вечером обещала зайти Лиз, надо испечь ее любимый пирог с черной смородиной. Сестра неплохо готовила, но печь так и не научилась. А Йонас научился. Зря не попросил Анику купить сливки, ну ничего, можно и без них. А ягоды он соберет в саду.

   Йонас поднялся с кресла, сделал шаг, но... нога, на которой сидела девочка, стала как ватная, подогнулась, и старик, не удержав равновесия, тяжело рухнул на пол. Лодыжку обожгла такая острая боль, что из глаз Йонаса потекли слезы.

   Он попытался встать, но не смог. И до телефона не дотянуться, он высоко, на полочке. Если не станет легче, придется лежать до прихода сестры... Он вдруг вспомнил, что Лиз хотела зайти не сегодня, а завтра. Не валяться же на полу целые сутки? И голова кружится... только бы не еще один инсульт. Разве что постараться доползти до входной двери, позвать на помощь соседей. Унизительно, стыдно, но ничего не поделать. Йонас стыдился собственной беспомощности, страха, жалких стариковских слез. Жену хоронил — не плакал, а тут... Хорошо хоть, что не видит никто.

   Но его видели.

   — Эй, мы так не договаривались! — возмутился шкаф. — Чего ревешь-то? Это же игра!

   — Шкаф, ты съел «кошкин хвост»! — хихикнула настольная лампа.

   — Да погоди ты... Ну вас всех. Человека до слез довели!

   Обеспокоенные вещи сгрудились вокруг Йонаса, лампа изогнула длинную лебединую шею и посветила ему в лицо, ковер робко пощекотал травинкой босую пятку.

   — Игра... игра... — недовольно бубнил письменный стол. — Так и заиграться недолго!

   Посреди комнаты на зеленом ковре сидел маленький мальчик и горько плакал.