Анна Светозар —

Планета медленно мучительно умирала, земля была переполнена могилами, полусгнившие трупы виделись на каждом шагу. Живых людей уже нет, есть серые тени медленно, судорожно движущиеся, в каких-то рваных тряпках. Не слышно детского смеха — здесь нет детей. Не видно цветов — здесь нет жизни. Тяжелый полумрак, печать смерти и страха лежит на всем— полуразрушенных зданиях,    углях, пепле, выжженной черной земле. Небо грязно-желтого цвета рыдает кислотой, иссушая те нежные побеги, которые пытаются пробиться наружу, которые стремятся жить, но погибают в этой жестокой войне против жизни и чувств. Тишина уже давно стала шумом, она давит на виски хочется уйти от нее.

Земля всего несколько десятилетий назад жила и дышала, пока не началось, то, что уже не исправишь — многочисленные химические и радиоактивные атаки убившие, уже измученную, планету. От миллиардов людей осталась пара тысяч фантомов, забывших о чувствах, существующих, как плюшевые игрушки — недвижимы, не нуждающиеся в воде и сне. Навсегда замолкли песни певчих птиц, навсегда притупилась яркость красок, оставив только все оттенки серого. Мир, в котором слабо теплилась жизнь, медленно переступал черту, он был готов переродится. Но и это скромное желание было возможно тысячелетия спустя. Планета была слишком отравлена. Отравлена теми, кто, когда то звался венцом творения. Но венец этот терновый нанеся много ран, пролив много крови, принес смерть.

Но и среди всеобщего хаоса состоящего из пепла, кислоты, разрушенных материй оставалась миниатюрные островки-оазисы жизни. Островки эти находились на достаточно большом расстоянии от центров испытаний и городов, в которых находились штабы наиболее крупных и значимых технических и научных центров— точек центра хаоса. Точками некогда были города Вашингтон, Токио, Москва , Берлин, Рио-де-Жанейро и еще несколько городов менее значимых. Территории, прилежащие к ним или арендованные у других стран, были полигонами для испытаний смертоносных игрушек, стерших жизнь. Оазисы напротив сохранили слабый огонь жизни, настоящих людей, зверей не мутантов, растений не чернее мрака, где природа была лишь отравлена и регенерировала энергичнее, чем природа мертвых регионов. Одним их таких спасительных островков стал Индостанский полуостров, на котором в 2037 году, году, что возложил первый камень на фундамент катастрофы, отказались от разработок технологий улучшающих все сферы жизни. Отказ этот был аргументирован принципом ахимсы и культом жизни в их религии.

В 2045 году планета процветала, каждое действие человека было механизировано и требовало малейших усилий — нажать кнопку. Цивилизация достигла своего пика. Негативное воздействие заводов и прочих учреждений на окружающую среду было сведено к нулю. Зерно, мясо, вода и другие необходимые продукты брались не из природы, а создавались в пробирках. На фоне общей идиллии, несомненно, выделялась Россия, перенеся свою индивидуальность из прошлого в будущее. Высокоскоростной транспорт опаздывал и задерживался, фабрики без роботов, поля родящие зерно, рыбные и мясомолочные фермы, а так же другие пережитки прошлого оставались только здесь в то время как все 10 миллиардов человек наслаждались отдыхом, получая проценты от акций и вложенных сумм. Из всей этой массы остались лишь около пяти процентов людей, которые трудились на пользу науки, политики, искусству, торговли и религии.

Одним их тех, кто оставался верен не технике, а искусству был молодой человек 33 лет талантливый и умный, вечный романтик и одиночка, влюбленный в искусство и философию, стези которое так давно были оставлены , пылились и разрушались на полках, в музеях, улицах и сердцах. Внешне он не был идеалом ни одного из народов. Он не блистал красотой, но было что-то в нем такое, что притягивало, но начав разговор с ним становилось очень сложно. Сложно понять его и найти сходство во взглядах. Он, понимая необходимость метаморфозы, человечества ни делал ничего для ее осуществления, зная, что его не поймут, и не будет поддержки. Он спокойно созерцал медленную гибель человека, но не страдал от того что его род умирает. Характер этого человека был похож на лабиринт из множества коридоров имеющих самую разную окраску. Сам он, казалось, был соткан из противоречий. В его душе сплелись два темперамента флегматик и холерик. Он Искренне ненавидевший прогресс, но работающий на благо его достижения (Одна из АЭС), так как это было семейной профессией. Принужденность стала для него синонимом ненависти, ему было мерзостно касаться кнопок и мебели своего пульта управления владимирской АЭС. И этим человеком был Егор Маев.

2

Утро нового дня Егора началось, так же как и множество предшествующих утр его жизни. И утро это обещало тот же безынтересный день –классический завтрак, наскучившая работа и, самое занимательное, вечер, обещавший свидание с книгой. Оказавшись на работе, Егор привычно открыл книгу, которую он читал уже наверно в сотый раз. Перелистывая знакомые страницы, Егор был задумчив. Мысли, множество мыслей, не ясные и спутанные кружились в его голове. Ни четкой темы, ни логичных начал и завершений — все спутано. Как обычно его наслаждение своей философией прервал напарник Илья, влетев в комнату, посыпал множеством фраз.

Илья являл собой полную противоположность Егора. Он носил темперамент типичного сангвиника. Илье не интересно ни что из культурного наследия человека, но интересно то что его разрушает — чрезмерное распутство. Он проводил свое время в компании любимых искусственных друзей, сильного алкоголя, едких наркотиков и развратных женщин. Илья всегда был легок на подъем, он слишком легко ввязывался в авантюры, а характер Ильи был слишком беззаботен, для всех он был открытой книгой. Илья легко общался с людьми, и находил к ним подход, удачно окружал себя интригами и пускал интересные сплетни. Он был слишком увлечен собой. Единственная общая черта в характере его и Егора — эгоизм, но характер носил он разный. Эгоизм Егора был тесно связан с его отчужденностью от мира сего, но привязанностью к мирам иным, а Ильи тесно переплетался с нарциссизмом и ублажение похотей тела, и эта черта все сильнее затягивала его в блуд.

Четкий, интересный диалог был не возможен между Ильей и Егором. Они, хоть и были одного возраста, воспитаны по одной системе, выучились в одной школе и университете, но они были абсолютно разные — интересы, приоритеты, характеры, внешность. Ни понимания, ни симпатии, ни заинтересованности не было в этих отношениях. Диалог, ставший классическим , повторялся день ото дня, Первая фраза была от Ильи:

-привет! Опять ты думаешь и читаешь?

-да.

-не надоело?

-нет, читая, можно многому научиться.

-чему учится? мир идеален! Смени свои взгляды. Отдохни со мной — вино, девочки, наркотики-все! И ты изменишь свои взгляды!

Тишина, стук часов, и неожиданный вопрос Егора:

-ты думал о смерти?

-смерти?? О чем ты?? Я умру в глубокой старости богатым и знаменитым.

-меня не волнует, сколько проживешь ты и кем умрешь, подумай о смерти всего человечества, а заодно о смерти нашей матери — Земли.

Илья удивленно и несколько озабоченно посмотрел на Егора, а слова эти глубоко вошли в его душу. Тишина, нарушаемая шорохом страниц и дыханием, лежала тяжелой пеленой. Илья потерял сегодня свою обыкновенную маску-маску беззаботности и веселья. Сегодня он был задумчив и силился понять слова Егора. Лишь вечером он , переборов страх и смущение, спросил:

-а разве планета может умереть?

-может…

-но как?

-от человека.

Илья, не зная, что ответить, опустил взгляд. Слова Егора оставили не исправимый след, не исчезающий шрам в его душе и мыслях. Илья впервые за много лет стал думать о чем-то серьезном, но его разум отказывался понимать. Егор же остался таким же, он видел все то, что стало с Ильей, хотя и знал, что перемена эта временна и хоть в мыслях он сейчас иной, но телом тот же развлечение и ублажение своих капризов было все так же значимо для Ильи.

Прошло несколько недель, тишину диспетчерской за это время нарушали лишь телефон и часы, неумолимо отстукивавшие ритмы жизни. Пелена задумчивости Ильи спала так же легко, как и легла, хотя слова Егора стучали в мозге каждую ночь и отзывались снами о апокалипсисе, апокалипсисе беспощадном, медленно рушащем материи душ. Егор же лишь наблюдал за течением времени и думал, думал, думал. Мысли эти меняли темы, настроение, изменяли желания и страсти.

Тишина внезапно нарушилась одной фразой. Фразой Ильи:

-Сегодня вечером отдохну в пентхаусе друга!

-и что?

-просто делюсь радостью.

-мне не интересно.

-а жаль.

   Утренняя тишина квартиры нарушалась мирным бормотанием телевизора: «ночью был госпитализирован Илья Астов. Этот человек выпал с пентхауса, находящегося на высоте 15 этажа. Сейчас в крайне тяжелом состоянии он находится в реанимации городской больницы»— вел разговор с камерой диктор. «Что?? Илья? Реанимация????»— Егор, поперхнувшись чаем не мог поверить телевизору. «Жив? Упав с такой высоты?? Но это же не возможно?? Зачем он спрыгнул??»— такие мысли вертелись в голове Маева . с тяжелым, свинцовым сердцем Егор не охотно пошел на работу. Место друга было не привычно пустым, не привычно тихо и дико было без зажигательной мелодии его телефона, без идиотических вопросов и рассеянного взгляда. «Выживет ли он?? Если да, то каким станет?? Когда я его увижу??» ….

Потянулись долгие секунды тишины. Маев был все таким же, но о смерти и метаморфозах думал чаще, чем обычно. Редко он приходил в больницу, смотря на безжизненное, мраморно-белое лицо друга, он все так же думал. Илья же из почти года в больнице около двух месяцев пробыл в коме и несколько раз переживал клиническую смерть. Не смотря на предположения врачей тело Ильи восстановляло себя быстрее чем обычно, казалось бог, оставивший когда-то его грешную душу, увидел в нем что-то ради чего стоит жить, за это время множество изменений претерпели его взгляды на жизнь и принципы, он хотя и не чувствовал мыслей, но все время думал. И из больницы он вышел совсем другим человеком, но осознал это лишь тогда, когда восстановился. Пережив столько минут в борьбе между жизнью и смертью душа Ильи во многом изменилась. Но ни он сам ни его разум еще не осознавал этого. Восстанавливая свое тело Илья восстанавливал и душу, все чаще посещая квартал красных фонарей и лучшие клубы города. Но все слишком быстро надоедало, было слишком скучно с этими людьми— друзьями и проститутками. Илья понял, что вечеринки ему совсем не интересны. Внезапным испугом раздался звонок Егора:

-Что побудило спрыгнуть тебя?

— меня столкнули. Столкнул тот, кого я считал другом .

-но зачем?

-оказывается я мешал его бизнесу.

-как глупо.

-да. Мне кажется я изменил свои взгляды если не на жизнь, то на смерть .

-хм… и что ты хочешь еще от меня услышать?

-я? Я хочу помощи.…Помоги мне в этом разобраться.

-разобраться не всегда значит понять.

-пожалуйста,…прошу тебя.

-почитай философию.

-что именно?

-все. Вопрос смерти пронизан множеством других вопросов. Не зря со смертью связана жизнь.

Этот перелом в душе Ильи произошел очень стремительно, он резко сменил маршруты и приоритеты. Теперь он чаще отдыхал не развлекаясь сексом и алкоголем, а в библиотеках и музеях, особенно любимой была картина Брюллова «Последний день Помпеи» рядом с ней Илья думал лишь о смерти человечества и он хотел понять сущность бытия человека, но осознавал лишь его бессмысленность. Илья много начавший понимать, но еще многое не осознающий все больше читал и познавал, голова тяжелела от сотен терминов и имен. Все новое было сложно, но интересно. Теперь Илья засыпал с трудом. Стенки черепа разрывали сотни вопросов. Клубок сложностей запутывался все сильнее и Илья решился поговорить с Егором о том, что творится в его душе:

-прости, что отвлекаю…

-что-то нужно?

-да, очень нужно.

-похоже ты совсем потерялся в новом. Согласись, что мучения неизвестности не лучше мучений от алкоголя и наркотиков? Думаю, ты начал понимать, почему мне интересны не они, а познание истин и лжи.

Илья лишь опустил глаза полные вины и печали.

-хорошо Илья.. спрашивай, что хотел узнать.

-можешь мне объяснить не которые процессы и термины?

-смогу.

    Этот разговор стал источником множества других вопросов, просьб и потоков речи. Отношения Ильи и Егора перешли на другую ступень — ученик и учитель. Илья алчно впитывал в себя каждое слово, учился думать и излагать свои мысли. Интеллект, давно атрофировавшийся, вновь заработал и открылся для нового. Постепенно с вопросов философии, которые стали более четкими и ясными для Ильи, думы и желания перешли на искусство в целом. Влияние Егора на друга росло и обретало новые силы с каждым часом. Но такое стремление к наукам души сначала у Егора вызывали лишь насмешки. Слишком сложно было поверить в то, что сын блуда встал на иной путь, пусть даже и не истинный. Егору было не много смешно смотреть на такое рвение Ильи к познанию. Егор был почти не верил тому, что сила познания сможет убить силу распутства в душе Ильи.

. Илья, втянутый водоворотом букв, цифр, мрамора и акварели стремился не к свободе от этого, а напротив погружался все глубже. Летели дни, складываясь в месяца. Прочь улетели сутки календаря, а затем еще одного, бесповоротно изменив все, начиная самых мелких насекомых и завершая вечным. И лишь тогда Егор убедился в истинности метаморфоз души друга. Теперь Илья стал ему истинным другом. Не самым близким, но нужным. Узы их дружбы были не паутиной, опутывающей все уголки сердца и души, а были тонкой слабой ниткой испещренной множеством узлов. Узы эти были слабы и не могли стать крепче.

В этот день диалог опять начал Илья:

-а помнишь с чего началось?

-да.

-ведь человек может убить планету.…Скажем, нажав вот эту кнопку…да?

-возможно, но есть еще пара способов.

-какие же?

-а ты подумай, что будет, если, нарушив многолетнюю статистику, вдруг появиться некий последователь Чикатило?

-люди просто не выдержат, если их будут потрошить как скот…

-и что тогда будет означать появление маньяка?

-начало конца?

-да, а взрывать станцию не обязательно.

Стрелки часов продолжали неторопливыми шагами мерить время. Разговоры, полные как смысла и интереса, так и почти не несущие смысловой нагрузки продолжались. Илья уже многому научился, но многого еще не понимал. Одним из вопросов, который он задал Егору, был:

-ты в атомную энергетику пошел ради семьи?

-да.

-но тебе же это не интересно. Твои родители давно в могиле. Смени профессию. Тебя наверняка устроит меньше денег.

-я думал об этом. Заявление об уходе уже лежит на столе начальства, а заявление о приеме на работу пылится в оружейной палате.

-знаешь... А там нет еще одного места?

-зачем?

-мне осточертели эти стены, противно тут находится! Куда лучше будет не жать кнопки, и трястись каждую минуту из-за страха техногенной катастрофы, а стирать пыль с картин! Я хочу уйти отсюда сам! Просто если ты уходишь, то почему бы нам не уйти вместе?

-ты знаешь музеи не жалуют своим вниманием современные люди. Там найдется еще пара десятков мест. Может, друзей позовешь? — усмешкой ответил Егор

-мой единственный друг ты, а от старой жизни, а значит и ее составляющих, я отрекся с первыми строками первой книги.

-хорошо. Я уйду 26 …. У тебя всего два дня принять окончательное решение и, может, уволится.

В следующую секунду Илья стал искать ручку и бумагу, найдя, он быстрым и не ровным почеркам написал прошение об отставке. Через час его уволили . Илья собрав свои немногочисленные вещи в последний раз оглядел комнату. Голову озарили мысли: «эта жизнь ложная, кому интересны роботы, но никто не хочет менять ни себя ни мир. Я лишь изменившись, узнал вкус жизни». В голову ударило «судьба человечества в руках человека». И ряд мыслей: «Вот он — человек. Зачем он есть? Ведь в прошлые столетия жизнь человека была интереснее и насыщеннее: рождение детей, семейный уют, полнота чувств и красок дня, а сейчас? Сейчас дети растут в пробирках, чувство к человеку определяется цветом его глаз или в лучшем случае генетической картой. Как величествен и как глуп. Прогресс стал регрессом. Вершина науки и техники убила истины жизни. Нет стремлений, но есть все, что их убивает. Человек стал животным, которое пасется на достижениях науки и техники. И это уже не жизнь, человек это уже не высшая нация, не венец творения, а напротив самый его низ. Жизнь обезьяны стала значительно нужнее и интереснее, чем жизнь человека. Нация должна умереть, что бы выжить. Человек должен переродится и пройти весь путь заново, но получив другой результат. Смерть, а не жизнь сейчас важнее для человека. Смерть единственный выход из этого замкнутого круга». в голове закружились бабочками эти мысли. Решение пришло молниеносно. Подойдя к кнопке уничтожения Илья, не задумываясь, нажал кнопку. Громкий вой сирены и металлический голос компьютера : Атомная электростанция будет уничтожена через 10 секунд! 10, 9, 8, 7, 6, 5, 4, 3, 2, 1» громкий хлопок, осколки и огонь и темнота-смерть.

3

Эта АЭС, как и все остальные, находилась в промышленной зоне. АЭС обычно окружало еще 10-15 заводов обслуживающих все сферы жизни. Приборы этих заводов были уязвимы для радиации, а значит за взрывом АЭС, выбросившей в воздух дозу, превышающую смертельную в несколько десятков раз, последовало еще около 15 взрывов. Радиация распространившись по остальным частям материка через землю, воду и воздух к другим городам вызвала еще около сотни техногенных катастроф, в том числе на полигонах, где велась разработка мощного химического оружия и хранились «брикеты радиации» — законсервированные пучки волн необходимые так же для военно-стратегических действий.            

Этот сценарий Мельпомены был совершен. В ее театре имени человека развернулась самая яркая трагедия. Трагедия я вившая собой слияние всех несчастий прошлых веков. Декорации этой трагедии были созданы человеком и то, что было когда-то живым, великолепно исполняло свои роли. Человек остался человеком, но он был другим. Он стал понимать истинные ценности жизни медленно прощаясь с ними. Силы покидали людей медленно, испивая до дна, смакуя каждую каплю, их соки. Человек был смертельно поражён жизнью. Сейчас он ненасытно глотал каждую молекулу воздуха, жадно стремился к солнцу, но тщетно. Смерть здесь стала жизнью, а человек стал мучеником. Природа была милосердна к тем, кто при жизни истинно нуждался в ней — флора и фауна, но ненависть к человеку расцвела еще пышнее, истребляя то, что считало себя венцом творения. Истребляя жестче, чем инквизиторы еретиков, столько боли не видели ни в одну эпидемию и войну, казалось что вся боль веков лежит на человеке незримой печатью. Трагедия жизни хорошела с каждым днем, окрашивая пейзажи десятками трупов и на всегда истребившая краски и музыку. Палитра художника Мельпомены была из всех оттенков мрака, а музыкой трагедии были душераздирающие стоны. В жизни ни один из смертных не мог создать таких картин, сонат и опер. Спектакль у которого нет ни зрителей ни завершения. И Мельпомена желая насладится еще одним грандиозным действом помиловала одну нацию — индусов. Они, изначально предвидели миллионы страданий и смертей и сейчас население полуострова, достигавшее когда-то более миллиарда человек сейчас было не многим больше пятисот. И это не многочисленное и не здоровое население терзало множество вопросов, самым важным из них был: «Как поступить?». Уничтожить биомассу за пределами полуострова? Бессмысленно. Они сильнее. Сильнее тем, что их земля отравлена, отравлена столь сильно, что убьет за несколько десятков минут. Сильней тем, что на нее не действует остро заточенная сталь. Убить свою нацию? Нет! Обречь на исчезновение свою колыбель, предать свою мать и так преданную и поруганную другими сынами. Невозможно! Начать всё с чистого листа? Убить старые традиции, религии, нужные достижения наук? Да! Но сохранить для потомков память катаклизма, чтобы уберечь от рецидива летальной ошибки. Да, вот она единственная выход, выход в иную жизнь. Выход, который повлечет не уничтожение рода, а его перерождение, выход, ведущий к совершенству, выход, который может принести титул венца творения человечеству. Индусы нация, которая когда-то была не самой богатой и значимой, страдавшая бедностью человека, распространенностью смертельных заболеваний, оказались достойны высшей привилегии. Привилегии исцеления больной планеты от смерти, воскрешения мертвых городов и народов. Но привилегия эта связана с невероятным бременем, привилегия эта почти невыполнимая, но реальная. Привилегия легшая тяжелой ношей на хрупкие плечи человека.