sohryu — Аксиома Лэссээ

— Аксиома Лэссээ. — обращаясь к многоцветному, изменчивому, словно калейдоскоп, потолку, говорит Мидори, а затем резко — я даже вздрагиваю, скорее от неожиданности, чем от испуга — обращает взгляд на меня. — Помнишь же, что в ней говорилось?

— В какой из? — я нервно дергаю плечом. По правде говоря, мы сейчас оба не настолько спокойны, как выглядим. На то есть весомые причины. — Их ведь много. Он насочинял этих аксиом на все случаи жизни.

— «В существовании любого государственного образования рано или поздно наступает момент его балканизации, или развала, когда оно распадается на свои составляющие части: государства поменьше, города-государства, племена и общины». — когда Мидори говорит эту фразу, его глаза непроизвольно закатываются к потолку, словно бы он думал о чем-то. Но я знаю, что определение он читал из сети — так ведь сделал бы и я, и любой другой на его месте.

— А. — понимающе киваю я. — Эта.

Лэссээ никогда не нумеровал свои аксиомы; а если и нумеровал — то номера потерялись при форматировании, или же какой-то шутник поубирал номера сам, уже когда файл отправился в путешествие по родной сети Лэссээ, а оттуда — и к другим сетям других звездных систем известного космоса. Поэтому их можно легко спутать между собою, но в этом нету ничего постыдного — формулировки всех аксиом с комментариями лежат в свободном доступе, на расстоянии полумысли от тебя.

Мидори даже не обьясняет, почему он упомянул именно ее, эту аксиому. И именно ту, что говорит о неминуемой балканизации. Двенадцать миллиардов человек — людей, ИИ, аплифтов — и так очень хорошо знают причину. В их числе и мы.

— И он был как всегда прав... — неуверенно протянул я. — Хотя и руководствовался только историей древнего мира. Утверждал, как и другие до него и после него, что история нашей цивилизации циклична...

Мидори по прежнему молчит. На лбу под темно-синими, цвета ночного неба, волосами проступают едва заметные пока морщинки. Тонкие черные брови печально нахмурены, темно-зеленые глаза полуприкрыты. Лицо кажется бледнее обычного — у него ведь такая, нежно-белая кожа, но теперь в ней вообще, кажется, ни кровинки.

— Мидори? — спрашиваю я. В голосе прорезается беспокойство.

Тишина. Мне кажется, будто бы она длится вечность — но часы, мигающие на краю зрения, показывают, что прошла всего минута.

— Извини. — тихо говорит Мидори. Он почти не шевелит губами, чуть-чуть, словно нерешительно, приоткрыв рот. Глаза из-под полуприкрытых век смотрят куда-то в сторону. — Я просто задумался. Извини.

— О чем? — спросил я, но вопрос получился скорее риторическим.

Я и так знал, о чем.

— Мы ведь собирались бежать. — отвечает он. Словно напоминает. Ты же и сам помнишь, мой возлюбленный друг, не к чему ведь напоминать; или ты уже забыл?

— Конечно, со— — я обрываюсь на полуслове. — Бежать?

Мы никогда не называли это побегом. Никогда. Отъезд, отлет, путешествие, круиз... любой термин, намекавший хотя бы отчасти на возможность возвращения, подошел бы одинаково хорошо.

Но мы никогда — никогда! — не называли это побегом.

Хотя оно и было ничем иным.

— Бежать. — печально подтвердил Мидори. — А что еще? Мы уже довольно занимались самообманом, Луи. Сколько уже? Месяц?

— Три недели и два дня. — сообщил я. Мидори прав. С самого начала это и был побег. Но это не должно было мешать нам мечтать.

— Три недели назад все выглядело иначе. Мы уже знали, что гражданская война неминуема. Но мы недооценили ее масштаб. Ведь признайся, что недооценили.

— Здесь не в чем признаваться. — я пожимаю плечами. Перед глазами — вихрь фотографий; спутниковые снимки континентополисов и их серо-черных пеплищ. Еще снимки, но уже другие — вот, разгоняя облака, вверх поднимается исполинская шляпка огненного гриба ядерного взрыва; вот, переворачивая лэндкары и подрубая здания, несется ударная волна, навечно застывшая посередине своего пути.

В термоядерной войне нету ничего страшного или необычного. Тем более, если противники сумели взять себя в руки и остановиться. Ограничиться уничтожением четырех континентополисов и убийством трех миллиардов мирных жителей. Этому тоже никак не получалось удивляться. Ну никак. Люди гибнут. Что с того?

— Раньше надо было думать... — бормочу я вслух. Мидори удивленно поднимает бровь, но я молчу.

Люди гибнут. На планете идет гражданская война; логично, что люди будут гибнуть! Нету смысла падать на колени, посыпать голову пеплом и размазывать по лицу слезы. Несколько континентов планеты превратилось в пустыни, усеянные сломанными и погнутыми клыками небоскребов — и мы, оставшиеся в живых, поблагодарили Бога за то, что не разделили участь погибших.

Кроме этого, нам не было никакого дела до того, что там умерли люди. Люди гибнут. Что с того? Взывать к гуманизму, как это делают наши соседние миры, не имеет смысла — никакого. Это даже больше похоже на лицемерие.

Но где-то тогда мы поняли, что на планету нам уже не вернуться. Откровенно говоря, мы поняли это через неделю, когда на головы нам обрушился кислотный дождь. Обмен бомбами может возобновиться в любой момент, — и хвала всему святому, что до сих пор не возобновился! — но даже если нет, то никому не будет дела до радиоактивных осадков, которые, разносимые ветрами, превратят весь наш мир в царство радиации.

Если меры по очистке не предприняты сразу же, а на руины континентополисов не отправлен еще ни один молекулярочистительный комплекс, то процесс затянется на долгие годы. На десятки лет.

Будет ли нам к тому времени дело до родной планеты?

Возможно, но я не хочу загадывать наперед.

— Теперь у нас просто нету выбора. — шуршит одежда: это Мидори встает с кресла и опускается передо мною на колени. Мягкие теплые руки, с тонкими пальцами и холеными перламутровыми ногтями, накрыли мою правую руку. — Рано или поздно война достигнет и нас. Мы должны уехать отсюда. Бежать.

Его дыхание было прерывистым и горячим, но ведь человеческое дыхание не может быть никаким другим; от нашей близости оно ощущалось только сильнее.

Первый поцелуй был слишком быстрым — казалось, наши губы только соприкоснулись, как Мидори уже отстранился. Ненадолго, конечно, но я не хотел позволить даже это.

— Бежать. — прошептал я.

Пальцы наших рук переплелись, и я потянул Мидори на себя, вынудив его, стоящего на коленях, вытянуться и выгнуть спину. Наши глаза встретились — его темно-зеленые глаза и мои, светло-карие, с крохотной надписью «Притчард Магнаоптик СА» по краю роговицы.

— Бежать. А, какого черта.

И мы поцеловались — и на этот раз наш поцелуй был куда продолжительнее и слаще.

***

Милоша Лэссээ нередко называли, и при жизни, и после нее, сумасшедшим. Что правда, это такое, положительное в общих чертах сумасшествие, которым, как известно, страдают все исторические личности. Ну, или так говорят, хотя вон Церковь Вознесения открыто заявляет, что дескать любой Вознесенный — уже сумасшедший, так как переступил границы понимания, доступные людскому разуму, и так далее. Вознесенничество вообще на удивление честно со своей паствой. Ну, или так говорят, поди догадайся, что в их словах правда, а что вымысел.

Безумие Милоша Лэссээ, возможно, имело место — иначе с чего бы было ему сочинять столь длинный список своих знаменитых аксиом? Хотя они на удивление правильны и подходящи целой череде случаев. Точно в цель. Лэссээ давно мертв, но его аксиомы живут дальше, и их поминают куда чаще, чем он, возможно, думал.

А возможно, и нет: кое-кто называет их медиавирусом, заразившим сначала сеть системы Альфы Грифона, а затем разнесшимся по другим сетям посредством квантсвязи. Еще до появления межзвездной новостной сети, а ведь активное распространение медиавирусных явлений по известному космосу началось именно после ее появления. Возможно, говорят они, Лэссээ составил их специально для этой цели, но на вопрос, зачем ему это было делать, они полностью солидарны с более трезвой — и настолько же бьющей точно в цель — точкой зрения.

Аксиомы Лэссээ — всего лишь следствие из бесконечно повторявшихся случаев из истории земной цивилизации. Сделаны они были вследствие наблюдений и изучения, а их правдивость для реалий цивилизации после Расселения была доказана на практике, и уже не раз.

Возьмем, например, самую известную аксиому — «межсистемное государство рано или поздно развалится со скоростью, прямо пропорциональной его размерам». Она, казалось бы, логична — рано или поздно на пути дальнейшего существования становятся проблемы с сообщением и логистикой между центром и провинциями такого государства. Но это уже новейшая аксиома — она выведена из наблюдений Лэссээ за политическими процессами в современных ему межсистемных государствах. Кое-кто говорит, что она была только наполовину правильной — Аугурия-то может и разделилась, но не прекратила же существование в качестве межсистемного государства, пускай ее внешние системы и разбежались кто куда. Но большинство признает ее верной — даже аугурийцы с их смесью из угрюмого скептицизма и ура-патриотического угара.

Тем не менее, эта аксиома является отражением, экстраполяцией на астрополитические условия известного космоса другой, чуть менее известной, но от этого не менее верной и множество раз подтвержденной, аксиомы.

«В существовании любого государственного образования рано или поздно наступает момент его балканизации, или развала, когда оно распадается на свои составляющие части: государства поменьше, города-государства, племена и общины».

Еще на Земле — Земле до появления телеграфной и радиосвязи, Земле до создания ядерного оружия, полетов в космос, глобальной информационной сети, Земле до ее абандона, которому прямо предшествовало погибшая в зародыше попытка ее обьединения — еще в то время уже возникали империи, сначала резко расширяясь, затем входя в период стагнации(она же — золотой век), а затем распадаясь. Иногда самостоятельно, иногда под влиянием внешних факторов. Империи могли и не называться империями, но они все равно проходили через тот же самый жизненный цикл. Даже более малого масштаба государства не избегали его — отсюда и этот термин, «балканизация», уже ведь никто не помнит о причинах его появления.

Эта аксиома доказывала свою правильность уже бесчисленное количество раз. Нет нужды перечислять их все.

Для многих — для абсолютного большинства — ее правильность, как и многих других аксиом Лэссээ, есть главным подтверждением того, что история цивилизации — цивилизации, произошедшей с Земли — циклична.

Ничто ведь не ново под луной, как свидетельствует древнее земное утверждение — и оно, так или иначе, верно до сих пор, даже несмотря на сложности с обнаружением конкретно этой самой луны.

***

Мы сумели сбежать с планеты.

В этом не было ничего сложного. Это было даже не запрещено. У нас даже уже были билеты на шаттл, который бы доставил нас на одно из обиталищ, расположившихся в точках Лагранжа планеты.

Самым сложным было проститься с ней.

Осознать тот факт, что тебе уже нету возврата сюда.

Два местных дня мы провели в космопорту, в массе других, таких же как и мы, беженцев, в атмосфере страха, паники, неуверенности, даже опасливой заинтересованности, прежде чем замерцали и наши билеты, и мы взошли на борт шаттла, который вознес нас ввысь, за пределы нашей родной атмосферы — в космос.

Я до сих пор помню, как в облаках под нами расцветали огненные грибы от кинетических ударов с орбиты, и как слезы слетают с моих глаз, вращаясь и сверкая в желтоватом свете стен салона — и как они исчезали, уничтожаемые незримыми молекулярмашинами. Мелкие предметы в свободном плавании на борту космического корабля, как я тогда узнал, являлись совершенно недопустимыми и подлежали конфискации с немедленным их уничтожением.

Мои глаза, пусть и искусственные, прекрасно умели плакать.

Мы так и не сумели полностью оставить родной мир за спиной, и нашим домом стало обиталище Свободное Владение Каччанеро, зависшее в Л2 нашей планеты. Планета вращалась своим чередом буквально через дорогу, если сравнение было уместным. Только руку протяни. Почти сразу же нам обоим удалось устроиться на работу в местном отделении «Сурьяварман Квантроникс»: меня после долгих раздумий взяли в пресс-службу корпорации, а Мидори стал одним из многих рядовых разработчиков компьютерной архитектуры. Зная Мидори, я был уверен, что его позиция в качестве наименьшего общего знаменателя недолговечна — и я был прав.

Главным было то, что «Сурьяварман» не имела ничего против того, чтобы мы по-прежнему были вместе. А ведь есть еще корпорации, активно принимающие участие в личной жизни своих сотрудников — под предлогом сохранности корпоративных секретов. Рассказывают, будто кое-где их и вовсе воспрещают, а в иксЭ служащие даже женятся в пределах своей корпорации. Но слухи, а особенно те, что рассказывают о далеких мирах — это такое дело. Верить им надо исключительно поделив на четыре, да и то от случая к случаю.

Через месяц, когда гражданская война на планете сделала еще один виток — в сторону еще большей балканизации противоборствующих сторон — в системе появились авиньонцы. Мы всего-то в месяце полета от их центральных систем. До граничных систем так вообще доплюнуть можно, всего неделя полета. Само собой, что мы входим в пространство интересов Звездной Империи, этой дряхлой развалины, такой же как и все ныне существующие межсистемные государства.

С другой стороны, Звездный Флот и Планетарное Войско Его Императорского Величества — очень эффективные миротворцы. В отличие от тондэмцев, печально известных своей тенденцией сидеть на оккупированных планетах десятки лет, тщетно сражаясь с партизанами, авиньонцы никогда не делали ничего подобного. Зачем? На их стороне были большие пушки, а при взгляде с орбиты укрыться от них невозможно.

Авиньонцы не стали даже ничего оккупировать — вместо этого они провели двухнедельную кампанию орбитальных бомбардировок, а затем вытащили за шкирку из притихшей массы сражавшихся внизу тех, чьи претензии на верховенство показались им самыми легитимными, и сказали — планета ваша, приводите ее в порядок, а мы будем за этим следить.

Они ведь очень четко ставят границу между собою и всеми остальными. Мы — подданные Авиньона. Мы не ваши друзья, и нам не нужна ваша демократия, тирания или еще что. Если нам понадобятся — в чем мы сильно сомневаемся — ваши ресурсы, мы заберем их сами. Права? Какие права? Оставьте, единственное наше право — наши интересы и наше оружие.

А за интересом и ходить далеко не нужно. У нас не было никаких уникальных или редких ресурсов — ничего сверх того, что можно было бы получить, просто запихнув рукав подачи в какой-нибудь астероид средних размеров. Кроме, конечно, воды, атмосферы и еще кое-каких минералов — их не найдешь на астероидах, но всегда есть планеты и спутники, например, газовых гигантов. Авиньон интересовал только престиж — репутация миротворцев, да еще и куда более эффективных, нежели кичливые тондэмцы. Триумф авиньонской ментальности, триумф высшей мультинации, сделанной из другого теста, нежели все остальные обитатели известного космоса. Все, чтобы привлечь внимание межзвездной общественности и отвлечь внимание своей от все еще длящегося конституционного кризиса — на волне которого все чаще раздаются голоса, прочащие Авиньону скорый распад.

Престиж. В свое время авиньонцы были ответственны за создание нескольких тысяч планетарных государств, из которых, наверное, сотни перешли уже в разряд межпланетных. С точки зрения межзвездного права планетарное государство, занимающее менее чем всю площадь своей планеты, не считается полноценным государством и субьектом межзвездного права, разве что некоторых его пунктов. Таким образом, даже наша планета, находясь практически в центре известного космоса, становилась таким себе пятном варварства в самом сердце цивилизации.

Авиньон легко мог сказать, — и сказал, — что привести одну заблудшую планету обратно в межзвездное сообщество — его долг. Явное предначертание; то есть, если обратиться к истории, та самая причина завоевательных войн, территориальной экспансии, идеологической борьбы, религиозной нетерпимости и этнического геноцида. Не первопричина, но придуманная уже задним числом, когда территории завоеваны, идеология насаждена, иноверцы истреблены или загнаны в подполье, а тот или иной этнос уничтожен по крайней мере большей своей частью, и соседи уже начинают проявлять ко всей этой экспансии нездоровый интерес. Сообщить истинные ее причины мешают правила приличия; вот и появляется явное предначертание как универсальное оправдание агрессивной внешней политике.

Это все, конечно, данность. Если хотите, еще одно доказательство того, что ничто не ново под луной в истории нашей цивилизации. И этот бесконечный цикл нельзя повернуть вспять — нельзя, как нельзя кардинально, абсолютно изменить природу человека. Да что там человек — аплифты и ИИ тоже не подарки в этом плане. Их психику ведь формировали люди.

Авиньонцы провели в своих миротворческих акциях четыре месяца — год уже подходил к концу, когда основная масса их флота снялась с орбиты и исчезла в серии вспышек на границе системы. На орбите вместо них вращалась их станция — чем-то похожая на вешалку для шляп, у которой отрезали среднюю и склеили верхнюю и нижнюю части. Авиньонские корабли, — золотистые, продолговатые, с замысловатыми барельефами и скульптурными композициями в обрамлении габаритных огней на корпусах, покрытыми замысловатой резьбой и тиснением люками ракетных шахт и узорчатыми стволами макроорудий, — пристыковались к ее наружному верхнему кольцу, вытянувшись вдоль перемычки станции, готовые отстыковаться и стартовать по первому приказу. Чем-то они были похожи на огромных рыб, зачем-то развешанных вялиться на вешалке для шляп. В просветах между тучами на планете виднелись пустынные проплешины, а кое-где — еще и исполинские ударные кратеры, а свет уцелевших континентополисов размывали титанических размеров защитные купола — прозрачные и тонкие, как лист умной бумаги, но невероятно прочные и надежные. Под такими жили на некоторых планетах, лишенных пригодной для дыхания атмосферы или со слабым магнитным полем — например, в желто-фиолетовых степях Гяошу, пятой планеты нашей системы. Но я даже и представить себе не мог, что под ними скроются наши континентополисы.

Но со дня нашего с Мидори побега прошли месяца. Свободное Владение и «Сурьяварман Квантроникс» уже не казались нам временными мерами — наоборот, наше положение нормализовалось, обиталище было не таким уж плохим местом, а новое место работы по окончании испытательного срока приняло нас как своих.

В тот день мы окончательно порвали с родным миром.

Это произошло как-то само собою. Спонтанно. Полноцветное волюзображение планеты, как и всегда, лениво вращалось перед нами в метре от паркетного пола гостиной; я сидел на низком диване, а Мидори, свернувшись калачиком, лежал подле меня, положив голову мне на колени. Я гладил его темно-синие волосы, выбирая отдельные пряди и поглаживая их некоторое время, прежде чем осторожно отпустить их и выбрать новые, и отвлекался только для того, чтобы прикоснуться пальцами к его белой, с легким намеком на румянец, щеке.

И потом я неожиданно тихо щелкнул пальцами, и волюзображение погасло — из него сначала утекли все краски, потом исчезла обьемность, а потом оно резко сошлось до крошечной точки в воздухе посередине комнаты и исчезло.

— Планета, да? — негромко спросил я.

Мидори любопытственно приподнял голову.

— Планета, да? А, какого черта.

— Точно. — в тон мне повторил Мидори и опустил голову обратно, на мои колени.

***

Он представился мне как «Ашотзанни Бодхисаттва, эсквайр, ведущий межзвездный репортер «Истерн Стандарт Информатори»». Межзвездный репортер — титул достаточно громкий; крупнейшие, выбившиеся на уровень публикаций межзвездной новостной сети, медиакомпании часто организовывают свои отделы в других системах, обычно строго временные, но межзвездный репортер птица совсем другая, не имеющая к местечковым отделам никакого отношения. Проще говоря, это сотрудник постоянного, центрального штата компании, работа которого заключается именно что в бесконечных метаниях среди звезд, из системы в систему, в поисках материала для настоящих сливок журналистского мастерства — статьи на заглавную страницу, никак не меньше, а то и на целый специальный выпуск.

Истерн же — одна из четырех центральных систем Авиньона. Издалека они похожи, наверное, на несколько перекошенную розу ветров с четырьмя концами; понятия сторон света в астрографии, в отличие от географии, несколько отличаются — мы ориентируемся по направлению к ядру, краю, по вращению и против вращения галактики. Но названия остались — Северный, Суд, Магхариби и Истерн. Их переименовали уже после того, как они стали тогда еще Звездным Королевством Авиньон — когда-то такое было модно. Самый шик, только межгосударственного уровня.

После церемониального обмена карточками, к сожалению одностороннего(тут я сделал себе заметку на будущее наконец завести генератор карточек — чтобы в случае чего создавать их прямо у себя на ладони, или в карман вшить, а то невежливо даже), мистер Бодхисаттва извинился за то, что не предупредил меня ранее, как и за то, что взял на себя дерзость придти ко мне домой.

— Боюсь, я несколько увлекся в своем увлечении обычаями людей древности. — закончил он свое пространное извинение.

— Да что вы. Я нисколько не оскорблен. — заверил его я. — Хотя вы и правы: идти на встречу без предварительного договора по сети — это и вправду седая древность.

— Даже большая, чем можно подумать. — на шее мистера Бодхисаттвы одобрительно раздулись кожаные мешки, мягкие чешуйки которых медленно приобрели густой фиолетовый цвет — для части пресмыкающихся-аплифтов это своеобразный эквивалент улыбки. — Ведь это даже, условно говоря, эпоха до изобретения проволочного телеграфа.

Мистер Бодхисаттва был аплифтом — представителем вида, некогда «подтянутого» людьми до их уровня развития; сейчас жесткой привязки к биологическому виду, подвиду, отряду и семейству уже нету, и наследственность ничего не значит, но мистер Бодхисаттва выглядел как сильно увеличенная прямоходящая ящерица семейства агамовых(подсемейства Agama mwanzae, если верить Унифицированному Биологическому Справочнику), одетая в вполне человеческие рубашку, жилетку и брюки — хотя из брюк позади и выглядывал покрытый синей чешуей хвост, кончик которого раскачивался из стороны в сторону. Ступни с длинными, увенчанными когтями пальцами были скрыты перчатками для ног, но кисти рук, отдаленно напоминавшие человеческие, были открыты для всеобщего обозрения — тоже покрытые мягкой синей чешуей, с поблескивавшими черными когтями. Когти, правда, были небольшие и аккуратно подстриженные — аплифтам они были ни к чему, как когда-то стали не нужны приматам, а затем и людям. В его голосе порой проскальзывали шипящие нотки, но они не сильно искажали его речь — в отличие от многих других встреченных мною аплифтов. Правда, некоторые аплифты — к примеру, морские: дельфины, ракообразные и осьминоги — разговаривать без синтехнических или биотехнических приспособлений неспособны; у них элементарно нету горла, в котором могли бы развиться голосовые связки.

На балконе квартиры мы были одни — ну, если точнее, больше дома никого и не было: работавший сегодня сверхурочно Мидори убежал с утра, поцеловав еще сонного меня на прощание в щеку. Когда в дверь позвонил мистер Бодхисаттва, я был занят тем, что корректировал очередной еженедельный пресс-релиз «Сурьявармана» — а как же, дедлайн сегодня в 20:03 UST(Universe Standard Time, в переводе с англосферы на вторую родную интерстеллу — стандартное время, по которому обиталища и космические корабли и живут, а планеты и спутники только часы сверяют и записи ведут), завтра оно, включенное в еженедельный новостной пакет, пойдет странствовать по известному космосу через новостные станции-роутеры. Собственно, я продолжаю корректировку и сейчас, отведя на процесс часть своих вычислительных мощностей — я этого не замечаю, но замечу позже, когда вновь синхронизирую две «вилки» в своей голове. На это уходит всего процентов пять мощности — остального мне хватает для полноценного существования, а второстепенная «вилка» — это, по сути, я, только низведенный до уровня безмозглого корректора, как компьютер какой-то.

— Вы ведь живете здесь последние полгода, верно? — это мистер Бодхисаттва наконец перешел к делу после первичного обмена любезностями.

— Да. Мы... — тут я ненадолго замялся, подыскивая подходящий термин, но в конце концов обошелся без него, — ...бежали с планеты полгода назад. И с тех пор мы живем здесь.

Мистер Бодхисаттва важно кивает головой; кожаный мешок на шее ритмично надувается-сдувается в такт кивкам.

— Та война была ужасной. — говорит он, не вдаваясь в рассуждения, почему именно.

— Была. Но она всего лишь данность, как я говорил некоторое время назад. Возможно, вы читали.

— И именно после прочтения принял решение о встрече с вами. Понимаете, я... мое стремление — узнать мнение интеллектуальной элиты планеты, которая приняла решение об эвакуации, о минувшей гражданской войне. Ее причинах, последствиях... вы понимаете.

— Отчего же нет. Я прекрасно вас понимаю. — отвечаю я.

Полгода назад я, скорее всего, отказался бы говорить с ним на эту тему. Да и четыре, наверное, месяца тому назад — тоже. Некоторое время, даже несмотря на выраженное нами с Мидори желание оставить родной мир в покое, эта тема все еще была для меня больной.

Но я поборол эту болезненность. Невозможно жить, вечно оглядываясь назад.

— Вы не против, если я буду записывать?

— Конечно же нет. — сказал я и моргнул. Глаза отметили появившуюся над левой бровью мистера Бодхисаттвы красную точку с буквами «REC» возле нее. — Вы хотите узнать о причинах нашей гражданской войны?

— Именно так. — цвет чешуек на кожаном мешке переходит в ультрафиолетовый спектр в знак глубочайшей заинтересованности межзвездного журналиста.

— Власть. Вернее, паралич власти. Ничего необычного, просто совокупность предыдущих проблем. Неравенство доходов, разгул видизма — сначала в наиболее неблагонадежных территориях, а потом и повсюду... мерзко. Меры власти были резко непопулярны — такое впечатление, будто бы они не знали, что делают, эти люди, которых мы выбирали...

— Люди?

— Я воздержусь от комментариев на эту тему.

— Прошу прощения. Продолжайте.

— Кульминацией стала экологическая катастрофа. Вы же знаете, более семидесяти девяти процентов поверхности нашей планеты покрыты океаном, а климатические аномалии резко учащались на протяжении последних тридцати лет... маленький срок, но в один прекрасный год летний цикл выдался очень жарким. В умеренных областях почти как на экваторе. Двенадцать лет назад начали таять полярные шапки, а в этом году... процесс пошел крайне редко. И если до этого государство еще как-то сдерживало повышение уровня океана, то в этом году все было не так. Вода поднималась очень резко. Водная фауна оказалась на грани вымирания большей своей частью, морские фермы смыло... да что там, почти всю морскую инфраструктуру смыло. Континенты, лежавшие вровень или несколько выше уровня моря, затопило — остались только первые, высокогорные, естественные и те что строили позднее. Вместе с ними оказались под водою континентополисы, там стоявшие. Как оказалось, о катастрофе даже не знали — недосмотрели, или что еще... я не знаю.

— И началась война?

— Да. Пострадавшие территории и соседние с ними объявили о непризнании действующей власти. И все покатилось как снежный ком: раз-раз-раз, и все подряд объявляют о непризнании власти, да и всех остальных тоже, на их сторону встают войска, начинаются рейды и блокады... наш мир — океанический, и флот не в меру развит по сравнению с другими родами планетарных войск. Через неделю кто-то запустил первую ракету. Остальное, я думаю, вы знаете.

— А что насчет последствий?

— Вы сами можете их видеть. Экологическая катастрофа только усугублена. Несколько континентов превращено в радиоактивные пустыни. Про океан стоит только промолчать. Стабильность и даже центральная власть... не сочтите за оскорбление, пожалуйста, но они навязаны нам Авиньоном. Стоит вашим кораблям исчезнуть с орбиты — и весь процесс может пойти по новой. А утечку мозгов во время войны — той самой интеллектуальной элиты, о которой вы говорили — планета будет переживать еще несколько десятков лет. Никто ведь не станет возвращаться. Иллюзорная стабильность и разрушенная биосфера не стоят того в их глазах. У многих уже есть хорошо оплачиваемая работа, крыша над головой, широкая выделенная линия подачи и, главное, вволю свободного времени. А если им не запрещают делать «вилки» в рабочее время, то еще больше. Планета им не нужна.

— А что насчет вас?

— Как я уже писал — вы можете включить цитату в окончательный вариант — мне планета уже не нужна. Нам планета не нужна. Мы порвали с ней. Надеюсь, окончательно.

— Вы говорили, что стабильность на планете навязана ей Королевскими Вооруженными Силами. В то время как я воздержусь от комментариев на этот счет, я хотел бы спросить: считаете ли вы, что вмешательство Звездной Империи в процесс распада планетарного общества не было необходимым?

— Да. Вы можете называть это фобией, вызовом или просто неблагодарностью, но я не думаю, что процесс дальнейшей балканизации требовалось останавливать.

Мистер Бодхисаттва моргнул — возможно, он искал определение термина «балканизация».

— Но почему нет?

— Это наш путь. «Если разделенное общество неспособно придти к разрешению своих проблем и объединению, оно будет продолжать свое дробление на отдельные государства, народности, этносы, племена и фракции до тех пор, пока не дойдет до момента, где дальнейшее деление невозможно и процесс пойдет в обратную сторону». — процитировал я. Это еще одна из аксиом Лэссээ — и история, как новейшая, так и новая, говорит нам, что она вновь верна. Выдержала испытание временем.

— То есть, вы считаете, что обществу вашей планеты необходимо было пройти через такой цикл?

— Да. Многие миры, ставшие впоследствие центрами межсистемных государств, проходили через подобную фазу. Даже Земля, с которой пошла наша цивилизация, прошла через нее. Почему же наша планета должна быть лишена этого права? Ради того, чтобы упрочнить чье-то положение в едва шевелящемся межсистемном государстве? Или для соответствия межзвездному праву? Но какое соответствие лучше — навязанное или то, которое было достигнуто самостоятельно? Пусть на это ушло бы... не знаю, пятьдесят лет, сто, двести — Вселенная и не заметит этого срока. Но это бы улучшило нас. Нашу планету. Нашу мультинацию. Вместо этого нас насильно — под дулом макроорудия, можно сказать — обьединили, всучили уничтоженную и опустошенную планету и поставили у руля новых людей — которые будут неизвестно насколько более или менее компетентными, чем та, прежняя власть, паралич которой и стал причиной гражданской войны в первую очередь. Я не думаю, что это того стоит. Я не думаю, что это того стоило, если уж на это пошло.

— Хорошо. Но еще раз, что касается перспектив. Вы могли бы дать планете какой-то краткосрочный прогноз? Скажем, на ближайшие лет тридцать?

— Конечно. — я пожал плечами. — «Правительства, насажденные извне насильственным путем, редко остаются у власти на достаточно продолжительный срок».

***

Конечно, под «достаточно продолжительным сроком» Милош Лэссээ, и мы вслед за ним, понимал любой период времени меньше целого столетия. Вселенная не замечает таких сроков, как уже было замечено. Не замечает их и наша цивилизация, цивилизация после Расселения, с момента которого прошло уже одиннадцать тысяч тридцать лет.

Гораздо дольше, чем длилась любая другая эпоха в истории сначала человечества, а потом и террагенных видов вообще.

Мы все равно посетили планету — через десять лет. Я и Мидори. Это было через месяц после того, как Мидори сделал мне предложение — и я согласился. Наш первоначальный брачный контракт был заключен на пятнадцать лет — с возможностью последующего продления, насчет которого я не стал и не стану загадывать наперед.

Наш визит, впрочем, был странно коротким в сравнении с остатком нашего медового месяца. Насколько я помню, он продлился менее одного стандартного дня. Тогда мы зафрахтовали небольшой шаттл и спустились на нем со Свободного Владения в атмосферу планеты. Мы не собирались нигде садиться — просто хотели пролететь. Наш курс был принят и подтвержден, и шаттл снизился — несколько минут жара и тряски, и забытое ощущение гравитации нашей планеты навалилось на нас, пока шаттл, замедляясь, падал вниз через верхние слои атмосферы. Затем он выровнялся и понесся по заданному курсу, пока мы смотрели на планету, с которой порвали десять с половиной лет назад.

Океан привычно катил свои мутно-зеленые волны, разбивавшиеся об высокие берега и молы континентополисов, все еще скрытых под переливавшимися пузырями защитных куполов, а на дне ударных кратеров, оставленных кинетическими ударами, и на опустыненых после термоядерных взрывов полях клонилась по ветру посаженная там и выросшая до высоты человеческого роста луговая трава — темно-зеленая, с ярко-алыми цветками, выглядывающими из ее закрученных трубочкой листьев.

Мы не знали, почему, но нас обоих тогда посетила одна и та же мысль.

Это уже не наша планета.

Разочарования, как и горечи, мы не ощутили. Признаться, гражданская война, когда-то имевшая здесь место, давно отложилась у нас в постоянном массиве памяти. Мы, можно сказать, почти не помнили о ней — можно сказать, так как мы помнили все; просто наш мозг был слишком незначительно занят этим. В постоянный массив рано или поздно отходит все, и будь оно нам необходимо, мы бы вызвали нужное воспоминание из памяти.

Но все они уже воспринимались слишком отдаленными. Чужими, даже. Прошло всего десять лет — все равно что секунда по меркам Вселенной — но для нас это прошлое казалось таким далеким, будто бы оно произошло в другой жизни.

Мы без лишних слов приказали командиру шаттла изменить курс и подниматься вверх, обратно на орбиту. Здесь нам больше не было на что смотреть.

Это уже была не наша планета.