inushinu — Другое

уютной тишиной сползает к ногам моим: «Ты

это хочешь сделать для чего?» Потом петлей свернувшись,

ложится крик, как будто пес, у ног моих дрожащих.

Одевшись тишиной, в углу стою и ожидаю,

когда желание растает на губах моих,

искусанных сомненьем: прав иль не прав, в желанье этом

преодолеть всю тяжесть запрета тишины. Но я

не в состоянии ответить на вопрос, рожденный без

ответа. В пустыне времени меня никто не

слышит, ведь каждый к последней точке на листочке

бредет один, о кончик пониманья спотыкаясь

и вечно просто и бессердечно теням каясь в том,

чего не совершал ни в снах, дышащих искаженьем;

ни наяву бессмысленности бытия; ни здесь

ни там! Ревёт и требует толпа, ну, как и всегда,

надлома и надрыва себе в увеселенье,

а на закуску бездушья своего — покаянья

и пониманья, которое тоской то ноет,

то скулит; то воет, то молчит, а то

прощенья просит у себя в каморке вечного

запрета всё ожидая в унылости зимы

осколков лета, которого, увы! не будут

никогда… В лесной глуши Вселенной без начала

и конца бредёт Скиталец от века в век. Кто он?

Ни дух, ни человек. Я замер и взор на воду

устремил… Не понимая страха своего, но

серость жизни свисала с потолка. И больше ничего.

Тут сердце, обретя свободу, вспорхнула куда-то вверх,

в объятья Солнца, дарящего начало без конца…