Yuliya —

        Нерешительно помявшись в прихожей и бросив на прощание сочувствующий взгляд, он    подобрал чемодан с пола. Повернулся спиной, занес ногу за порог и обернулся снова, хотел что-то сказать, но передумал. Объяснения излишни. Молча потянул за ручку двери. Та, резко отпрянув, жалобно    скрипнула, словно маленький котенок, которого еще слепого отняли у матери и вышвырнули на холодную улицу. Ледяной поток воздуха пронесся по полу, перебрал бахрому на шторах и замер, как только дверь захлопнулась.

        «Прости!»— последнее, что она услышала, пронзительное «прости», полоснувшее ее по трепетному, пылкому сердцу. Извинение могильщика перед покойником, который просит прощения за то, что присыпает того землей. Бессмысленное покаяние убийцы, что хладнокровно расправляется с жертвой, не теряя твердости в своем кровожадном намерении. Пустой звук, отравляющий бездушным лицемерием, ханжеским, намеренным. Избитое бытовое происшествие, привычный исход дешевой мыльной драмы. Сюжет, развившись, достиг кульминации,    пришла пора домысливать развязку. Бестолковый, однако, финал выходит! Зато сколько в нем сентиментальности, невольно прошибает слезу у неравнодушного зрителя! Безмолвная опустошенность    вкрапляется понемногу в еще не остывшую от бурных смятений душу, сужает границы рокового круга отчаяния. К негодованию и боли примешивается ревность. Душа воет, протяжно стонет, как одинокая волчица в степи, отбившаяся от стаи. Она еще не отлюбила, не остыла.    Несдержанный вопль вырывается из груди, парализует ее, сжимает за горло. Голос становится беззвучным, осипшим, глухим. Она не может свыкнуться с тем, что не нужна ему больше. Недоумевая, спрашивает себя: «Почему так сталось?». Напрасно, ответа не находит.

        А эта ироничная улыбка, что коснулась его губ. Те же любимые черты, тот же мягкий, нежный взгляд, спокойный голос, что    ранил своим убийственным равнодушием. Погребение еще живой души, и куда делся тот огонек? Он потускнел, угас, стал безжизненным.    «Кто же украл эту трепетную искру? Кто превратил его в бесчеловечное чудовище?»— рассуждала сходившая с ума брошенная женщина. Конечно же,    она, та, на которую пролилась тень подозрения раньше, чем любимый был разоблачен в неверности.

«Я ведь и раньше все знала,— бранила себя несчастная — Почему же не могла пресечь этот фарс с самого начала? Их что-то связывало, определенно. Я просто не решалась заглянуть в страшные глаза правды и подозрение, сперва показавшееся вздорным, переросло в твердую убежденность. Но я медлила, нарочно оттягивая горестный момент разлуки. Верно, надеялась что-то спасти!»    

Увы, в грозном море она отчаянно боролась со стихией. Последняя щепка, за которую она могла бы уцепиться уплыла, шансы на спасение иссякли. Пора смиренно покориться скорбной участи!

        Кто выдумал, что любовь, иссякнув,    растратившись, влечет за собой перемены, дарует иной путь просветления, утешает новой надеждой, вдохновляет новой любовью, которая способна погасить недогоревшее пламя прежней неразделенной, отвергнутой?! Кто сказал, что душа, очистившись от застарелых, перегнивших чувств с легкостью залечиться от прежних ран.

            Прокатиться с увлечением на карусели неиспытанного чувства, заразившись новым интересом, заглушив боль прежней утраты. Чудовищный цинизм, вопиющая неправда! Так несчастный, раздавленный невыносимой тяжестью наказания, принимает спиртное за верного советчика и, склоняясь над стаканом, один за другим опорожняет его, одурманенный вредными испарениями горького бальзама забвения. В то время как окольцовывающий его зеленый змей, изощряясь в лукавстве, с гадким шипением приближает свое смертоносное жало к обездвиженной жертве, предвкушая ее скорое поглощение. Жизнь и так невыносима без него, но беспросветное забытье, галлюцинации, тихое помешательство, окончательно раздавят человека, превратят женщину в ничтожество, посмешище достойное самого жалкого презрения!

            «Месть»— живо промелькнула злорадная мысль в воспаленном мозгу.    «Заставь его страдать так же сильно, как страдала ты!» — неустанно с диким остервенением звучал этот голос. «Пусти зажженную стрелу в его сердце, пронзи его убийственным копьем мести, предай его, очерни клеветой, запечатлей на устах его коварные поцелуи Иуды, которые ты слепо принимала за свидетельство любви! Восстань грозная Фемида, возложи на чашу весов его вину, воздай ему по заслугам, порази справедливым возмездием! И тогда поколеблется его дерзновенная решимость и он, устрашившись суда, непременно вернется, смиренно покается и возлежит, распластанный ниц, у подножия трона своей незаслуженно отвергнутой богини. Верный раб примет с упованием ее милость, если та посчитает что с него довольно. А если же он воспротивиться,    станет отражать грозные удары возмездия?    Тогда не жди пощады, от той, которую ты безжалостно вырвал из книги твоей жизни! Уж она постарается    сократить объем этого неприглядного произведения! Обманув единожды, трижды обманешься сам! Так крестоносец, взявшись за меч, вынет его из ножен и покарает неверных, и обернутся те в примерных последователей абсолютной религии.

            Выкидывая из шкафа его вещи    и швыряя их в стороны, она присела возле кровати и тяжело дыша, выронила из ослабевших рук ножницы, которыми кромсала прежнее одеяния неверного. Уронив лицо на дрожащие ладони, нервно всхлипывая, зарыдала, бессвязно повторяя его имя. Перебирая руками, истерзанные куски ткани, подносила обрывки к лицу и подолгу разглядывала их.

«Вот его любимая рубашка из зеленого льна, синий кашемировый свитер. В каждом лоскутке жила своя неповторимая история,    в каждом клочке, ставшим негодным хламом, жил он, его улыбка, воспоминание о прогулках, когда им вдвоем было так хорошо вместе, как тогда, в теплый майский вечер, когда воздух был пропитан пьянящим ароматом акации, и они, под рокотание прибоя, под песнь    прибрежных чаек, неспешно бродили по пляжу, наблюдая розовый закат. Тогда он крепко обнял ее.    Закрыв глаза, она даже сейчас могла почувствовать живительный воздух моря, прикосновение нежного бриза, развевавшего его волнистую челку. Обнявшись, они мечтательно созерцали, как лучезарное светило, наливаясь алой краской, отражалось яркими бликами на колеблющемся холсте бескрайнего моря. Прохладный прибой омывал их обнаженные стопы и касался щиколоток. Теплый майский вечер, упоенный    сокровенными воспоминаниями былого, воспоминаниями, которые она бережно хранила как заветный талисман. Когда она, прислонившись о грудь, облаченную в это фиолетовое поло из мягкого хлопка, сказала себе «Я обрела свою мечту!»

            Между тем она увлеклась этим неизъяснимым счастьем настолько, что забыла даже воздать Всевышнему благодарность за величайшее из благ, которое получила безвозмездно. Отыскав на земле рай, случайно подобрав из миллиона заветный ключик, она потерялась в беспредельных гранях найденного алмаза счастья, она забылась, предав забвению саму себя, беззаветно посвятив себя служению новому Богу.

«Слезы, неразлучные спутники душевных мук. Странно, а с ним я даже забыла о них. А в ожидании его прихода непрестанно орошала ими подушку!».

И вот, наконец, он явился, красноречивый портрет из позолоченной рамки благородной картины наивной мечты. И ведь сложно было поначалу принять ее окрыленно-очеловеченное воплощение за правду! Все это казалось мистикой, чудесным волшебством, исполнением придуманной сказки. А их первая встреча! Удивительно, а ведь тогда она даже не помышляла о том, чему суждено случиться!

            В переполненном трамвае, в час пик, нестерпимая духота, одежда прилипает к телу, все вокруг жмутся, теснятся, толкаются.    Уставшая, обозленная на весь белый свет, повисшая на шатком неустойчивом поручне, она отстраненно уставилась в окно. Поначалу она его даже не заметила, а его рука неустанно приближалась к ней. Незабываемый момент, когда они впервые посмотрели друг на друга. Красивый, высокий, с уверенным открытым взглядом, нежной очаровательной улыбкой. Тогда ей показалось, что отключили звук, фигуры, словно бесплотные привидения вяло переносились по плывущему трамваю, а его голова, увитая прелестными, блестящими на солнце каштановыми волосами, была озарена свечением золотеющего пламени незримого нимба.

           С той поры она окончательно отдалась безмятежному прекрасному сну, погрузилась в забвение. Два года абсолютного забвения, два года неописуемого счастья. И вот, вторгнувшись из пределов неиллюзорного, прозаичного мира прокралась, осквернив хрустальный хрупкий мир мечты, злобная фурия, госпожа ревность, с вострыми глазенками, пронырливым носом и ядовитым как жало змеи, язычком. Женская ревность, потопившая    прекрасную Атлантиду, похоронившая вместе с ней и все ее несметные сокровища! Ревность, похитившая Феба у Афродиты!

            «Тик-так, тик-так…»— бессмысленное качание маятника, тоскливый монолог, удручающий безжизненную тишину. Нервное жужжание шмеля, что засел в перегорающей лампочке люстры. Странно, оказывается, даже свет померк, когда он ушел. Осталась лишь ночь, безмолвная ночь, ночь беспросветного уныния с плотно задернутыми шторами,    похолодевшее неубранное ложе, разбросанные на полу куски изрезанной ткани, терзающая тишина, безжалостно томящая беспокойную душу, тишина, встревоженная бурными всхлипываниями, страдальческими стенаниями несчастной женщины, чье сердце овдовело, душа иссохла. За один короткий день, за один час, перечеркнувший два года сладкого забвения. Тягостное ожидание обреченной того, кто больше не вернется, того, кто не припадет к ней на колени, того, кто не раскается в своем проступке.

        Отяжелевшее тело, кажется, срослось с полом, а взгляд пригвожден к картине, что красуется над кроватью, его подарок на годовщину, творение неизвестного художника. Корзина с фиалками. «Удивительно, и как он догадался, что это ее любимые цветы?»

   Перенеся дрожащими руками обессилевшее тело, с трудом встает. Безумная бросается из комнаты, неуклюжими вялыми руками,    цепляется за торшер, опрокидывает его, спотыкается, падает и снова, надрывая грудь истошными безутешными стонами, решительно встает.

            Входит в ванную, на ощупь отыскивает выключатель. Опускает глаза, им больно смотреть на свет.    Не глядя в зеркальную дверцу навесного шкафчика, распахивает ее. Судорожно перебирает пузырьки, баночки. Идеальное оружие самоубийцы найдено. Поистине достойный выбор!

            Утерев рукой слезящиеся глаза, открывает колпачок, высыпает на ладонь целую горсть зеленых капсул. Отчаянная усмешка камикадзе проскальзывает на мокром лице страдалицы. Вздохнув, опрокидывает голову, глотает. Открывает кран, набирает в ладонь воды и запивает смертельную дозу. Совершенно! Решилась все-таки, умница!    

        Помутнело в глазах, дыхание прерывается, хватается за бортик ванны, медленно соскальзывает. Наконец, не чувствуя удара, окоченевшее тело падает на скользкий кафель. Как быстро подействовало! Не успела все осмыслить.

«А как же близкие?— встревает внутренний голос — О них совсем забыла, дура! Что же я наделала!»

Поздно сожалеть! Яд уже внутри! Еще несколько минут исступленной борьбы и все кончится! Жизнь, обманутая замыслом самоубийцы, уступит смерти.

   Зрение ослабевает, окунается в туманное облако мрака, словно кто-то, обматывая голову плотной материей, завязывает глаза. А пока виден слабый отблеск света на потолке. Еще не туннель, но предвестник конца. Слышно как из крана течет вода. Так капля, отяжелев, отчеканивает глухим звоном свое падение, а ведь он скоро обещал починить его. С трудом поворачивают шею. Обращает взор в коридор, погруженный в темноту и дверь, в которую он больше не войдет. Приветливый, долгожданный звонок, который она больше не услышит, вращение ключа в скважине…

Если бы только дверь распахнулась, и на пороге появился он, растерянный, с виноватым видом, сокрушенный! Почуяв недоброе, позовет ее по имени, а она, желая откликнуться, лишь обессилено, глухо простонет. Кинувшись как стрела в ванную, обнаружит парализованное тело, распластанное на полу, стеклянные глаза, в которых будет троиться его тень. Заметив опустошенный пузырек, разразится рыданьями, бессмысленными порицаниями, и, прижимая ее к себе, будет взволнованно что-то кричать в трубку, лихорадочно осыпая ее лицо поцелуями, не выпуская ее из рук. И она улыбнется, быть может. Ведь ей так хорошо, он вернулся, значит, победа одержана, любовь спасена! Тогда бы она простила, простила его, если бы только он пришел…

    Взмыленная, задыхаясь от страха, широко раскрыв глаза, она приподнялась на кровати, отгоняя рукой холодный пот со лба. Какой ужасный сон! Ночь, спальня, безучастное качание маятника настенных часов, беспробудная тишина и рядом на боку лежит он, заложив руку за подушку, спит сладким, беззаботным сном. Значит, он не ушел, он любит ее, верен ей!    Чуть вздрагивая , вздыхает с облегчением. Улыбка счастья заиграла на измученном лице и слезы радости блеснули в глазах. Склонившись, проводит рукой по его голове, перебирая волнистые каштановые пряди, приникает жаркими губами ко лбу. Он шевелится, почти разбужен. Тихо, почти бесшумно, опускается на подушку, закрывает глаза. «А может это знак?»— промелькнула тревожная мысль. Значит, пора воздать благодарность Всевышнему! Успокоенная, ободренная горячей молитвой вытирает скатившуюся слезу, засыпает. А если он уйдет, она знает что делать…