Андрей Быстров — Проблемы зелёного времени

Отрывок из произведения Ли Якокка «Карьера Менеджера».

Вернулся с работы я поздно. Спину ломило ещё с обеда, а к вечеру я чувствовал себя древним старикашкой. Продуктов дома не было, и ужин не удался. Чтобы подавить чувство голода спать я лёг раньше обычного, но довольствоваться сном долго, мне было не суждено.

Разбудил меня звонок телефона. Часы показывали час ночи, и я поднял трубку, с такой же ненавистью с какой люди порой ненавидят друг друга.

— Ало — говорю я своему собеседнику, прервавшему мой дивно-ужасный сон, с пафосно наигранными элементами фантастики.

— Сергей? Сергей это ты?

Говорила старая женщина, голос который был писклявым и раздражительным; вызывал он у меня рвотный рефлекс, сопровождаемый жгущим гневом.

— Да-да. Это я, Сергей. Э-э-э… кто это?

— Сергей, это я — Людмила. Твоя соседка, помнишь?

Людмила Николаевна была моей соседкой тогда, когда я жил ещё вместе с женой. Готов признать — единственный плюс в нашем разводе с Леной в том, что после него я не являлся соседом Людмилы Николаевны. Лестничная площадка без её квартиры напротив — кажется мне райским дворцом после штаб-квартиры сатанистов.

— Да Людмила Николаевна, помню. Но почему так поздно? Что произошло?

— Сергей… Ты приезжай сюда. Тут кое-что стряслось, тебе необходимо приехать, понимаешь?

— А в чём дело?

— Тут твои дети. Еленка твоя гулять пошла куда-то, и два дня её нет уже. А дети твои в квартире остались: кричат, в дверь стучаться, но открыть не могут.

— Людмила Николаевна, спасибо что позвонили. Я сейчас же выхожу.

Положив трубку, я направился к шкафу; надел брюки с рубашкой, носки, пригладил волосы. Из нижнего ящика достал шкатулку, в которую откладывал деньги на машину. С сожалением сосчитав две тысячи рублей, сунул их в карман.

Где сейчас находиться Елена, для меня загадка. Молодой, наивный я любил её за безответственность и хулиганство. Восхищался её взрывным характером, и талантом влезать во всё её не касающееся. Тогда мне это казалось проявлением самостоятельности и «взрослости». Но как только повзрослел я сам, то понял — это наивное детское непонимание.

Пиджак был помят, но осенней ночью без него было не обойтись. Надев его, я обулся, окинул взглядом свою крохотную квартирку, и вышел, чтобы кинуться в объятия к своим проблемам.

*

По городу гулял слабый, но холодный ветер. Встретить дешёвую попутку сейчас будет сложно, однако я надеюсь на удачу. Встав у обочины, поднимаю руку. Одна, две, три, десять машин проехало не остановившись. Стоять пришлось минут пятнадцать, пока не остановилась одна старая Лада, тарахтя как бутылки в железном ящике. Внутри сидел парень, по виду не старше меня (23-24 года).

Приоткрыв дверцу, я назвал улицу, на которую нужно было проехать. Водитель нахмурился, вспомнил адрес, затем сказал:

— Да, пятьсот рублей.

— Пятьсот? Э-э-э… давайте четыреста.

— Да нет, мало.

— Почему мало? Нормальные деньги.

— Пятьсот.

— Нет,… ну четыреста ведь пойдёт… просто мне очень срочно надо.

— Друг, это тебе не автобус.

Расстроившись, больно ударил себя по ноге. Ситуация меня вынуждала, и я поддался.

— Ладно, пятьсот.

Дверца захлопнулась, и машина тронулась с места. В квартире, поднявшись с кровати, я был воодушевлён, и думал, что смогу свернуть горы. Однако стоило мне выйти, как это безумное уныние и отчаяние сбили меня с ног. Опустошённый внутри, я смотрел наружу через окно, наблюдая, как проносятся мимо улицы, абсолютно пустые и навеивающие тоску.

Водитель был бодрым и даже взвинченным; напоминающим мне характер Тарантино; движения его были резкими и торопливыми, эмоционально-взрывными и смело-продуманными. Часы на приборной панели показывали два ровно, как вдруг он прервал нудное молчание своим пронзительным голосом, с давлением на последнее слово:

— А что так поздно?

— Да… тут у меня кое-какие проблемы появились. Ничего важного.

— Иногда проблемы помогают.

— Э-э-э… и в чём же?

— В восприятии. Они дают тебе понять, что жизнь это не сказка со счастливым концом. Конец будет как в фильмах ужасов, если не хуже.

— Позитивно — улыбнулся я и он тоже.

Наконец мы приближаемся к месту. Машина проезжает по узким улочкам, мимо десяти-двенадцати этажных домов, в темноте кажущихся небоскребами. Район спит, чему я завидую больше чем когда-либо. За парой поворотов до точки, я начинаю рыскать в карманах и… пусто.

Пусто. Только огромная дыра.

— Чёрт! — вырвалось у меня — Кажется, я обронил деньги.

Стоило это услышать водителю, как он тут же остановился. Взгляд его меня сверлил, требуя объяснений. Неловко сглотнув, я почувствовал, как сердце забилось чаше. Мне хотелось что-то сказать, как-то объяснится, однако на ум ничего не приходило. Плохое существо пришло и стёрло мой словарный запас, который и без того был невелик.

— Друг, ты меня разыгрываешь? — спросил водитель.

— Э-э-э… слушай,… давай я тебе свой телефон оставлю, ты потом позвони… и я тебе верну деньги. Сейчас у меня, правда, ничего нет. Клянусь!

— Ну, брат… — сказал водитель. Порыскал у себя под ногами, и достал оттуда большой гаечный ключ — Ты меня разочаровал.

*

Паника меня охватила. Неужели он готов меня ударить? И что будет, если он меня ударит? Полиция с мигалками, либо врачи с каталками. Холодная река, уносящая бледное тело. Сотни, тысячи, миллионы планов развития. Бежать — единственно правильное решение. Бежать, сверкая пятками, забыв усталость и нехватку воздуха.

Молниеносно распахнув дверь, я выбегаю на улицу. Водитель кричит:

— Стой урод!

Равнодушный ко всему, бегу со всех сил. Бегу, не зная, куда и зачем. Единственное моё желание — это очнутся дома с чувством голода. В такие минуты ты понимаешь, как приятна повседневная жизнь. Хорошая сторона есть во всём, если тебе хочется.

Паника, наконец пропадает, и сердце бьётся в обычном ритме. Оглянувшись, преследования я не обнаруживаю. Слава Богу, хотя он часто заставляет в себе усомниться. Осмотревшись, замечаю, что улица мне знакома. Получается, пробежал я больше нужного, и придётся возвращаться назад.

Опасаясь возвращения машины, держусь ближе к домам; и это было правильным решением. Не успел я пройти пары метров, как серая Лада промчалась мимо на большой (для неё) скорости. К счастью водитель меня не заметил.

Наконец добравшись до родной улицы, вижу в окне своей старой квартиры тусклый свет. Немедля направляюсь к входу. Набираю код домофона, который не подходит. Сменили. Нужно позвонить кому-нибудь в дом. Долго не раздумывая, набираю квартиру Людмилы Николаевны. После недолгого молчания, домофон заговорил голосом подростка:

— Да… Кто это?

В голосе этого юнца, я узнал Костю — внука Людмилы Николаевны. Своеобразного послушника секты «бабки-семечкогрызки».

— Костя, это ты?

— Да — он устало зевнул — кто это?

— Это Сергей. Помнишь соседа своего?

— А… Сергей, Э-э-э… Вы зачем… ну…

— Костя, открой мне пожалуйста дверь. Мне очень нужно попасть во внутрь.

— Ну,… я… даже не знаю.

— Костя, это ж я — Сергей. Открой.

Где-то заговорил знакомый раздражительный голос:

— Кто там?

— Людмила Николаевна, это я — Сергей.

— А-а-а… Сергей-Сергей, эта… давай проходи… Внучок как там открывается?…

Дверь щёлкнула, ознаменовав этим своё открытие. Я захожу в подъезд, и начинаю подниматься вверх.

*

Поднявшись на четвёртый этаж, я обнаруживаю Костю и Людмилу Николаевну, которым не терпится увидеть завтрашнюю сплетню номер один. Когда я приблизился, предводительница секты говорит:

— Сергей, наконец, ты пришёл. Привет…

Костя, молча, стоял возле неё, с одной стороны — желая спать, с другой — насладиться своеобразным шоу. Разговаривать с ними, мне не хочется, поэтому постараюсь их спровадить.

— Здравствуйте… Э-э-э… привет Костя. Слушайте… сейчас поздно так, вы, наверное, спать хотите. Большое спасибо, что помогли мне войти. Спокойной вам ночи.

— Не за что Сергей… Э-э-э… я… — пыталась продолжить разговор Людмила Николаевна.

Она была женщиной азартной, любящей споры и интриги. Косте было как-то всё равно; если он увидит что-то интересное — хорошо, нет — не страшно.

Не давая кому-либо из них продолжить разговор, я говорю:

— Спасибо вам, что позвонили и проинформировали меня. Я вам очень благодарен, и не хочу вас отвлекать ото сна. Спокойной ночи.

Возразить мне они были не в состоянии, посему со словами — «ничего страшного», «бывает» зашли в квартиру напротив моей. Вздохнув с облегчением, вытаскиваю ключи. Попытка открыть ими дверь оканчивается неудачей. Замок сменён, и вход для меня закрыт. Обозлённый на всех и вся, пинаю деревянную дверь, обитую коричневой кожей.

Затем, я слышу за дверью крики:

— Откройте-откройте! Мама… мааама.

Это были крики моей старшей дочери, которой было пять лет.

— Доченька, это я… твой отец!

— Папа! Папа выпусти меня. Пожалуйста, выпусти.

— Доченька! Дочь, ты не можешь открыть дверь?

— Нет! Мама что-то сделала с ней. Не открывается. Папочка, открой, пожалуйста, я очень голодна. Я есть хочу папа!

— Доченька, как там Марина? Как она?

— Она спит. Не поднимается. Она очень голодна.

Слёзы навернулись на глаза, а по спине пробежали мурашки. Боже мой, что там?

В данной ситуации, я видел один выход — выбить дверь. Позволить голодать своим детям я просто не мог.

Бывают моменты, когда страх перед законом тебе нипочём. У тебя есть цель, и ты обязан её выполнить. Остальное ничего не значит. Собравшись с духом, я говорю через дверь:

— Таня, доченька… отойди в сторону, сейчас дверь откроется.

*

Разогнавшись, я тараню дверь плечом. Первые два удара были незначительны; на третий мне послышалось трескание; на четвёртый дверь сорвалась с петель. Новенький замок остался невредим, в то время как дверь чуть не разбилась как тонкое стекло.

Как только я вошёл в квартиру, мне навстречу выбежала Таня с криками:

— Папа… папа…

Она запрыгнула мне на руки, и обхватила шею. Расцеловав её в обе щеки, я с облегчением вздохнул.

До сих пор мне неясно, как Лена смогла так поступить. Личность она непростая, со своими трафаретами поведения, но такого поступка я от неё не ждал. Единственное что я разглядел в её деянии — крик о помощи. Люди порой совершают ужасные вещи, лишь для того чтобы на них обратили внимание, и по-видимому она не исключение.

— Папочка, я так рада тебя видеть… так рада — шептала мне на ухо Таня.

— Да Танечка, я тоже рад тебя видеть. А-а-а… где Марина?

— Марина в комнате. Она там лежит, и… папа я кушать хочу…

— Сейчас доченька, мы Марину возьмём и поедем куда-нибудь поесть. Сейчас, быстро-быстро.

Квартира была не убрана; разбросанные вещи, игрушки, книги, диски с фильмами; либо они валялись на полу, либо кучей складывались на мебель.

Держа на руках Таню, я прохожу в детскую. Четырёхлетняя Марина лежала внизу двухэтажной кровати. Наклонившись к ней, я нежно прошептал:

— Марина, доченька. Я пришёл.

Она не откликнулась. Тогда я её коснулся и сказал громче:

— Доченька, проснись. Нам надо идти.

Реакции не было. Тогда из меня ручьём потёк пот, будто я угодил в пустыню, когда пробило самое жаркое время лета. Что же с ней произошло? Боже мой! Какая же ты дура Лена, что ты наделала? Как можно было так легкомысленно поступить с такими крохами детьми, которые о себе позаботиться не могут. Какая ситуация вынудила тебя так поступить?

Едва ли не тряся Марину, я говорил:

— Мариночка, доченька, проснись-проснись.

Отчаянно проклиная себя и остальных, я почувствовал слёзы на щеках; но всё прошло, стоило Марине прошептать:

— Папа, это ты?

С облегчением я сказал:

— Ох, доченька, ты меня так напугала — и поцеловал её в щёчку.

— Папочка, я хочу есть.

— Да доченька, мы уходим.

Попросив дочерей одеться, я направился на кухню; в раковине немытая посуда; пепельницы, переполнены сигаретными окурками; в холодильнике ничего кроме бутылок пива. А ведь раньше эта квартира была чиста как дворец . Когда я просил Лену убраться дома, она говорила: «Зачем убираться, если завтра тут опять будет грязно?». Железная логика, ничего не скажешь. Такое проявление её характера тоже было для меня (так сказать) красивым… (или) восхищающим мой тёмно-зелёный мозг юного обожателя бунтарского начала.

Таня меня окликнула:

— Пап, мы идём?

— Да — ответил я, постаравшись выкинуть из головы воспоминания о прошлом.

Обе моих девочки снизу надели джинсы сверху куртки. Остался один вопрос — где взять деньги?

*

Обратится с просьбой к Людмиле Николаевне — вариант; но гордость не позволяла мне просить у послушников дьявола что-либо, особенно после того как я спровадил их домой. Второй вариант… придумаю на ходу, как делаю очень часто и вполне успешно. С детьми выхожу на лестничную площадку. Кое-как прикрыв дверь, начинаю спускаться.

Спрашиваю у детей:

— Вы знаете код домофона?

Таня кивает говоря:

— Да знаю — и проговаривает числовую комбинацию, которую даже я сперва не запомнил.

— Молодец доченька.

Дети хотят спать, о чём мне неоднократно говорят, изредка напоминая, что они ещё и голодны. Второй план — попытаться уговорить продавца продать еды в долг. Нужно найти круглосуточный магазин, и желательно государственный (хотя я не уверен в их наличии).

Время близилось к трём часам утра. В такое время я не спал, когда мне было лет двадцать. Беззаботно бурные годы.

Институт я забросил, когда у меня родились дочери, благодаря которым я не пошёл на службу в армию. Тогда были пьянки, гулянки, и всё то, что должно быть у молодого парня в его годы. Затем — всё надоедает. Начинает хотеться покоя, стабильности. Хочется ходить на работу, приходить с неё, играть с детьми, помогать им в познании мира… и ничего не делать. Но не Лене. Она никак не мирилась с тем, что ей придётся сидеть с детьми изо дня в день. Данное постоянство для неё было пыткой.

Приводило всё к громким скандалам, которые Лена устраивала каждый день. Дело было в адской скуке, которую навеивал быт. Продолжалось это годами, пока Лена не сделала пару необдуманных поступков, за которыми последовал развод.

— Папа, мы сюда пойдём? — спросила Таня, указывая на открытый магазин, к которому мы приблизились.

— Да, пойдём — сказал я.

Марину я взял на руки, боясь, что та уснёт на ходу. Колокольчик на двери магазина прозвенел, стоило мне дотронутся до ручки. Помещение было небольшим, освещаемым неоновыми лампами. За кассой сидела девушка, на вид лет двадцати; у кассы стоял парень, поставивший на прилавок — пять бутылок алкоголя. По их шёпоту я предположил, что парень пытается уговорить девушку продать ему спиртное в неположенное время. Настойчивый хам, насмотревшийся фильмов с Джейсоном Стетхамом.

— Пап — прошептала Марина — можно мне это печенье?

— Сейчас Мариночка, я куплю.

Парню повезло — ему упаковали покупку, и он вышел на улицу. Я подошёл к продавщице.

Не успел я заговорить с ней, как меня охватило смущение. Просить её о чём-либо сейчас, показалось мне смехотворным. Но иного плана у меня не было. Единственный выход, это уговорить её; без разницы как, но уговорить; не смотря на то, что я в жизни не брал что-либо в долг. Собравшись с мыслями, я начал:

— Э-э-э… привет…

Девушка кивнула, и продолжила читать журнал, что был у неё в руках.

— Я… хм… я хотел попросить у вас… э-э-э… знаете…

— Да-да — сказала она, отложив глянец.

— Я хотел попросить у вас, взять продуктов в долг.

— Без проблем.

Обрадовавшись такому пустяковому ответу, я поблагодарил её, и пошёл было набирать продукты, как она резко обломала меня сказав:

— Можете оставить паспорт, тогда в долг дам на две тысячи. Пойдёт?

Снова упав духом, я говорю:

— А без паспорта?

— Вы что, шутите?

*

Разбитый и опушенный выхожу из магазина. Третий вариант — не знаю. Вернуться домой за паспортом можно, но лишь пешком; а с детьми идти далеко не лучшая идея. Мало ли что может произойти поздней ночью; маньяки; воры; сатанисты; гомосексуалисты. Нет, я дорожу своей… жизнью; и идти на такой риск (особенно с детьми) не намереваюсь.

Марина спрашивает:

— Папа, а почему мы ушли? Ты же хотел купить еды. Папа.

— Извини доченька, не получилось.

Таня говорит:

— Но пап, ты, ведь обещал. Пап, почему?

Эти вопросы мне напомнили Елену; наивностью и детской слепотой. Она спрашивала меня, что я делаю на работе,… почему я зарабатываю мало денег,… почему мы «несчастны»…. Вопросы которые она задавала, я оставлял без ответа; потому что на них было незачем отвечать. Проше объяснить, почему человек — человек. По сути Лена была почти ребёнком, что со стороны может показаться плюсом, так как она и внешне выглядела молодо (готов поспорить, что к годам сорока она будет выглядеть на двадцать). Внешность порой заставляла меня закрывать глаза на её недостатки, однако это не было «всё ей позволяющим» предлогом.

Проходим по мало-освещённой улице. Луна спряталась за дома, ветер не пропускают стены; появилось ощущение, будто мы зашли в помещение. У стены одного из домов, я увидел мужчину. Расстояние между нами уменьшилось, и он нам замахал. Удивившись, я тоже решил поднять руку; после чего он замахал импульсивней, и пошёл к нам на встречу.

— Наконец ты пришёл а-а-а — сказал он из темноты.

Голос его пафосно наигранным, с нотками хвастовства и гордости. Когда он вышел в свет я увидел, что он выглядел лет на тридцать с хвостиком; был коротко стриженным, с ниспадающей ухмылкой.

Указывая на Марину и Таню, он спросил:

— Ну чё, эта они?

— Подожди,… что значит они?

— Чё-чё, ничё… Короче, принёс я вот те деньжат, можешь пересчитать там, и так далее. Давай этих ко мне, и разбежались.

Из джинсов, он достал пачку денег и протянул мне. Несмотря на дикое желание, я к ним не притронулся.

— Постой, кто ты вообще?

— Ты шутки пришёл сюда шутить? Короче, времени у меня в обрез, так что давай по быстрому всё сделаем.

— Что ты хочешь сказать?

— Ты тупой или претворяешься?

Я услышал шаги. Обернувшись, увидел мужчину, также лет тридцати со спящим ребенком, лежавшим на плече. Подойдя ближе, тот обратился к парню с деньгами:

— Что ты творишь? Ещё решил клиентов позвать, урод?

Таня зашла мне за спину, а Марина прошептала:

— Пап, мне страшно…

Первый парень растерявшись, сказал второму:

— Да нет блин! Я одного человека звал, ты второй пришёл, не знаю ничего.

— Не надо меня за дурака держать, понял? Иди блин сюда, я покажу тебе сейчас как бизнес кошмарить!

Второй положил спящего ребёнка на асфальт; это вывело меня из себя:

— Ты что, вообще больной?

Не обращая на меня внимания, они начали драться. Кулаки в ход пошли первыми. Я тем временем подошёл к ребенку, лежащему на асфальте. Это была девочка, лет восьми; от неё исходил запах лекарств (как в больнице). Спустив Марину на землю, я попытался разбудить ребёнка. От встряхиваний она очнулась. Таня спросила:

— Папа, а что с ней?

— Не знаю доченька.

Тем временем парни дрались, ни на что не отвлекаясь. Темнота их слепила, но их было не остановить. Разглядеть, что там произошло я не смог, однако могу предположить что: первый достал нож, порезал второму горло; второй в предсмертной конвульсии загнал нож первому в грудь; оба они погибли от потери крови. Деградировавшие уроды неудачники, убили друг друга. Бой без победителя.

Закрывая собой эту картину, я отвёл детей на противоположную улицу. Незнакомая девочка тем временем пришла в себя. Присев на корточки я сровнялся с ней ростом и спросил:

— Что они тебе сделали?

— Они сказали,… что я подарю другим жизнь.

Голос её был сорван, глаза, будто только что видели ужас, непостижимый разуму.

— Как это?

— Они сказали,… что другие дети… смогут прожить дольше благодаря мне.

— Какие дети?

— Дети,… у которых… богатые родители…

В голове прояснилось; вот значит кто эти гопники.

— Малышка, а где твои родители?

— Не знаю. Но, они меня ищут. Это… да.

Молча, Таня с Мариной смотрели на меня; недоумевая, что это я делаю с незнакомым ребёнком. Ревность ко мне, заставляла их смотреть на девочку с подозрением и настороженностью; словно жена увидела своего мужа рядом с женщиной превосходящую её в красоте.

— Как тебя зовут? — плавно спросил я у девочки.

— Я… Лера.

— Лера… ты хочешь есть?

— Да — с упованием изрекла она.

*

Осточертело всё; сейчас пойду в магазин и возьму что хочу. Марину беру на руки, Таня с Лерой идут рядом. Сомнения насчёт Леры меня беспокоят; правильно ли то, что я взял её с собой? Лучше было бы отвести её в полицию, но почему-то я этого не делаю.

Таня и Марина с Лерой не разговаривают, но и она не пытается завязать разговор. Всё-таки было в этом ребёнке что-то странное; мне казалось, будто в её глазах я видел какую-то опасность; как видишь её в глазах у бешеной собаки, на ошейнике которой написано «собака добрая». Опасность такого рода поначалу скрыта от глаз, но затем, когда подступает «этот момент», то ярость и злость выплёскивается наружу. Так с виду спокойные и великодушные люди могут однажды не стерпеть вашего поведения (на пример, ежедневную порчу их настроения) и просто наброситься на вас с топором как в «Преступлении и Наказании».

Мы дошли до очередного магазина, что был намного больше предыдущего. Собравшись с духом, вхожу внутрь, проводя перед собой детей. У кассы сидела пухленькая девушка с сонным взглядом, устремлённым в книгу. Внимания на нас она не обращала, скорей даже избегала встречи взглядом.

Пробираюсь в глубь магазина. На ходу беру с полки нож (для нарезания продуктов), затем добравшись до продуктов, беру всё что попадётся: яблоки, мандарины, помидоры. Из холодильной камеры беру: соки, колбасу, йогурты. Достал хлеб, залежавшийся на полке (не свежий). Показываю детям, что это можно есть, но только тихо. Чуть ли не со слезами на глазах, они быстро поглощают еду.

Мне бы сейчас картошку фри и власть над миром. Но сначала картошку, иначе на голодный желудок мир не катит.

Чувства сейчас я испытываю смешанные; с одной стороны — угрызение совести, с другой — гордость за помощь детям. Поступок совершённый мной имеет двойное значение и двойной вывод; тут нет правильного ответа, как и на всё другое. Тут важна точка зрения, но этих точек так много…

Когда дети съели достаточно, я им сказал:

— Нам нужно идти.

Таня с Мариной кивнув, подходят ко мне, а Лера заявляет:

— Я не пойду!

— Но Лера! Пойдём, нам нужно уходить! Как ты не понимаешь?

— Я никуда не уйду!

Почему Лера так себя повела мне неясно. Она продолжала, есть свой йогурт, как ни в чём не бывало, и я решил взять её на руки. И тут она закричала. Просто так закричала, да ещё таким ужасным воплем, будто ей предложили вернуться к своим похитителям.

— Тихо! — пытался я её утихомирить, но она продолжала кричать.

На крики прибегает продавщица. Одного взгляда ей было достаточно, чтобы понять, чем мы тут занимаемся. Развернувшись, она побежала к кнопке сигнализации. Всегда найдутся люди, которым удастся испортить тебе жизнь.

*

Какое насекомое укусило Леру мне неясно. Кричащую и озлобленную я покидаю её, с чувством вины требующим остановиться и помочь ей. Но страх перед правосудием гнал меня быстрей, чем останавливала совесть.

Беру Марину на руки, Таню за руку и бегу к выходу. Продавщица за прилавком смотрит на нас будто на террористов, приговаривая:

— Тихо, тихо… ненужно, нет…

Бросив ей наигранно-злой как в советских фильмах взгляд, выхожу из магазина. Бегу в сторону дома. Теперь до меня доходит главная проблема — я. Я главная проблема. Совершить преступление с ребёнком, которого украли для пересадки органов; продемонстрировать продавщице своё лицо во всех ракурсах; какой же это абсурд. Чувствую себя самым тупым преступником в мире. Ведь я мог отвезти Леру в полицию, где меня бы потом прозвали героем, спасшим человеческую жизнь. Родители Леры могли меня отблагодарить деньгами (если конечно они не бедней меня). Осталось столько вещей, о которых я не подумал вовремя; иногда до тебя доходит потом, когда ты уже всё профукал. Какой же это провал дамы и господа!

Переживание за будущее смягчилось, стоило мне приблизиться к родному дому (в переносном смысле). Дети совсем притихли; Марина почти спала, а Таня без остановки зевала с полузакрытыми глазами. На четвёртом этаже я увидел трёх женщин. Одна из них, разумеется, предводительница секты — Людмила Николаевна; другие две тоже соседки, имён которых я не помню. Жестикулируя и кивая, они бурно что-то обсуждали (достаточно тихо, что я их не слышал). Когда я подошёл, разговор их прервался; все они уставились на меня с растерянными взглядами. Заговорила Людмила Николаевна:

— Ах Сергей… э-э-э… ты пришёл. Ты эта… детей спать уложить надо. Ты накормил их бедненьких?

Всё ещё не желая с ней разговаривать, я киваю бабкам и говорю ей:

— Да, я их накормил. Сейчас спать тоже уложу.

— Аха… ну… ладно.

— Почему вы проснулись?

— Так сейчас же пять утра. Я всегда спозаранку просыпаюсь, чтоб к утру завтрак сделать… да ещё… успеть там…

— А, понятно. Ну,… я пойду, пожалуй.

Сей раз, кивнув на прощание, открываю дверь, прохожу в квартиру, прикрываю дверь. Доверять людям в наше время уже невозможно; если в лицо они говорят тебе что ты хороший человек, то за спиной могут обзывать последними словами. Мирится с этим трудно, однако ничего не поделаешь; это наше общество.

Уложив детей спать, ищу, чем себя занять. Уборка тут к месту, однако, ничто кроме сна меня сейчас не интересует. Пробравшись в гостиную, заваливаюсь на диван. Смыкаются глаза, подступает сон. Как гора с плеч. Однако как ни крути эта ночь не щадит меня…

*

Два часа спустя просыпаюсь от бешеного треска будильника в телефоне. Шея болела, будто на ней весь день сидел карлик невидимка, приставленный чтобы испортить мою и без того убого-бардачную жизнь. А теперь — работа! Карман не полней чем у нищего; проездного нет; только усталые от мучений ноги могут доставить меня на службу. Лучшего стечения обстоятельств не придумаешь.

Отключив будильник, поднимаюсь с дивана. Прохожу в ванну, где в нос бьёт запах гнили. Умывальник полон паутины из-за не использования. Обнаруживаю свою старую щётку, от которой так и не избавилась Лена. Странно; наталкивает на несколько интересных размышлений, которые не стыкуются с реальностью (поэтому кидаю это в мусорную корзину).

Прохожу к детям в комнату. Легко касаюсь Марины; та еле открыв глаза, смотрит на меня, взглядом который ищет повода меня спровадить. Я говорю ей:

— Мне нужно уйти на работу. Как ты? Не побоишься остаться?

— Я не хочу оставаться — разочарованно говорит она — я хочу, чтобы ты был рядом. Или мама. И где мама? Почему она не пришла?

— Мама не смогла прийти сегодня,… но я её найду и попрошу прийти сюда… обещаю.

— Ладно,… я… спать хочу…

— Ладно, спи… не волнуйся, я приду очень скоро. И мама тоже придёт.

Устало кивнув, она снова погрузилась в сон. Я поднимаюсь к Тане.

— Доченька, мне нужно уйти.

— Куда? — спрашивает она.

— Мне нужно на работу, но я обязательно вернусь.

— Когда?

— Скоро.

— И мама точно также говорила, но до сих пор не пришла.

— Правда?

— Да, она обещала но не пришла, и ты тоже хочешь так поступить?

Таня говорила зло, будто отчитывала меня как своего сына. Такая смена роли меня насторожила; девочка не даст себя в обиду, готова биться до конца.

— Тань, я не вру. Я действительно приду, как только смогу, честно.

— Ладно. Но… пожалуйста,… папа… не обманывай меня.

— Не буду,… ложись…

Выхожу из комнаты точно окаянный из церкви. Глажу пиджак, выпиваю стакан холодной воды из-под крана; иду к выходу. Обнаруживаю выбитую дверь после вчерашнего цунами. Покидать дом, находящийся в таком состоянии не безопасно, поэтому делаю то, чего очень-очень-очень не хочу; звоню в дверь напротив. Дверь открывает послушник секты — Костя.

— Костя привет! Как дела?

— Нормально — отвечает он, приподняв брови.

— Слушай, я хотел попросить… не мог бы ты посмотреть за моим домом, иначе видишь, тут дверь не в лучшем состоянии… сможешь?

— Точно сказать не могу, но я постараюсь приглядеть.

— Спасибо тебе. Я не забуду этого, обещаю — сказал я, а точней прикололся.

Я поставил дверь как можно ровнее, дабы та не выделялась своей обезображенностью. Добившись «почти успеха» выхожу на улицу.

*

Решив, что дорога до работы далека, я направился в сторону дома. Заглянув туда надо захватить денег на транспорт, затем уже думать о службе. Выйдя из узких улочек района, направляюсь к проезжей части; иду по тротуару, уже наполнившемуся рабочими пчёлками, жужжащих о своих проблемах. Лица большого города скрыты масками рабочего дня, который словно бог диктует нам свои тоталитарные правила, заставляя нас, становится овощами с фруктовым вкусом. Очередной будний день, о котором никто не задумается; а возможно ты свихнувшийся параноик, видящий в самом незначительном что-то оскорбительное. Обойди это и задумайся, возможно, это точка. Точка твоего заумного зрения, сообщающего тебе что, правда, во лжи, льющийся на тебя со всех каналов и страниц.

Где-то в этом потоке есть что-то связанное и вразумительное. Съешь это на завтрак и закуси остатки ужином, маленького поролонового сгустка, что в голове человека разумного. Талантливый задира, ищущий решения своих незначительных зелёненьких проблемок, которых Эвересты и Эвересты. Гора твоих сомнительных деяний может обратиться против тебя и задавить своим жирным перевоплощением.

Сонный и вне идущий, иду по улице города, в котором родился и вырос, с желанием тут жить вечность, которая скоро закончится, как батарейка в телефоне, что выключился у меня в руках. Счёт времени потерян до первой электронной вывески на дороге, сообщающей, что сейчас без десяти восемь. Начало работы в восемь ровно. Завод по производству тяжелой техники, желает видеть меня шесть дней в неделю ровно в восемь утра, пока я не пожелаю отвалить от них по-хорошему. Опоздание означает увольнение, поскольку желающих занять место, что ты насиживаешь хоть отбавляй. Тяжёлые железяки со склада умеют таскать все, но ты не огорчайся. Зато у тебя появился шанс пойти в ночную школу и выучится на какого-нибудь там… повара или сварщика или священника. Наконец появится возможность стать человеком, впитывающим знания и делающим жизнь других лучше.

Пот стекал с меня как с марафонца, хоть и шёл я не торопясь. Торопится уже некуда (почти). Работа пусть идёт в неизведанные края. Спина мне нужней; подумаешь, найду работу полегче. Хотя… кого я обманываю… Лентяй без образования; куда я пойду?

*

Моя собственная квартира вскрыта. Это я обнаруживаю, придя домой. Дверь оставлена приоткрытой, однако она не выломана, не выбита; похоже открыли её легко (будто ключом). Мозг предлагает мне версию, будто квартиру вскрыли правоохранительные органы. Полицейские допросили Леру, и та дала им моё описание,… затем они меня вычислили и пришли за мной с намерением отправить за решётку. Тут уже и о работе думать не надо. Эверест моих проблем разрешён государством; меня просто нужно отправить за решётку… и всё. Бесплатная еда, бесплатное жильё; сокамерники душегубы обо мне позаботятся. Они наверняка любят «таких как я».

Сопротивление бесполезно, убегать некуда, делать нечего. Я просто сдамся им и получу то, что заслужил. Подняв руки, вхожу в квартиру; лишь бы они не стреляли в меня.

— Я сдаюсь! — крикнул я незримым блюстителям закона — Ненужно применять силы, я абсолютно не намерен сопротивляться.

Шаг один, шаг два — прошёл я внутрь; посмотрев на пол, увидел деньги. Клочки финансов и не плохих. Опустившись, я поднял их. Пересчитал. Две тысячи рублей… это те деньги, которые я обронил. Неужели это случилось здесь? Из-за этих клочков бумаги я чуть не получил по голове гаечным ключом. Не знаю, как отнестись к этому; ну… деньги не потерял и то хорошо.

Из комнаты (а она у меня единственная) послышался шум, похожий на треск снега. Значит, там ещё кто-то есть, и не вор (денег он не взял). Но если это не вор и не полиция — то кто?

— Эй, кто тут?

Ответа не последовало. Я резко переметнулся к двери и заглянул в комнату. Присутствовало в ней два человека лежащих на моей крохе кровати. Обе женщины. Одну я знал, вторую нет, однако странного в этом я ничего не увидел.

*

— Просыпайся! — сказал я Лене.

Она спала, свернувшись в клубок словно кошка, и вставать, явно не собиралась. Поднимал я её, пытаясь разозлить, также как она меня своим глупым проступком. Рядом с ней лежала девушка; Ленина ровесница, стройная и высокая. Она возлежала на кровати во весь рост, раскинув руки словно собиралась принять кого-то в объятия. Кого-то большого; необъятного.

— Просыпайся! — повторил я громче, теребя Лену за плечо.

Наконец она издала стон, просящий меня провалиться в ад. Её короткие волосы были пропитаны запахом сигарет; дыхание было жгущим угаром. На джинсах были пятна пролитого пива; на белой футболке был накарябан телефонный номер, под которым имелось неразборчивое имя.

— Лена, зачем ты сюда пришла? Лена!

Снова простонав, она закрыла руками глаза.

— Лена, ты что… не понимаешь трудности этой ситуации? Ты не в курсе как всё переворачивается, если не быть серьёзным. Всё валится на тебя. Гора проблем становиться больше-больше… и тогда уже… конец. Это не сказка понимаешь? Это фильм ужасов. И конец будет ужасен, если ты малометражна. Нет, нас не зарубит какой-нибудь маньяк и не сожрёт очередной монстр,… но это не самое худшее. То, что показывают в кино цветочки по сравнению с тем, что бывает в жизни. Ты меня слушаешь?

— Не неси бред! — требовательно говорит она.

— Ты оставила детей дома. Знаешь, что с ними было?

— Блин — выдохнула она.

— Так у тебя ещё остался мозг? Ты ещё можешь им сопереживать? Честно говоря, твой поступок показался мне безмозглым, но видимо он просто у тебя заклинил.

— Чего ты добиваешься?

— Я? Ничего. Я просто говорю тебе правду, которую вижу своими глазами. Что ты там сама видишь через свои очки мне не важно, но… Хм… Это реально забавно с одной стороны, но нужно посмотреть на это ещё и со стороны трезвой. Увидеть все недостатки понимаешь.

— Ты такой умник Серёж. Прям Эйнштейн. Тебе преподавать надо… но пока урока под названием — лень, не придумали.

— Лена, взгляни на это реально, пожалуйста. Тебя не было дома два дня, понимаешь? Дети голодали. Они не могли выйти из квартиры, понимаешь.

— Понимаю. Всё понимаю.

— Но не похоже — покачал я головой — совсем не похоже. Из твоих поступков соседи уже делают сплетни, по которым кино можно снимать. А это фиговая слава. Слава, которая ничего хорошего тебе не обещает. Вначале этого не видно, но затем ты всё поймёшь. Не сомневайся.

— Серёж, я знаю, что всё это не правильно — сказала она сев на кровати.

— Молодец Лена… ты просто молодец. Но лучше было бы, если ты поняла это — до своего проступка, а не — после. Как ты, наверное, знаешь, преступники тоже всегда раскаиваются на скамье подсудимых, но это уже поздно. Понимать свои ошибки и раскаиваться в них конечно хорошо, но ещё лучше их вовсе не совершать.

— Не надо учить меня… только не ты. Да… ты сам-то кто блин! Между прочим, это ты всё испортил в начале. Из-за тебя мы в разводе… ты всё это начал.

— Как это я? С чего это? Тут нету моей вины. Нету ни капли.

— Как же всё-таки ты циничен. Ты никогда не признавал своих промахов. Только и можешь обвинять других во всех грехах.

— Если не хочешь чтобы тебя обвиняли в них, то не совершай их.

— Я не виновна! Не я это начала!

— Нет, это тебе не терпелось. Ты наняла этого чёртового детектива. Если бы ты этого не сделала, то ничего не всплыло бы наружу.

— Но ведь ты первый изменил мне. Это ты, чёрт возьми. ТЫ!

Подружка Лены проснулась и, встав, мутно осмотрелась. Глаза её были прикрыты, улыбка беспричинна, волосы не причёсанны. Вела она себя словно пришелец, попавший на распродажу костюмов из «Звёздных Воин».

— Блин, где я? — спросила она.

— Ты у меня дома — сказала Лена.

— Нет, ты у меня дома, и кто ты? — встрял я.

— Это моя подруга — Катя. Катя, это мой — муж, бывший.

— Ах да. Это ты тот идиот, что изменил ей и… ты полный неудачник? — спросила Катя.

— Нет, это её первый муж.

— Ты не говорила, что у тебя было два мужа — сказала она Лене.

— Катя, не слушай его. Этот урод ничего не понимает.

— Нет Лен, я понимаю всё. Тебе стало скучно, и ты пошла, оторваться, совершенно позабыв о детях. Я понимаю, но зачем на суде нужно было их от меня забирать? Ты могла согласиться со мной и оставить их мне.

— Они тебе не вещи чтобы делить.

— Но ты относишься к ним как к вещам. Ты этого не замечала?

— Заткнись! Ты ничего не понимаешь. Всегда прав только ты и всё… потому, что ты не хочешь больше никого слушать. Ты не слушаешь, не видишь. Для тебя есть только ты — идеал, остальные только слуги пытающиеся быть такими как ты. Всё крутится вокруг тебя-тебя-тебя. Снова ты-ты-ты. А тебя случайно не волнует, что происходит со мной? Как я живу, что я делаю, ты знаешь? Ты хочешь знать? Тебя не волнует тот факт, что неделю назад я потеряла родную мать?

— Что?

— Даже сейчас ты не слушал. Какой ты после этого человек?

— Я пойду, покурю — сказала Катя, и вышла из комнаты.

— Слушай, я не знал — говорю я — честно и не предполагал. Почему ты не позвонила мне. Почему не сказала… я бы…

— А чтобы ты сделал? Нет, правда, что?

— Я бы тебя поддержал и… э-э-э, и я бы…

— Ты всегда так говоришь. Если бы то, если бы это, то ты бы то, а потом это. Ненужно, пожалуйста. Если бы — не было и никогда не будет. Делай то, что можешь сейчас, а не говори, чтобы ты сделал бы до этого.

— Постой, но ты ведь просто ненавидела свою мать.

— Заткнись ты! Не смей так говорить!

— Но ты сама так говорила.

— Если и так, то только я могу так говорить, а ты заткнись! И не переводи разговор на другую тему. Я завязала этот разговори только для того чтобы ты признал наконец что ты неправ. Чтобы ты наконец признался в том, в чём никогда не признавался. Чтобы ты, наконец, понял, что не идеал.

— Послушай, ты сейчас начинаешь спор абсолютно беспочвенный и ненадобный. Ты совершила ошибку, оставив детей одних, и это плохо. Ты потеряла мать, это ужасно, но ничего не поделать. К сожалению это вещи, которые уже не исправить.

— Ты опять говоришь то же самое! Ты опять говоришь, что я не права, почему? Как ты не можешь признаться хотя бы в одном промахе? Хотя бы один промах. Просто назови хотя бы одну вещь которую ты сделал неправильно.

— Слушай, да я не всё делаю идеально и не очень люблю это признавать, но я сам это знаю, и считаю это достаточным.

— Ты много чего считаешь, и считаешь всегда правым только себя. Я прошу тебя признаться в чём-нибудь, что ты сделал неправильно. Что ты сделал неправильного сегодня?

— Я? Я… не знаю.

— Неужели нет?

— Не знаю…

— Ты слабак! Ты ничего не можешь. Такая простая штука, и её ты сделать не можешь, но почему? Почему? Неужели у тебя такая слабая сила воли?

— Слушай, давай прекратим это. Извини меня если что, но…

— Ты можешь признать, что развод был по твоей вине?

— Что?

— Ты можешь признать это?

— Это ты виновата. Ты и только ты. Зачем ты наняла детектива? Это ведь был глупый поступок, и из-за него всё пошло не так.

— Какой же ты жалкий! Признай, если бы ты не изменил мне, ничего не случилось бы. Всё из-за тебя. Не важно наняла я кого-то или нет, тут дело не в этом, дело в тебе. Ты можешь это признать?

— Дело тут во многом.

— Признай. Просто признай, и мы закончим этот спор.

— Все виноваты.

— Боже, как же ты меня достал! Ты ничего не понимаешь, и ты не изменишься.

— А почему я должен меняться?

— Потому что все меняются.

— И ты тоже?

— Да блин. Я тоже изменилась после развода. А ты даже не приходил ко мне, не желал меня видеть, считал, что во всём виновна я, но всё поменялось. Ты всегда просил меня измениться, повзрослеть, но только сам толком не исправился. Сейчас я изменилась, и прошу сделать это тебя, а ты не можешь… и я в тебе разочарована.

— Но я не считаю, что ты изменилась.

— Неужели?

— Да, ты бросила своих детей дома одних, и разве это можно назвать взрослостью? Можно или нет.

— Дело не в этом!

— А в чём же?

— В том, что ты не можешь признать своих ошибок.

— Нет, всё дело в твоём характере. Ты не можешь повзрослеть и всё.

— Как же ты… БЛИН! — поднявшись, она направилась к выхожу.

— Куда ты? Ты ведь сама начала это, так давай закончим.

Остановившись, она фыркнула:

— С тобой мне и разговаривать не хочется.

— Ну и катись!

— Тебя забыла спросить что делать.

Проблема многих людей в том, что недостатки других они видят, а недостатки свои нет. Приводит всё к тупику, из которого не выбраться. Жалко смотреть на такое со стороны, но, к сожалению люди сами этого не замечают.

*

Драгоценность что в руках твоих становится дымом; дуновение ветра, и он рассеется, также как и твои желания вперемешку с мечтами. Игра окончена сынок, убирай свой мусор и иди гулять под луной вместе со своей жуткой болью, на которую всем наплевать. Глаза родных и близких уже не желают видеть тебя, также как и незнакомцы что проходят мимо по нагруженной улице. Мозг посторонних засыпан более важными вещами, чем ты и твои дела. Момент убытия настал; твоё имя уже в забытом. Звонок более не поступит на твой телефон, чтобы сообщить жизненно важную информацию; так как ты уже считай мёртв. Сегодня и завтра идентичны натуральному, как и всё последующее. Печаль и радость в тебе забыты, погребены глубже ада, найти которые не сможет даже дьявол Люциферовский. Самобичевание твое не награждается, пустуется и не разглашается, и даж…

Звонит домашний телефон. Трубку беру легко, догадываясь, кто звонит. Начальство, небось, уже рвёт и мечем, желая сообщить своему самому нерезультативному сотруднику об увольнении. Критику любого формата я готов переварить и даже насладиться этим. Суровый выговор, который я заслуживаю в данный момент, ждёт на другой линии и…

— Да — говорю я в трубку.

— Сергей, ты?

Голос узнал я не сразу.

— Да я. Кто это?

— Это Николай, что не узнал?

Тон моего напарника был мягким и жалеющим, как у палача собирающегося отрубить голову, но имеющего сомнения на счёт твоей виновности.

— Нет, ну в прочем не важно.

— Слушай, тут на работе случилось такое.

— Да я понимаю — сказал я, думая «неужели моё увольнение такое значимое событие?»

— Так ты знаешь? И откуда же?

— Ну, это же произошло только из-за меня самого. Я сам виновен.

— Как виновен? Что ты имеешь ввиду?

— Я просто сдался, вот и всё. Надоело бороться за это.

— Нет… постой, ты только что признался что виновен в гибели двух человек. Ты это точно? Не путайся, пожалуйста, и не шути, это всё-таки серьёзно.

Вдруг я вспомнил о гопниках, что убили друг друга. Неужели это уже известно общественности? Ограбление магазина, похищение ребёнка, что ещё могут на меня повесить? Как же я всё-таки вляпался в это болото отбросов общества.

— Послушай, это было абсолютно случайно.

— Значит, ты случайно придавил двух людей конструкцией для подъёмного крана?

Тут я ничего не понял.

— Не понял.

— На заводе погибло два человека. Это несчастный случай, и ты здесь не причём. Ненужно себя корить, тебе просто повезло старик, и с этим ничего не поделаешь,… не ругай себя за это.

— То есть как?

— Понимаю, ты считаешь, что должен был быть с ними там. Должен был разгружать вместе с ними эти конструкции, но благодаря… не знаю… Богу, наверное,… тебя там не оказалось. Если бы ты и был вместе с ними, ты не смог бы их спасти. Ты бы тоже умер, но Бог…дал тебе второй шанс.

— Так — попытался я сконцентрироваться — начни всё с начала и по порядку, пожалуйста.

— Сергей, ты меня разыгрываешь? Если да, то повод для этого не лучший поверь.

— Скажи всё по порядку, прошу.

— Ну, сегодня привезли тяжёлую технику… как обычно… Для разгрузки отправили несколько человек, и одним из них должен был быть ты. Но ты не появился, и начали без тебя. Когда перетаскивали материал, что-то вверху с него обвалилось и придавило двух человек. Ты мог быть третьим Сергей, но этого не было. Ты просто… счастливчик.

Я просто не верил услышанному. Рассказ Николая больше напоминал мне закрученный сюжет Тарантиновского чтива, чем эпизод моей суетливо-однообразной жизни, с элементами депрессии.

— А как же увольнение?

— Какое увольнение?

— Но ведь я не пришёл в рабочий день на работу.

— Махни на это! После происшедшего с тобой, тебе просто необходим отдых. Не думаю, что начальство будет против.

— Но всё же, мне нужно приехать.

— Зачем?

— Не знаю, но я чувствую, что должен быть рядом с вами. Там.

— Здесь незачем быть, и пока у тебя есть возможность, лучше держись от этого чёртового завода подальше, пока хоть разрешают.

— Нет — говорю я — я не могу так поступить. Мне нужно там быть.

— Но что ты будешь тут делать.

— Мало ли, вдруг кому-то понадобится моя помощь, или ещё что.

— Сергей, да ты меня просто поражаешь, в хорошем смысле этого слова. Тебя словно подменили, честное слово. Раньше тебя за уши на работу не притащишь, а тут сам пытаешься навязаться?

— Люди меняются — говорю я, с гигантской ноткой гордости, распирающей в моём животе и груди.

*

Жизнь штука скользко-гибкая, оставляющая на тебе мокрый и отвратный след, ощущать который на себе отчего-то приятно. Странность позволяющая ощущать себя исключением среди масс, эскапада божественная и мало как изведанная. Душа моя прыгающая в такт музыке духовной блаженна и позитивно-глядящая.

Семья моя страстна и непредсказуема, не даёт укротить себя как зверь дикий, убегает и прячется, не желая быть пойманной в объятия мои, готовые беречь их от невзгод, что преследует их, одновременно дарующих им жизнь коварно-скучную.

И вот на работу я собираюсь. В карман засовываю две тысячи на дорогу. Думать не о чем сейчас мне; лишь помнится смутно дверь поломанная, что у Лены в квартире. Реакцию её хотелось бы мне узреть, да посмеяться над ней.

Солнечная улица полна машин, готовых с удовольствием доставить меня до работы. Руку подняв, жду я попутки, и минуты не прошло, как остановилась одна. Лицо водителя, пристально не разглядывая, называю улицу, на которую проехать надо. Тот быстро соглашается, назвав незначительную сумму, и я без раздумий усаживаюсь в салон. Дверь захлопываю, машина трогается с места. Водитель вдруг спрашивает:

— Неужели ты не узнал меня?

— Прости.

— Ну брат… ты меня снова разочаровал…

Конец.