ileft — Рассказ о гусаре-схимнике

Ипполит Матвеевич не слыхал.

(Ильф и Петров, "12 стульев")

Начинался век двадцатый

В Петербурге знали все

жители дворцов богатых,

Что Буланов Алексей —

офицер, гусар, повеса,

расточительный кутила

И с колонок светской прессы

его имя не сходило.

И печатались в журналах

Его лучшие портреты,

Мимо питерских каналов

Он летал в своей карете.

Верил в бога триединство

Бахус, Вакх и Купидон

Он любил гостеприимство,

пунш, шампанское, крюшон.

Он в пучину наслаждений

погружался и кипел.

Он был счастлив, без сомнений,

Он был дерзок, он был смел.

Скандалистом был особым:

громко острое словцо

уважаемым особам

он высказывал в лицо.

В картах дружен был с удачей

Слишком сильно, слишком часто.

И мужчины были мрачной,

Черной завистью несчастны.

Дамы... Дамы восхищались!

Он блистал на всех балах

В чопорных салонах, в арис-

тократический домах

В распрекрасных чрезвычайно,

в неприступниших постелях

Он крутил романы тайно,

Он выигрывал в дуэлях.

Все закончилось внезапно:

Самый громкий из повес

Незаметно, аккуратно,

Неожиданно исчез.

Появились слухи, толки,

Вмиг газеты всполошились.

Все искали, но без толку.

Следы графа испарились.

Лучший сыщик и эксперт

Сбился с ног, но безуспешно.

А графиня Де-Ламберт

была просто безутешна

Когда шум уже стихал,

из Аверкиевой пустыни

Вдруг письмо граф отослал,

объяснившее картину.

Значит, Алексей Буланов,

молодой кавалерист,

активист на званых баллах

и беспечный дуэлист

Знаменит, богат, при этом

Взял все бросил одним махом,

стал затворником, аскетом,

Принял схиму, стал монахом.

А подробности... Ужасны!

он вериги по три пуда

стал носить и повсечасно

бьет себя для самосуда.

Дамы в обмороке рухнут!

Как так можно? Ходит босым!

Граф, привыкший к тонкой кухне,

Ест очистки и отбросы!

Ждали все назад гусара

Он опомнится, вернется

к жизни бравой, к жизни старой

Разгуляется, напьется!

Утверждали, что виною

неудачный был роман

с генеральскою вдовою.

Только это все обман.

Говорили, что в картежных

Стал долгах он погрязать.

Но, неверно это, ложно!

Граф ушел, что б жизнь познать.

Время шло и все забылось,

Поутихли разговоры.

Леди Де-Ламберт влюбилась

В итальянского танцора.

Всё в порядке у графини.

Бедный граф, будто проказой,

Обуянный злой гордыней,

Стал особую шить рясу,

что бы сильно затрудняла

при ходьбе его движенье,

чтоб лицо все закрывала.

И носил с благословенья.

Но и рясы было мало.

Удалился в лес, в землянку

и в гробу дубовом старом

сделал скромную лежанку.

Удивилась вся обитель

подвиг, что ни говори!

Дал обет богослужитель

Кушать только сухари.

Раз в три месяца запасы

пополняли под кустом.

Жизнь была теперь прекрасна,

он любил свой новый дом.

Его очи были чисты,

Взгляд был светел, как хрусталь

И летели его мысли

В упоительную даль.

Аскетизм — путь верный, мудрый,

а достаток — он не нужен.

Но однажды зимним утром

Граф еду не обнаружил.

Под кустом искал, у ели,

Под бревном — безрезультатно.

Он не ел почти неделю,

Думал встать, пойти обратно

в монастырь, узнать причину.

Но на пятый день явился

В лаптях, в шубе из овчины

Дед-крестьянин, поклонился.

Он сказал, что всех монахов

выгнали большевики,

тяжело вздыхал и ахал

И заплакал от тоски.

Он сказал, что все пропало,

Что в обители совхоз,

Что власть новая забрала

его землю и пять коз.

Сетовал на жизнь, на долю,

Сухарей отдал вязанку.

Схимник старика не понял

И ушел в свою землянку.

Он не знал мирской тревоги,

был беспечен, полон сил,

пел молитвы, славил Бога.

Дед ходил, еду носил.

Годы шли и вот однажды

Дверь землянки отворилась

пять военных рослых граждан

на пороге появилось

Рассмотрели гроб и старца,

Сухарей запас нашли.

Старец молча улыбался.

Звякнув шпорами, ушли.

Двери бережно прикрыли.

И в привычной темноте

Счастье радовало штилем,

Раскрывалось в полноте.

Истину всей жизни бренной

он познал душой и сердцем,

Вывод был закономерным:

от любых невзгод и бедствий

Сможет вера и смиренье

оградить и уберечь.

Только что за удивленье?

Спину стало что-то жечь.

Он заснуть хотел — не вышло,

Грудь назойливо зудела.

До утра стонал чуть слышно

и почесывал все тело

Что такое в самом деле?

Жжет ладони, две стопы...

Глядь! В углах его постели

темно-красные клопы...

В этот день с вязанкой сушек

Появился сельский дед:

"Вот, подвижник, на, покушай!

Укрепи иммунитет!"

И отшельник одичавший,

удивительный аскет,

Пролежавший, промолчавший

20 с лишним долгих лет

Вдруг опершись на осину

начал с дедом говорить:

"Мне б немножко керосину...

Сможешь где-то раздобыть?"

Дед опешил: вот напасть!

Странным был такой вопрос.

Пряча под кожух, стыдясь,

полбутылочки принес.

И отшельник моментально

смазал гроб: углы и швы,

смазал щели капитально,

но вредители, увы,

Всё никак не умирали,

размножались в древесине.

А молитвы помогали

еще меньше керосина.

Если удавалось спать —

Страшный суд все время снился.

И к крестьянину опять

Схимник робко обратился.

В городе достать просил

"Арагац" против клопов,

"Понимаешь, нету сил,

Так намучался, нет слов!"

Только Арагац не смог

вывести проклятых тварей

Схимник их лучиной жег,

И травил запахом гари.

Как же стала ненавистна

Ему мерзкая берлога!

Он забыл о смысле жизни,

Перестал думать о Боге.

Осознал, что нет надежды

Жить на небесах душой.

Жизнь окутана, как прежде,

тьмой загадочно большой.

И тогда он встал и вышел.

Была осень, бабье лето

Он прислушался, услышал,

Как шумели листья где-то.

Он увидел, как лисица

прячется в кустах, пригнувшись,

Птиц увидел вереницу

И пошел не оглянувшись.

Вот и всё. Конец рассказа.

Граф устроился нормально:

Кучер пятой коннной базы

при хозяйстве коммунальном.