Михаил Ремер — Михаил Ремер — Бомбила

-Сотвори же мне силу и волю

И дай вдоволь мудрости, но и разума,

Чтобы день пережить грядущий!

Этой короткой молитвой Он начинал каждый новый день мрачного своего существования. Того, что иные когда-то называли жизнью…

Похлебав мутной пустой бурды, Он тяжело напялил потертый старый ватник, облезлые кожаные армейские боты и плешивую шапку-ушанку. Затем, чуть подумав, обмотал шею видавшим виды длинным вязанным шарфом… Когда-то нежно голубого цвета, этот шарф — единственное, что связывало Его с прошлой жизнью, казавшейся теперь отрывками какого-то до одури яркого сна. Настолько, что даже не верилось; а может ли такое вообще существовать, хотя бы даже и во сне?! Привычно замерев перед люком, Он остановился, вспоминая; а не нарушил ли Он какое-нибудь табу? Впрочем, это была скорее привычка. Все до одного священных запретов бомбила знал едва ли не наизусть. Чуть помедлив, Он вцепился во влажные ржавые перекладины лестницы, словно бы собираясь с силами, прежде чем одним рывком покинуть свою халабуду.

-Куда? — как плевок, раздался в спину мерзкий скрипучий голос.

-Не твоё дело! — буркнул в ответ Он.

-Я — твоя женщина! Я, а не эти молодые шалавы! Гоняешься всё и гоняешься за ними. Ночи напролёт! Что тебе они!? Кто тебе жена!? — не унимаясь, каркал голос. Невооружённому глазу было бы нипочём не разглядеть в куче потертого хлама и рванины говорившее существо, но Он привык. Его глаза настолько освоились с вечным мраком городских улиц, что даже в кромешной тьме он видел каждую мелочь не хуже, чем Белокожие в ярких дневных сумерках. В самом углу лачуги, на руинах некогда величественной кровати, на куче накиданного тряпья взгромоздилось странное, иссушенное, словно скелет, существо неопределённого пола. Шамкая и гневно сотрясая костлявыми кулачками, оно, не унимаясь, продолжало вопить. — Знаю я вас, бомбил! Только и ждёте, чтобы из дому, от женщин подальше уйти! Повод вам только дай! Все вы, мужики, мрази! Все до одного! Все! Я тут здоровье рву! Каждый день! Жрать приготовь! За домом проследи! Горючего достань! Задарма всё! Спасибо хоть раз бы услышала! Да что я тебе, лошадь? А?!

-Не нравится — проваливай, — Он в упор уставился на существо. — Живо!

-Всё бы вам, мужикам, одно, — уже скорее себе под нос забурчала женщина. — Креста на вас нет. Угробить меня хочешь? В могилу свести? Со свету сжить, старуху древнюю?! Да? Чего молчишь, паразит? Отвечай! — снова завелась она, самозабвенно взвизгивая, тряся косматыми, жёсткими словно пакля клоками седых волос.

-Успокойся, Карга, — примирительно произнёс Он. — Я не желаю тебе зла, — женщина, чуть слышно захлюпала носом. — Скажи, я хоть раз бил тебя, как это принято у всех сильных мужчин? — та отрицательно замотала седыми своими клоками грязных волос. — Я хоть раз оставлял тебя больше, чем на четыре дня?

-Н-нет, — чуть слышно пискнула в ответ та.

-Я хоть раз предлагал тебя в обмен на топливо?

-Никогда, — женщина тяжело опустилась на холодный бетонный пол комнаты. Он видел, как отчаянно затряслись её плечи. Видел, но помочь ничем не мог. Вернее, не хотел.

-Тогда почему ты повысила на меня голос, женщина? — убийственно спокойным голосом продолжил он.

-Прости! — взвыла в ответ та. — Прости! Прости, прости!

-В прошлый раз горючее было паршивым; машина еле ехала. Меня чуть не отловили шакалы Палёного. В этот раз свари что получше, — поднимая чугунную крышку люка, бросил Он Карге, выбираясь наружу, — и про питьё не забудь, — уже с улицы прикрикнул Он на старуху. — Я не пил уже полдня и до конца охоты не буду. Не заставляй меня беситься. — старуха послушно мотнула космами.

Он ненавидел эти сцены. Каждый раз одно и то же. Каждый раз! До чего ему всё это осточертело! Всё! Жена, тачка, охоты! Вся эта жизнь в крысятнике, среди таких вот оборванных существ! Да какого чёрта Он, образованный человек, должен слушать завывания и ещё Бог весть что из уст этой старухи цыганки?! Да выкинуть её прочь и все дела! Найдет себе и не хуже! Даром, что ли, лучший бомбила Обнинска? Но нет, цацкается! Хотя, если разобраться, жена из неё неплохая. В закутке всегда найдется жратва, шьёт неплохо; вон, ватник сколько лет уже служит, а всё равно, как новый. Заплаток-то и не видать почти, а их здесь десятка четыре уже, ну, никак не меньше. Да и горючего всегда достать ухитряется. Соседние, вон, бомбилы, бывает, по неделе, а то и по две сидят по домам; тачку заправить-то и нечем. А Ему ещё и дня без работы посидеть не доводилось. Карга, спасибо тебе. Будь ты ещё не такой крикливой, так цены бы тебе не было! — размышлял он, сосредоточенно разбрасывая в стороны листы ржавого железа, какие-то там бревна, куски арматуры и ещё невесть чего, постепенно откапывая свой аппарат. С четверть часа напряжённой работы и вот он, стоит посреди улицы, потрёпанный и побитый, словно дворовый пёс весной; и старая шерсть свалявшимися клоками свисает с боков, и новая ещё не повылезла. Впрочем, ему до этого было всё равно. Главное — сердце! Ну и тотем! Два ряда стоящих друг на друге чёрных квадратов: четыре — в нижнем, три — в верхнем ряду. Тотем настоящих охотников. Вон, как у древних было: машин много, но с тотемом — по пальцам пересчитать.

С полуоборота стартер завёл остывший за день двигатель. Самую малость покапризничав, тот довольно заурчал, с удовольствием заглатывая порциями горючее — адскую смесь из бензина, соляры, машинного масла и чего ещё там удалось раздобыть этой старой ведьме. Вот, кстати, ещё один повод не гнать её прочь: уж чего она там делает с этой гремучей смесью, кто знает, но машина всегда, даже в морозы лютые заведётся без проблем. Не то, что остальные-то! Коробка противно заскрежетала, пальцы привычно зацокотали о чем-то своём, и машина, чуть вздрогнув, покатилась вперёд, таращась во тьму пустыми глазницами выбитых ещё невесть когда фар.

Через мост, вдоль насупившихся коробок перекошенных производственных цехов, в изобилии понатыканных по обе стороны дороги. Мимо вынесенных окон и целых проёмов серых ячеек тут и там подлатанных кусками фанеры и картона. Мимо затаившихся во мраке железобетонных катакомб человекоподобных, что, отчаянно ищут здесь укрытия от озлобленного собственным одиночеством ветра. Прячутся сами и тщетно укрывают жалкие крохи тепла, что нехотя греет обессиленных и потерявших всякую надежду людей. Дальше и дальше. Вперед, к Вечному Огню. Главное не зазеваться и не заехать за полосу смерти. Тех, кто имеет неосторожность сделать это, ждёт медленная и мучительная смерть от ожогов и язв, которыми буквально за несколько дней обносит несчастного. Потом — верная смерть. Тут уж никакой доктор не спасёт. Даже и Карга вряд ли поможет, а, уж она мастерица снадобья всякие там, отвары стряпать, да так, что любой врач с плясками своими да заклинаниями ни к чему. Даже санитары и те отвернутся от обнесенного такими язвами несчастного. Ну, и правильно! На кой черт им с таким связываться? Хоть и псы последние, но жить, поди, не меньше других хотят.

Поговаривают, Вечный Огонь здесь ещё до Чёрных времён появился. И ещё, говорят, древние это раньше атомной электростанцией называлось. Наверное, великий Бог жил в этой самой станции, раз до сих пор про него помнят. Наверное, древние чем-то прогневали его, раз он решил их уничтожить. Взял как-то, и вырвался из своей же Станции. Побушевал сначала в городе, а потом пошёл дальше по миру, развеивать семя разрухи и страха. И прошло то с тех пор совсем ничего… Четыре зимы тому назад, ну если старейшинам совета четырёх верить. Это им заняться нечем, вот и считают зимы; а сколько там длится всё это? То, что теперь Темными Временами зовётся. Охламоны древние в общем! Кто же так с божествами себя ведёт?! На то станции и создаются, чтобы богов-то ублажать!

Бомбила встряхнул головой, сосредотачиваясь на дороге и своей цели. Возможно, именно в этот раз Ему удастся отыскать это… Ну, и тушёнка, пригодится. Вон, запасы уже почти к концу подошли!

Дорога в никуда, потом, поворот направо в Древний город, мимо Станции и прямо до кольца. Уже приблизившись к казармам, Он сбросил газ. Поганое место — Бастион! Одно из последних пристанищ Белокожих, днём и ночью охраняемое целой армией! Настоящей! Озлобленной. Вооружённой до зубов. Здесь надо быть предельно осторожным. Каждую ночь здесь раздаются хлопки выстрелов. Каждую неделю — гибнет кто-то из бомбил. Вот и сейчас, снопы света прожекторов жадно рыскают туда-сюда, выискивая очередную зазевавшуюся жертву. Ну, уж хрен вам! Сегодня перебьётесь. Не для того Он выжил в этом аду, чтобы как пес сдохнуть от пули Белокожего! Он приблизился настолько, насколько позволяла тьма. Подкрался и стал ждать.

Он привык чуть ли не каждую ночь сидеть вот так вот в машине и ждать. Сколько? Всегда по-разному. Иногда минуть десять. Иногда — по нескольку часов. Иногда — чуть ли не до утра. Но игра стоила свеч, Он знал это. Точно так же, как и то, что все три питающих фидера уже до такой степени убиты и облеплены муфтами, что сбои в электропитании этой махины давно уже стали привычным делом. Тогда, всего на несколько мгновений, прожектора слепли, и был шанс проскочить сквозь эту узкую горловину между бастионом и железкой — территорией Палёного. Та ещё мышеловка: не пристрелят солдатики, подорвут шакалы эти плешивые. Он положил руку на рычаг коробки передач и, взывая к Богам, начал ждать. Ему не привыкать. Сколько бесконечных часов уже проведено здесь, в ожидании милости богов. А сколько ещё будет!

В этот раз Ему повезло. Боги на Его стороне! Буквально через несколько минут где-то справа раздался противный треск электрической дуги. Сегодня — вроде как от подстанции! Значит, что-то серьёзное. Значит, надолго. Может, даже до утра. Значит, можно не беспокоиться, как возвращаться домой. В ночь даже целая армия Белокожих не рискнёт выйти за ворота своего бастиона. Хотя ночь ото дня сейчас мало чем отличаются…

Прожектора, отчаянно моргнув, разом погасли. Машина практически бесшумно, рванула вперёд. За те несколько лет, что Он был бомбилой, движения отработались до автоматизма: первая и газу. На грани пробуксовки. Так, чтобы ни единый джоуль энергии не пропал впустую, чтобы не потерять ни единого мгновения бесценного времени. А ещё, чтобы не раздалось ни звука. Звук — смерть. По звуку охранники поймут, куда им палить. Теперь главное, чтобы техника не подвела.

-Я верю в тебя, малышка! — стиснул зубы Он. Машина со свистом пронеслась мимо опасного участка и выехала к библиотеке. Уже пролетев опасное место, он услышал беспорядочную перебранку выстрелов. Солдатики-то, хоть дураки, но поняли, что кто-то проскочил мимо них. Поняли и открыли пальбу! Озлобленную и беспорядочную. А всё оттого, что упустили очередного бомбилу. Ох, видать, влетает им за это дело! Сколько же у них там припасов осталось, что каждую ночь снова и снова из пулемётов своих палят во все стороны. Да, следующему будет особенно тяжело. На нём злобу-то точно сорвут попки эти на вышках своих кирпичных. И пусть боги помогут этому бедолаге!

Всего пара формальностей у библиотекаря и охота начинается. Поразительно, но даже в эти Чёрные Годы выжить далось только горсткам людей, крысам, тараканам и… бюрократии. Вот гадина живучая! Хотя, Ему, признанному чуть ли не во всей России бомбиле, жаловаться было грех. Уж что-то, а свой Абонемент Он получит наверняка. А, если, и не получит… Что же, тем хуже тому сопляку, который осмелится перечить его воле. Собственно, Он мог бы и не утруждать себя этой формальностью, но… Пятнадцать лет преподавательства оставили кое-какие привычки, отчаянно не желавшие умирать, уступив место тем, что наверняка гарантируют выживание.

Подъём на второй этаж серого, облупившегося здания и вот она — заветная дверь. Дверь! Во всём городе из целых осталось-то полсотни, не больше. В Чертогах, где каждый из двадцати двухэтажных домов хмуро пялился на мир сквозь глазки тяжеленных кованных дверей. В Бастионе и Казармах. Ну, и здесь одна. Последняя. Он с силой толкнул её, решительно двигая к столу.

-Вы куда? — раздался испуганный вскрик, едва Он только ворвался в комнатку Лешего. Новенькая! Женщина! Девчонка!!! Белокожая!!! Худая, как спичка, с белыми такими кистями, в очках с толстыми линзами и маникюром или как там его! Настоящим! И в белой-белой блузке. Посреди раздолбанной, тут и там валяющееся древней мебели, голых, местами потных стен, она смотрелась здесь также непривычно, как если бы чёрный в набедренной повязке посреди серых сугробов Обнинска. От непривычки Он даже зажмурился. Какого чёрта?! Женщина должна хранить домашний очаг, а не сидеть здесь, во святая святых всех уважающих себя бомбил! От неожиданности он оторопел, не зная даже, что отвечать, — сюда нельзя… без стука, — почти шёпотом закончила она, пугливо поглядывая на посетителя. — Пожалуйста, выйдите, — вдруг заплакала девчушка.

-Чо, в натуре, тваришь, патаскушка!? — рёв Лешего вернул Его к действительности. — Ты чо, малолетка? В натуре, решила без башки, там, астаться! Если Он не снесёт, я не пащажу! Боги видят, в натуре, дастала с выпендрёжем сваим! Я тя, в натуре, ща, — треск звонкой пощёчины в одно мгновение наполнил комнату. Голова девчонки с такой силой дернулась в сторону, что, казалось, сейчас же отлетит куда-то в сторону. И ещё одной. И ещё. — Я тя в натуре живо, отучу выделываться, сечешь, нет? Ты у меня попляшешь! Московская, — на минуту отвлёкся от избиения девчушки Леший. — Сеструха, эту, как её там… в натуре пле-мян-ни-цу падагнала, устрой, типа, братан, багами заклинаю! Я, там, типа, багадарна буду. На хер мне её бла-га-дар-насть, — по слогам прогнусавил он. — Я ей, в натуре, чо, приют для бездомных. Я вон, в натуре, сам чуть не загибаюсь с голодухи, а ещё и этой жратву добывай! Приперлась, — замахнулся Леший на девчонку. — Законов наших в натуре не знает! Багов наших не признаёт! Куда я её, в натуре, суну? Короче, здесь пасадил, думал, типа, прок будет какой. А она — ни хрена. Один, только, короче, гемор от неё в натуре.

-Хватит! — Он перехватил руку Лешего. — Я за абонементом пришёл.

-Да, да, как скажете, — услужливо кланяясь, засуетился этот амбал Леший. — Всё, кароче, ща в натуре, наилучшем, виде забацаем! Вы, там, типа это, подождите. Мы ща, это, в натуре, сию минуту. Живее, ты, шевели пакшами. Видишь, кароче, человек в натуре, ждёт тебя! — набросился он на красную от пощёчин девчонку.

-Не положено. Правда, — давясь слезами, прошептала в ответ та. — Правда.

-Чё?! Боги..! Да как ты..? — Леший, казалось, сейчас задохнётся от ярости.

-Не положено, — тихонько, словно мышка, пискнула та снова, сжимаясь в маленький такой комочек из страха и слёз.

-Почему это? — Ему вдруг стало жаль её. Приехала на заработки из бывшей столицы. Места, где ещё хоть как-то, но действовали законы — единственное, что там вообще действовало. За лучшей жизнью. Вот и загремела в библиотеку к мудаку этому Лешему. Абонементы раздавать. Хотя, какая здесь лучшая жизнь? Холод, голод, война эта бесконечная. Каждый против всех и сам за себя. Хотя, как-то уже и пообвыклись. Пить-жрать есть что, уже хорошо. Только московские ничего этого не знают.

Вот и тянутся в провинцию бывшие белые воротнички всех мастей и калибров. Тянутся за житьем лучшим, но долго здесь не задерживаются. Либо улепётывают обратно в Москву, продолжать подыхать от голода и болезней, либо опускались дальше некуда… Тогда ждал их либо котел этих собирателей падали санитаров, не брезгующих жрать мертвечину, либо покровительство какого-либо из бомбил, взявшего к себе такого воротничка в качестве жены. У Лешего, вон, пятеро таких… жён или как их назвать правильно, пацанов этих сопливых. Незавидная, в общем, доля.

Таких Он отличал уже безошибочно: пуганные. Тени своей боятся. А ещё, услужливые до безобразия. Не то, что здешние: огрубевшие от этой жизни поганой, равнодушные ко всему, даже, как Ему иногда казалось, к собственной смерти. Но эта… Что-то в ней было. Что-то такое, что… Он даже и слова такого подобрать не мог!

-Почему это мне абонемент не положен? Потрудитесь-ка объяснить, — посмотрел Он на девчонку.

-У меня их всего три осталось, — упёршись глазами в пол, прошептала в ответ та. — Для Анатолия Мак… — она осеклась на полуслове, поймав ненавидящий взгляд Лешего. — Для Тарана, Кучерявого и Синюги.

-Тогда я возьму себе абонемент одного из них, — дернул плечами Он. — Подумаешь, проблема.

-Тогда тот, кто останется без абонемента, побьет меня. А потом — ещё и дядя, — простота её ответа настолько поразила Его, что Он даже и не сразу нашёлся что сказать в ответ. В комнате повисла пауза, прерываемая лишь редкими всхлипываниями девчонки и похрипываниями Лешего. Видать, уж очень ему хотелось своими руками придушить племянницу, да, только при Нём, вступившимся за соплячку, не решался. Ну, так, на всякий случай.

Кому-то надо было хоть как-то нарушить эту вязкую тишину, что обволокла комнату, но девчонка боялась, Он просто потерял дар речи, а Леший… Да ему было просто тупо пофиг, чем закончится этот разговор, лишь бы ему самому не вломили по первое число. Неизвестно чем бы всё это закончилось, если бы не резкая автоматная очередь, пробудившая целый хор: хлопки ружей, рокот крупнокалиберных пулёмётов и отчаянная трескотня автоматов вперемешку с хриплым ором Сержанта. Затем, визг движка, звук удара и взрыв; полыхающий автомобиль со всего размаху врезался в изувеченное тело какого-то из домов.

-Вот и славно, — кивнул Он головой. — Боги сами решили наш спор. Синюге абонемент не понадобится. Только он у нас на дизеле ездит, — сам не зная зачем, пояснил бомбила.

-Но…, — чуть слышно прошептала в ответ та.

-Никаких «но», — взглядом остановил Он Лешего, уже было собравшегося влепить племяннице новую затрещину. — Абонемент.

-Не могу. Правда, — сквозь линзы разбитых Лешим очков она умоляюще смотрела то на одного. То на другого. — Нельзя… По закону нельзя, — упершись взглядом в пошарпанную крышку стола, едва-едва слышно прошептала она.

-По закону? — Он удивлённо присвистнул. — Леший, похоже, совсем с ума спятил, если не объяснил тебе одну простую вещь, — упершись костяшками пальцев в измученную крышку потрепанного стола. Навис Он над девчонкой. — Я здесь закон!

-Да вы чо! — отчаянно замахал тот руками. Ни дать ни взять мельница, мать его. Ещё чуть-чуть и взлетит. — Да, в натуре, затрахался я в башку её тупую вбивать вещи эти. Дура она, кароче, полная раз до сих пор не зазубрила вести как себя. Боги, вон, подтвердят! Я тут, в натуре не при чём. Атвичаю, кароче!

-Ты? — Он удивлённо поднял бровь. — И отвечаешь?

-Да я ей ща, в натуре, башку оторву на хрен.

-Выйдем, — Его, по-правде сказать, эта комедия уже достала. Вместо охоты Он должен был препираться с этим уродом Лешим, и этой вот малолеткой. Не тратя больше времени на болтовню, Он просто взял со стола один из абонементов и молча вышел на лестничную площадку. За ним, услужливо выбежал Леший.

-Ты за неё головой отвечаешь. Понял? Если с ней что случится, ты у меня первый без ног останешься. Или, без члена, — расплылся в нехорошей такой улыбке Он.

-Да, чо, кароче я? Я тут в натуре, при чём? Она, кароче…

-Не слышу ответа? — прервал Он Лешего.

-Значит, Леший пусть с галодухи, в натуре, подыхает, но, типа её прокорми! Тут, в натуре, самаму жрать нечего, а ещё и ей сухпаёк обеспечить извольте! Боги…

-Банка тушёнки каждые четыре дня, — прервал Он распоясавшегося урода.

-Две, — расплылся в мерзкой беззубой улыбке тот. — Одну, типа, мне. Другую — ей. Типа, целкой останется, — не получив ответа, бросился торговаться он. — Багами клянусь, — гнусавил тот, выторговывая себе очередную подачку.

-Хрен с тобой, получишь что хочешь! — не то, чтобы Ему показалось заманчивым такое предложение библиотекаря, просто достал его этот кретин. Какого хрена он вообще здесь делает, и с каких это пор Леший вдруг стал настолько уважаемым человеком в этом суровом мире, чтобы Он тратил на библиотекаря столько своего времени?

Мерзкая погодка! Ветер, снег ещё этот, как щебёнка жёсткий. Пришлось поднять воротник и пониже на глаза опустить шапку; иначе — беда. Другие вопрос просто решали: кто фанеру, кто картон, кто ещё что-то там вместо стёкол на тачки мастячил. Так, щели оставляли, чтобы видеть хоть что-то. Оно, конечно, хорошо: от ветра защита, от холода хоть какая-то. Опять же, снег и хрень всякая в морду не летит. Вот, только не видать ничего вокруг. На том другие и ловились; Святые, они ведь тоже твари хитрые. По норам своим прячутся, да только шутки с ними редко когда до хорошего доводили. Кабана, вон, так и подловили. Из-за фанерки. Он, конечно, сам виноват: сквозь щели свои и не разглядел, как в яму охотничью угодил. И всё. Сила бомбилы в скорости. И во внезапности. Лишившись машины он превращается в лёгкую добычу для мрази всякой типа Святых или крыс Палёного.

Чёрная, потрепанная «Акула» с грубо намалёванными квадратиками на израненной водительской дверке медленно катилась по Лучу; Он всегда начинал охоту именно с этой улицы. Понятно, что тут рассчитывать на добычу не приходилось. Так, проверка. Себя и машины. За несколько лет жизни бомбилой, Он привык прислушиваться к своим ощущениям и голосам Богов, не то, что остальные. Бывало и так, что в разгар самой удачной охоты Он просто бросал всё и возвращался домой. Потом, понятно, посмеивались над ним остальные… Ну, те, от которых Боги не отворачивались; кому из передряги очередной живыми и целыми выкарабкаться позволяли. Остальные завидовали. Понятное дело, слухи они быстро расползаются. Сначала по городу. Потом — по стране.

И уже пересказывали Ему соседи-бомбилы историю одну за другой про великого мага, любимчика Богов, что в Обнинске живёт. И, как будто, он с богами общается и те ему что-то там подсказывают; ну, там, где засада Святых или куда стоит ехать на охоту, а где ловить нечего. И вообще, чудеса Он творит чуть ли не каждую ночь. Чушь, конечно, собачья, но, чёрт подери, приятно! Проезд по Лучу — проверка; а что там голосок внутренний шепчет? Он выдохнул и попытался сосредоточиться. Надо быть очень внимательным, чтобы самому не превратиться в жертву. А для этого надо собраться, прогнать все эмоции и сосредоточиться только на охоте. Если получилось — для тебя перестаёт существовать и холод и ветер и снег. Само время прекращает своё существование! В всём мире остаются лишь два существа: ты — и охота.

Древние — те дураками были. Чего только не выдумывали, чтобы нервы пощекотать: из штуковин этих летающих прыгали с высоты хрен знает какой, круги на скоростях диких на тачках наматывали, морды друг били в мясо. Как его там; кокс, докс, бокс? Сюда бы тупиц этих, тогда бы и поняли, что такое настоящий кураж. За Его спиной уже было много больше пяти сотен охот. Частенько на несколько дней уходил Он в город на поиски Святых и жратвы. Уже чуть ли не с завязанными глазами мог объехать весь Обнинск, но, всё равно, кураж всегда, как в первый раз был.

Но сначала — сосредоточиться! Только в этот раз не получалось. Всё девчонка эта мерещилась в белой блузке. Боги, да за что Ему это наваждение сегодня?!

-Твою мать! — Он лупанул по тормозам. Педаль недовольно захрипела; антиблокировка сработала! Остановиться, как следует тряхнуть головой. — Что за чёрт? Оставь меня в покое! Проваливай из моей бошки на хрен!

Наваждение не проходило. Наоборот, ещё острее прорисовался образ перепуганной малолетки в памяти. Так, что даже пришлось выскочить из машины прочь, на улицу.

Задрав голову к верху, Он уставился в хмурое вспученное небо. Интересно, почему боги не желают показаться людям? Оно хоть когда-нибудь бывает другим? Может, не здесь. Может, где-нибудь ещё? Говорят, когда-то было видно и звёзды, и Солнце. Говорят, Он сам когда-то видел всё это. Много чего ещё говорят! Вот, только Он-то сам ничего этого не помнит… Вернее, не хочет помнить. Он вычеркнул ту жизнь из памяти сознательно, ещё в тот день, когда остался один. По крайней мере, так он думал раньше, однако прошлое так и норовило напомнить о себе. Как сейчас. Да какого чёрта?!

Увлёкшись, Он и не заметил, как его и машину начали окружать тени. Святые! Ах вы мерзавцы! Пять человек с железяками, цепями и кусками арматуры медленно надвигались на Него. Понятное дело, они уже поняли кто такой этот бомбила. Он — гроза всех Святых округи, разнесший не одну сотню их чёртовых притонов и готовый разгромить ещё столько же. Ну, давайте! Ближе, ближе! Сейчас повеселимся! Всё ещё задрав бошку к верху, Он повалился на капот. Типа так удобней в небо пялиться. В тучи эти, которые из-за снега толком-то и не видать! Но Святые — существа не умные! Ну, кроме предводителя ихнего и дозорных. Драться не умеют совсем, хотя и выглядят устрашающе. Любой бомбила уже давно бы просёк, что его надурить пытаются, но не эти! Крадутся, идиоты. Спугнуть боятся. Давайте, ребятки, ближе! Еще ближе!

Тот, что с куском арматуры, замахнулся и резко опустил свою железяку на то место, где только что был Он. Искалеченный капот противно грохотнул, прогнувшись под мощным ударом.

-Ах, ты, подонок! Получи! — финка молнией рассекла воздух, разорвав кадык нападавшего. Что было дальше, Он не помнил в общих чертах. Его пытались убить Святые, но Он не позволил. Ему не хотелось быть убитым. А этим чертям — наверное, хотелось. Хотелось, потому, и позволили лишить себя жизни. Все до одного! Уроды!

Оглядывая место боя, Он понял: вот чего так не хватало! Вот то, что отвлекло от всех напастей и невзгод сегодняшнего дня. Короткая яростная стычка привела Его в чувства, превратив из человека в машину, главная цель которой — уничтожение врагов. Ну, наконец-то!

А теперь — охота! Настоящая, безжалостная и бескомпромиссная. «Акула» полетела по раздолбанным улицам в поисках новых жертв. Ему снова повезло; меньше, чем через час он увидел его — сизый дым, вьющийся из-под неплотно пригнанной чугунной крышки. Вот оно, логово врагов. Интересно, кто этот идиот, который даже спрятаться-то толком не умеет? Даже, ведь, кретину полному понятно, что крышка должна подгоняться как можно плотнее. А для дыма специальный канал делается. Так, чтобы он метров только через двести на улицу и выходил. Пришлые опять, по-ходу дела. И чего это их тянет всех в Обнинск-то? Медом, что ли помазано?

Впрочем, Ему-то какое горе? Есть Святые — хорошо! Добыча всегда на вес золота. Жратва, там, шмотки всякие. Опять же, враги, без которых бомбилы сами глотки друг другу перегрызут. А так, есть на ком злость свою срывать за эту ублюдочную свою, неуклюжую жизнь. Хотя в последнее время этих врагов, почему-то всё больше и больше: негры, китайцы, кавказцы. Какого чёрта им всем здесь надо?

«Бимер» подкрался к люку. Теперь главное — не шумнуть ненароком, иначе — спугнёшь. Затаив дыхание, он достал из-под сиденья крохотную металлическую кочергу и зловещую такую бутылку с фитилём, торчащим из-под плотно закупоренной крышки. Ну, держитесь, засранцы! Сейчас будет весело!

За годы, проведенные бомбилой, движения отработались до автоматизма: поджечь фитиль подцепить кочергой люк, и забросить туда бутылку, наполненную смертью: взрывчаткой, кусками гвоздей гайками и просто камнями. А теперь, за машину! Живо!

Земля под ногами дрогнула. Тяжеленный чугунный люк подпрыгнул, словно обычная монета, подброшенный чудовищной волной кверху. Бомбила — от слова бомбить! Хотя, поговаривают, раньше они просто возили народ за бумажки эти… как их там? Деньги. Во, чудные-то! Вроде, умными людьми была, а простых вещей не понимали: деньги — мусор! Тушёнка — жратва. Вот оно — настоящее сокровище!

Не тратя ни секунды более, Он проворно нырнул в отверстие люка. Не отвлекаясь ни на что более, охотник принялся обыскивать разгромленное жилище Святых. Хотя в первый раз, увидев всё это, он ещё долго не мог проблеваться: руки, ноги, куски какой-то рванины густой красной хренью напитанные. Теперь привык. Вернее, научился не обращать внимания, сосредоточившись на самом главном — на разбое.

Главное; то за чем он пришёл: истина. Правда, никто и не знает даже, как выглядит-то она. Никто! Но ищут-то все до единого. Везде, в каждом логове Святых. Считается, как только найдешь это, станешь великим! Самым великим среди себе подобных. Вон, древние тоже только и делали, что её искали! Значит, действительно, ценная штука была!

Переворошив всё, Он сплюнул. И здесь нет! Так, хлам только всякий. Вздохнув, Он снова принялся методично переворачивать всё вокруг, теперь уже в поисках консервных банок. В укромных местах: сейфы, там, всякие, тайники, надёжно укрытые от посторонних глаз. Живо сориентировавшись, Он принялся орудовать кочергой, ловко раскидывая кучу хлама в самом углу небольшого помещения.

Что-то звякнуло. Ага, вот оно, сокровище! Боги с Ним! Ещё пара ловких движений железкой и вот, брезентовый рюкзак с несколькими жестяными банками у него в руках! Сгущенное молоко, горошек, джем, тушёнка, мать её! Только чуть их помяло взрывом. Самую малость. Он уже и не помнил, когда такой улов богатый доводилось в одном месте заполучить-то!

Дело сделано, теперь пора валить отсюда. Валить, пока дозорные не нагрянут. У Святых прямо как по нотам всё налажено: связь что-ли какая-то есть? Пять минут и подмога подходит. Всегда. Чуть зазевался, и вот тебе — неприятности. Тут если только Боги спасут. С дозорными шутки шутить ещё никто не решался. Вернее, никто из решившихся ещё домой живым не возвращался. Так, иногда только по кускам. В мешках брезентовых. Дозорные эти — настоящие бойцы, не то, что сопляки те, которые Ему час назад попались.

Взвалив мешок на плечи, Он уже приготовился выскочить наружу, как в этот момент Его взгляд остановился на этом…

То был обычный мятый лист бумаги. Почти огрызок, с выведенным детской рукой рисунком. Какие-то там деревья, холмы, три фигурки: две большие и одна маленькая… и Солнце! Чудом каким-то не пострадал от взрыва этот клочок бумаги. Так, разве что обгорел чуть-чуть по краям. Остановившись, Он сполз по лестнице вниз. Только теперь он решился осмотреть, кто же в этот раз стал Его жертвой.

Взрыв застал их врасплох. Они сидели за столом. Наверное, ужинали. Или просто разговаривали. Теперь их ошмётки повсюду: под ногами, на стенах, даже на потолке. Вот, только головы всего две… Карга — хорошая жена. И бомбы она хорошие делает. У других, частенько бывало, осечки проходили, у Него — ни разу. Вот, только в этот раз Он обжалелся, что этого не произошло. Их было всего трое: он, она и ребёнок. Ребёнок!

В этих-то краях проклятых уже года три как детей не видели. Нет, рождались, конечно. Все же люди, как ни крути. Вот только больше полугода ни один ребёнок жизни этой собачьей не выдерживал. Разве что у бомбил. Разве что у самых крутых. Разве что пока отец жив. Да и то, какие это дети? До пояса едва достают, а с такими шутки уже не шути! Финку в пузо пустят, даже не задумаются. Да и таких-то на весь город хорошо если с десяток наскребется. А тут…

Глупцы! Какого чёрта решили в героев играться? Какого черта сразу к вождю Святых не пошли, Старцу к этому? Он бы их пристроил, он — всегда таких пристраивает.

Только сейчас, Он обратил внимание на порядок, царивший здесь до взрыва. Намалеванное на щербатой стене окно с занавесками, тумбочка с железным подсвечником, ваза с давно уже засохшими цветами. Здесь! В этом-то мире! Судорожно хватая воздух ртом, Он бросился к стоящей радом с «окном» кровати. На ней, укутанная под ворохом всякого тряпья лежало небольшое такое существо. Ребёнок. Маленькая девочка с рыжими, заплетёнными в косы волосами. Наверное, она спала. Спавшая, сжав в кулачке потёртую и почерневшую от времени куклу, она казалась чем-то чуждым этому злому миру. Такая маленькая, чистая и с улыбкой на устах! Наверное, ей снился какой-то приятный сон. Может, сказка про Те времена, или что-то ещё. А Он… Он убил её. Убил! Своими руками! Убил единственное в этом городе улыбавшееся существо!

С диким рёвом вскочил Он на ноги. Так славно начавшийся день вдруг рухнул в одно мгновение. Как тогда, прямо перед Черными временами, когда прямо перед посадочной полосой у того самолёта вдруг отказали оба двигателя. Самолёт рухнул, и Он остался один.

Не помня себя, он обрушил кулак на чудом уцелевшую тумбочку, затем, всё ещё! На покорёженную взрывом кровать. На обломки стульев и прочей лабудени. Не помня себя рвал и метал он всё, что попадалось под руку, все эти обломки и покорёженные железяки. Всё.

-Мама, папа, мне больно, — вернул Его к действительности тоненький детский голосок.

-Что? Где? Ты кто? — ворочая головой во все стороны, словно бы сам удивился тому, как он здесь оказался, забормотал Он.

-В боку. Всё жжётся. Так больно, мамочка.

-Где, где больно, покажи! — живо раскидал Он тряпье, которым был накрыт ребёнок.

-Ты не мама, — испугалась девочка. — Где мои родители? Я хочу видеть маму и папу, — расплакалась она, увидев Его.

-Тихо, тихо, все будет хорошо. Дядя обещает. Правда, — попытался улыбнуться Он. Скверно. От взрывной волны девочку укрыла кровать родителей. Но от черепков и прочей дряни, она, увы, спасти не смогла. Все эти железки и гвозди располосовали одеяло и здорово изуродовали весь правый бок ребёнка. — Сейчас… Сейчас. Будет немного больно. Совсем чуть-чуть. Самую малость. Но ты потерпи. Совсем чуть-чуть. Потерпи, — трясущимися руками разодрал Он на полосы одно из одеял. Хреновая рана, чего там говорить. И крови потеряла и гвозди эти треклятые. Вытащить бы их, да только руками тут ничего не сделаешь, только напортачишь. — Потерпи чуть-чуть. Совсем чуть-чуть. Дядя что-нибудь придумает. Правда, — попытался улыбнуться он девочке. Отвыкшие от таких упражнений мышцы не поддавались. Ещё бы! Когда он последний раз вообще улыбался-то?! Наверное, вышло что-то совсем поганое. Совсем, потому, что девочка только расплакалась.

-Ты страшный. Я боюсь тебя. Ты делаешь больно.

-Ещё чуть-чуть. Правда, — наспех сделанная повязка закрыла рану, остановив кровь. — Так лучше?

-Больно, — жалобно прохныкала девочка.

-Потерпи ещё совсем чуть-чуть. Дядя что-нибудь придумает. Правда, — снова и снова повторял Он, как заклинание, попутно пытаясь улыбнуться. — Всё будет хорошо, честно-честно, — снова пробормотал Он, слабо, впрочем, представляя, что здесь можно придумать. Дозора Святых всё не было. Иначе как объяснить, что Он до сих пор жив? Будь они здесь, вряд ли стоило ждать пощады самому грозному из бомбил. Будь они здесь, девочка была бы спасена… Что же, Он был готов к такому обмену. Вот только их-то все не было! Мать их, где этих уродов носит?!

-Больно, — тихо пискнула девочка и закрыла глаза.

-Ты… Постой. Не уходи, не… очнись! Прошу тебя.

Трясущимися руками Он подхватил ребёнка и, на ходу сорвав со стены рисунок, ринулся прочь из этого места. Уже не глядя, куда наступает, спотыкаясь и едва не падая, подбежал Он к машине. Бережно уложил девочку на стонущий каркас заднего сиденья. Затем, вдруг сообразив, что все одеяла остались внизу, сорвал с шеи шарф и стащил с себя ватник, аккуратно укрывая ребёнка. И? Замер Он, глядя на неё. Куда теперь? Искать Святых? Но это займёт уйму времени. Кто знает, выдержит ли она. Бросить здесь? Тогда какого чёрта Он до сих пор не сделал это? Домой? Пожалуй, этот вариант выглядел самым верным, хотя и самым рискованным. Ох, не доверял Он Карге!

Впрочем, размышлять времени не было. Не чувствуя холода, Он рванул сквозь лёд и снег назад, к дому. К Карге. Поднимая тучи снега на поворотах, скрипя тормозами и с трудом уворачиваясь от тут и там разбросанных поваленных деревьев, куч хлама, мусора и огромных выбоин, несла «Акула» своего седока. «БМВ» семерка. Славный аппарат. Разве что старый. Да оно и к лучшему. Так надёжней будет.

На бешеной скорости пролетел он мимо Бастиона и обгоревшего трупа тачки Синюги. Оторопевшие от такой наглости солдаты не успели даже пальнуть. Только потом, когда машина проскочила мимо простреливаемого коридора, спохватились. Прозевали, оттого с утроенной яростью открыли пальбу вслед удирающему автомобилю. Снова. Как по пути в часть Святых.

Мимо Станции, что через три недели откроет двери всем желающим. Мимо дороги в никуда, угрюмых коробок производственных зданий, укрывших за своими бетонными стенами горстку тех, кто раньше, до Чёрных времен горделиво звали себя людьми.

Карга стояла перед входом в дом. Словно ждала его. Без лишних вопросов взяла на руки ребенка и, подняв люк, ловко скользнула в горловину люка.

-Дверь закрой! — сварливо крикнула она стоявшему истуканом бомбиле. — И ватник одень! Думаешь, нянчиться с тобой буду?

Словно во сне спрятал Он машину. Оттащил в сторону крышку и сам протиснулся в горловину люка.

-Как она? — посмотрел на Каргу.

-Спать иди, — проворчала в ответ та.

-Я вопрос задал, — тяжело опускаясь на койку, просипел Он.

-Плохо, — женщина в упор уставилась на бомбилу. — Доволен?

Вместо ответа Он тяжко повалился на гору тряпья и выключился.

Всю ночь Ему было паршиво. То колотило всего, то становилось неимоверно душно. Ненадолго проваливаясь в сон, Он тут же оказывался в каком-то чертовом лабиринте с неимоверно узкими коридорами. Задыхаясь и то и дело запутываясь в седых космах паутины, в изобилии свисавших с потолка, Он всё пытался прорваться к маячившему где-то впереди огоньку. К свету. То застревая в узких горловинах проходов, то проваливаясь в невесть откуда взявшиеся ямы, Он вдруг приходил в себя и, тяжко дыша, тяжело ворочал глазами, тупо разглядывая потолок и стены своей каморки. Перед глазами все плыло. Мутило, голова гудела. А тут ещё и рука разболелась; всё-таки слишком Он там разошёлся, когда крушить всё бросился. Всю ночь, в редкие минуты забыться слышался Ему то звонкий детский смех, то недовольный бубнёж Карги, то собственный хрип. Очнувшись, наконец, он понял, что лежит с туго перевязанной рукой и с влажной тряпкой на лбу.

-Что с ней? — выдавил он из себя.

-О себе позаботься! — прошамкала в ответ женщина.

-Что с ней? — попытался подняться Он, однако страшная слабость сковала тело, не дав даже пошевелиться. Встать не вышло, поэтому Он начал ворочать глазами, словно пытаясь понять, куда это занесло Его в этот раз. Как обычно, его конура. Хмурые стены с облупившейся штукатуркой, если такая вообще была здесь когда-то. Низкий, закопченный потолок, груды тряпья по углам вместо кроватей. Стоп! Взгляд пошёл назад. На стене, прямо над койкой Карги, висел тот самый детский рисунок, что, уходя, захватил с собой Он. А рядом — сама старуха, суетливо возящаяся над девочкой, лежащей на куче тряпок.

-Спасибо тебе, Карга, — с трудом просипел он.

-Говорила: ватник одень! — проворчала в ответ та, отрываясь от девочки. — Пей, — коротко приказала она, поднося железную миску с жидкой бурдой ко рту бомбилы. Несколько глотков обжигающей жидкости прибавили сил, и Он заснул. В этот раз уже без сновидений.

Глава 2.

Пришёл в себя и долго не мог понять, где находится. Уж слишком чудно было слышать в Его хмуром убогом жилище не привычный бубнёж Карги, а звонкий такой детский голосок, ножом режущий и без того гудящую голову.

-Он — хороший. Правда, — хрипела Карга. — Одинокий просто. И уставший, — вздохнув, добавила старуха.

-Он злой, — отвечал детский голос. — Он сделал мне больно.

-Он рану перевязал. Это больно. Всегда. Нельзя без этого, — старуха словно бы оправдывалась перед девочкой.

-Где мои родители?

-Ушли.

-Но, куда? Почему не взяли с собой меня?

-Поймешь когда-нибудь. Сейчас — спи.

-Но я не хочу спать! Я хочу знать, где мои родители?! Когда они вернутся?!

-Не вернуть их уже. Никто не возвращался.

-Но, почему? — не унималась девочка.

-Зачем возвращаться? Они там, где хорошо.

-Но, почему они тогда не взяли меня с собой? Я хочу, чтобы и мне было хорошо! А мне больно, — голосок умолк. Впрочем совсем ненадолго. — Они что, плохие? — буквально воскликнула девочка. — Но они же мои папа и мама!

-Родители всегда хорошие. Всегда, — проскрипела цыганка и замолчала, словно собираясь с мыслями. — Они ушли, а ты осталась. Воля Богов на то. Значит, надо им, чтобы ты жила.

-Боги хотят, чтобы мне было больно! — вновь захныкала девочка. — Ваши боги — злые.

-Наши боги — суровые. Но и они хотят мир изменить. Для того тебя и спасли.

-Весь мир? — Он просто физически почувствовал, как широко распахнулись глаза девочки. — Но как?

-Измени Владимира. Это Его мир… Изменится он, всё по-другому станет, — темнота вперемешку с тишиной снова наполнили душную каморку. — Он сильный. Самый сильный, — снова засипела старуха. — Оттого и больше других в помощи нуждается.

-Владимир? — волна ярости захлестнула бомбилу. — Кто такой?! Так вот ты, Карга, путаешься с кем! Да я тебя! Стоп… Владимир… Владимир? Это — моё имя. Владимир — это я. — бешено завертелись мысли в Его гудящей голове. Да! Он вспомнил! Когда-то давно, ещё до Чёрных времен к каждому с самого рождения приклеивали этот ярлык. Имя. У меня тоже было. Владимир. Но потом оно исчезло. Совсем. Вместе с тем, что связывало меня с тем самым туманным прошлым, которое, как поговаривают старейшины, было когда-то. Было, а, вот теперь ушло навсегда. Или, быть может, и не было его никогда…, — Он снова провалился куда-то в глубокое забытьё. Туда, где когда-то давно осталось пение волн, ласкающее тепло солнечных лучей, мягкий запах земляники с чёрникой и тот деревянный мостик, уходящий далеко в озеро. Настолько, что, казалось, он разделяет не воду и землю, а небо и потревоженную легкой зыбью поверхность гладкого зеркала водохранилища! Там, где Он в первый и последний раз по-настоящему радовался жизни!

Шелест волн и неторопливое роптание огромных сосен уносили с собой куда-то чёрт его знает куда! Впрочем, и не важно Ему было. Куда угодно, лишь бы подальше от этих мест! Подальше от всего этого! Подальше от себя самого!!!

В третий раз он пришёл в себя ночью. Несмотря на то, что внутри Его берлоги, отсечённой от всего мира тяжёлой чугунной крышкой люка, всегда царили тишина и мрак, Он каким-то своим внутренним чутьём научился определять, а что там на улице? Дождь, снег, ночь, день. Он привык. Настолько, что перестал удивляться этому своему чутью. А, вот теперь вдруг почему-то удивился. Странно, откуда Ему знать, что на улице туман?

Головная боль стиха, оставив место какой-то пустоте и вымотанности. Ни дать ни взять, выпотрошенная крыса. Прислушался. Ни звука. Вокруг тишина, не потревоженная ни единым посторонним звуком.

-Наверное, всё это приснилось, — решил он, однако на всякий случай взглянул на стену. Там, чуть дрожа от сквозняка, висел, кое как прилепленный, детский рисунок. Тот самый из развороченного Им же самим жилища Святых. — Твою мать! — он тяжело откинулся на кучу тряпья.

-Тише ты! — тут же цыкнула на него Карга. Она-то, оказывается, и не спала совсем. — Заю разбудишь.

-Кого? Какую к чёрту Заю? — бомбила попытался вскочить на ноги, но не смог. Тело, скрутило необычайная слабость; словно бы неудачно шарахнулся Он с верхотуры одной из коробок бывших заводов.

-Раненную. Привёз её позавчера. Родителей их убил, — прошамкала та в ответ. — Мы убили, — чуть промолчав, прошептала она.

-Ты что, женщина, со мной была? Какого чёрта? — чуть громче, чем надо было бы прикрикнул Он.

Ворох тряпья, где обычно спала Карга, чуть зашевелился, и через пару мгновений оттуда раздался детский плач.

-Язык у тебя отсох чтобы! — гневно сверкнула глазами старуха. — Ребёнка разбудил!

Только сейчас Он понял, что Карга уляглась спать рядом с Ним, уступив девочки своё место.

-Да, какого… — начал было Он, однако тут же осёкся, налетев на взгляд женщины. Тяжёлый, осуждающий и, он был готов поклясться — ненавидящий.

-Я — твоя женщина. Забыл?

-Забудешь тут…— проворчал Он, медленно, как червь из-под земли, выбираясь из-под вороха всякого тряпья. — Ключи где от тачки? — медленно вползая в ватник, тяжело прохрипел Он.

-Куда понесло? Дуба вчера чуть не дал! Так, мало! Снова приключения ищет!

-Значит, надо, — огрызнулся Он. — Лешему тушёнки обещал.

-Лешего давно в Огонь Вечный пора! Пес он, а ты подкармливаешь.

-Надо так, значит. Надо, черт подери! — уже чуть ли не рявкнул Он на жену, однако сдержался. Чтобы не сорваться, что было дури двинул кулаком в стену. Ох, мать моя! Дикая боль скрутила его, так, словно бы он ненароком налетел на утыканную гвоздями стену. Закусив губу, Он тяжело повалился на грязный мокрый пол. А Карга словно бы и не заметила. Знай себе тетешкается с ребенком.

Только, успокоив девочку, она вернулась к Нему. Доволокла его, враз обмякшего и беспомощного, до «кровати», стащила ватник.

-Мозгов бы тебе! Чучело, — бурчала она, готовя какие-то там свои снадобья. — Терпи теперь. Кости вправлять буду, — Он лишь плотней сжал зубы. Пытка, впрочем, не заняла много времени. Карга умела такие вещи делать быстро. Настолько, что Он иногда даже сомневался, а человек ли она вообще? Может, колдунья какая. Или богиня? Тогда какого черта себе обличье такое выбрала? Он мельком взглянул на старуху и тут же отвернулся, не в силах смотреть…

-Мне надо, — снова попытался подняться Он.

-Перебьётся. Глядишь, сдохнет скорее.

-Иначе человеку будет плохо, — наверное, в первый раз после наступления Чёрных времён Он просил. Да, просил! Просил не кого-то там: соседа, или другого бомбилу, а свою собственную женщину! Да что происходит-то! Он без сил повалился на койку и, обхватил голову руками, закрыл глаза.

Та ночь что-то перевернула в Его голове, вырвав наружу воспоминания о Том далёком времени, когда всё было иначе! Та ночь… А ещё слова Карги: «ты убил. Мы убили». Убили…

Ведь, казалось раньше, всё так просто: мы охотимся на них, они защищаются, они охотятся на нас — мы защищаемся. Всё просто и понятно: охотники, жертвы. Жертвы, охотники. И никаких тебе убийств. Жизнь такая! Что теперь поделать?! Но что теперь делать-то??? Что?!

-Человечным стал вдруг, — криво усмехнулась Карга. — Ну-ну. Грешки замолить решил? Давай-давай! В рай попадешь, за меня попроси. Вместе убивали, вместе и в Огне вечном гореть будем, — помолчав, добавила она. — Ты да я, — обнажив неровные жёлтые зубы, прокаркала та.

-Иди к чёрту, — вдруг разозлился Он. Неуклюже поднявшись на ноги, бомбила попытался натянуть ватник. Чёрт! Как же больно! Рука, мать её! И всё под взглядом этой ведьмы. Смешно ей, видите ли, на муженька бессильного пялиться. Ну, смотри! Допрыгаешься у меня!

-Сиди. Сама отдам! — неожиданно поднялась она на ноги.

-Ты?

-Тебя не пущу. Доберешься даже если, снова свалишься. Надолго. Не любят Боги, в игры играться.

-И не боишься?

-Боюсь. Да не за себя или тебя. За неё, — кивнула она в сторону кровати. — Что случись с тобой, и ей смерть.

-А с тобой? — Карга ничего не ответила. Замоталась только поплотнее в платок свой вязаный.

-Сколько?

-Две банки, — протянул Он старухе узелок.

-А харя не треснет? — презрительно сморщилась та.

-Одну — ему. Другую… девчонке одной. Племянница его. Не выживет здесь сама. Иди давай, а то противно уже! — прикрикнул, если, конечно, можно прикрикнуть почти шёпотом. Старуха молча кивнула. То ли ухмыльнулась, то ли улыбнулась Карга. Уж чёрт её поймешь, ведьму эту!

Ему ещё никогда не доводилось быть одному дома. Никогда, с самых Чёрных времён. Даже Карга замаячила в его жизни на следующий же день после той авиакатастрофы. Потом, когда ухнуло и началась резня, она первая, кто предложил укрыться на окраине города.

-Пусть рвут друг-друга. Нечего в свалку эту соваться, — Карга в Его жизни появилась как-то ненавязчиво и абсолютно безапелляционно. Именно она учила, как выжить в этом мире, как оставить всё то, что мешало жить. Всё то, что стало ненужным, как пустой мешок, что волочится за путником: разве что за спиной болтается, а толку уже давно никакого. Она, словно младенца, учила Его делать первые шаги в этом новом мире, истерзанным кризисом. Именно она сделала из него настоящего бомбилу. И именно она нарекла Его Безымянным.

-Нет у меня имени, — уткнувшись тогда в пол, процедил Он. — И прошлого нет. И будущего.

-Это как, мил человек? — деланно всплеснула руками Карга.

-А вот так! Только настоящее. Выжить в котором надо. Всё. Ничего больше. Остальное — мусор и хлам. Остальное — не в счёт. Или ты не этого добивалась всё это время? — в упор посмотрел Он на старуху.

-Время и покажет. Боги расставят по местам всё, — та лишь пожала плечами. Жаль. А, ведь, он так надеялся, что она, наконец-таки расскажет, за каким чёртом она вообще связалась с Ним! Какого чёрта всё это время возилась, словно с ребёнком. Ведь, столько вокруг бомбил было других. Настоящих. Таких, по сравнению с которыми Он был просто младенцем. Но, нет, приглянулся почему-то ей именно Он. Щуплый такой близорукий преподаватель литературы, увлекающийся историей и, втихаря от властной жены, почитывающий книги про индейцев, да фантастику научную. Жалкий и никчёмный, неспособный даже двойку поставить отъявленному лодырю. Беспомощный, накрепко повисший у жены на шее и целиком зависящий от доходов её торгового павильона.

Потерянный и враз постаревший в тот день, когда самолёт, в котором возвращалась жена и двое её детей с какого-то там очередного курорта, рухнул перед самой взлётной полосой, оставив за собой лишь только метров двести перепаханной земли и глубоченную воронку, Он привлек внимание старухи. Хотя, что нашла в нём эта цыганка? Почему именно Его выбрала из шумной толпы? Почему именно Ему дала шанс выжить? Эти вопросы до сих пор мучили Его, не давая покоя длинными ночами.

Теперь, конечно, да, он изменился: коренастым таким стал, чуть сутулым и мускулистым. Теперь он — непререкаемый авторитет среди себе подобных. Его боятся даже самые отъявленные отморозки среди бомбил и все Святые. Но это теперь. А тогда?

-Нет у меня имени, — упрямо повторил Он. — И прошлого нет. И будущего.

-Как скажешь, — пожала плечами цыганка. — Отныне ты — Никто. Человек без имени и судьбы.

-Я — Безымянный! — процедил Он, не поднимая глаз.

-Ты — Никто! — сверкнула старуха в ответ глазами. Он промолчал. Просто развернулся и куда-то пошёл.

С тех пор Он и стал просто Бомбилой. Заглушив в себе всё то, что казалось Ему таким ценным в прошлом, он начал охотиться. Сперва, конечно, похохатывали над ним остальные-то. Безымянный! Даже тачки-то нормальной нет; так, седьмая «Бэха» чёрти какого года, женой подаренная в очередную годовщину свадьбы. У остальных-то и погонялы крутые и тачки — джипари. Да и сами — амбалы, себе во всём хозяева; что хочу, то и ворочу. Да только больше года ни один их этих крутых и не прожил. Кого их же люди предавали, кому Святые бошки сносили, а кого и Он сам подлавливал.

-У бомбил должен быть один лидер. Только один человек может держать в кулаке всех. Иначе — анархия. Иначе — смерть! — любил повторять он, ставя на место очередного зарвавшегося отморозка. — Иначе — смерть! — А умирать Он не хотел. Прошло то время, когда Он в полном отчаянии смотрел в зыбкие очертания будущего: ни жены, ни детей, ни жизни… Ничего!

Тогда единственной его мечтой было уйти. Теперь — выжить. Как бы ни погана была эта самая жизнь. Жить. И, быть может, увидеть тот самый край Чёрных Времён. Ну, хотя бы одним глазком!

Одного за другим подчиняя своей воле бомбил, он создал что-то отдалённо напоминающее мелкое государство, где даже действовали какие-то законы!

А Святых Он ненавидел. Уже просто потому, что в этом мире ненависть — физическая необходимость. Как еда. Как вода. Как воздух! Именно Он поднял бомбил против уродов. Состряпал из Святых врагов и обрушил на них весь гнев одичавших сородичей. Уж пусть лучше им глотки грызут, чем друг-другу.

-Покажи звезду, — раздался сзади испуганный детский голос.

-А? — от неожиданности он вздрогнул.

-Мы с папой часто глядели на небо. Мы ждали звезду.

-Кого вы ждали?

-Звезду. Ты что, с Луны свалился?

-А, звезду, — пришёл, наконец, в себя Он, окончательно стряхнув с себя наваждение нахлынувших вдруг воспоминаний. — Видели хоть раз?

-Нет. Небо в тучах всегда. Оно украло все звёзды. Оно жадное?

-Ну, — Он сразу и не нашёлся что ответить. — Наверное — да.

-А почему?

-Ну, может, ему просто не хочется… Ну, это… чтобы хоть кто-то мог наверное, видеть. Или боится потерять. Не знаю я, в общем, — насупился Он.

-Папа говорил, что оно ждёт, когда люди будут готовы. Небо прячет звёзды, потому, что ждёт.

-Ждёт чего?

-Ждёт, когда на земле появится человек, который изменит всё.

-Но как он это сделает? — Он удивлённо посмотрел на девочку.

-Папа говорил, что этот человек сможет примирить тех, кто враждует.

-Наверное, твой тапа был очень умным человеком, раз говорил такие вещи.

-Так мы пойдём смотреть на звёзды? — девочка потеребила Его за рукав.

-Но как ты пойдёшь? Ты же вся в бинтах! А вдруг ты заболеешь?

-А вдруг появится звезда, но её никто не увидит?! Что тогда?! Мир так и не изменится?!!

-Давай сделаем так, — предложил Он. — Ты постараешься заснуть, а я пойду на улицу и буду смотреть на небо за нас двоих. А когда ты выздоровеешь, — остановил Он уже собравшуюся что-то сказать девочку, — мы все втроём каждый вечер будем ждать звезду.

-Хорошо, — немного подумав, кивнула головой она. — Тогда спой песенку.

От неожиданности Он едва не захлебнулся воздухом:

-То есть, как это?

-Мама всегда на ночь мне пела песенки. Чтобы я быстрее засыпала.

-Но я не умею. Правда. Я и песенок-то никаких не знаю.

-Тогда расскажи сказку, — потребовал ребёнок.

-Ну, — неуверенно замялся Он.

-Иначе я начну капризничать, и тебе придётся брать меня на улицу смотреть на звёзды, — строго посмотрела она на бомбилу.

-Хорошо-хорошо, — поспешил заверить Он её, на ходу мучительно вспоминая всё то, что когда-то читал или слышал от матери. — А как тебя зовут?

-Зая, — улыбнулась она. — Или Зайка.

-Хорошо, Зайка, тогда слушай, — поудобней устроился Он рядом с «кроватью» девочки. Когда-то давно жили на свете…, — он задумывался, лихорадочно выдумывая, что бы сказать дальше, — три брата. Вот. Три родных брата. Они были очень похожими. Только один был умным, второй красивый, а третий... Третий был очень добрый. Да. Вот, он был такой добрый, что… Что его все боялись и уважали! Потому, что знали… вернее нет, не так. Все его любили, любили, потому, что боялись. Вот. Потом, когда они повзрослели, пришло время выбирать кому и чем заниматься, — замолчал Он, собираясь с силами.

Тот, который умный. Который самый старший. Он… Он решил, что станет учёным и поступил в академию. Да. Он поступил в академию и стал академиком. Второй, который был красивым. Он, вот… Он так и остался красивым. А тот, который добрый. Который добрый, он был самым младшим и самым любимым сыном своего отца. Отец его любил больше всех. И его отец никуда… Никуда не отпустил в общем. Совсем. Не отпустил, потому, что тот был самым любимым его сыном, — резким движением смахнул Он со лба испарину. — А ещё, потому, что ему нужен был сильный защитник, которого бы все боялись. Вот, — сдался Он. Ей-богу, казалось, проще сразиться с армией Святых, чем придумать какую-то сказку для Зайки.

-Какая странная у тебя сказка, — девочка посмотрела на бомбилу. — А чем она закончилась, — требовательно посмотрела она.

-Ну, не знаю, — смутился Он. — Наверное, тем, что они жили долго и счастливо…

-Они не могли жить долго и счастливо, потому, что ничего для этого не сделали. Ни-че-го-шень-ки.

-Ну, как не сделали? — Он был готов провалиться сквозь землю от стыда. Всего три зимы провёл он в этих трущобах и вот, на тебе, забыл как это: быть человеком! Елки-палки, даже сказки детской и то ни одной не помнит!

-Вот так!

-Но, погоди-погоди, — всё ещё продолжал отчаянно защищаться Он. — Но они же были красивыми, умными и добрыми. Разве этого недостаточно?

-Для настоящей сказки — нет.

-Сдаюсь, пощади меня! Я не умею петь! Я не знаю ни одной сказки. Я. Я — плохой. Злой я! И, вообще..!

-А вот и нет! — остановила бомбилу Зайка. — Ты просто один. Сегодня моя очередь рассказывать сказку, но завтра, — она требовательно посмотрела на бомбилу, — твоя. Договорились?

-У меня есть выбор? — тяжело вздохнул он.

-Я расскажу тебе мамину любимую. Про Князя, — словно не заметила печального вздоха Зайка.

За морями и пустынями, далеко-далеко, — начала Зайка. — В краях, которых не найти ни на одной карте, какой бы точной она ни была. На границе четырёх великих-превеликих государств было маленькое-премаленькое княжество. Находилось оно на вершине огромнющей горы, которая выше самых высоких руин в городе, — девочка раскинула руки, показывая высоту горы. — Туда вела одна-единственная тропинка, и про неё знали только жители этого княжества.

Огромнющие утёсы, — Он закрыл глаза, слушая звонкий певучий голос девочки, рассказывающей про дивные далёкие края. Такие, которые Ему, наверное, уже и не доведётся увидеть, — прятали это место от злых соседей. Пушистые деревья — от холодных ветров.

Ласковое солнышко грело своими лучиками аккуратные грядки. А жители выращивали землянику, клубнику и ещё много-много других вкусностей. Никто и никогда не слышали ни о болезнях, ни о злом обращении. Они все-все знали друг друга в лицо и всегда по-настоящему радовались при встрече, — рассказывала тем временем Зайка. — Все всегда знали, что происходит в государстве. Жители просто радовались каждому новому дню и совсем не боялись, что вдруг произойдёт что-то нехорошее.

Каждый вечер здесь вкусно пахло свежей выпечкой и горячим шоколадом, — Он не слушал. Он уже был там. Сидел за столом, вместе с весёлыми жителями этих мест, просто смотрел на них, радуясь их нехитрому счастью, — а каждое воскресенье все-все жители выносили на улицу тяжёлые дубовые столы. Самые вкусные блюда и самые душистые напитки; чего здесь только не было! И копчёные окорока, и поджаристое мясо! Много-много домашних колбас и сыров, кувшины хмельного пива и алого вина, блюда сочных фруктов и необычных салатов! Ммммм! Вкуснятина!!!

Во главу длиннющего стола садился молодой Князь со своей прекрасной супругой. Они-то и приглашали всех остальных жителей присоединиться к застолью. Тут такое начиналось! Весёлые разговоры и песни! Тосты за здоровье правителей и благополучие княжества. За соседей, которые то и дело воюют друг с другом; пусть они как можно скорее помирятся! За то, чтобы всегда сохранялась традиция собираться всем вот так вот за одним столом.

-Ну чем наш дом не рай? — восклицал обычно Князь, когда воскресная трапеза заканчивалась, и все до одного жителей княжества начинали петь свои любимые песни.

-Ты прав, дорогой, — всегда улыбалась прекрасная Княгиня. — Я совсем не понимаю тех людей, которые выбирают для себя жизнь в этих пышных клетках-замками. Зачем они замуровывают себя в эти огромные неуклюжие коконы-платья? Зачем, вечно бегут неизвестно куда и для чего?!

-И вправду, зачем всё это? — вторил им молодой священник, с голубыми-голубыми глазами. Щурясь, он глядел на мясников, землепашцев, гончаров и других жителей, не представляя, как можно жить по-другому, — Всё, что надо нам даёт земля. Остальное мы вымениваем у соседей. Мы не гонимся за славой и богатством! Это же и есть самое настоящее счастье!

-Дело говорите! — прижимая к себе симпатичную пухленькую супругу, довольно бурчал Воевода.

-Странные они люди! — подводил итог Князь, полностью соглашаясь со своими собеседниками.

Последние слова Зайка произнесла совсем тихо. Произнесла и, поудобней устроившись в груде тряпья, тихонько заснула. А он ещё долго сидел на корточках возле её кровати. Сидел, боясь пошевелиться, боясь забыть хоть одно слово, снова и снова пропуская перед глазами всё то, что услышал сейчас, слово в слово повторяя сказку, которую рассказала Ему Зайка.

Затем, вздрогнув, Он медленно поднялся на ноги. Он обещал Зайке смотреть на небо; а вдруг оно хоть на мгновение расступится, открыв хоть одну из спрятанных звезд? Замотавшись тряпьём, что только удалось собрать в доме, Он выполз из своей берлоги и взгромоздился верхом на крышке люка, ведущего в дом. Задрав голову кверху, бомбила уставился в хмурое небо, нависшее прямо над головой.

-Совсем свихнулся, — привёл его в себя гневный окрик Карги, вернувшейся домой. — Только вчера в горячке бредил! Только вчера его выхаживала! А он? Вы посмотрите! На улице ему, посидеть захотелось! Да я тебя!!!

-Тихо, Карга, — чуть слышно прошептал в ответ он. — Зайку разбудишь. — Он улыбнулся. Впервые по-настоящему за три года, прожитых в Чёрные времена.

Опять мело. Да не просто так, снежок сыпался. Нет! На улице разгулялась настоящая пурга. Ураган. Разъярённый ветер бешено молотился в мятые бока потрёпанной «Акулы», то и дело заставляя вздрагивать её всем своим мощным корпусом. Мелкий колючий снег резал глаза и так и норовил забиться в уши, нос за шиворот. В общем, поганая погодка стояла на улице. Хуже для охоты и не выдумаешь! Но Он все равно поехал…

За неделю, проведённую дома, запасы съестного почти иссякли, так, что, пришлось снова выезжать на промысел. Не сказать, что это Ему не нравилось. Всё-таки Он — бомбила и неделя, проведённая без дела дома, порядком утомила Его. Да так, что этот свой выезд Он ждал, едва ли не как самое великое событие в жизни. Пришлось, правда, выдумывать, что бы сказать Зайке. Не скажешь, ведь: «Охотиться на Святых поехал. Ну, как на родителей твоих, помнишь? Если всё нормально, выживу». Придумал, конечно, что-то там. Но, всё-таки лгать Он не умел. Смешно, прямо-таки! Убивать, пардон, охотиться — да, это мы умеем. Лгать — ни за какие сокровища мира! Мы и сказку-то, вон, выдумать не можем! Куда там нам лгать! Так и пришлось сказать: «За едой». Больше — ничего, но она, кажется, всё поняла.

Охота получилась поганой. Боги отвернулись от Него с самого начала. Сперва — не смог проскочить мимо Бастиона. Решил пролететь на всех парах, да увяз в сугробе, а те, что на вышках, только того и ждали! Машину изрешетили вдоль и поперёк. Только чудом в бак, двигатель, да в него самого не попали. Потом — бухнулся колесом в яму, да так, что зубы аж лязгнули. Это уже потом понял: колесо-то убил! Случается. Что поделаешь? Поматюгавшись, Он вылез из тачки и полез за инструментами в багажник «Акулы».

Потом уже, пока возился с запаской, машина взяла, да и заглохла. Бывает, не привыкать. На то он и бомбила. Снова выругавшись, Он, распахнув пасть капота, полез ковыряться в двигателе. В это время, налетевший порыв ветра вырвал подпорку и со всей дури опустил мятую железяку капота Ему на спину. «Компостер, мать твою!» — пронеслось в голове, у распластавшегося на горячем двигателе бомбилы.

Наверное, то, что на него не налетел дозор, было просто чудом, хотя как раз таки в чудеса он не верил совсем. Скорее всего, Святые благоразумно решили попрятаться по своим норам, правильно решив, что в такую погоду разве что идиот решится высунуться на охоту. Да и стрельбу, должно быть, слышали. Когда так от души палят, значит, кто-то попался. Иначе, на кой хрен тратить патроны? Похоже, Боги сжалились над уставшим охотником, не дав ему налететь на врагов.

С полчаса ушло на то, чтобы снова завести машину. Потом, озлобленный и продрогший, он двинулся дальше, рассчитывая, что на этом Его злоключения на сегодня закончились, однако, несчастья продолжали преследовать его одно за другим. Поколесив по городу с час, ему-таки удалось обнаружить логово Святых. В этот раз не то, что в прошлый. Замаскировались, как положено. Дым через решётку канализации ливнёвой выходил, а где жгут, так то могло быть и в километре отсюда. Погано! Уже разворачиваясь, краем глаза увидал Он, что вроде как тень какая-то мелькнула где-то справа. Мелькнула и растворилась; словно провалилась сквозь землю.

-Вот ты мне и попался, — довольно ухмыльнулся Он. — Не уходи далеко, позабавимся. Я скоро вернусь!

Всё остальное — дело техники. Для начала, показать, что ничего не обнаружил. Святые хоть и недалёкие, так всёж-таки не идиоты. Поди, тоже жить хотят. Видели же машину бомбилы. Сунуться к таким сейчас, всё равно, что за линию смерти переехать. Туда, к Вечному Огню. Откуда возврата уже и нет. Нет уж, Он не такой идиот. Он подождёт. А ребятки пусть пока расслабятся. Оно, ведь, перед смертью не повредит. Ещё с час колесил Он по городу, прежде, чем вернуться обратно. Уже там, на месте, Он вдруг понял, что кочергу-то свою потерял! Похоже, когда возился с машиной. Чёрт! Черт! Чёрт! Чёрт!!!

Проклиная всё на свете, Он двинулся обратно. И в самом деле, ловить тут больше нечего. Без рычага за такие дела браться бесполезно; только времени потеряешь чертову прорву, да шум поднимешь. А там, глядишь, сам без бошки останешься. «Бывает», — в другой раз сказал бы он. — «С каждым случается», но, только не сейчас. Это все не само собой приключилось, Он был уверен в этом. Это — что-то там, внутри переменилось в Нём с появлением в жизни этого крохотного загадочного существа.

Он не был сентиментальным человеком ни тогда, четыре года назад, ни вообще когда-либо. Даже предложение жене своей Он сделал скорее из жалости, чем руководствуясь какими-то там порывами! Хотя, конечно, если вдуматься, жалость вызывал скорее Он, чем кто-либо из его сверстников: коротышка-ботаник, нескладный такой весь и смешной, близорукий да ещё и неудачник, привыкший держать все свои эмоции где-то глубоко внутри. Одинокий, оттого и вечно скованный и нелюдимый, бесконечно ищущий что-то там в бастионах книг, между строк. Мрак, в общем! И вот теперь, став другим человеком, Он вдруг занялся самоковырянием, самоперемыванием косточек. Жизнь почти, прошла, но что он успел?

Посадить дерево? Разве что герань в кабинете, да и то засохла она через месяц.

Построил дом? Так, ведь нет. Жена стройкой ведала, и не дома, а павильона торгового.

Родил сына? Он жену с детьми уже взял, как своих воспитывал, а, вот, родных так и не появилось.

Да какого, спрашивается, чёрта? Он тряхнул головой. За своими мыслями, он и не заметил, что подкатил к пристани — логову Палёного. Пронзительный свисток «Стрелы» вернул его к реальности: жратвы не добыл, машину чуть не погубил, сам едва жив остался… С чем Он домой вернётся?!

И раньше, конечно, случалось им с Каргой голодать. Жизнь такая, что тут поделаешь?! Перебивались, ведь. Потому, что жили они для себя только. Но теперь…

Теперь в их логове появилось маленькое существо — Зайка. И, вдруг, оказалось, что жить ради себя — непозволительная роскошь! И что, спрашивается, теперь делать?

-Твою мать! — выругался он про себя. — Твою мать! — хлопнул ладонью по баранке.

-ДК ФЭИ, пожалуйста, — от неожиданности Он подпрыгнул.

-Какого чёрта? — тупо уставившись на наглое существо, подсевшее к Нему в тачку, процедил Он, от неожиданности нажав на газ. Мощная тачка рванула вперед, однако, быстро успокоенная хозяином, неторопливо покатилась вперед.

-Вы таксист, или для смеха значок нарисовали? — прямо напротив него, на скелете пассажирского кресла сидела… женщина! Да какого черта она делает здесь?!

-Я — бомбила! — процедил Он в ответ.

-Таксист, бомбила, — та лишь пожала плечами. — Разница-то какая?

-Большая!

-И в чем же она, эта ваша разница?

-Да во всём! — бомбила вдруг взорвался. — Таксист — идиот, который извозом занимается. Бомбила — воин… — «который взрывает Святых и отбирает их жратву» пронеслось было в голове, но Он вовремя заткнулся.

-Воин? — женщина смерила Его презрительным взглядом. — Не похож… Правда-правда!

-Что?! — взревел Он, рывком останавливая «Акулу». Что?! — волком уставился Он на попутчицу. — Да как ты смеешь?!

-Да, что вы с ума все посходили? — всплеснула руками пассажирка. Только тут Он заметил, что одета она почти также, как та девчонка — племянница Лешего.

-Из Москвы? — внезапно успокоившись, буркнул Он, аккуратно выруливая по разбитой дороге.

-Дмитрова.

-И куда сейчас?

-Вы не слышали? ДК ФЭИ.

-Это ещё что такое? — поразился Он.

-Вы что? Не местный?

-Не ваше дело.

-Остановите машину, — приказала странная пассажирка.

-А, если не остановлю, что сделаешь? — хищно улыбнулся в ответ Он и тут же пожалел. Девка, хоть и ряженная была, да не дура совсем. И, уж тем более, не цаца какая-то там расфуфыренная. По всему видать, не первый раз с бомбилами дела иметь приходилось. Била грамотно. Сначала наотмашь по физиономии заросшей. Потом — пальцами в глаза и тут же в рожу дрянью какой-то жгучей.

-Ах, ты! — взвыл Он, отчаянно хватаясь за лицо.

-Чао, кретин! — громыхнула напоследок дверкой нахальная спутница.

-Чтоб тебя! — взвыл бомбила, отчаянно раздирая глаза рукавом грубой своей фуфайки. Машина, оставшись без управления, вздрогнула, упёршись в единственный обломанный столб, как по заказу торчащий из обмороженной земли. Он с воем выпал наружу, и уткнулся физиономией в снег. Ух! Полегчало!

Наверное, секунд тридцать провёл он, уткнувшись рожей в сугроб. Хотя, может, и меньше. Да, скорее всего меньше. Слишком это большая роскошь валяться вот так вот, без движения, рядом с машиной. Случись так, что рядом окажется кто-то из псов Палёного, Ему не сдобровать.

Всё ещё щурясь от боли, Он медленно заполз обратно за руль. Морда горела от той гадости, что женщина плесканула Ему в лицо, ну, и от снега, само собой, тоже. Тоже мне, поохотился…

-Получи, подонок! Вот тебе! А ну, пусти! Пусти, кому говорят! — донеслось до его слуха сквозь вой ветра. Ага, попалась-таки, стерва! Тут никто, кроме людей Паленого не ошивается, значит к ним в лапы угодила. От таких не отделаешься! Ну, и поделом тебе!

Это потом, конечно, Он себе кучу оправданий надумал. Там, мол, по-другому проехать было нельзя, интересно посмотреть было, как её вздрючат в несколько-то смычков, отбить у шакалов и самому оттянуться как следует… Это потом… А тогда он просто вдавил педаль в пол и ринулся на звук. Шакалы, понятное дело, не ожидали такого. Они-то бестолочи, думали, что всё, уехал бомбила. Девку ограбил и тю-тю! Короче, так они увлеклись борьбой, что и не заметили, как «Акула» возникла из тьмы за их спинами. Все остальное — дело техники и опыта. Несколько чётких ударов, и вот все четверо лежат, распластанные на земле.

-Садись в машину! Живо! — скомандовал Он, бегло оглядывая распластанных на земле противников.

-Бандит моей мечты! Да пошёл ты! Сама бы справилась!

-Бомбила, — захлестнула его волна ярости. — Неужели так сложно запомнить? Бом-би-ла!!! — проорал Он ей в лицо. — В машину! Живо! — буквально швырнул Он девку в кабину своего «Бимера». — И не ори! Без дураков говорю! — осадил охотник собравшуюся что-то вякнуть девку. Налетев на взгляд охотника, та замолчала, сжавшись в комок на переднем сиденье тачки.

Дальше — схема отработана до мелочей; несколько уверенных движений… напрасный труд! Разве эти подонки возьмут с собой хоть что-то? Даже оружия нет, что там о жратве говорить. Погано. Очень погано.

-Что вы делаете? — Он-то и не заметил, что женщина видела, как он обыскивает тела.

-Выжить пытаюсь, — бросил через плечо Он. Та просто заткнулась, наблюдая за тем, как её попутчик методично обшаривает тела.

-Куда? — забравшись за руль, посмотрел Он на незнакомку.

-ДК ФЭИ.

-Ты по-человечески можешь объяснить или нет?

-Да как я тебе ещё объясню-то? — взорвалась та в ответ. — ДК ФЭИ. ФЭИ!!! Концерт там послезавтра.

-Что?!

-Концерт!

Он уставился на спутницу. То есть, вы хотите сказать, она через день собирается осквернить своим присутствием святая святых города?! Места, посещать которое дозволено только мужчинам.

-Ни одной женщине не дозволено осквернять своим присутствием Станции. Ни одной!!! Ты поняла меня?! Ни одной!!! Боги не любят, когда в их дом приходят женщины!

-Да что вы здесь, с ума все посходили? Остановите машину, кретин тупоголовый!

-Давай! — взбесился вдруг он. — Иди! Пошла вон отсюда! Слышишь меня, дура?! Вон пошла! — орал Он чуть ли не в лицо девчонки. — Я смотрю, тебе понравилось с этим отребьем! А тут таких знаешь сколько ошивается?!

-Знаю, — неожиданно жестко ответила та. — Как-нибудь разберусь! — только теперь Он заметил, что она до сих пор сжимает в своём крохотном кулачке длинный и острый, как игла клинок, обагрённый чьей-то кровью.

-Да я тебя… — осекся Он, недоверчиво поглядывая то на перепуганное лицо девчонки, то на лезвие. Мог бы и насторожиться, когда трупы осматривал; глотка у одного из подонков перерезана была, хотя Он кастетом лупил уродов. Так вот кто недоноска этого пощекотал.

-И как через Бастион пробираться собираешься, — вместо того, чтобы наорать на странную свою спутницу, устало поинтересовался Он. Честное слово, достало всё Его за сегодня! До боли зубной, до полного пофигизма! Что там с кем произойдёт дальше, да какая к чёрту разница! Главное, что Он домой вернётся с пустыми руками.

-Как-нибудь, — резко бросила та. — Надо будет, и им глотки перекрою всем.

-Ну-ну. Интересно будет взглянуть.

-А вам то что?

-Да, так, — Он лишь пожал плечами. А что еще Ему оставалось?

-Вы мне помочь сможете?

-Послушайте, — вдруг снова взорвался Он. — Это не моё дело, но вас разорвут в клочья остальные, как только узнают, что вы посмели осквернить Станцию. Скоро пойдёт обратный поезд, возвращайтесь-ка обратно. Туда, откуда вы родом.

-А вы не такой мерзавец, как может показаться с первого взгляда, — женщина вдруг улыбнулась. — Сделайте своё дело, а что там будет дальше, это дело моё.

-Как скажете, — развёл руками Он. — Как скажете.

Глава 3.

Разбудил Его странный тихий звук, такой мелодичный и такой посторонний в Его всеми богами забытой берлоге.

-Тинь! — расколол тишину каземата он. — Тинь!

Еще толком и не сообразив, что происходит, Он вскочил на ночи, готовый к любым неприятностям, а, если потребуется, то и к драке, но снаружи было тихо. Ничто не нарушало покоя: ни крики, вперемешку с руганью нападающих, ни вой женщин, оплакивающих своих мужей, ни топот ног или приглушённое перешёптывание крадущихся в тени Святых, белокожих или псов Паленого. Ничего. Только мрак, вечная сырость и тишина глубокой ночи. Всё, как обычно, в общем… Тогда какого чёрта Ему так неспокойно?

-Тинь, — звук повторился снова. — Тинь!

Теперь Он понял, звук идёт со стороны забытой, кое-как прилепленной к щербатой кирпичной стене кладовки, собравшей в своём нутре гору хлама из той, прежней Его жизни. Хлама, теперь никому не нужного оттого и забытого Им давным-давно.

-Тинь! — точно! Звук несся оттуда. Замерев на секунду, Он решительно отшвырнул в сторону брезентовые полы кладовки. На полу, посреди хлама сидела Зайка, склонившись над старой потрёпанной гитарой.

-Тинь! — коснулась Она струны инструмента. — Тинь.

-Зайка! — уставился Он на ребёнка. — Что ты здесь делаешь?

-Сыграй! — повернулась девочка к бомбиле. — Как папа.

-Как папа? — только что и нашёлся ответить бомбила.

-Папа часто играл. Сыграй! — настойчиво повторила Зайка.

-Но я не умею!

-Почему? — девочка посмотрела на него в упор.

-Ну, наверное, потому, что я — не папа.

-Почему? — наклонив головку, с улыбкой повторила свой вопрос девочка.

-Ну, я не знаю, — растерялся Он. — У меня и детей-то нет.

-Бабушка говорила, что теперь я — твой ребёнок. Значит, ты — папа. А папа умел играть. Сыграй! — в ответ Он просто развёл руками. Ну что тут объяснишь?

-Давай ты лучше расскажешь мне, что дальше было с Князем. Мне так понравилась эта история. Правда, — в ответ девочка надула губки.

-Ты не знаешь сказок. Ты не умеешь играть на гитаре. Ты — плохой папа.

-Я стану хорошим, правда. Только мне потребуется какое-то время, чтобы научиться. А пока, расскажи мне, что было дальше с Князем.

-Хорошо, — нехотя согласилась девочка. — Но завтра — твоя очередь.

-Идёт! — улыбнулся бомбила, усаживаясь поближе к девочке. Та, медленно водя пальчиком по инструменту, начала рассказ.

-И вот пришла пора Княгине рожать. Князь так ждал этого дня, что решил спуститься в соседний город. Там он хотел найти для Княгини подарок. Самый лучший и самый красивый! Ведь, он так любил свою супругу!

Он быстро-быстро собрался: нарядился в лучшее своё платье, взял с собой горсть прозрачных-прозрачных алмазов, которых было много-премного в глубоких подземных пещерах. Потом взял несколько человек из свиты, и вот, он готов к походу.

Перед тем, как двинуться в путь, Князь зашёл в беседку к Княгине. Он хотел поцеловать её и пообещать, что очень скоро вернётся. Как только найдёт для супруги лучший в мире подарок! Высокий и стройный, с длинными золотистыми волосами, он вошёл в любимую беседку Княгини. Она уже знала про то, что Князь собирается идти в город и был ужасно расстроена.

-Не ходил бы ты вниз, дорогой, — сказала она Князю. — Чует моё сердце, что не принесёт нам счастья этот подарок. Да и так ли нужен он мне?

-Тебе не о чем беспокоиться, любимая, — отвечал юноша к супруге. — Что может случиться со мной внизу? Я умён, быстр, отлично владею мечом, да и иду не один, а с лучшими воинами княжества. И потом, я лишь хочу сделать тебе подарок к рождению сына. Какую беду может принести он нам? Вспомни, как мы встретились, — он сел на скамеечку рядом с княгиней, — помнишь? — продолжил Он. — Ты пела свою красивую, но чуть печальную песню, когда я проходил мимо.

-Помню, — грустно улыбнулась в ответ она. — Ты молча подошёл и сел рядом со мной, а потом попросил спеть ещё.

-Помнишь, я тогда пообещал, что сделаю тебе самый лучший в мире подарок к рождению наследника? — снова улыбнулся Князь.

-Да, — всё так же печально отвечала Княгиня.

-Время пришло, и я должен исполнить своё обещание! Иначе, какой я Князь, если даже слова своего сдержать не могу? — в шутку нахмурился он.

Нехотя, но всё-таки согласилась Княгиня со словами супруга. В конце концов, он ведь желал ей только добра!

Едва только первые лучи солнца коснулись изломанных зубцов крепостных стен, маленькая процессия уже стояла перед входом в город. В пути они провели всю ночь, но, несмотря на усталость, чувствовали себя отлично. Ещё бы! Именно сегодня был первый день большой ярмарки, на которую стекались купцы и торговцы всех мастей.

Ещё долго, после того, как Зайка уснула, Он сидел рядом с закрытыми глазами. Он все ещё был и здесь, в своей вонючей берлоге и там, перед огромными кованными воротами которые, жутко скрипя всеми своими железными внутренностями и механизмами, раскрыли пасть, уронив над защитным рвом дубовый мост. Он задыхался от затхлого запаха застоявшейся воды, вместе с Князем и его провожатыми торопливо перебираясь на другую сторону.

-О, ужас, как можно жить в такой вони! — прикрывая нос кружевным платком думал Он, брезгливо обходя лужи, что в изобилии покрывали дороги. Бросая взгляды на затравленно озирающегося по сторонам Князя, Он думал лишь об одном — как можно скорее найти подарок для Княгини и покинуть это место. Ему было жаль Князя. Правда! Он видел, как страдает молодой человек, оказавшись посреди всего этого шума и гама. И вправду: Князю, с раннего детства привыкшему полной грудью вдыхать чистый горный воздух, наполненный ароматами прозрачной росы и корицы, огромных роз и горных лютиков, свежевыпеченного душистого хлеба и парного молока, мгновенно стало дурно от тягуче-липкой вони помоев и несвежего мяса, жуткого букета духов и людского пота. Его слух, что привык к пению птиц и звонкому журчанию ручьев, смеху молодых людей и девушек, резала грязная брань ремесленников и низкий гул летающих всюду мух. Привыкшие к пусть и небогатой, но всегда опрятной одежде жителей княжества глаза, то и дело упирались в рванину местных ремесленников и опухшие от вечного пьянства, давно небритые физиономии вояк, упакованных в ржавые, местами насквозь прогнившие доспехи. Впервые с момента выхода Он пожалел, что Княгиня не смогла убедить своего супруга не покидать свои родные горы.

-К чему вся эта суета и грязь, как можно жить здесь? — ужасались сопровождающие Князя, стараясь не упустить из виду своего повелителя и не попасть ногой в одну из грязных луж.

Достигнув, наконец, центральной площади, они в изумлении замерли. Никогда ещё им не приходилось видеть такой пёстрой толпы! Разодетые купцы, страстно расхваливающие свой товар и стайки грязных ребятишек, высматривающих, что и где плохо лежит, хмурые солдаты и надменные вельможи, вечно спешащие куда-то кухарки и добела напудренные дамы. Вдоволь наглядевшись, они решительно двинулись к лоткам.

И чего здесь только не было! Душистые пряности и невиданные фрукты, затейливые сосуды и невообразимой красоты ткани, золото и серебро, животные и птицы, рабы и наложницы. Крутя во все стороны головами, Князь и его спутники вдруг услышали хриплый окрик:

-Эй, вы, благородный!

Разом обернувшись, они увидели безобразного карлика с пустыми глазницами. Словно обтянутый дряблой кожей скелет, он неуклюже двигался среди толпы, лишь чудом не попадая под ноги суетливым посетителям ярмарки.

-Да, да, я к вам обращаюсь! — брызгая слюной из полного гнилых зубов рта, продолжал хрипеть он. — Ступайте отсюда прочь, пока ещё не поздно! Ступайте, пока не стали хозяином этих земель! — вытянув вперёд коротенькие свои ручки, он вдруг споткнулся и, потеряв равновесие, повалился на землю. — Уходите, — не унимался он, корчась в грязи, — иначе уже не сможете остановиться! — вопил юродивый, пока двое хмурых воинов с перекошенными физиономиями не схватили его под руки и не оттащили прочь.

Он вздрогнул. Было холодно. Холодно и промозгло. Зайка спала, обернувшись куском брезента. Он тихонько поднял её на руки и бережно перенёс девочку к кровати. Затем, вернулся в кладовку и долго сидел перед инструментом, аккуратно проводя пальцем по струнам и слушая мелодичное пение инструмента. Он и не заметил, как воспоминания вдруг нахлынули на него!

Гитара. А, ведь, Он так и не научился на ней играть. Ну, разве что гаммы, там, какие-то да пару вальсов из самых простых. Купленная ещё в институтские времена, чтобы покорить сердце Катьки кажется, или как её там звали, но так и не сделавшая своего дела. Месяц упорных занятий, первые неуверенные мелодии, но… Всё оказалось зря. Чтобы иметь успех у девчонок, как выяснилось, надо было уметь играть боем и петь. И, если первое проблем не вызывало, то со вторым... Он так и не сумел заставить себя разжать зубы и выдавить из себя хоть пару слов. Гитара, понятное дело, была спрятана в недра общажной каморки, откуда потом переехала вместе с Ним в Обнинск. Потом, как-то незаметно оказалась здесь, в каземате этом подземном. Целая, хотя и местами отсыревшая, она вдруг снова нашла применение; старухе спасибо. Карга, древняя ты цыганка, выкинуть или на дрова поколоть не дала. Как будто специально берегла для этого дня. Знала она что ли? Тогда, откуда?

Вопросы и воспоминания громоздились одно на другое, заполняя голову. Сна не было, а тихонькие треньканья гитары чуть не разбудили Зайку. Тяжело вздохнув, Он медленно выполз из своего укрытия на улицу, взгромоздился на кусок какой-то плиты, неуклюже торчавшей из земли, и уставился в небо. Только сейчас Он понял, как же устал от этого жестокого мира и существования в нём. Только сейчас понял, что по-настоящему хочет увидеть её, Зайкину звезду. Пусть небо приоткроет свою завесу и даст знак всему миру: время пришло!

-Всё проходит, — раздался сзади скрипучий голос Карги. — Даже кошмар. Боги тоже устают.

-Откуда знаешь? — не глядя на старуху, проворчал в ответ Он.

-Не важно.

-Думаешь, пройдёт это всё? Охоты, вражда, Времена Черные? Действительно веришь?

-А ты — нет? — вопросом на вопрос отвечала Карга.

-Нет, — не задумываясь, яростно потряс головой Он. — Сказки всё это. Сказки! Ты думаешь, во что верят Святые? В то, что придёт пророк, который покончит с их жалким существованием! Он придёт и научит всех жить по-другому! Придёт и принесёт великую жертву, там, на Вечном Огне! Придёт, и времена изменятся! Только чушь всё это! Полная. Не верю я в бред этот весь! Кто по доброй воле сунется в это пекло?

-Тогда за каким чёртом полез сюда? — проворчала старуха в ответ. Он не нашёл что сказать в ответ. — Подвинься! — проворчала Карга, взбираясь на плиту к мужу. — Расселся! Падишах, тоже мне!

Так они и сидели на плите, как на насесте, до самого утра. Он и она. Мужчина и женщина. Муж и жена. Два уставших одиноких существа.

Кого черта полез на плиту эту? В небо попялиться захотелось, романтик, тоже мне отыскался. И чего он не посмотрел, что с запасами творится? Нет, ещё вчера что-то там было из еды. Девчонка, опять же та, банку тушенки дала за труды Его.

-Возьмите, — прежде чем выйти из машины, протянула она жестяную емкость бомбиле. — Вы мне здорово помогли. Правда, — улыбнулась Ему женщина. Не за жратву Он, конечно, везти её к Храму взялся. Просто почувствовал: надо так и всё тут. Но за презент — респект.

-Обязательно приду послушать вас!

-Будет очень приятно видеть вас снова.

После этого у Него руки тряслись еще, наверное, часа два. Кому-то будет его приятно видеть! Мать моя, дожили!

Карга тоже, чего-то там наскрести ухитрилась: сухарей там каких-то, гороха. В общем, наладилось всё вроде как даже. На обед и ужин еда появилась. Даже чего-то там на завтрак осталось, но, вот, дальше... Хмуро оглядев машину, Он двинулся в путь.

Вообще-то днём покидать укрытие решались либо самые отмороженные из бомбил, либо самые слабые; те, короче, кому ловить, в общем-то уже и нечего было, кроме смерти, да, вот, только самим духа не хватало покончить с этой комедией. Нормальные бомбилы предпочитали выходить на дело по ночам. В темноте и Бастион проскочить проще, и к жертве подкрасться незаметно… Ночь — их, бомбил время. За то боялись их Святые и крысами звали. Мол, только по ночам на охоту выходят. Крысы они и есть! А днём, всё с ног на голову переворачивалось. День — их время.

Горе тем из бомбил, кто, увлекшись охотой, не успевал на день укрыться в безопасном местечке. Тех бедолаг больше и не видел никто. В дневных сумерках у пешего больше шансов выжить, чем у бомбилы, обременённым автомобилем. А без них бомбилы выживать и не умели. Совсем. И облавы на дома бомбил Святые днём устраивали. Уроды! Нет, чтобы, как настоящие охотники — ночью! Чёрт, как же не хочется никуда!

Выбора, однако, у Него не было. Ну, разве что по домам соседей идти попрошайничать; и такое бывало когда-то. Даже сейчас случалось, что отчаявшиеся уже бомбилы шли с протянутой рукой в дома соседей. Авось дадут чего? Таких опускали по-полной. Жратвы какой-то там давали, но после этого уже не признавали среди своих. У таких бедолаг потом два пути и оставалось только: в Вечный Огонь или к Святым. Днём. За смертью, в общем. Твою мать! Он встряхнул головой, гоня прочь наваждение. Твою мать!

Скрипя сердцем, завел Он свою «Акулу». Потом, минут десять слушал ровный рокот двигателя, словно ожидая, а что он Ему подскажет: идти на охоту или нет. Выбрался из машины и ещё раза три обошёл её вокруг, внимательно оглядывая по бокам. Потом уже только, словно нехотя, забрался внутрь и двинулся на промысел. Нет, не к Святым. Он ещё не настолько сошёл с ума, чтобы по доброй воле расстаться с жизнью! Не дождётесь! В этот раз Он решил поохотиться на людей Паленого, тем более, что со времён последнего рейда против них, уроды эти осмелели и здорово обнаглели. Вон и на дома бомбил недавно напали. Мрази!

Урча движком, потрёпанный «Бимер» медленно катил по улицам города, неся в своём истерзанном чреве уставшего озлобленного бомбилу. Вообще-то, эти территории ничуть не безопасней, чем земли святых. Ничуть! Только, вот, к Святым у Него отношение здорово изменилось, после той ночи. А Палёный и его шакалы — цель что надо. Никакой, даже самой блеклой тени состраданиям к этим уродам быть не может. А Ему сейчас просто необходимо на ком-то сорваться, уже просто для того, чтобы очиститься от сомнений. Просто для того, чтобы вновь почувствовать себя полноценным бомбилой.

Втайне Он, конечно, мечтал встретить самого Палёного. Во время облав на их крысиные норы искал Он именно его, заклятого своего врага. Сколько раз Его руки уже были готовы сомкнуться на его шее своего врага. Увидеть страх в глазах этого подонка. А ещё… Ещё плюнуть в рожу этой мрази! Ответить на тот плевок семилетней давности в свою спину. Плевок из-под тишка, по телефону и с безопасного расстояния. Плюнуть и прошипеть:

-Сдохни, мразь!

Бог свидетели, только эта мечта помогла Ему выжить в первый, самый страшный год Чёрных времен, когда Он был всего лишь Владимиром. Всего лишь робким запуганным существом, боящимся сделать самостоятельный шаг. — Сдохни, мразь! — стиснул Он баранку. — Сдохни!

-Твою мать! — страшный грохот вернул Его к реальности. Грохот, и удар. Удар такой силы, что машину буквально рвануло в сторону, как следует тряхнув водителя. Так, что тот потерял сознание.

В чувства Его привел поток обжигающе-ледяной воды и мерзкий гогот каких-то уродов, рвущий и без того разбитую бошку в клочья.

-Ну, чо, охотник, очухался? — Он с трудом разлепил глаза. Вернее, глаз. Правый. Вся левая часть превратилась в одно, горящее пятно. Разбитое и заплывшее ко всем на свете чертям.

-Зырь, зырь, в натуре оживает! А я думал, всё; кирдык! — противно заржал другой.

-Ещё давай, Скелет! Ливани, слышь, на урода этого ещё. Глядишь и оклемается. То-то Палёному потеха будет! Ну, и нам прощение за то, что тачку его любимую тиснули, — включился в разговор третий.

И снова Его обожгла леденющая вода, потоком обрушившаяся на Его голову. Уроды! И это на морозе-то собачьем! Теперь всё. Если минут через десять не найдет во что переодеться или хотя бы вытереться — крышка. Он с ненавистью посмотрел на троих, захвативших Его в плен. Крепкие такие, коренастые. У каждого по бите в руках. А Он один. На земле. Безоружный. Да ещё и с физиономией развороченной. А где машина? Он поворочал взглядом. Метрах в пяти от Него стояла Его машина. Вернее, всё, что от неё осталось.

В правом боку «Акулы», по самые дверки торчала убитая «Копейка». Вот как они, значит, Его взяли. Уроды! Машину исковеркали… убили машину к едрёной матери. Суки!

Да и Он хорош, размечтался! Романтик хренов! Нашел место, тоже мне. Теперь ни машины, ни жратвы. Да и перспективы выбраться их это передряги живым тоже более чем сомнительные. Чёрт! Черт! Черт! Черт!

-Подъём, говнюк! — тяжёлый армейский ботинок с глухим звуком врезался в рёбра. Волна боли скрутила Его, заставив сжаться в комок. «Погоди ты у меня, сука!» — пронеслось в башке, когда Он, корчась от боли, откатился метра на три в сторону.

-Подъём! Ты чо, крутого из себя покорчить решил? — следующий удар пришёлся как раз в солнечное сплетение. Дыхание, сбитое первым ударом, перехватило, да так, что, казалось, перетянутая спазмом гортань вот-вот порвётся в клочья!

-Подъём, сука! Или, бля, не слышал, чо тебе старшие говорят? — ещё один удар, теперь уже аккурат в разбитую часть физиономии. Казалось, тяжёлым носком ботинка сорвало остатки кожи с лица, такая Его скрутила боль. Взвыв, Он прокатился пару метров и, с силой ткнувшись лицом в обломок кирпича, потерял сознание.

-Какие мы все из себя, в натуре, нежные! — новая порция ледяной воды привела его в чувство через пару мгновений. Он с трудом разлепил веки неповреждённого глаза; морозом уже успело прихватить воду да так, что Он весь покрылся тоненькой корочкой льда.

-Твою мать, вляпался-таки, — глядя в расплывчатые очертания своих мучителей, подумал Он. — Твою мать!

-Зацени, Кабан, в себя приходит! Зырь, в натуре глаз разлепил. Живучий, бля, сука, попался!

-Это мы ещё посмотрим, — прохрипел в ответ кто-то. — Дай-ка мне… — Он попытался посмотреть на своих мучителей, но в этот момент страшный удар обрушился ему по хребту. Удар, заставивший беспомощно распластаться на жёстком от воды снегу… — Суки! — пронеслось у Него в голове перед тем, как Он снова потерял сознание.

-Ну, чо, валим отсюда? Хрен ли он сделает? Небось, уже и дуба дал, — ещё один удар по рёбрам привёл Его в чувства. Диких, конечно, усилий стоило не то что не взвыть, а просто не пошевелиться от рвущей боли.

-Бля буду, притворяется, — ещё один удар. Теперь прямо в челюсть. И снова дикие усилия, чтобы только показаться настоящим трупаком. Чтобы только выжить!

-Да не… Вроде, сдох, сука.

-Ща проверим, — Он приготовился к удару, стиснув зубы. До боли. До скрипа! — Ща точно скажу, — расхохотался один из псов. Напрягшись, Он ждал следующего удара, однако, вместо этого, Его физиономию обожгла тоненькая такая струйка горячей жидкости. Он и не сразу сообразил, что за дела такие. Когда понял, первым, понятно желанием было вскочить на ноги и оторвать этим козлам все выступающие части. Козлы! Уроды! Падаль! Скоты! Ещё одна струя, а, потом и ещё одна…

-Ладно, всё, валим отсюда. Пипец уроду этому.

-Одним бомбилой меньше. Слышь, бля, Кабан, Палёному, может, сувенир от него отрезать?

-Ну его на хер! Мараться от эту мразь.

-Обоссанную тем более, — радостно загоготал один из уродов.

Все трое склонились над распластанным на снегу бомбилой.

-Так, ладно. Собираемся и валим назад!

-Слышь, Кабан. Мне того, по-большому надо. Давай на него прямо, — вдруг заскулил один из мучителей.

-Ну и мразь же ты, Тощий! Мало того, что на член твой пялиться пришлось, та ещё и жопу показать хочешь! Вали-ка ты отсюда куда-нибудь!

-Мне так одному страшно! — плаксиво заныл тот самый урод, что хотел положить на Него.

-И хрен с тобой… Мне тоже надо. Пойдём, — голоса удалились. Неужели все трое ушли прочь? Он приоткрыл глаз и осторожно огляделся по сторонам…

От того, что Он увидел, перехватило дыхание: блестящий такой чёрный джипяра. Со всеми стеклами, не то, что его драндулетка! Огромный, как раз для охоты! Точь-в-точь, как был у брата жены. Как там его..? БМВ «Икс шесть» — по слогам вспомнил Он. «Откуда, интересно, у этих уродов такие?» Впрочем, долго на эту тему рассуждать не приходилось. Побои, вода и мороз своё дело сделали, по телу уже побежала отвратительная дрожь, унять которые можно будет только с помощью снадобий Карги, будь они неладны! Вот только взять их сейчас где..?

Только сейчас, окончательно придя в себя, Он увидел, что двое бугаев куда-то отошли. Видать, решили, что теперь-то уж бояться отмудоханного бомбилу нечего. «Ох, и зря вы, ребята, так решили».

-Чё, сука, доохотился? Думал, самый типа, крутой? Думал, сука, на наши земли можешь так же спокойно, как на территорию Святых вломиться, — присел на корточки перед Ним оставшийся пёс. — Выкуси! На вот тебе! — всё больше распалялся этот урод. Так увлёкся, что даже про биту забыл свою. — Кабан и руки марать о такую падаль не хочет. Но мне пофиг. Я Палёному сувенир привезу. Ушки бомбилы. Тебе, ведь, они уже всё равно не пригодятся. Заржал прямо над ухом этот урод. Решил, видать, поглумиться над жмуриком на последок. Типа, сам себе свою же крутизну показать. — Достав коротенький нож, подонок склонился над распластанным бомбилой, — ой, какие розовые ушки! — пропел тот…

-Мразь! — промычал в ответ Он, отчаянно бросаясь на звук.

Шакал, понятное дело, такого не ожидал, потому и расслабился больше, чем можно было. Так получи же, скотина!

Он мешком повис на шее врага, плечом заткнув ему пасть. Уже на автомате повалил он на землю мучителя и принялся сильней и сильней сдавливать его глотку. Только тихо! Только не шумни!

Со стороны, наверное, это выглядело не очень эффектно: два коренастых мужика, молча барахтаются в снегу. Да не барахтаются даже, в конвульсиях бьются. Он — мыча от боли и ненависти. Другой — пес Паленого — от страха и бессилия. Дёргаясь и пытаясь освободиться от мёртвого, словно тиски, захвата бомбилы, этот урод по-бабьи размахивая руками, так и норовил засадить в развороченную физиономию бомбилы. Он, уворачиваясь от пакшей пса, сильнее е сильнее стискивал бычью шею противника. И всё это без единого звука. Всё это, барахтаясь в обжигающем снегу. Брачные игры бегемотов, мать их!

-Получи, падаль! — Он резко ослабил мёртвую свою хватку и, не глядя, со всего размаху опустил кулак на физиономию противника. Кулак с противным хрустом врезался в переносицу урода, заставив того, дернувшись, замереть. — Вот тебе, падаль! — прохрипел Он, задыхаясь и неуклюже, на четвереньках, отползая к машине.

Что было потом, Он помнил с трудом. Вопли тех, двоих, уродов. Они уже поняли, что фигня какая-то приключилась в их отсутствие. Поняли и бросились на подмогу псу своему, матюгаясь и на ходу штаны свои драные напяливая…

Ключ зажигания, каким-то чудом оказавшийся в замке…

Глухой удар обмякшего тела одного из псов, не успевшего вовремя отскочить в сторону и угодившего прямиком под колёса своего же джипа...

Короткая, но яростная погоня за последним из уродов. Красная дорожка в зеркале заднего вида…

Сумка с консервными банками на заднем сиденье трофейного джипяры...

Дикая боль в развороченной физиономии…

Бастион, оставшийся далеко позади и хлопки опоздавший выстрелов…

Территория Святых…

Впервые в жизни Он видел город в свете дневных сумерек. Целиком, а не кусками, выскакивающим из-под покрова темноты во время ночных охот. Целиком, таким, какой он есть: насупившийся и покосившийся. С неуклюже обломанными верхушками высоток, ощетинившихся корявыми трубами печек, торчащих из окон, наглухо забитых всяким хламом. Он впервые в жизни увидел дороги, изрытые язвами ям и шрамами бугров и надолбов. Улицы, с покосившимися столбами и кое-где сиротливо торчащими ещё из земли не выкорчеванными пнями. Жителей этого угрюмого мира, пугливо перебегающих от столба к столбу, каждые пять шагов настороженно кидающих взгляды по сторонам; а не крадётся ли кто-то сзади? Едва лишь только завидев машину бомбилы, они, забыв про всё на свете, замирали на месте, затем, резко развернувшись, бросались кто куда, лишь бы подальше от приключений, которые неминуемо сулила им эта встреча. Прочь, в свою норку! Прочь, по пути рассказывая всем о наглом бомбиле, посмевшим днём пересечь границу. Вот уже и улицы опустели; слухи о незваном госте неожиданно быстро расползлись по норам измученного города. Уже пару раз замечал Он дозорных, пристально высматривающих; а куда это бомбила оборзевший вдруг собрался?

Сказать по правде, Он и не знал, за каким чёртом поехал сюда: избитый, насквозь промокший искатель приключений, на долю которого, тем не менее, уже достался нефиговый приз в виде целой сумки банок с консервами — небывалая удача, по меркам любого, пусть даже и самого удачливого охотника. Словно сила какая-то неведомая звала Его за собой, как на тросу ведя Его к своей загадочной цели. Какой? Он не знал. Просто ехал, так, как будто бы уверен был: Его там ждут.

Никуда не сворачивая до перекрёстка. Там — поворот направо, и к свечке покосившейся многоэтажки. На месте, остановив машину у подъезда, Он нетвёрдой походкой двинулся к подъезду. Проклятье! Дверь! Металлическая! Глухая! Сейчас мы тебя! Только тут до Него дошло, что в старой машине Он оставил всё: крюк, бутылки с адской смесью Карги… Всё то, без чего Он не просто безоружен, но беспомощен. Взять хотя бы дверь эту. Будь всё при Нём, расколупать железку не составило бы никакого труда, но что делать теперь?

Раздосадованный на собственную нерасторопность, Он уже собрался двигать домой, как за дверью раздался какой-то шорох. Бомбила мгновенно прилип к стене. Так, чтобы оставаться незаметным для того существа, которое пугливо поглядывает на мир через бойницу дверного глазка; а вдруг там враг?

-Ну же. Давай, давай, выходи! — мысленно подбадривал Он Святого, укрывшегося за дверью. — Открой эту вонючую дверь. Порадуй дядю!

Кто знает, может, даже мысленно это получилось слишком громко. По крайней мере, достаточно, чтобы спугнуть то существо. Пугливо шумнув чем-то там, за дверью, оно быстро-быстро засеменило куда-то вглубь подъезда. Твою мать! Чёрт его знает, что удержало бомбилу от того, чтобы сразу не уйти прочь, а подождать. Сначала пять минут, потом — ещё столько же. Уже собравшись уходить, Он услышал чуть слышный шорох. Кто-то отпирал изнутри дверь!

-Ну же! — бомбила буквально влип в кирпичную стенку подъезда. — Ну же!!!

Мгновение, и из-за двери показалась чья-то заросшая голова.

-А ну я тебя! — в одно мгновение Он отделился от стены и с силой рванул на себя дверь. — Пошёл прочь! — нос к носу столкнулся Он с жалким перепуганным существом, встретившимся Ему на пути. — Прочь сказано тебе! — Он с силой потянул на себя дверь. Черта с два! Оказывается, изнутри её удерживала тяжёлая цепь. Он в бешенстве рванул на себя дверь. И ещё раз. И ещё! И ещё!!! В приступе ярости Он молотился у двери, мутузя стонущую железяку туда-суда. Рывок! Ещё один! И вот, замок, удерживающий цепь со звоном отскочил, не выдержав напора бомбилы.

Отдышавшись, Он тяжело ступил в тёмное чрево подъезда. Для начала, пришлось, конечно, постоять ещё и внутри, так, чтобы глаза чуть привыкли к темноте. Пообвыкшись, Он двинулся к лестнице.

Ещё ни разу не встречалось Ему такого неуютного места. Потные стены страшного цвета, с огромными волдырями склизких наростов. Захламлённые лестницы. Гулкое эхо шагов, разносящееся по площадке вперемешку с гулким боем пульса в висках. Вонь. А ещё, ощущение страха, безнадёги, одиночества и ещё чего-то… Чего-то такого, объяснить которое Он так и не смог. Бомбила поднялся на пятый и этаж и остановился. Что-то ждало Его здесь. То, ради чего Он, собственно, и притащился в этот заброшенный мир. Чуть передохнув, Он двинулся прямо, по утопающему во мраке коридору.

Только теперь Он понял, почему большинство предпочитало жить в подвалах и землянках. Теснота, вонь, сквозняки а ещё, эти сквозные коридоры, где нет укрытия ни от врагов, ни от соседей. А ещё — плесень. Везде. В каждом углу. И тревожный такой треск ламп, вперемешку с нервными вспышками света, вырывающими из темноты зыбкие силуэты какого-то хлама.

Он свернул в один из чёрных проёмов. Там, в глубине загаженного помещения, посреди горы хлама пугливо прятались несколько заросших, замотанных в тряпье существ. Бросая исподлобья короткие затравленные взгляды на пришельца, они отчаянно жались к стенке так, словно бы в их комнату ворвалось как минимум с дюжину врагов. Ему стало противно. Противно до тошноты. До спазмов. Сплюнув, Он двинулся назад к выходу. Прочь от этого места. Чуть ли не бегом, чувствуя, как прилипают к влажным стенкам потерявшие надежду и человеческий облик существа. Прилипают, чтобы с облегчением услышать, что шаги нежданного гостя стихают; это значит — враг ушёл.

-Только не к нам! Мы — бедные!! У нас ничего нет! К соседям иди!!! Они у нас богатеи. К соседям, но не к нам!!! — буквально читал Он мысли притаившихся у дверных проёмов человекоподобных. Стоит лишь остановиться напротив какой-то из стен… Нет. Стоит лишь чуть сбавить ход напротив какой-либо из «комнат», как услышишь шорох стремительно отползающих существ. Прочь! Во тьму! Туда, где тебя не заметят! Боже мой, что за мерзость!!!

Он остановился. Хотелось перевести дух. Просто, постоять хотя бы минуту. Вдохнув полной грудью, Он, сам не зная зачем, зашёл в одну из таких комнаток и тут же получил болезненный удар по и без того разбитой физиономии.

-Ах, чтоб тебя! — двинул Он наугад. Кулак врезался во что-то мягкое и лёгкое, отбросив нападавшее существо куда-то в глубину комнаты. Туда, где в полной темноте угадывались очертания крохотной буржуйки с пляшущими в брюхе язычками пламени. — Получи! — рявкнул Он, нанося удар куда-то в темноту. В этот раз промазал. Более того, чуть резче взмахнув ногой, Он потерял равновесие и тут же растянулся посреди комнаты, мордой налетев на кусок кирпича да так, что аж зубы клацнули. Зараза!

Очумело ворочая во все стороны головой, Он попытался вскочить на ноги, однако запнулся о палку, ловко подставленную под ногу.

-Твою мать! — с витиеватым матерком завалился Он на захламлённый пол. — Ах, ты зараза! — взвыл Он получив очередной болезненный удар палкой в челюсть. И ещё один, и ещё. Неуклюже крутанувшись по полу, Он схватил обломок подвернувшегося под руку кирпича и что было сил швырнул его в сторону нападавшего. Раздался короткий вскрик и звук падающего на хлам тела. Не медля ни мгновения более, бомбила неуклюже поднялся на ноги. Бешено шаря глазами в тесноте, Он, наконец, разглядел силуэт нападавшего. Тот приходил в себя после удара. Не дав ему очухаться, бомбила нанёс тому ещё один удар. От души. Со всего размаху!

-Получай урод! — размазывая по лицу рукавом кровь, прошипел Он. Злой как чёрт, бомбила двинулся на нападавшего. — Ох и зря ты меня разозлил, парень, навис Он на отползающему назад существу.

-Пошёл отсюда, грязная крыса, — прошипел тот в ответ, не сводя настороженных глаз с незваного гостя. — Возвращайся в свою занюханную берлогу к своей затасканной женщине. Оставь нас в покое, бомбила! — процедило существо из темноты.

Только теперь бомбила увидел, что тот был совсем крошечным: головы на три, а то и на все четыре ниже Его самого. Только теперь Он заметил, что пятится нападавший не в поисках укрытия, а закрывая собой крошечный свёрток со странным существом внутри. Шум драки разбудил существо в свёртке и оно, неуклюже поворочавшись, вдруг начало громко-громко реветь.

-Сволочь! — ненавидяще прошипел нападавший, поглядывая то на бомбилу то на младенца. — Смотри, что натворил! — определившись, наконец, он быстро-быстро подбежал к свертку и, взяв его на руки, начал бережно раскачивать, напевая какую-то песню.

А дом, между тем, начал оживать. Этот плач сделал то, чего не смогли ни сам бомбила, ни шум драки; со всех сторон начали раздаваться недовольные хрипы и окрики.

-Опять? Заткни ей пасть, слышь, малолетка!

-Я тебя предупреждал, Малой, ещё раз услышу, в окно обоих вышвырну!

-Малой, ты чо, неприятностей захотел? Ща будут тебе неприятности! Я ща подойду.

-Малой, брось ты её. Один хрен не выживет. Тебе же мороки меньше и остальным спокойней.

-Отдай мне её за банку тушёнки! У меня женщины не было уже три года. И тебе жратва и я покувыркаюсь.

-Заткнитесь, уроды! Заткнитесь все! — прижав младенца к себе, закричал паренёк.

-Ты кому это сказал, Малой? — в комнату бесшумно вошло сутулое, патлатое существо, с ног до головы замотанное в немыслимое тряпьё. — Предупреждал, ведь, худо будет! — расплылось в беззубой улыбке оно.

-Что с ней? — кивнул на свёрток бомбила. Существо, ввалившееся в комнату, только сейчас заметило, что бомбила-то, оказывается, никуда и не уходил. Мигом уменьшившись в размерах, оно попыталось ускользнуть из комнаты, но не успело. — Стоять! — прорычал на него бомбила. Существо замерло в нерешительности, ещё не зная, как поступить; и до выхода всего пара шагов и прочь бежать страшно. — Стоять или худо будет, — разрешил все сомнения существа бомбила. Ссутулившись ещё больше, оно замерло у выхода, готовое, тем не менее, в одну секунду юркнуть во мрак коридора.

-Что с ней? — повторил свой вопрос Он.

-Тебе-то что? — угрюмо раскачивая свёрток на руках, огрызнулся пацан.

-Что с ней? — по слогам повторил бомбила.

-Ну, есть хочет, — буркнул в ответ тот.

-Слышал? — бомбила повернулся к существу. То часто-часто закивало головой. — Две минуты. Знаешь его? — поинтересовался Он у мальчугана. Тот утвердительно кивнул головой. — Вздумаешь исчезнуть, он подскажет, где искать тебя. Время пошло, — существо живо юркнуло во мрак коридора.

-Мать где? — подошёл Он чуть ближе к пацану.

-Умерла, — чуть слышно отвечал парнишка.

-Отец?

-Где-то.

-Где? — Он подошёл вплотную.

-Хрен его знает.

-Дай мне, — внезапно попросил Он.

-Зачем, — насупился паренёк.

-Ну, — Он смутился. — Ни разу не пробовал.

Чуть поколебавшись, мальчишка протянул бомбиле крошечный сверток.

-Такой лёгкий? — Он с удивлением рассмотрел на крохотное чумазое личико, выглядывающее из-под пеленок. — Откуда ты знаешь, что она голодна? — в точности повторяя все движения мальчишки, начал раскачивать свёрток бомбила. — Она же ничего не сказала.

-Не научилась ещё, — парнишка подошёл вплотную к бомбиле. Только теперь Он увидел огромную кровоточащую ссадину у паренька над бровью. Место, куда ему угодил кирпич.

-А ну, держи! — сунул бомбила пареньку сверток. — Садись. Да не так. Сюда садись, — развернул Он паренька так, чтобы в свете огня видеть рассечённую бровь. — Чего молчал?

-А тебе-то что? — огрызнулся в ответ тот.

-Ох и умные все тут, — раздраженно прорычал бомбила, вытряхивая из внутреннего кармана выстиранные тряпки и склянки с порошками и настойками Карги. — Да не вертись ты! — прошипел Он мальчугану, когда тот дернулся от боли. — Морда разбита, а он тут из себя героя корчит.

-На себя посмотри!

-Я, тут это… еды принёс, — раздался сзади заискивающий голос. За спиной бомбилы стоял патлатый, скорбно протягивая ему блестящую консервную банку. Ни дать ни взять от сердца отрывал. — Всё, что нашёл, — прошамкал жилец.

-Молодец, — отобрал Он драгоценный кругляшок. — Теперь — свободен, — патлатый мигом растворился во мраке. — Держи, — Он протянул банку пареньку.

-Давайте я вам рану перевяжу, — прошептал в ответ тот.

-Накорми её лучше. С раной сам разберусь.

Пока Он возился с тряпками, пытаясь хоть как-то замотать изувеченную физиономию, парнишка успокаивал ребёнка. Управившись, он подошёл к бомбиле и живо помог наложить повязки.

-А теперь, уходите.

-Извини, что так получилось, — внезапно Он почувствовал неловко. Настолько, что извиняться даже полез.

-Отец за дозорными ушел. Сейчас как раз вернуться должны. Застань они вас здесь, и вам не сдобровать.

-А соседи? — поинтересовался у парнишки бомбила.

-Что соседи?

-С ними не боишься оставаться?

-Привык, — коротко отвечал тот.

-Ну-ну, — бомбила уселся на гору тряпья . Знаешь, посижу я с вами, по крайней мере пока она окончательно не успокоится.

-Но… — начал парнишка.

-Минут пять, не больше. А потом уйду. Сразу же, как только она заснёт.

-Вам не страшно?

-Не очень.

-А мне страшно. Вы — хороший. Правда. Даже, несмотря на то, что бомбила, — парнишка как-то застенчиво улыбнулся.

-Так чего же тогда боишься?

-Боюсь, что дозорные убьют вас. Просто за то, что вы — бомбила.

-Да ну? — деланно поднял бровь охотник.

-Думаете, пощадят? Им только дай волю. Оттянутся по полной!

-Эх вы, герои! — расхохотался вдруг бомбила. — Хочешь, сказку расскажу.

-А вы знаете? — паренёк удивлённо уставился на гостя.

-Теперь — да, — неожиданно улыбнулся в ответ Он, поудобнее устраиваясь в ворохе тряпья.

Словно во сне смотрел Князь на происходящее действо, вспоминая слова своей супруги: «Не ходил бы ты вниз, дорогой!», как во сне двинулся со своими провожатыми дальше. Погружённый в печальные свои мысли, выбирал он подарок для супруги, рассеянно кивая говорившему что-то Воеводе и Священнику. Не торгуясь, бросил он тучному бородатому купцу с узенькими недобрыми глазами один из алмазов и уже собирался покинуть это неприветливое место, как вдруг резкий окрик привёл его в чувства.

-Прочь с дороги! — орал здоровенный краснолицый детина, со свистом рассекая хлыстом воздух. — Дорогу карете Его Величества! — гаркнул он, огрев кого-то из зазевавшихся посетителей. — Кому сказано, прочь! — расхохотался он, глядя на воющего от боли несчастного.

Резкая барабанная дробь разорвала воздух, рявкнули начищенные до блеска трубы, громыхнули пузатые барабаны и зазвенели медные тарелки. Задорный марш — вечный спутник Короля разнёсся по центральной площади, возвещая о близости Его Величества. По вмиг образованному коридору ссутулившихся в раболепном поклоне посетителей ярмарки, поднимая тучи грязных брызг своими ярко-красными сапожками, гордо прошествовала колонна щёгольски разодетых девиц. Следом, вальяжно раскачиваясь на кочках и ухабах, двигалась золочёная корона. Три пары белоснежных лошадей тянули по грязной дороге королевский экипаж из окошка которого на толпу довольно поглядывал тучный бородатый человек. Небрежно кивая некоторым из самых знатных горожан, он вдруг увидел сиротливо стоящих Князя со своими спутниками. Негромко хлопнув в ладоши, Король остановил экипаж и удивлённо уставился на чужаков. С таким он сталкивался впервые. Мало того, что они стояли, и не думая кланяться, так они даже не сняли шляпы в присутствии Его Величества!

Разгневанный, он уже собрался отдать приказ бросить наглецов в темницу, как вдруг понял, что сегодня к нему пожаловали гости из небольшого горного княжества. «Что же, наказать я их успею всегда, но прежде я выясню, что привело их ко мне в гости. Тем более, поговаривают, что они сказочно богаты». Надо сказать, что жители княжества действительно были в большом почёте у жителей города и не только благодаря искусному владению мечами. Каждый раз, спускаясь со своей горы, они закупали железо, ткани и пряности, не скупясь, расплачивались за всё золотом и драгоценными камнями. «Когда на носу война с соседями, не дурно заручиться поддержкой богатых горцев», — решил Король и, изобразив на лице приветливую улыбку, обратился к Князю.

-Приветствую Вас, мой уважаемый сосед, — сладким голосом запел он. — Чем обязан Вашему визиту?

Ничего не скрывая, Князь поведал ему про то, что пришёл, чтобы подыскать подарок своей супруге, которая вот-вот родит ему наследника.

-Сын, ах, как занятно! — всплеснул руками Король. — И Вы решили посетить это злачное место? — сокрушённо продолжил он, обводя рукой ярмарочную площадь. — Немедленно садитесь ко мне в карету, я не допущу, чтобы Ваша супруга осталась без воистину королевского подарка. Смелее же, смелее! — видя, что его гость колеблется, продолжал соловьём заливаться Король. — Вашим спутникам также будет оказан королевский приём.

Не задумываясь более ни секунды, Князь подошёл к карете. Ведь он так любил свою супругу, что и мыслить не мог, как она может обойтись без воистину королевского дара!

Устроившись поудобней, они с любопытством начали разглядывать друг друга.

-«Ну и наглец, — кипя от злобы, думал Король, — даже берет не снял. Ну, погоди у меня! Разделаюсь с соседями и до тебя доберусь!»

-«Он может сделать моей супруге королевский подарок, а я — нет!» — сокрушённо думал Князь, с любопытством разглядывая пухлые холёные пальчики Короля.

Едва лишь карета въехала на территорию замка, Короля и Князя со всех сторон окружили слуги. Рассыпаясь в бесчисленных комплиментах по поводу нового королевского берета, они незаметно отерли Князя в сторону. Вдоволь наслушавшись лестных слов, Король, наконец, вспомнил про гостя. Распорядившись сделать для супруги Князя ожерелье в знак высочайшей королевской милости, он важно развалился на огромном диване, обитом дорогой кожей. Гостя, меж тем, тут же окружили всех мастей художники, звездочёты, учёные и алхимики. Тут же со слов Князя написали портрет его супруги, деловито записали в блокноты день её рождения и знак зодиака, любимый цвет и привычки. Торопливо поклонившись напоследок, все они быстро покинули хозяина замка и его гостя.

-Они отправились исполнять мой приказ. Так, что у нас с Вами есть несколько часов, чтобы мило пообщаться, — устраиваясь поудобней, обратился Король к Князю. — Я столько лет правлю этими землями, но ничего не знаю про Вас. Не подобает хорошим соседям знать друг друга лишь понаслышке. Так расскажите же мне про Ваше княжество, — жадно потирая ручками, потребовал Король.

Глава 4.

-Вот он, крыса!

-Смотрите на него! Уснул! Уже, как дома себя чувствует!

-Мало он крови нашей выпил! Ещё и глумиться решил.

-Вот он, кровопийца!

-Бейте его, пока не проснулся! Люди, бейте его!

-Последнее, последнее отобрал! Боги свидетели! Всё! Всё, что оставалось в доме! Что я такого ему сделал?!

Он открыл глаза. Прямо перед ним, размахивая костлявыми своими кулачёнками, стоял тот самый патлатый, который всё грозился расправой парнишке и его сестре.

-Сюда все! Вот он. Я его нашёл. Сюд… — осекся горлопан, видя, что бомбила проснулся. Осёкся и, на всякий случай отбежал назад, за спины своих сородичей, плотной стеной закрывших проход. — Сюда, сюда, — не унимаясь, всё продолжал выкрикивать тот из-за спин. — Я нашёл его. Я..! Тушёнку отобрал! Боги свидетели! — не умолкая, выл он из-за спин опустившихся оборванцев.

Дозорные! — молнией пронеслось у Него в голове. — Иначе, за каким лядом эти псы так вдруг осмелели? Как же Он проморгал-то всё на свете? Рассказывал сказку и уснул. Теперь, вот вляпамшись по самые по уши. Твою-то мать! Что же, назад пути нет!

Не торопясь, поднялся Он на ноги и, делано-неторопливо отряхнул ватник и засаленные свои штаны.

-Вы ещё придёте? — услышал Он за спиной голос.

-А ты хочешь, чтобы я это сделал? — вопросом на вопрос отвечал бомбила.

-Хочу.

-Тогда вернусь, — кивнул головой Он. — Звать-то тебя как?

-Ну, Малой.

-А сестру?

-Малая.

Вместо ответа, Он ещё раз кивнул. Что же, доиграем это представление до конца! Твердым шагом Он двинулся прямиком на стенку, отчего та, вдруг изогнувшись, мигом открыла проход для одинокого бомбилы, движущегося к выходу.

Он шёл, глядя на уткнувшихся в пол грязных запутанных существ и чувствуя спиной десятки ненавидящих взглядов. О, как им хотелось бы броситься на бомбилу! Бить, рвать, пинать, грызть зубами! Ещё года полтора назад они, наверное, сделали бы всё это, но теперь… Годы, проведенные в нищете, постоянном страхе и мраке напрочь лишили этих существ того, что когда-то делало их людьми. Они лишили их душ. Вот и теперь они стоят рядами вдоль стенок; уже не люди, но ещё и не животные. Мерзость, в общем. Мерзость! Мерзость! Мерзость!

Мерно шагая, Он вышел на лестничную площадку, где Его уже поджидали дозорные: по пять человек на этаже. Вверху и внизу. На всякий случай, чтобы не сбежал. Усмехнувшись, Он спокойно двинулся по ступенькам вниз. Дозорные, по всему видать, уже приготовились к представлению, рассчитывая, что пленник начнёт сопротивляться, попытается сбежать. Повод, короче даст себя прикончить. Идиоты! Неужели они всерьёз думали, что Он кретин полный? Бросаться на пятерых, показно скучающих дозорных, на деле только и мечтающих о настоящей драке. Или назад, в коридор? Покажи псам, что ты больше не хозяин, и они осмелеют. Назад пройти уже не дадут. Сделают то, о чём мечтали.

-Псы ненавидят волков и людей. Но больше всего они ненавидят подобных себе! — вспоминая укутанных в невероятное тряпьё существ, криво усмехнулся Он.

-Чего стоите. Делайте своё дело! — тяжело бросил Он, поравнявшись с дозорными. Вообще-то Он и не сомневался, что Его прикончат на месте. Просто не хотел из этого делать зрелища для скотов. Ну, и дозорным возможности повыделываться перед юродивыми этими. Каждая смерть — зрелище. И, чем больше сопротивления, тем оно красочнее. Тем большие герои дозорные в глазах сброда. Нате! Выкусите! Представление на сегодня отменяется.

-Пойдём! — процедил невысокий, плотно сбитый парнишка с золотыми зубами. Это ещё что за новости?

Раньше поговаривали, что тринадцать — число нехорошее. Перед Его ногами расстилались десять лестничных пролётов по тринадцать ступенек. Это же какие неприятности ждут его там, внизу?

Первое, что Он сделал, выбравшись из затхлых катакомб — это бросил взгляд на машину. Ничего, вроде. Целая. Даже стёкла не побили. Чего это они вдруг так?

-Вот он, учитель! — с силой толкнул Его вперед один из дозорных. Пролетев несколько метров, Он распластался у самых ног высокого худощавого старика в кожаном плаще.

-Заснул, скотина, в комнате одной! Пацана с девчонкой до смерти перепугал, жильца ограбил. Это не считая того, что он — убийца и вонючий грабитель! — с ненавистью процедил старший из дозорных.

-Кто-то есть, кто готов подтвердить вину? — старик повернулся лицом к бомбиле. Как же он выделялся среди остальных! Прямой, как палка, с длинными белоснежными волосами, развевающимися на ветру! Одетый в чистый кожаный плащ, а не рванину, как все остальные в этом мире… Он выглядел, каким-то случайным в этом суровом озлобленном мире.

-Да кто угодно, учитель! — рявкнул всё тот же дозорный. — Он тут на своей «Акуле» давно ошивается.

-Кто угодно, это не ответ, — старик посмотрел на бугая, потом молча перевёл взгляд на джип. — Что такое «Акула»?

-БМВ древняя. «Семерка», — глядя на джип, помрачнел тот.

-«Акула»? — перехватил взгляд юнца старик. Вместо ответа взорвался тот:

-Он — убийца! Грабитель и вор! Он заслужил смерти! — юнец сдаваться не собирался.

-Пока никто не подтвердил твоих слов. Выходит, он заслужил смерти уже потому, что бомбила.

-Да! — вдруг заорал тот. — Да! Да! Да и ещё раз да! Он, чёрт, подери бомбила! Он должен умереть!

-Он человек, — спокойно отвечал старик. — Он должен жить.

-Да какого чёрта я вообще должен слушать весь твой бред! Мне проще просто взять и самому прикончить эту крысу! — дозорный бросился на бомбилу, но тут же его какой-то невидимой силой буквально отшвырнуло назад.

-Есть ещё желающие? — спокойно поинтересовался старик, по очереди глядя на своих подопечных. — Итак, здесь нет ни одного человека, готового подтвердить его вину? — кивком указал он на лежащего у ног бомбилу.

-Мы! — из подъезда торопливо выскочили два существа: патлатый — тот самый, у которого Он отобрал консервную банку и ещё какой-то запуганный тип, бросающий затравленные взгляды то на старика, то на бомбилу, то на патлатого.

-Слушаю.

-Он. Он… последнее отобрал! Всё, что оставалось! Боги свидетели!!! Банку консервную! Жить больше не на что! Смерть ворюге! — взвыл патлатый, снова вдруг ставший таким храбрым и гордым.

-Сам принёс! — Он попытался подняться, но не смог. Словно плита, прижала его к земле какая-то неведомая сила.

-Он заставил! Угрожал! Бил! Сказал, если ничего не принесу, расправится со мной.

-Нечего было Малой угрожать, — прошипел Он, с ненавистью глядя на оппонента.

-Малой? — старик приподнял бровь.

-Дочь его, — один из дозорных толкнул вперед второго свидетеля. — Это у них его взяли.

-Твои дети пострадали? — старик посмотрел на запуганное существо.

-Д-да, — неуверенно переминаясь с ноги на ногу, выдавил тот.

-Что случилось?

-Они напуганы. Оба. Он их напугал. Сильно. А сына ещё и избил.

-Сын взрослый?

-Д-да, — уставившись в землю, отвечало существо.

-И может сам всё рассказать?

-Н-наверное. Если не слишком напуган. Если он его не напугал. После того, как избил…

-Тогда почему говоришь ты? Приведите ребёнка. Пусть он скажет своё слово, — старик устало посмотрел на распластавшегося на земле бомбилу.

-Невиновен? — старик поднял глаза на дозорных, когда Малой закончил свой рассказ.

-Невиновен, — один за другим нехотя пробурчали те.

-Можешь идти прочь, — тяжесть исчезла так же, как и появилась. Словно и не было ничего. Он поднялся на ноги и, покачиваясь, побрёл к машине, растерянный и обалдевший от того, что Ему только что довелось увидеть и услышать. Как слепой, нашарив сумку с сокровищами, Он достал несколько банок и двинулся назад, к старику.

-Это — Малому с сестрой. Забери их. Им не место в этом клоповнике. Прикончат их здесь за то, что меня убить не позволили.

-А сам? — старик пристально посмотрел на бомбилу.

-У меня есть… Девочка… Зая. Я не готов больше… Пока, — старик, как Ему показалось, чуть заметно улыбнулся.

-Что-то ещё? — он посмотрел на бомбилу.

-Нет. То есть — да, — Он повернулся к своим обвинителям. Достав из кармана консервную банку, Он брезгливо швырнул её в ноги патлатому. — Подавись! — отчаянно взвизгнув, тот бросился к нежданно свалившемуся на него сокровище.

-Всё? — старик посмотрел на бомбилу.

-Теперь — да.

-Уходи, — бомбила забрался в машину и покатил прочь, удивленный и обалдевший. А ещё, совершенно запутавшийся.

Каргу Он заметил издалека. Худой, неуклюжий силуэт старухи, закутанной в невообразимое тряпьё и взгромоздившейся на обломок плиты издалека казался просто кучей мусора, однако Он-то знал, что это она. Сидя на плите, старуха смотрела в ту сторону, откуда должен был вернуться её мужчина. Беспокоится? Вот тебе и новости! Сколько раз Он уезжал охотиться на неделю или даже больший срок, но такого не видывал ещё ни разу! «Может, случилось, что?» — противные такие мурашки пробежались по телу, и Он прибавил газу.

Это, когда подъехал к дому, когда понял, что опасности все миновали, позволил измученному телу расслабиться… Всё вдруг поплыло перед глазами, закружилось и смешалось в яркое пятно, режущее болью глаза. Он потерял сознание, тяжело повалившись на баранку.

Метаясь в горячке, Он то вдруг оказывался в чудесном мире высокогорного княжества, то переносился куда-то прочь, в глубоченное жерло огромного колодца, засасывающее бомбилу всё глубже и глубже. Потом, распахнув глаза, почему-то вновь оказывался на том деревянном мостике, что плавно покачивается в такт некрупной ряби, покрывшей поверхность огромного озера. Лежа на чуть поскрипывающих досках, Он глядел в синее-синее небо, там, у себя, в Раю.

А потом Он вдруг снова перенесся в свой убогий мир. Стоя на куске нелепо торчащей из земли плиты, Он увидел Луну. Тучи, скрывшие небо на несколько лет, расступились, открывая взгляду ярко-желтый диск, щедро обнелённый сыпью кратеров и морей. Диск, как короной, окружённый зыбким сияющим ареолом. Диск, застывший неподвижно в небе, невозмутимый и величественный, как огромное око величайшего божества, глядящего с высоты небес на жалких, опустившихся человекоподобных существ, отчаянно цепляющихся за то, что он зовут жизнью.

Опустив взгляд, Он увидел, как все: бомбилы. Святые, белокожие, псы Паленого, все до одного суетливо мечутся туда-сюда, ища укрытия среди повсюду разбросанного хлама. Укрытия от лунного света, внезапно разлившегося по земле. Света, выжигающего всю скверну, скопившуюся на земле за всё то время, что небо было сокрыто под плотной пеленой туч. Дергаясь, словно в конвульсиях, и озлобленно шипя, под нестерпимым жаром лунного света начала расползаться плесень, наводнившая мир вперемешку с грязью, сором и ненавистью. Вот, треща по швам и стоная, как живой, начал сдуваться огромный бункер бывшего завода. Так, словно огромный снежный сугроб вдруг внезапно обдало кипятком. Вот, со стонами и воплями изо всех его щелей ринулись обезумевшие от боли и страха существа, безуспешно искавшие внутри укрытия от жгущего лунного света. Они прыгали с двадцатиметровой высоты, ломая кости, сворачивая шеи, словно елочные игрушки, нанизываясь на торчащие тут и там из земли куски арматуры. Те же, кому посчастливилось приземлиться удачно, кто на четвереньках, кто ползком рассыпались в поисках спасительной тени. Ямы, куски плит, обломки невесть чего, старая заброшенная техника, всё враз оказалось набитым до предела человеческими существами.

Со страшным стоном здание окончательно сложилось, похоронив под своими останками тех, которые, замешкавшись, не успели найти себе иного укрытия. Впрочем, судьба этих несчастных, возможно, оказалась намного лучше чем тех, кто, как грызуны набились во все щели, которые можно только себе вообразить.

Мгновение, и луна словно вспыхнула, обрушивая на землю огонь своего отвращения и презрения. Тотчас, с диким воем из своих укрытий начали вырываться все те, кому удалось спастись. Волчками крутясь между обломками, существа, судорожно хлопая себя по дымящейся рванине, один за другим вспыхивали, наполняя небо смрадом и жуткими воплями. Он снова поднял глаза к небу. Луна, казавшаяся такой далёкой, вдруг нависла над землёй, заполонив собой всё небо!

Мгновение, и Он почувствовал страшный жар светила. Ещё одно, и тяжёлый ватник вспыхнул, обдав Его пламенем, дымом и вонью. Судорожно пытаясь сбить пламя, Он попытался сдвинуться с места, однако в тот же миг услышал бешенный вопль:

-Стой! — опустив глаза Он увидел её. Карга, полыхая и корчась от боли, судорожно обхватила щиколотки бомбилы, не давая возможности сдвинуться с места. — Стой, — простонала Карга, отчаянно глядя на мужа. — Стой! Смотри! — подняла она глаза на Луну. С трудом превознемогая чудовищную боль, он поднял взгляд на светило. В тот же миг, тоненький золотистый лучик света накрыл Его и женщину, словно скорлупу, сорвав обгоревшие лохмотья и разом сняв чудовищную боль и подарив какую-то необыкновенную легкость. Такую, что, казалось, Он вот-вот взлетит, чуть оттолкнувшись от земли.

Задрав голову, Он, не отрываясь, всё смотрел и смотрел на светило, нависшее над Его головой. А потом, Он вдруг полетел. Опора исчезла из-под ног, оставив лишь пустоту и холод. Луна покачнулась, и полетела куда-то ввысь, а Он, подхваченный ледяным «ничто», отчаянно дрыгая руками и ногами, ринулся вниз. Куда-то, глубоко под землю.

Последнее, что Он услышал, приземлившись на жёсткий грунт, это монотонное, чуть нараспев:

-Сотвори же мне силу и волю

И дай вдоволь мудрости, но и разума,

Чтобы день пережить грядущий!

С трудом приподняв голову, Он увидел расплывчатые силуэты огромных, роста в три людей, держащихся за руки вокруг Него.

-Сотвори же мне силу и волю

И дай вдоволь мудрости, но и разума,

Чтобы день пережить грядущий!

Он посмотрел в сторону, откуда доносились эти слова и столкнулся взглядом с тем самым стариком, что вершил сегодня над Ним суд…

Он очнулся. Оглядевшись, Он понял, что лежит на кровати в своей землянке, а вокруг Него колдуют Карга и Зайка. Правая часть лица горела, нервно пульсируя в такт уларам пульса, голова раскалывалась от неимоверной боли, тело ныло от побоев и сквозняков. Он чувствовал себя тенью. Не больше и не меньше. Попытавшись сглотнуть, Он чуть не взвыл от боли! Во рту пересохло, как в кратере вулкана.

-Пей! — тотчас поднесла к Его губам блюдо с каким-то отваром Карга.

-Спасибо! — сделав пару глотков, прохрипел Он в ответ. — Сколько времени?

-Успеешь в Станцию, успеешь, — неожиданно улыбнулась старуха. — Поспи. Тебе надо. Разбужу.

-А я пока буду рассказывать тебе сказку дальше, хотя сегодня и не моя очередь, — села рядом с Ним Зайка.

-Спасибо, — с трудом улыбнулся Он. — Спасибо вам обеим.

Веки, словно налитые свинцом, закрылись, и Он провалился в сон.

О, как ждал этого вопроса Князь! С каким жаром начал он свой рассказ! Устав за день от города, он с вдохновением рассказывал про родники с кристально-чистой водой, тёплые ветра и пение птиц. Про воскресные вечера, когда все, от мала до велика, собираются за одним столом. Огромные каменные плато, на которых так замечательно встречать восходы и провожать рассветы, следить за мягко сияющими звёздами и хвостатыми кометами ещё никогда не описывались так красочно. Извилистые тропинки, ведущие к террасам, засаженным виноградом, ещё никогда не манили так сильно, как сейчас.

Задремавший было Король, мгновенно встрепенулся, как только Князь начал рассказывать про огромные пещеры, в которых из пола растут деревья из застывшей воды и алмазы, которые рассыпаны прямо на полу.

-Да, с этим простофилей надо дружить, по крайней мере, до тех пор, пока не сведу счёты с соседями! — довольно улыбаясь, и снисходительно покачивая головой, думал про себя Король.

Когда Князь уже заканчивал, в зал чинно вошли женщина с круглым надменным лицом и хрупкий чахлый мальчик с удивительно бледной кожей и пустыми, глубоко посаженными маленькими глазками, точь-в-точь, как у отца.

-Это и есть тот самый гость, ради которого мы прервали нашу охоту? — недовольно обратилась к Королю супруга.

-Да, моя дражайшая! — гневно сверкнув глазами в сторону женщины, сладко пропел Король. — Именно он, — с такой ненавистью процедил он, что пухлая женщина предпочла немедленно замолчать.

-Ты главный в княжестве горцев? — поинтересовался наследник престола у Князя.

-Да, — опешил от неожиданности молодой человек.

-Отец сказал мне, — высокомерно глядя на Князя, продолжил мальчик, — все земли, что видны из бойниц смотровой башни, скоро будут моими, — и, глядя в упор на гостя, жестоко добавил. — Отец сказал, что подарит их мне. А что ты подаришь своему сыну? — и, не дождавшись от ошарашенного таким вопросом Князя ответа, он резко развернулся и покинул зал.

Замешкавшись и не зная как бы сгладить нервную паузу, Король забарабанил холёными пальчиками по крышке массивного дубового стола. В этот момент дверь бесшумно распахнулась и тощий камердинер с добела напудренным лицом, чинно вошёл в помещение.

-Подарок для супруги Его Сиятельства Князя! — хорошо поставленным голосом объявил холёный верзила, задёргивая тяжёлыми бархатными шторами окна зала.

-Несите, несите же! — радостно воскликнул Король, довольный таким поворотом событий.

В тот же миг четверо лакеев бережно внесли в зал золотой поднос, на котором покоилась удивительной красоты деревянная шкатулка, обильно украшенная сияющими камнями. Одновременно поклонившись, слуги поставили ношу на стол и замерли, ожидая дальнейших указаний.

-Вон отсюда! — довольно прорычал Король на лакеев и те, как были, согнувшись, засеменили спинами вперёд к двери. — Ты же покажи нам вещицу! — довольно оскалился на камердинера он.

Лишь только резная крышка была откинута, сияние золота и каменьев наполнило комнату. Воздушное, почти невесомое ожерелье покоилось на атласной подушке, ожидая свою владелицу. Сделанное искусной рукой великого мастера, оно переливалось всеми цветами радуги, готовое одновременно подчеркнуть величие Княгини и её хрупкость, необычайный насыщенный цвет её каштановых волос и изумрудно-зелёный оттенок больших глаз, лёгкость её нежной улыбки и озорство чуть вздёрнутого носика, изящность ямочек на щеках и красоту румянца.

-Мило, очень мило, — довольно обратился Король к Князю. — Сдаётся мне, Вашей супруге будет весьма к лицу эта скромная безделушка.

-О, что вы! — горячо начал Князь. — Это будет лучшее её украшение! Мне, право, так стыдно это признать, но всё, что я могу предложить в качестве благодарности — лишь горстка этих камней, — Князь высыпал содержимое своего мешочка на стол. — Увы, это всё, что у меня есть, — сокрушённо закончил он.

-Не стоит беспокоиться, друг мой, — не сводя алчных глаз с горки совершенно прозрачных камешков, — выдавил из себя Король. — Готовя для Вас этот маленький подарок, я, поверьте мне, меньше всего на свете думал о каких-то благодарностях, — Король зажмурился, не в силах больше глядеть на чистейшей воды алмазы. — Тем более, — после короткой паузы, продолжил он, — полагаю, что если бы я решил почтить своим вниманием Ваши земли, у Вас тоже нашлось бы для меня масса интересного! — расхохотался он.

Расстались все довольными. Воевода, Священник и сопровождающих их несколько воинов были счастливы, что, наконец-то покидают это неуютное место, Князь витал в облаках оттого, что у него теперь был подарок для супруги, Король, тут же упрятавший вдруг свалившееся на него огромного сокровище, радовался предвкушая, как он разобьет армии своих соседей..

Солнце уже наполовину спряталось за горизонтом, когда, путники добрались домой. От радостного настроения Князя не осталось и следа. Ему вдруг почему-то вспомнился тот чахлый мальчик: «Все земли, что видны из бойниц смотровой башни скоро будут моими. Отец сказал, что подарит их мне. А что ты подаришь своему сыну?». Чем ближе к дому, тем быстрее и быстрее крутились эти слова в голове Князя. Тем мрачнее и мрачнее становился он. Войдя же в город, он первым делом поднялся на плато и долго-долго любовался на далёкие замки своих соседей. «А из моего окошка видно куда больше, чем из бойниц замка», — злорадно подумал он. Впрочем, эта мысль огорчила его ещё больше и домой он вернулся совершенно расстроенным.

-Вставай! Поднимайся. Иначе в Станцию не попадёшь, — растолкала Его Карга через какое-то время. — Слышишь меня? Поднимайся, давай!

-А? Что? — бомбила, как и любое существо, вырванное из тёплых объятий сна, вскочил на кровати, готовый к драке, судорожно оглядываясь по сторонам. Потом, сообразив, что разбудила Его Карга, облегчённо вздохнул. — А, это ты, Карга.

-Спать говорю хватит! — недовольно прохрипела старуха. — В Станцию не успеешь.

Он с трудом поднялся на ноги. Тело, словно заржавевшее, отказывалось подчиняться, голова, тяжёлая от недосыпа и побоев, всё ещё отказывалась хоть что-то соображать, ужасное, в общем, состояние. Всё, чего хотелось, это просто свалиться в гору тряпья и снова забыться во сне. Но, сегодня нельзя. Сегодня в Станции, как обычно раз в месяц, представление, которое ну никак нельзя пропустить. Тем более, что в этот раз не свои же на инструментах бренчать будут, а гости какие-то там заезжие! Тем более надо быть там!!!

При этой мысли Он поморщился. Девчонка! Точно, она там тоже будет. Единственная женщина, осмелившаяся переступить порог святого места. Единственная! И пока об этом знает только Он, да, может быть, пара служителей. Но те — люди хмурые и несговорчивые. Не растреплют. Вообще они странные какие-то! С их-то запасами горючего и консервов могли бы быть королями, но до сих пор по меркам бомбил никто. Во, жизнь! Он тяжело вздохнул, пощупал замотанную бинтами физиономию и начал собираться.

От дома до Станции — езды минут десять. Как всегда в такой день, на улице многолюдно. Кто пешком, кто на машинах, а кто и на велосипедах двигались по направлению к Святилищу. Да, пожалуй, это единственный день, когда вот так вот сразу можно увидеть столько народа. У Станции, вон, и машину поставить негде. Понатыкались!

Как всегда, остановившись у самого входа, Он неуверенно потоптался. Огромные тяжёлые двери скрывали от чужих глаз совсем иной мир. Мир белого камня, дерева и света. Всего три здания сохранили свой первоначальный облик: Станция, Чистилище и Алтарь. Только их не разграбили озлобленные, голодные существа. Более того, только в них стояли единственные на весь город и округу дизель-генераторы. Только в этих зданиях они исправно заводились из месяца в месяц.

Здесь, несмотря на лучшие свои наряды, Он чувствовал себя чужаком. Его вгонял в какую-то тоску один только вид каменных полов, рифлёных барельефов, деревянных стоек гардероба и мягких кресел в зрительном зале. А ещё — свет. Свет, льющийся со стен и потолка. Со сцены… отовсюду. Боже мой, как Он отвык от света!

Усевшись на своё место, Он начал оглядывать зал. Сидячих мест уже не осталось, но народу все прибывало. Скоро уже и стоять будет негде, но и тогда ещё какое-то время посетители будут подтягиваться. Для тех, кому не хватило места в зале, специально оставят открытыми двери. Они тоже услышат всё до последней нотки.

Из зала то и дело доносились нестройные крики «браво!», хлопки и топот ног. Это истосковавшиеся по музыке бомбилы звали артистов поскорее появиться в зале. Наконец, одиночные хлопки перешли в бурные аплодисменты, переросшие в настоящий шквал оваций. На сцену вышел Хранитель. Как обычно, в чёрном своём костюме и галстуке, огненно-красным пятном выделяющимся на фоне чуть приглушенного освещения. Как обычно, он начал свой монолог. Как обычно, бомбилы затихли, жадно ловя каждое слово Хранителя. Тот говорил, по своему обыкновению долго. В этот раз о джазе. И, хотя, мало кто из присутствующих знал, что такое этот джаз, все, затаив дыхание, жадно слушали, что говорит этот седой бородатый старик с зализанными назад волосами. А тот всё говорил и говорил. Наконец, взяв паузу, он оглядел почтительно притихших бомбил и выдохнул:

-А теперь, я попрошу музыкантов выйти на нашу сцену! — бомбилы ответили восторженным ревом. Свет начал медленно угасать, превратившись из ослепляющего в загадочно-приглушённый. На сцену, один за другим, вышли три музыканта и заняли свои места. Рев посетителей перерос в бешенный шквал аплодисментов, который внезапно вдруг оборвался, так, будто бы всех присутствующих разом накрыл паралич. Впрочем, ненадолго. На секунду или две. Рёв негодования сотен глоток сотряс стены Станции, едва лишь только на сцену вышла она! Та самая попутчица! Таки решилась. У, зараза! Нашла приключение себе на задницу.

Девчонка, между тем, достала свой саксофон и затянула какую-то медленную-медленную мелодию. «Она настоящая!» — пронеслось у Него в голове. — «Она умеет играть!». Уже не задумываясь, вскочил Он на ноги, и, развернувшись лицом к сородичам, что было дури рявкнул:

-Молчать! Все молчать! — и потом, чуть слышно, скорее для себя. — Уроды.

-Женщина не имеет права быть здесь!

-Храм открыт только для мужчин!

-Баба должна следить за домом!

-Или ты тоже — баба, — со всех сторон раздавались недовольные выкрики сородичей.

-Кто пришёл слушать настоящую музыку, заткнитесь и слушайте. Все остальные — ступайте по домам, слушать ворчание жен, — знакомый такой голос раздался откуда-то сбоку. Он обернулся и остолбенел. Почти рядом с Ним на кресле важно восседал Старец! Святой! Он-то как оказался в Станции! Какого чёрта охрана спит!

-Да кто ты такой, чтобы мне указывать?! — раздались возмущённые крики.

-Старик, твоё место за дверью, — снова начал подниматься со всех сторон нестройный гул возмущённых голосов.

-Молчать, — мрачно оглядел зал Он. Под его колючим взглядом недовольный ропот начал так постепенно затухать, словно угли костра, побитые дождём. — Я пришёл на представление и буду слушать музыку. Те, кому что-то не нравится — убирайтесь прочь! Остальные — заткните пасти и слушайте. Место старика — здесь. Недовольных прошу подняться. Видеть хочу ваши рожи, — Он ещё раз обвёл взглядом весь зал, ожидая смельчака, готового бросить Ему вызов. Таковых, впрочем, не оказалось. — Он будет сидеть здесь. А она, — бомбила кивнул в сторону женщину, — играть на этой сцене. Я сказал, — устало закончил Он, поморщившись от боли, накрывшей израненное лицо. — Вопросы? — Он ещё раз пробежал взглядом по залу. В ответ — тишина. — Вот, вашу мать, и славно, — Он снова опустился в кресло.

Следующие два часа были, пожалуй, лучшими в его жизни! Два часа Настоящей музыки! Живой! Такой, которой и в той жизни, до наступления Чёрных времён Ему слушать не доводилось! Нет, в Храм-то Он постоянно ходит; вот уже три года как ни одного представления не пропустил. Но такое…

Каждый месяц на эту сцену высыпались музыканты всех мастей. Музыканты, конечно, громко сказано. Так, понабрали горемык, что-то там бренчать умеющих, дали инструменты, вот они и гремели. Впрочем, даже это убожество почиталось бомбилами за настоящую музыку. Даже тех горемык уважали одичавшие в своих норах существа.

Но эти, вышедшие на сцену вместе с девчонкой... Они действительно играли. Играли — нет! Они оживляли мелодию! Они заставляли звуки жить! Их ритмы, то нервно пульсирующие, то чуть подрагивающие, то тягуче-неторопливые, то резкие, словно недовольный рык коробки передач звали за собой, манили, уносили куда-то.

Словно зачарованный Он смотрел но на одного музыканта, то на другого. Он впервые видел, как горсткой людей создавалась настоящая живая музыка! Музыка, прорывающаяся сквозь толщу панциря, которым оградил себя Он. Музыка, выбивающая слезу из огрубевшего существа! Музыка, зовущая жить!

Он закрыл глаза он понёсся куда-то прочь. Куда-то далеко-далеко в неведомые земли, про которые Ему рассказывала Зайка.

Ни радость Княгини при виде удивительного подарка, ни новости о хорошем урожае, ни даже рождение сына не могли вернуть Князя к жизни. Нет, он, конечно, радовался, слушал по воскресеньям весёлые истории и песни жителей, но делал это, ни на секунду не забывая чахлого принца. Стараясь хоть как-то развеяться и отдохнуть, он под самыми разными предлогами уходил в пещеры или в горы, где часами оставался один, стараясь не думать ни о чём. Однако же, возвращаясь домой, он снова приходил в отчаяние. Его сын, которому вот-вот должен был исполниться год, рос здоровым и крепким мальчуганом, совсем не чета чахлому королевскому отпрыску, которого вскоре должны были одарить непомерным богатством. «Но что я подарю своему сыну?» — в отчаянии спрашивал он сам себя, уныло глядя на казавшиеся такими крошечными с высоты скал замки своих соседей. Наконец, Князь решился поговорить на эту тему с Княгиней и рассказать о своих сомнениях.

-Ну что ты, дорогой! — звонко рассмеялась она в ответ. — Ты подаришь своему сыну великолепное княжество, где люди добры и приветливы, где царит покой и порядок. А что подарит своему сыну Король? — глядя в упор на мужа, продолжила Княгиня. — Вечные войны с соседями за каждый клок земли, толпы завистников и недоброжелателей.

-Да, да, дорогая, ты совершенно права, — улыбнулся Князь супруге, и, глядя на то, как его сын играется со сверстниками, подумал: «А я ещё так переживал из-за этого!»

С лёгким сердцем впервые за почти целый год Князь отправился полюбоваться на прекрасный вид, открывающийся с плато на земли соседей. С наслаждением подставив лицо холодному свежему ветру, он замер, погружённый в свои радостные мысли.

Уже собравшись уходить, он вдруг заметил длинную чёрную цепочку, медленно двигающуюся вверх по тропинке. — «Что бы это могло быть? — подумал Князь. — Надо бы показать Воеводе».

Однако этого не потребовалось. Тот сам нашёл Князя и, едва переведя дыхание, рассказал о том, что видел внизу.

-Там большой отряд! Они идут к нам под знамёнами Короля и вооружены до зубов!

-Ты думаешь?.. — Князь удивлённо посмотрел на Воеводу.

-Уверен, — мрачно ответил тот.

Он очнулся. Музыка стихла, свет погас. Всё было, как происходит обычно по окончанию представления, вот, разве что не было его, восторженного воя зрителей, требующих ещё… Он молча обернулся. Пряча глаза, из зала к выходу тянулись бомбилы. Даже Ему было понятно: они ошарашены… Нет, они просто потрясены! Как и Он, каждый из них впервые за столько лет слушал настоящую музыку! Как и Он, каждый из этих существ пережил за эти два часа столько, сколько, пожалуй, ему не доводилось за все Черные времена! Да что там, за всю свою никчёмную жизнь!

Неуверенно подтягиваясь к выходу, бомбилы то и дело бросали взгляды на сцену; а, вдруг музыканты вернутся и сыграют ещё что-то? Вдруг, это не конец представления? Но сцена пустовала.

Он посмотрел на кресло, в котором сидел Святой. Старца уже не было. «Ушёл», — подумал Он, опускаясь на кресло.

Ему вдруг захотелось побыть одному. Совсем. Посидеть в полном одиночестве в осиротевшем зале. Откинувшись на спинку, Он закрыл глаза, вызывая к себе образы, рождённые группой смельчаков, отважившихся нарушить величайшее «Табу» этого злого мира.

Король быстро забыл про дерзкого Князя. На вырученные от продажи алмазов деньги, он нанял целую армию кочевников и внезапно напал на своего восточного соседа. Рассчитывая взять его замок сходу, Король, однако же, цели своей не добился и вынужден был начать осаду. Более того, увлёкшись, он и сам стал жертвой нападения со стороны своего соседа с запада. Деньги в казне начали заканчиваться, обещанных трофеев не было, кочевники начали роптать и потихоньку разбегаться. Чтобы заплатить наёмникам, Король обложил всё население драконовским налогами, да такими, что пришлось выделить целый гарнизон для поддержания порядка в собственной крепости.

То тут, что там в городе вспыхивали яростные стычки между горожанами и людьми Короля. Яростные соседи теснили со всех сторон, захватывая всё новые и новые территории, войско разбегалось, утратив боевой дух и надежду получить деньги за работу. Дела шли всё хуже и хуже. Вот тут-то король и вспомнил про гордого Князя и его рассказы о пещерах, доверху забитых алмазами. Быстро собрав пятьдесят самых отчаянных головорезов своей армии, он отправил их завоёвывать княжество.

Нападающие и не думали скрывать своего присутствия. Будучи уверенными, что войско Князя, если оно вообще существует, рассыплется лишь только завидев Ветеранов Всех Войн Короля, они так шумели, будто хотели, чтобы их было слышно издалека. В бешенстве скрипя зубами, разъярённый Князь быстро собрал свою дружину и выступил навстречу королевскому войску.

Словно тени, двигались они в кромешной тьме. Бесшумно и быстро. Выскочив из-за огромных валунов, они в мгновение ока скрутили королевских воинов, не дав им достать оружие.

-Проучили мы их славно! — довольно оглядывая связанных пленников, пробурчал Воевода. — В следующий раз неповадно будет! А теперь можно и домой, — сладко потянулся он.

-Мы пойдём на их замок и захватим его, — глухо прорычал Князь, в упор глядя на Воеводу.

-Их замок? — полная тишина в одно мгновение сковала лагерь.

-Мы переоденемся в их доспехи, проникнем за крепостные стены и захватим город, — не обращая внимания на удивлённые взгляды, продолжил он. — Иначе Король пришлёт сюда ещё один отряд, потом ещё, и ещё, до тех пор, пока не добьется своего

-Дело говоришь, — тяжело поднявшись на ноги, пробурчал Воевода. — Ну, чего расселись? прикрикнул он на воинов, — делайте, что велено!

Так и поступили. Самого молодого отправили домой, а сами двинулись по направлению к крепости. Тьма спрятала от охраны их лица, плащи пленников — сияющие доспехи княжеской дружины. Костры же, разведённые жителями княжества, убедили охрану в том, что горные жители покорены. Едва лишь проникнув вовнутрь Замка, горцы скинули свои плащи и бросились на оторопевших охранников. Жители же города, изнывающие от ежедневных поборов, радостно встретили Князя и выступили против Короля. Так, что, едва наступило утро, как весь город оказался во власти Князя.

-Я зла не помню и дам вам покинуть эти земли, — хмуро глядя на бледного Короля и его семейство, вымолвил, наконец, Князь. — Вы достаточно наказаны за свою алчность, — и, откинувшись на спинку трона, он вяло махнул рукой. — Прочь с глаз моих!

Весь следующий день Князь занимался наведением порядка. По его приказу жители города вычищали от тины и водорослей крепостной ров, засыпали застоявшиеся городские лужи опилками, отчищали от толстого слоя грязи и глины тротуары, выложенные брусчаткой, мылись, брились, чистили латы и одежды. Когда же вечером Князь вышел на улицу, то с удовольствием отметил, как всё изменилось. От едкой вони не осталось и следа, хмурые физиономии жителей как-то враз исчезли, а вместо них повсюду мелькали раскрасневшиеся довольные лица. Воины теперь не производили такого удручающего впечатления со своими ржавыми доспехами, а браво вышагивали по каменным мостовым. — Ну, что же, — довольно обратился Князь к Воеводе, — на свете появилось ещё одно прекрасное место! Отдыхаем и завтра идём домой.

-Дело говоришь! — довольно ответил Воевода.

Поднявшись в зал, Князь вдруг снова вспомнил слова королевского сына: «Все земли, что видны из бойниц смотровой башни скоро будут моими. Отец сказал, что подарит их мне». Живо поднявшись на смотровую башню, он выглянул в прорезь западной бойницы. То, что он увидел, заставило Князя скатиться вниз по лестнице и созвать совет.

Подобно огромной чёрной туче, поднимая столбы пыли, на город во весь опор неслась огромная армия одного из соседей Короля.

-Уходить надо, Князь, — семеня по залу из угла в угол, причитал священник. — Поправил день и будет. Наш дом в горах, а не здесь, так вернёмся же к своей спокойной жизни.

-Дело говорит, — кивнул головой Воевода, — не место нам здесь. Да и с армией такой не сладить. Пойдём, пока не поздно.

Обида вдруг сжала горло Князя. Ещё бы! Едва приведя в порядок замок, он должен был его покинуть. Осмотрев колючим взглядом советников, он негромко, но жёстко скомандовал:

-Созвать всех, кто умеет держать оружие в руках. Будем держать оборону!

Глава 5.

Всю следующую неделю Он провел дома, зализывая раны и приходя в себя после представления в Храме. Поначалу дни летели быстро; Он просыпался, Карга меняла Ему повязки и накачивала какими-то там своими снадобьями, отчего Он снова засыпал. Потом, когда Он чуть оклемался, время потянулось с чудовищной медлительностью. Чтобы хоть как-то скоротать часы, Он принялся наводить порядок в своей норе; занятие позорное для уважающего себя бомбилы! Впрочем, здесь, дома, Ему было некого стыдиться. Два дня работы и комната ожила. Исчезла эта вечная промозглая сырость и вонь (Он просто забил, наконец, старую, проржавевшую трубу), появились кровати (из каморки были вытащены три раскладушки), мебель опять же какая-то там (таки собрал кухонный стол и табуретки). В общем, Его дом из вонючей землянки постепенно превратился в какое-то подобие нормального человеческого жилья.

А потом, Он, наконец, почувствовал себя достаточно сносно, чтобы посетить Чистилище…

Он любил это место. Единственное, где он по настоящему расслаблялся и начинал радоваться жизни. Во всем городе осталось два таких, чудом уцелевших здания: Алтарь и Чистилище. Более того, эти два места позволялось посещать всем без исключения: людям Паленого, и Святым, белокожим и бомбилам. Непримиримые враги здесь становились не то, чтобы друзьями, а просто измученными людьми, которым друг до друга как-то пофиг. «Человек человеку — терра инкогнита», почему-то вспоминались Ему строки из любимой в Той Жизни книги. Автор, видимо, был настолько прав, насколько себе это вообще можно вообразить!

Здесь, посреди потрескавшегося щербатого кафеля, совершенно голые, они становились на одну что ли доску перед какими-то там высшими силами, что управляют ходом времени и жизни каждого из живущего в этом мире. Набившись в крохотные парилки или плескаясь в бассейне, они спокойно общались друг с другом: палачи с жертвами, охотники с дичью, бомбилы со Святыми совершенно не думая о том, что их ждёт завтра.

Худющий, как палка Рыжий тип из Святых с гиканьем вылетел из парилки и, подняв тучу брызг, с шумом бултыхнулся в облупившийся бассейн с ледяной водой. Довольно отфыркиваясь, он снова ворвался в раскалённое нутро обитой подгнившей вагонкой комнаты.

-Ну, что? Поддать? — Рыжий схватился за черпак.

-Поднимайся, я выхожу, — уступил Он место худющему. — Заодно и поддам, — взяв из рук Святого ковш, он до краёв заполнил его водой.

Не важно, что завтра, быть может, именно их двоих судьба столкнёт нос к носу на улицах Обнинска. Неважно, что в живых после неё останется только один. То будет завтра и не здесь. А сегодня… Сегодня они просто жалкие существа, вениками выбивающие из измученных своих тел остатки холода, страха и усталости.

-Ну, сколько поддать? — неторопливо входит в парилку огромный обезьяноподобный детина, сплошь покрытый татуировками — бомбила Бакс.

-Каждому по одной давай, — шутит кто-то сверху. Так на него посмотреть, после второго ковша первым же и выскочит, но, ничего. Шутит.

-Ну, понеслась! — расплывается в довольной улыбке детина, ловким движением опрокидывая черпак с водой на камни. Аккурат в самое жаркое место. И ещё один, и ещё.

-Хорош! Хорош, кому говорят! — орут откуда-то сверху.

-Да как так? — гогочет в ответ тот. — Каждому по одной просили. Вас пятеро, а вылил три черпака. По одному на брата. Двоим, типа, вообще ничего не досталось.

-Да мы поделим! Ещё и тебе останется. Поднимайся давай!

-Ох, мать! — под довольный гогот поднимается детина на верхнюю площадку. — Горячо, блин.

-Говорили же, поделимся! — радостно улюлюкают в ответ остальные.

Хрен его знает, кто придумал это место! По большому счёту это и не важно. Важно только то, что это был воистину гениальный человек. А как иначе? Ведь только благодаря его изобретению в этом мире удаётся примирить, хоть и не надолго, смертельных врагов.

-Поддать? — входит в парилку тощий сухой старик и, не дожидаясь ответа, выливает ещё один черпак на камни.

-Отец, мать твою! Тебя когда других слушать научат?

-Так не молчите в ответ, и слушать буду, — расплывается в белоснежной улыбке тот.

-Так ты повыше поднимись! Отсюда и слыхать получше.

-Хорошо! — вдыхает полной грудью раскалённый банный воздух тот.

-Присаживайся, отец! — сдвигаются поплотнее бомбилы, Святые и белокожие, пуская Святого.

-Вот, спасибо, уважили, — чинно усаживается на освобожденное место тот.

Половина завсегдатаев не любят этого места. Они тяжело переносят страшный жар и ходят сюда разве что ополоснуться. Но и они забиваются в парилки. Сгрудившись в самом низу, там, где попрохладней, они с жадностью вдыхают ароматы странных жидкостей, шипящих на камнях. Уж откуда они берутся, чёрт его знает! Растут, что-ли, где-то на деревьях баночки все эти, скляночки и прочая лабудень? Так и деревьев-то давно уже в Обнинске не осталось…

-Ну, что, эвкалипта? — протискивается в парилку очередной завсегдатай.

-Совесть имей, только что поддавали, — шумят сверху.

-Лей, давай, лей! — шумят те, кто снизу. Новенький стоит, в нерешительности сжимая черпак. Кого слушать? Что делать? Не выдержав, наконец, он живо зачёрпывает из тазика мутной воды, выдавливает несколько капель из склянки и, прежде, чем его успевают остановить, выплёскивает содержимое на камни.

-У, зараза! — орут сверху. — Сказали же: хорош! На ухо тугой что ли? Только подымись наверх, на камни самого швыранём! Ух, горячо! — Им-то, бедолагам, и без того уже жарко, а тут ещё один ковш…

-Хорошо, — подбадивают снизу. — Вот он, вот он, пошёл. Ох, хорош запах! Хорош! Эвкалипт! — мечтательно, нараспев, повторяют жмущиеся внизу. — Настоящий! — жадно вдыхают они терпкий, воздух.

-Так, эвкалипт же, — оправдывается виновник происшествия.

-Ммммм. Эвкалипт! — внезапно успокаиваются наверху. — Настоящий! — они-то и не знают уже, поди, что за зверь это такой — эвкалипт, но, всё равно, кайфуют. — Да что, как неродной снизу жмёшься? Поддал, так поднимайся давай, наверх! — новичок прощён. С блаженной улыбкой он живо вскарабкивается на верхнюю площадку и падает на свободное место.

Чистилище открывает свои двери всем желающим раз в неделю, со всех концов города и округи созывая стосковавшихся по теплу существ. В эти дни можно спокойно проехать вдоль стен бастиона, не боясь, что подстрелят. Святые и бомбилы прекращают охоту друг на друга. Даже Палёный — шакал этот вонючий с псами своими успокаиваются. Не то, чтобы традицию уважают… Боятся. Знают, ведь; чуть выпендрятся — и всё, пощады не жди.

Вообще-то Он никогда особенно и не разглядывал посетителей этого места. Ну, мужики собрались. Ну, парятся вместе. Какое Ему-то к чёрту дело до них всех? Вот, только сегодня… Нахлобучив тертую-перетёртую шапку почти до самого до носа, Он с любопытством разглядывал каждого из посетителей. Что-то переменилось в нём за последние пару недель. Что-то такое, что заставило Его по-другому что ли смотреть на окружающий мир… Ну, или видеть его в других тонах, что ли. Столько раз Он видел этих людей здесь, в бане, но только сейчас — по настоящему увидел каждого из них.

Взять хотя бы Старца этого. Старик-то и раньше всегда попадал на один с Ним сеанс, но вот, только сейчас бомбила на деда-то этого внимание обратил. Прямой, как палка, не чета всем этим ссутуленным существам, мелкими шажками семенящими между бассейном и парилками. Даже, когда так наподдают, что уши в трубочку заворачиваются, сидит не шелохнётся. Остальные кое-кто и со скамеек на пол досчатый падают, только бы чуть ниже. Только бы жар с камней до них не добрался, а Старец — ничего. Даже не шелохнётся. Знай себе поглубже только вдыхает. А посмотришь на него — так слёзы одни. Доходяга! Худой, вернее, иссушенный, словно скелет, кожей наспех кожей обтянутый, а как на кого посмотрит, аж мурашки по коже бегут. Как в парилку войдёт, всё, даже отморозки последние, утихают, да жаться друг к другу поближе начинаются, старику место на скамейке уступают.

Или, вот, тот же самый Бакс. Здоровый чёрт! Кирпичи кулаком ломает! На него как-то раз дозорных дюжина напала; так ничего, разбросал всех к чёртовой матери, как котят паршивых. Ходит так не торопливо, вразвалку. А стоит, хотя бы Ему чуть резче прикрикнуть на бугая этого, так тот чуть не бледнеет от страха.

Или Блаженный, или как там этого святого кличут. В чём душа-то держится? Тощий, хилый, бледный, как теста кусок. Ходит, под нос себе что-то бубнит там и, чем жарче в парилке, тем бубнёж его всё громче и пронзительней. На него уже только самый поганый из посетителей голос не подымет, а он знай себе, витает где-то, черт его знает где. Раньше-то и Он любил в Блаженного матерком запульнуть от души, а, вот, теперь… Не было бы парнишки этого здесь, таки и глотки перегрызли бы друг другу все давно здесь. А так, на этого деятеля всё срывают.

Только теперь Он понял, что Чистилищем место это прозвали не за то, что здесь до чиста отмывались от пота и грязи все желающие, а за то, что здесь покровы с себя все срывают… Очищаются от всего того, что скопилось за неделю страха, ненависти, голода и безнадёги. Очищаются и в людей превращаются снова.

Там, за стенами Он и не помнил, чтобы с соседями хоть раз довелось о чём-то поговорить. Так, парой фраз перекинуться:

-Как охота? (Наловил чего?)

-Да, так.. (Ща. Так я тебе и рассказал! Ты же мне шею и свернёшь за консервы мои же).

-Что интересного видел? (Может, подскажешь, где сегодня дозорные лютуют? Не налететь бы!)

-Да чего, там, интересного в крысятнике этом? В общем сам всё увидишь. Удачи! (Давай-давай. Не вернёшься, мне в следующий раз жратвы больше достанется).

Но, то там, а здесь… Здесь они разговаривают друг с другом! Разговаривают! В людей превращаются натуральных, а не попрятавшихся друг от друга… крысами!

Вот уже несколько недель город находился под осадой полчищ наёмников. Вопреки ожиданиям Князя, они не стали штурмовать стены укреплений, а вместо этого разбили огромный лагерь вокруг города, закрыв все входы и выходы. Их было много. Огромные с устрашающими татуировками на бронзового цвета телах и длинными чёрными волосами, стянутыми в тугие косы, они что-то громко кричали стражникам, стоящим на городских стенах. Ночами же, они разжигали огромные костры и, неистово колотя в барабаны, плясали какие-то жуткие танцы. Заросшие, ссутуленные существа дни напролёт не вылезавшие из убогих походных хибарок, по ночам устраивали нешуточные побоища со стоявшими рядом же рыцарями. Кривоногие карлики, с коротенькими кривыми сабельками целыми сутками носились по лагерю на своих маленьких мохнатых лошадках, выискивая, что и где плохо лежит. И так день за днём, неделя за неделей. С красными от бессонницы глазами Князь подолгу задерживался у бойниц смотровой башни, мечтательно глядя куда-то вдаль, мимо сборищ под стенами замка, и думал про себя: «Все земли, что видны из бойниц смотровой башни — мои!».

Как-то ночью, когда тяжёлые облака поглотили звёзды и луну, в лагере наёмников началось какое-то движение. Яростные крики, звон металла, тревожное ржание лошадей, всё смешалось в один грозный гул. Уставшие от томительного ожидания, солдаты дружно высыпали на стены города, готовясь к обороне, но ничего не произошло. Крепко сжимая оружие, они простояли на посту всю ночь, пока восходящее солнце не разогнало тучи и не открыло глазам осаждённых радостную картину. Развороченные походные палатки с перевёрнутыми чугунными котлами, разбросанное всюду оружие и доспехи, и построившаяся в шеренгу армия бронзовокожих великанов. Сгорая от любопытства, защитники города сгрудились на стенах, желая узнать, что же произошло. И вот, от шеренги отделился невысокий человек, одетый в походный белый костюм и широкополую соломенную шляпу. Подняв высоко над головой белый флаг, он двинулся по направлению к воротам города. Приблизившись, он задрал голову вверх, словно высматривая кого-то среди защитников города. Заметив Князя, он радостно сорвал шляпу с головы, высвобождая пышные каштанового цвета волосы.

Княгиня! Да, это была она. Так и не дождавшись супруга, она уже решила сама идти в город, как увидела, что огромная армия окружила крепостные стены. Поняв, что ей не прорваться внутрь, она начала придумывать, как помочь супругу, пока один из жителей княжества не подсказал ей попробовать подкупить кого-нибудь из наёмников. Несколько недель во вражеском стане рыскали слуги Княгини, выискивая заинтересованных и договариваясь об условиях, пока, наконец, в одну ночь индейцы не подняли бунт, захватив лагерь в свои руки. Что же теперь Князь и Княгиня снова были вместе.

-Дорогой, наш сын ждёт своего отца. Пойдём отсюда, — в разгаре празднования победы, позвала Князя супруга.

-Помнишь, я рассказывал тебе про сына Короля? — отозвался тот и, дождавшись, когда женщина утвердительно кивнёт головой, позвал её. — Пойдём, я покажу тебе кое-что. — Взяв супругу за руку, он повёл её по бесчисленным коридорам замка, пока, наконец, не привёл в ту самую башню, из бойниц которой открывался вид на замки всех соседей.

-Я знаю, что подарю своему сыну! — радостно вскричал он, возбуждённо смахивая волосы со своего высокого лба, — Всё то, что видно из этих бойниц! — не замечая, что глаза Княгини наполнились слезами, выкрикивал он. — Мы выступим в поход завтра на рассвете! Ведь момента лучше и не придумать, — довольно закончил он, глядя карими глазами на далёкие силуэты соседских замков.

Давно уже Он не чувствовал себя таким разбитым, как этим утром. Даже тогда, после побоев и той истории с Малым и его сестрой, Он чувствовал себя намного лучше. Тогда ныло всё тело. В этот раз что-то другое. Там, глубоко-глубоко, спрятанное под сердцем. Тогда снадобья Карги живо излечили Его израненное тело, теперь же, и Он это знал, все эти настои бессильны. Все бессильно, когда наваливается она — тоска гремучая. И спасенье от него только одно — валяться на кровати, зарывшись под ворохом всего этого тряпья и скрипеть зубами… Ну, или ехать за город. Туда, к Дому с Картиной. Его, пожалуй, нелюбимому месту, тянувшего же, однако к себе именно в такие моменты. Все нутро Его, казалось, противилось одной только мысли о поездке этой, однако же и валяться на раскладушке среди хлама в каморке этой не хотелось. Тоска заест совсем! Поколебавшись, Он всё-таки решился ехать. Дома сидеть не хотелось. Совсем. Хрен его знает почему. Может, чересчур давили на крышу эти стены. Или вечный полумрак. Или… Да чёрт его знает, в общем. Покопавшись в памяти, Он вдруг вспомнил: можно сорваться туда, что древние звали супермаркетом. Задумчиво бродить вдоль порушенных стендов, как древние, внимательно выискивая её — истину. Как и любой из бомбил Обнинска, он исправно соблюдал этот древний, непонятный ему ритуал. Ну, просто, потому, что так положено было. Дань уважения древним воздать чтобы. Те, ведь, тоже чуть ли не каждый день ходили сюда. Тоже, ведь, искали. Правда, в домах Святых пошарить не догадывались. Где и искать истину, так если не в их землянках? Ну, а консервы… Без них, конечно, никуда, но истина важнее. Хотя, спроси любого из бомбил, что за хрень такая, никто толком и не ответит. При воспоминании об одичавших своих сородичах, которых наверняка встретит Он в супермаркете, настроение враз упало. Нет, туда Он не попрется сегодня! Уж лучше туда, к Дому с Картиной! Решено, Он едет!

Он хотел уехать один. Смешно, конечно, но Он не любил, когда что-то нарушает Его одиночества там, у Дома. Ему почему-то всегда казалось, что то место требует какого-то к себе особого отношения. Как никакое другое вокруг. Даже с чем сравнить это неизвестно. Как драка, что ли, с врагом; один на один, глаза в глаза. Только Он сам здесь и есть враг, вернее, гость непрошенный.

На враге злобу свою хорошо срывать. Выплёскивать всё, что скопилось там, внутри за столько времени. Так, чтобы выжатым себя чувствовать, словно лимон скукоженный. Но, вот, к Дому тому не за дракой Он едет, не отрываться, а за тишиной и покоем. За тем, чего здесь и ждать нечего. Он покосился на раскладушку Зайки, затем — Карги. Спят пока. Вот и хорошо, не придётся выдумывать очередную историю куда Он собрался. Ведь, не расскажешь ребёнку за каким чёртом Его по улицам носит!

Раскладушка чуть скрипнула, когда Он поднялся. Этот звук, сам по себе чуть слышный, заставил ворочаться на койках своих и ребёнка и старуху.

Всё. Решено! Он едёт к Дому. Пока его домочадцы не проснулись. Вот, только ватник куда-то запропастился. Карга, что ли, опять укрыться им решила? Чертыхаясь, Он бродил по каморке, пока, наконец, не вспомнил: ватник-то свой Он карге отдал, чтобы выстирала его старуха и подлатала после приключения Его последнего. В кладовке сейчас и болтается он среди хлама.

Противно захрипела чугунная крышка люка, хоть Он и старался делать всё как можно более аккуратно. Замерев на мгновение, Он прислушался. Да нет, спят, вроде. Не разбудил. Напрягшись, Он продолжил. Уже отодвинув чугунную крышку люка, Он услышал Зайку:

-Ты снова уезжаешь?

Он посмотрел на ребёнка.

-Что?

-Ты опять оставляешь нас одних? — сидя на кровати, Зая смотрела на бомбилу.

-Так надо, — развёл в ответ руками Он. — Или тебе плохо с Кар… С бабушкой? — осёкся бомбила.

-Нет. С ней не плохо. Но, раз ты мой папа, то почему не хочешь взять меня с собой? Папа всегда брал, — совсем тихо добавила она.

-Ну, — Он замешкался, не зная, что тут можно сказать. — Я еду туда, где можно быть только мне. Только одному. Правда, — вместо ответа, Зайка насупилась.

-Ты всегда один. Даже, когда с нами, — Зайка чуть исподлобья посмотрела на бомбилу, да так, что Он устало опустился на скрипучую раскладушку.

-Да не бойся ты. Бери её с собой, — прогудела Карга со своей койки. — Все равно, ведь, один будешь, даже с ней рядом, — Он тупо уставился на старуху, пытаясь понять, что она сейчас сказала. — А, может, и не будешь, — не умолкала та. — Может, сделает она из тебя человека. А, может, и нет, — закашлялась цыганка.

-Да что ты мелешь такое? Сама, хоть, понимаешь, ведьма?

-Ступай, ступай! — сварливо огрызнулась та. — Куртка в каморке. Как раз на Зайку. Смотри, не застуди ребёнка-то! — окончательно решила она вопрос.

Ещё не до конца понимая, что происходит, Он поднялся на ноги и медленно побрёл в каморку, искать ту самую куртку, невесть каким чудом затесавшуюся среди Его шмоток.

-Мы едем вдвоём? — Зайка смотрела то на старуху, то на бомбилу.

-Угу, — промычал Он, неумело одевая ребёнка.

-А бабушка?

-Бабушка не едет, — шаря по каморке, пробурчал Он в ответ.

-Почему?

-Не хочет, — и без того поганое настроение от всех этих бесконечных вопросов испортилось окончательно.

-Кто-то же должен остаться дома, — прохрипела Карга со своей койки. — Вот я и остаюсь.

-А почему там надо быть одному? — не унималась девочка.

-Потому, — попытался отвязаться от её вопросов бобмила.

-Почему потому?

-Потому, что потому!

-Почему потому? — чуть склонила головку с двумя смешными хвостами девочка. — Почему потому?

-Ну, потому! — чувствуя всё нарастающее раздражение, проворчал Он.

-Ну, почему?! — топнув ножкой, вдруг улыбнулась она.

Глядя на ребенка, Он вдруг почувствовал, как озлобление и раздраженность вдруг куда-то растворяются, уступив место какой-то легкости. Легкости, которой Ему и испытывать раньше не доводилось-то! Сам не зная почему, но Он вдруг расхохотался.

-Да потому! — подхватив девочку, Он, легко, словно игрушку, засунул её под мышку. — Потому! — вдруг потрепал её по голове бомбила. — Чудо ты мелкое!

Обычно к этому месту Он ехал, словно на встречу с если не врагом, то, по крайней мере с каким-то человеком… Нет, не с человеком, с существом каким-то, в сотни и тысячи раз сильнее и могущественнее Его самого. Словно нищий какой-то за подаянием. Наперед зная, что ничего Ему и не светит-то, разве, что грош жалкий какой-то, да и то, если повезёт. Но Ему везло. Всегда. Почему-то существо это Его любило. Любило и каждый раз давало долгожданного облегчения. Значит, Он не нищий. По крайней мере не из тех, самых никчёмных и никому не нужных, что частенько бредут толпами сквозь город.

Видел Он уже и не раз такую процессию. Толпа покалеченных, голодных, измотанных существ плелась через весь Обнинск. Через владения Святых, Бастион, через земли Паленого и, наконец, через территорию бомбил. Изгои. Истощенные, словно скелеты, тащились они, уткнувшись в землю перед самими собой. Не надеясь уже ни на что. И ничему не сопротивляясь.

Сначала их трепали Святые. Не имея ни сил ни отваги ни на что, они, тем не менее, выкарабкивались из своих укрытий, чтобы швырнуть свой камень в толпу изгоев. Чтобы запастись ненавистью и страхом перед ухмыляющейся прямо в рожу жизнью. Чтобы хоть на время забыть о своей беспомощности. Чтобы увидеть тех, кто слабее них самих или… Или занять своё место в этой мрачной колонне.

Потом изгои брели вдоль стен Бастиона. На потеху белокожим, высыпавшим на крепостные стены и на спор отстреливающих одного за другим этих проклятых самой жизнью существ. Заплатив и там свою кровавую дань, серая цепочка никому не нужных существ тянулась дальше. Падая, убитые шакалами Паленого или легшие под колёса тачек бомбил, они брели, словно и не замечая ничего вокруг. Словно и не боясь повстречаться с самим страшным, что только и существует на этом свете для обитателей города — смертью. Брели и тянули какой-то заунывную какую-то свою песню, чуть слышную, но такую…

Они просто брели. Длинная-длинная цепочка из полуживых тел, которые и в город вошли с жалкой надеждой, что удастся собрать им несколько банок жратвы… Хотя как они собирались прокормить такую ораву, Он, сколько ни думал, так понять и не смог. И так, раз за разом. Снова и снова они шли через весь город, выплачивая дань своими собственными жизнями. Через земли всех обитателей Обнинска, пока, наконец, не исчезали из города в неизвестном направлении.

Это Он уже потом начал догадываться, за каким чёртом изгои ходят в город, да ещё и такими толпами. Ведь не за банками с тушёнкой! Тем более, что вряд ли и отыщется идиот, который по доброй воле отдаст такое сокровище, ну, разве что очень удачливый бомбила после ну очень удачной охоты. Понял, что специально, как по команде какого-то невидимого существа, сбиваются все они, неспособные жить так дальше, в серую свою стаю и идут толпой делать то, на что по одиночке неспособны. А ещё, собирают за собой таких же изувеченных жизнью отчаявшихся существ. Собирают и ведут искать смерти. Раньше, добираясь до Дома с Картиной, Он всегда вспоминал эту унылую процессию обречённых. Вспоминал и всегда вздрагивал, портя и без того поганое настроение.

А сегодня — нет. Сегодня всё иначе. Вроде, и дорога та же самая и Он… Вот, только рядом с ним, на пассажирском сиденье маленькое существо, так изменившее Его, бомбилы привычный мир. Даже к самому Дому в этот раз подъехать оказалось совсем не сложно. Хотя обычно приходилось собирать все силы, чтобы решиться и не развернуть машину уже на подъезде.

Бимер, чуть скрипнув тормозами, остановился перед коробкой невысокого, когда-то белоснежного здания. Словно застывшая птица, тянущаяся к небу всеми своими шпилями, увенчанными, словно шапками, мешкообразными покосившимися набалдашниками, стояло оно одно повреди выгоревшего посёлка. С покосившимся крыльцом, и коротенькой такой лестницей, словно в небо упирающейся в тёмную воронку нутра Дома. Когда-то, поговаривали, здесь были даже двери, а рядом, в приземистом вытянутом здании рядом, жили люди, но сейчас всё безмолвствовало. Покинутое последними своими обитателями ещё в первый год Черных времён, здание опустело. Осиротело, превратившись в подобие любого из обитателей этого мира: покалеченного и угрюмого снаружи и опустевшего изнутри.

Словно древний пес, разлегшийся на земле, таращилось оно узкими бойницами своих наспех залепленными кроваво-красным кирпичом пятнами окон. Разделенное на две части: ту, что пониже, увенчанную конусообразным шпилем с невесть как уцелевшим, болтающимся на ветру колоколом, уныло поющим свою скорбную песню в особенно ветреную погоду, переходящую в ту, что повыше, правильной четырехугольной формы, с высокой башней, окруженной еще четырьмя, пониже. Уходя, местные обитатели почему-то наглухо забили все окна Дома. Те, что пониже — кирпичом. Намертво. Так, чтобы ни одна живая душа не смогла вскрыть их. Те, что на самом верхнем шпиле — досками. Видать, не хотели таскать на такую высоту тяжелющие кирпичины. Ну, или времени не хватило. Так и лежало оно на земле, подобно старому, отслужившему своё псу: старым хозяевам уже и не нужное, а новых так и не нашедшее.

Однако же, даже таким, оно не умерло, сохранив частичку жизни, всё ещё теплящуюся где-то в глубине его холодных стен. Выжило и теперь манило к себе осиротевших человекоподобных, ищущих покоя в этом озлобленном мире. Находились даже и те, которые поддерживали здесь чистоту и порядок. Такие, как Он. Каждый раз приезжая сюда, бомбила нет-нет, но наводил порядок. То одинокие кресты, сиротливо жмущиеся чуть в сторонке поправлял. То ограду. Наводил, в общем, марафет помаленьку. И, похоже, не только Он один. Бывали здесь, похоже, и другие посетители, хотя, Он ни разу никого и не встречал.

-Приехали, — приглушённо прошептал Он Зайке. Казалось, само это место противится каким-то резким, чуть более громким словам или движением. Оно требовало тишины. Тишины и покоя.

Обычно Он садился на камень неподалёку от крыльца и смотрел на Картину. Собственно и картиной это назвать было нельзя. Так, несколько силуэтов расплывчатых, чудом каким-то сохранившихся и не смытых дождями за все эти годы. Люди какие-то, что собрались вокруг одного высокого человека в белых свободных одеждах. Ещё — облака. Нет, не серые тучи, нависшие ещё черт знает когда над землёй, а облака. Белые, как мука.

Тот, в белых одеждах — главный. Он — самый высокий. Вокруг него остальные. А ещё, прямо над его головой — оранжевое такое кольцо. Именно к этому человеку всегда тянуло бомбилу. Черт его знает, почему, но, когда на душе становилось погано, да так, что жить не хотелось, Он ехал сюда. Садился и долго-долго смотрел на Картину. Или на цыпочках прокрадывался вовнутрь здания. Там, где в вырубленном в толстой стене глубоком проёме, задумчиво склонив голову, сидел он. Кто это такой, бомбила не знал, да и не нужно это Ему было. Всё, что Его интересовало, так это то, что место это приносило покой. Ведь, черт подери, что-то же происходило! Что-то менялось в нем самом! Мир снова наполнялся цветами и красками. Жизнь, какой бы поганой она не была, снова наполнялась смыслом.

Как обычно, Он опустился на свой камень. Как обычно, подняв глаза, молча уставился на картину. Как обычно, забыл про всё, что происходит вокруг. Как обычно…

-Ты молишься? — вернул Его к действительности звонкий голосок.

-А? — Он и не сразу понял, что случилось. — Зая, ты?

-Мама часто привозила меня сюда. Она молилась. Там, внутри, — при этих словах, он вздрогнул. Молиться? Там, внутри? Осквернить этими кривляньями под уханье басов это место? Ненависть к Святым, чуть было попритихшая за последнее время, снова рванула откуда-то из самых глубин Его души, сметая всё на своём пути.

-Молилась?! — как ужаленный, подскочил на камне бомбила. Зая кивнула головой, смешно мотнув своими хвостами.

-И меня научила. Мама говорила, что, когда человеку плохо, надо молиться. И всё станет хорошо. Только молиться надо по-настоящему, а не понарошку. Хочешь, покажу? — Зая посмотрела на бомбилу. Вместо ответа тот вскочил на ноги и, отчаянно обхватив голову руками, ринулся куда-то прочь. Вниз, к реке. Что за подонки эти Святые? Как?! Такое место?! Подонки! Скоты! Ублюдки! Бредя куда-то наугад, то и дело спотыкаясь и падая, Он сполз к самой воде и, не думая больше ни о чём, плашмя повалился на кромку льда. Чтобы хоть как-то унять в бешенстве скачущий пульс, Он мокнул физиономию в леденящую воду. Святые — подонки! Он-то уже подумал было, что в них хоть что-то осталось человеческое. Вон, даже девчонку у себя приютил из племени их проклятого! С Малым, вон, опять же, сдружился… А они?! Да что же это такое-то происходит-то?!

Тело пробила противная мелкая дрожь. Только сейчас Он сообразил, что лед под ним чуть прогнувшись, начал живо так насасывать влагу. Вот уже и ватник потяжелел, набравшись воды. И тело ощутило противную сырость ледяной воды. Снова по телу пробежала дрожь. Только теперь — дрожь ненависти. И похоти. Нет в этой жизни ничего такого, что стоило бы Его уважения. Даже Дом с Картиной, и тот, оказывается, Святыми осквернён. Подонки!

Теперь всем конец! Всем до одного! И девчонке этой из Святых, — он нервно сжал увесистую дубинку. Этой, как её, девчонке в конторе Лешего — к себе заберёт! Каждый вечер драть будет, и Карге; какого хрена она во всё лезет. А ещё — всем Святым этого города. Чёрт, ватник, жаль, намочил! Холодно-то как сразу стало. Ничего, сейчас живо отогреется! Подождите у меня! — дрожа от ненависти, прорывался Он сквозь оказавшимися вдруг такими густыми заросли кустарника, до всех доберусь! Всем, всем достанется, за жизнь Его поганую! Всем, до одного! А Леший, если выделываться будет…

То, что Он увидел, там, у Дома заставило Его забыть про всё на свете. Про холод, прогрызающий покрывшийся лёдяной коркой ватник, про дубину в руках, про ненависть… Про всё. Про всех!

Там, у крыльца, посреди снега и холода, на коленях стояла Зая. Глядя на Картину, она разговаривала с тем парнем в белых одеждах!

Ему не составило большого труда разобрать слова девочки

-Мама говорила, что мы — твои детки. Что ты любишь нас всех. А ещё, что ты сидишь высоко-высоко на небе, откуда тебе видно всё. Ты знаешь всё: кто плохой и кто хороший. Мама говорила, что хороших деток ты забираешь к себе на небо. Туда, где всем хорошо. А плохих ты — наказываешь и оставляешь здесь, где всем плохо. Так говорила мне мама. Правда! А ещё, она говорила, что ты всегда слушаешь, о чём тебя просят твои детки. Это правда? Мама говорила правду?

Тогда почему ты не заберешь его к себе? Он хороший! Правда. Он и бабушка. А ещё, им здесь плохо. И мне плохо. Если ты и вправду слышишь меня, сделай так, чтобы нам было хорошо. Пожалуйста!

На трясущихся ногах Он подошёл к Зайке. Не чувствуя боли, бухнулся на колени рядом с девочкой и, обхватив, прижал к себе. А ещё, Он вдруг увидел, что Зая плачет.

Едва-едва багровое солнце показалось из-за горизонта, огромная армия выдвинулась в путь. Походный оркестр гремел один бодрый марш за другим. Мрачные воины, тяжело бряцая оружием в такт музыке, сурово поглядывали на грозного Князя, гордо восседавшего верхом на вороном жеребце. Мало кто хотел выступать в этот поход. Уставшие от многих дней осады, они желали только одного — как следует отдохнуть. Но Князь добился своего. Страстными убеждениями, пылкими речами, яркими примерами.

-Кто хочет жить в мире завтра, должен подумать о том, что будет сегодня вечером! Думаете, Король западных земель так легко оставит свою затею завоевать наше славное королевство? — не замечая горькой усмешки на лице Воеводы, выступал Князь перед поникшим войском, — Хорошо. Пусть будет по-вашему. Мы никуда не пойдём, а разойдёмся по домам. Но, кто мне скажет, что будет завтра? — оглядывая мрачных воинов, не успокаивался Князь, — Я вам скажу, — не дождавшись ответа, жарко продолжил он. — На нас снова нападут. Нападут те, кто уже знает об осаде города. И мы снова будем вынуждены драться за свою свободу. Вы этого хотите? Вы хотите видеть страдания своих близких людей? Вы хотите постоянно прятаться? — Князь глядел на всех и каждого одновременно. Он убеждал и добился своего. Один за другим, воины тяжело сжимали рукояти своих мечей и сабель. — Так давайте же не будем ждать новых нападений! — азартно выкрикивал он. — Мы навсегда отобьем желание поднимать руку на наш город! Это наш дом и мы не потерпим врагов у своих ворот!

-Не потерпим! — дружно завопили Воины, полные решимости выступить немедленно.

-Не потерпим! — яростно хрипели зеваки.

-Не потерпим! — Воевода тяжело упёрся лбом в холодную рукоять своего меча.

-Что это за место такое, где всем хорошо? — когда они возвращались домой, поинтересовался у девочки Он.

-Мама говорила, что это — Рай. Там очень красиво, и хорошо. И все вокруг такие добрые-добрые.

-А где оно, это место? — посмотрел на девочку Он.

-Мама говорила, что оно высоко на небе. Там, откуда видно всю землю.

-А ты ничего не путаешь? — переспросил Он Зайку.

-Нет, — девочка отрицательно помотала головой. — Ничего не путаю. А что?

-Мне кажется, что оно здесь, на земле. А ещё, что я был в этом месте, — загадочно улыбнулся в ответ Он.

Глава 6.

Этой ночью Он понял: Ему нужна женщина. Нет, не Карга, хотя старуха никогда и не отказывала; жена, как-никак. Женщина. Молодая. Красивая. Настоящая! Пле-мян-ни-ца.

Он долго ворочался, пытаясь унять пробудившееся вдруг желание. Впрочем, достаточно быстро Он понял, что это занятие бесполезное: чем сильнее гнал Он прочь образ белокожей девчонки, тем сильнее его мучила похоть. Закрывая на мгновение глаза, Он тут же начинал ворочаться на скрипучей своей раскладушке извиваясь от волнами накатывавшей похоти; да какого чёрта она бегает перед ним нагишом!

Не в силах больше противиться, Он скинул одеяло и решительно подошёл к кровати старухи. Впрочем, лишь взглянув на сморщенное лицо цыганки, бомбила с отвращением отвернулся. Старуха чёртова! Он с ненавистью сплюнул. Сплюнул и решительно двинулся прочь из душной каморки.

-Открывай! Слышишь, Леший? Отпирай, мать твою! — молотил Он крюком по крышке люка.

-Слышь, ты, урод, — недовольный рык раздался откуда-то сзади. — Те чо, жить надоело? — за спиной раздался звук приближающихся шагов. — Да ты хоть знаешь, кого разбудил, мудак?

-Сгинь, — Он повернулся к бугаю. Хмырь! Подонок ещё тот. — Сейчас же. — Сообразив, кто сейчас стоит перед ним, мужик на секунду замешкался, словно решая, что ему делать. — Или помочь? — Он даже привстал чуть, словно собираясь разобраться с нахалом.

-Не, не. Не надо. Я это… Я сам. Сам я, — Хмырь, живо исчез под землёй в норе своей вонючей.

-Леший, урод, отпирай, мать твою! — снова принялся молотить Он по люку. Затем, устав, ловко подцепил железку крюком и мощным движением откинул люк прочь.

-Чо? Чо такое! Где? Кто? А, ты, — облегченно вздохнул Леший, едва лишь только разглядев Его физиономию. Он, оказывается давно уже проснулся, вот только наружу нос свой высунуть боялся, оттого и затаился, типа как в расчёте на то, что незваному гостю скоро осточертеет без толку молотить по крышке люка и он скоро свалит прочь. Ну, или кто-то из разбуженных соседей снесет бошку борзому нарушителю спокойствия, — А?! Чо стряслось-то? — покосившись на крюк, испуганно залепетал бугай. Заячья душонка! Небось, уже в штаны наклал со страху, кретин! Только и знаешь, что у себя в конторке отсиживаться. Хоть бы раз в жизни на охоту съездил, так, ведь, нет! Устроился. Абонементы раздаёт за тушёнку. Хотя, что такое абонемент этот чёртов? Так, бумажка. Даже нет, тряпица поганая с каракулями какими-то убогими.

-Прочь пошёл! — За шкирку, словно цуцыка, вытащил Он Лешего из люка.

-Ты чо, в натуре, ахренел савсем? — скорее от неожиданности, чем от вспышки отваги, Леший повысил на бомбилу голос.

-Пасть заткни, — Он сунул бомбиле в руки три банки тушёнки. — Здесь будь, пока не позову.

-Мало! Целка ведь! В натуре для тебя берег! — попытался повозникать Леший, но, упершись в тяжёлый взгляд гостя, предпочёл заткнуться.

Он спустился в логово Лешего. Ну и бедлам! Такого Он даже в том доме Святых не видел! Посреди землянки стояла огромнющая, продавленная в нескольких местах кованная кровать, которая была своему хозяину и столом и стулом и местом для сна и ещё Бог знает чем. Распластавшись по земле, она заняла почти всё и без того небольшое пространство подземной «квартиры» своего хозяина.

-Вы тоже, — уткнувшись взглядом в «жен» Лешего, процедил Он. — Живо отсюда! — услужливо заулыбавшись, пареньки-жёны подонка живенько так повыскакивали прочь из каморки.

Он огляделся по сторонам. Почти в самом углу, где-то на уровне пола, прилепилась к стенке какая-то убогая халабуда; кровать, как тентом накрытая сверху куском брезента. Место племянницы в этом доме. Шум, поднятый Им, разбудил девушку и она, выбравшись наружу, прижималась к стенке, перепугано глядя на нежданного гостя.

Он расплылся в плотоядной ухмылке и медленно двинулся к девушке. Бог ты мой! Ночнушка! Белая! Почти, как кожа хозяйки! Нет, ещё белее!

Сладкая истома накрыла Его с головой, едва лишь только бомбила представил, как эта ночнушка слетает с тела хозяйки. Такая, что Он даже закрыл глаза, в предвкушении рисуя себе картины остатка этого вечера. Впрочем, совсем не на долго. Пара секунд и не более того. Чтобы не упустить птичку. Распахнув глаза, Он двинулся прямо на жертву.

Девчонка даже не шевельнулась, когда Он сорвал с неё ночнушку. Не дрогнула, когда Его дрожащие, побитые мозолями и шрамами руки начали жадно мять упругие груди и похотливо лезть между ног. Не произнесла ни звука, пока Он пожирал девчонку глазами. Просто стояла, вжавшись в стенку, и смотрела, не отрываясь, в ночнушку, что тряпкой валялась на грязном полу. Ему это было странно. Он-то приготовился, что та визжать начнёт, царапаться, молотить Его всем, что под руку подвернётся, как любая из женщин Святых. А она… Стоит себе у стенки, не шевелясь. Такая… Такая беззащитная. Такая... голая!

Кураж весь вдруг куда-то испарился, словно бы и не было его. Чтобы хоть как-то скрыть своё смущение, Он принялся торопливо стаскивать с себя ватник. «Твою мать!» — чертыхнулся Он, запутавшись в рукаве.

-Ложись, давай, — нарочито грубо бросил Он девчонке, трясущимися руками борясь с ремнём. «Да что происходит-то?!» — Он вдруг остановился. Сколько раз Ему доводилось проходить через это. Но то всё было быстро и как-то просто. Он даже и не заморачивался особо-то; ширинку расстегивал и делал своё дело. А здесь…

-Ты чо, в натуре, — совсем, как Леший, оскалился Он. — Не слышала? А ну, живо, в койку! Иначе стоя будешь! — с застывшем на физиономии идиотским оскалом, Он уставился на девчонку. Та подняла глаза. Только сейчас Он увидел: она плачет! Нервно кусая бледные свои губы, она в упор смотрела на мучителя. Затем, вдохнув воздуха в грудь, вдруг влепила Ему пощечину. Наотмашь. От души. Влепила и, закрыв лицо, руками зарыдала!

-Ненавижу! — тряслась она, словно в конвульсиях. — Ненавижу вас, быдло! Крысы! Вонючие крысы! Оставьте меня в покое! Я домой хочу!!! Домой!

Чёрт его знает, что произошло с Ним в тот момент. Как будто бы весь мир перевернулся с ног на голову! Вот она, рядом. Во всей красе. Бери — не хочу. А Он стоит перед ней, как дурак, и не знает, что делать. Казалось бы, сколько раз Он наблюдал эту картину, когда женщина Святых, уже поняв, что помощи ждать неоткуда, стоит перед ним на коленях и воет. Но то не вызвало в нём и сотой доли тех чувств, что бушевали в нём теперь.

Уже не зная, что делать, Он судорожно схватил свой ватник и попытался укутать в него девчонку.

-Одень! На, возьми. Укройся, говорят тебе.

Вместо ответа, девчонка рванулась от Него, освобождаясь от ватника. Оттолкнув бомбилу в сторону, Она вдруг упала на кровать и, раздвинув ноги, нервно выкрикнула.

-Делай своё дело, крыса! Ты, ведь, за этим сюда пришёл, да?! Так делай и уходи прочь! Подонок! Мразь! Крыса!

Только тут Он увидел, что тело девушки покрыто синяками от побоев и свежими багровыми полосами — следами от Его ладоней.

-Укройся, женщина! — Он протянул ей свой ватник. — Я этого не сделаю. — Та испуганно посмотрела на бомбилу. — Возьми, тебе говорят! — девчонка нервно схватила подарок и судорожно прижала его к тощему своему телу. — Прости, — сам того не ожидая, вдруг пробормотал Он. — Прости, если можешь.

Не оглядываясь, Он подошел к люку и, не теряя больше ни мгновения, подтянувшись, выбрался наружу.

-Ну, чо? Высший, в натуре класс, да? — с заискивающей улыбкой подкатил к Нему Леший. Вместо ответа, Он изо всех сил жахнул тому в челюсть.

-Ты сказал — целка, мразь! — Он поднял с земли сумку с банками и, чуть помешкав, бросил её в открытый люк. — Спрячь их от этого урода. Они — твои. — Последнее, что Он увидел, это испуганные глаза девчонки. Она так и сидела на кровати, голая, чуть прикрывшись латанным-перелатанным ватником! Волна похоти, на время утихшая, вновь накрыла Его с головой. Чтобы вновь не натворить глупостей, Он нервно развернулся и быстро зашагал к машине

Домой вернулся совершенно убитый. А ещё — томимый похотью. Карга встречала мужа на улице. В который раз Он поразился тому, как же старуха чувствует, что Ему сейчас надо больше всего.

-Не в доме, — поймав Его взгляд, покачала головой цыганка. — Ребенка разбудишь. Так и сказала: не мы разбудим, ты разбудишь. Ведьма! — Пойдём, — она кивнула на гору хлама, схоронившего Его машину. У её подножия валялся кусок оргалита, как раз под их рост. — Пошли, — видя, что муж сомневается, прохрипела женщина. — Тебе сейчас это надо.

Они бились в конвульсиях, распластавшись на возмущённо гремящей подстилке. Дёргались, думая каждый о чём-то своём, глядя куда-нибудь, лишь бы не друг на друга. Он — упершись лбом в шершавую доску. Она — глядя в затянутое тучами небо. Он — словно каждым своим движением с ненавистью пытаясь забить гвоздь, она — шумно выдыхая при каждом Его рывке. Он — обхватив голову руками, она, словно в молитве сложив ладони. Она, крепко стиснув усохшие свои кулачки, словно бы готовясь к драке. Черт знает что, короче. Уже потом, сползая с морщинистого тела жены, Он сделал то, чего, кажется, не делал с самого своего младенчества: Он разревелся! Как та девчонка, племянница в норе Лешего. Он ревел, а Карга сидела рядом и, как мальчишку, гладила его по жёстким, рано поседевшим волосам.

Потом они забрались в свою нору и ещё долго-долго сидели каждый на своей кровати, подавленно пялясь в измученные стены. Настроение было паршивое. Все вокруг — мрачное и беспросветное. И только Его левая щека, куда влепила пощёчину девчонка, до сих пор полыхала единственным ярким пятном в этом подземелье.

И вот армия, как и во времена Короля, двинулась в поход против своих соседей. Никуда не торопясь, бодро маршировали воины на Запад до самой ночи, а когда тьма укрыла их своим чёрным плащом, они резко развернулись и уже в полной тишине быстро направились на Юг.

Как и рассчитывал Князь, такое громкое начало похода не могло не привлечь внимание остальных Королей. Совершенно не собираясь нападать на обескровленного длительными войнами соседа, он, тем не менее, отдал приказ двигаться на Запад. Тем самым он заставил Короля южных земель спешно собрать армию и выступить против него, Князя замка. Поднятая в спешке армия не смогла организовать хоть какое-то сопротивление, когда ранним утром со всех четырех сторон её атаковали силы Князя. Лишь отдельные группки самых опытных воинов успели взять в руки оружие и выстроиться, яростно отбивая нападение. Впрочем, сопротивлялись они не долго. Кто-то пал в бою, кто-то сложил оружие и присоединился к армии Князя, кто-то, воспользовавшись суматохой, попросту бежал. Укреплённая и воодушевлённая, армия Князя тут же выступила в поход и уже к вечеру стояла лагерем у стен южного королевства.

-Я не желаю кровопролития! — стоя у самого защитного рва, громогласно объявил Князь, притихшим жителям города. — Всё, что я прошу — это открыть ворота для моей армии! Пусть мои люди отдохнут с дороги!

Вместо ответа чёрное копьё вонзилось в землю у его ног.

-Ты предлагаешь нам впустить свою армию в наш город и при этом обещаешь, что кровопролития не будет? Ты хочешь, чтобы твои солдаты отдохнули? Так разбей лагерь у наших стен. Или, если хочешь, приди к нам, но гостем! Без оружия! — раздался звонкий девичий голос с одной из караульных вышек.

-Я не собираюсь грабить ваши дома! — снова выкрикнул Он

-Ты — нет! Но уверен ли ты, что твои люди не бросятся обирать наши дома? Мы не желаем становиться твоими рабами и будем сопротивляться, а, если ты и впрямь не хочешь проливать кровь — возвращайся домой! Ты и так уже дважды доказал, что являешься грозной силой на нашей земле. Что тебе ещё надо?

-Мне надо, чтобы вы открыли ворота. Это приказ! — мрачно посмотрел наверх молодой человек. — И горе тому, кто осмелится его не выполнить!

-Так, значит, не желаешь кровопролития?! Гостем хочешь быть?! — снова раздался насмешливый голос сверху. — Возвращайся домой и оставь нас в покое!

Молча выдернув копьё из земли, Князь резко развернулся и, не оборачиваясь, пошёл по направлению к лагерю.

-Начинаем штурм! Немедленно! — гневно сверкая глазами, выкрикнул он в лицо Воеводе.

Тяжело ахнули трубы и барабаны походного оркестра, громкий военный клич разорвал воздух. Гулкие удары клинков о щиты и свист стрел — всё это смешалось в один устрашающий гул, когда армия Князя медленно взяла город в плотное кольцо.

В одно мгновение наладили мост через ров и установили стенобитное орудие у ворот. Огромное бревно, подвешенное на цепях, с гулким стуком врезалось в дубовые блоки! И ещё раз, и ещё. Со стоном поддалась древняя порода. Вот уже огромная трещина рассекла ворота пополам. Ещё несколько ударов — и они проломятся под яростным напором. Нападающие выстроились для решающего броска, как вдруг с громким треском деревянные створки сорвались с петель и рухнули прямо на атакующих, раздавив их своей тяжестью. В эту же самую секунду на войско Князя яростно выплеснулась волна защитников города. Не ожидавшие такой атаки, нападающие дрогнули и начали пятиться. Казалось, ещё чуть-чуть и грозное войско рассыплется от этого яростного напора, но в этот момент в самую гущу сражения вклинился Князь. Верхом на коне, рубя налево и направо отточенными своими мечами, он решительно прорывался к воротам. Секунда и всё войско, оправившееся от смятения, бросилось в атаку, без труда разметав жалкую горсть защитников города. Ещё одна — и с налитыми кровью глазами оно безудержной волной влилось в город в поисках наживы и новых сражений, но тот встретил их лишь треском беснующегося пламени и нестерпимым жаром пожарища.

Все, кто оставался в городе, лишь только поняв, что битвы не миновать, кинулись поджигать свои дома, и даже не надеясь на пощаду со стороны нападающих, бросились в яростную, но обречённую атаку.

-Ну что, теперь к восточному соседу? — прорычал Воевода на ухо остолбенело стоящему Князю. — Поход без добычи — плохой поход! А, поди, поспорь с огнём!

Поразительно, насколько сложно бывает разобраться в самом себе! Если всего несколько дней назад Он желал только одного — остаться одному, то теперь ему нужно было общество. Он хотел видеть живых людей, тех, с кем можно просто тупо пообщаться. Вот, только с кем? Карга с Зайкой ушли куда-то там по делам своим. Старуха, кажись, поучить решила девчонку травки какие-то там целебные собирать. Теперь не скоро вернутся. Карга в такие походы надолго уходила, так, что Он остался один. Совсем. Но как же Ему надо было хоть с кем-то пообщаться!

Первая, кого Он вспомнил — это племянница Лешего. Девчонка эта белокожая. Он закрыл глаза, вспоминая её тело. Решено! Он едет к ней! Она спасёт Его от одиночества, потому, что… Неважно. Она поможет Ему. Он был уверен в этом. Главное, чтобы Леший выделываться не начал, хотя, банки две тушёнки, и он в лепёшку разобьется, выполняя любое Его желание. С этими мыслями Он подрулил к дому Лешего.

Леший, хоть и урод последний всё-таки не такой кретин, как это могло показаться с первого взгляда. Вон, и нору себе устроил почти рядом с Храмом, всегда, подонок, первым узнает что там нового и интересного намечается. И пристроился красиво; жратву буквально из воздуха добывает. И на племяннице, небось… При этой мысли Он посерел, представив сколько уродов уже успели поваляться на белокожей. Скотина ты, Леший, последняя после этого! Остановив машину среди руин, Он принялся отчаянно молотить по крышке люка.

-Леший, открывай. Открой, кому сказано! Леший, слышишь меня?! — от усилий Он даже взмок. Ладно, хрен с тобой. По-другому, если так не хочешь, говорить с тобой будем. Он подцепил крюком крышку люка и привычным движением откинул её в сторону. Затем, осторожно взглянув внутрь, негромко позвал. — Эй! Живые есть? — в ответ — тишина. Подняв с земли обломок кирпича, Он бросил его на кровать. Как раз в то место, куда собирался наступить. В ту же минуту огромный металлический капкан с противным лязгом захлопнул свою металлическую пасть. Леший, урод! Так ведь, и покалечить недолго!

Он аккуратно опустился на кровать и, тщательно прощупывая каждый сантиметр поверхности палкой, медленно двинулся к халабуде племянницы. Уже там, стоя перед ней, бомбила вдруг понял, что Ему неспокойно. Пульс бешено молотил в висках, сердце скакало, словно бы желая выскочить вон из груди. Да и Его самого пробивала мелкая такая противная дрожь. Замерев истуканом, Он несколько минут простоял перед халабудой племянницы, прежде чем решился потревожить кусок брезента. Решившись, наконец, Он решительно отдёрнул тряпку в сторону. Девчонки не было. Наверное, в конторе сидят снова. Хотя чего там делать, когда ночь-то уже почти закончилась?

Он угрюмо двинулся прочь. Это потом уже, там, наверху, повинуясь какому-то неведомому порыву, Он вдруг, остановившись, поднял с земли чудом уцелевший кленовый лист и, спустившись обратно в логово Лешего, аккуратно положил его на подушку девчонки. Долго потом ещё просидел на её кровати, глядя на одинокий лист, распластанный на белой наволочке. Вздохнув, Он медленно побрёл прочь.

Потом Он поехал в город. Туда, к Святым. Но, сначала — контора. Очень уж хотелось увидеть её снова! Его мечтам, впрочем, и здесь не суждено было сбыться. Железная дверь конторки Лешего оказалась заперта. Причём, судя по виду, не открывалась она уже достаточно давно. Потёршись на замызганной лестничной площадке, Он побрел назад, к машине.

Бесцельно шарахаясь по улицам города Он то и дело, завидев людей, пытался подъехать поближе, снова и снова выходя из машины. Однако Его боялись. Как и в тот день, едва лишь только завидев машину бомбилы, все рассыпались прочь. Куда глаза глядят. Неважно куда, лишь бы подальше от неприятностей. Чертыхаясь, Он снова садился за руль и двигался дальше. Снова и снова. Раз за разом, пока вдруг не оказался в той самой комнате, где Он встретил Малого и его сестру. Ошарашено ворочая головой, Он оглядывался по сторонам, пытаясь понять, как это Его угораздило оказаться здесь. Вроде и комната та же самая, только жизни в ней не осталось совсем. Даже огонь в буржуйке и тот угас.

-А я знал, что ты приедешь, — услышал Он голос Малого.

-Разве, тебя не забрали с собой дозорные? — уставился Он на мальчишку.

-Забрали. И меня и сестру. Только, сегодня я решил, что ты приедешь. Поэтому вернулся домой.

-Ты решил, что я приеду? — не понял Он.

-Да, — кивнул головой Малой. — Мне показалось, что тебе сегодня плохо. Очень, — Малой на минуту замолчал. — Тебе нужен кто-то, с кем можно было бы поговорить. Нужен друг, как мне, тогда, когда мы встретились в первый раз.

-То есть, как это? — окончательно запутался Он.

-Тогда отец опять побил меня, за то, что Малая плакала, — мальчишка замолчал, словно собираясь с мыслями. — Мне было больно и плохо. Вот тогда мне и захотелось, чтобы у меня появился настоящий друг. И приехал ты. Теперь ты — мой друг.

-А дозорные? — опешил Он. — Разве они не друзья?

-Они хорошие. Правда. Особенно Старец. Они научили меня многим вещам. Они не обижают ни меня, ни сестру, ни остальных детей. Но они просто добрые, а ты — друг.

Оба замолчали, глядя куда-то во тьму. Чтобы хоть чем-то наполнить тягостную паузу, Он начал разжигать огонь в печи. Несколько минут, и вот уже, потрескивая, тоненькие язычки пламени принялись жадно лизать щепочки, накрошенные бомбилой. Ещё несколько, и вот уже печь ожила, застонав от бушующего в утробе пламени. Сквозь решётки заслонки было видно это таинство: пляску огня на недовольно потрескивающих дощечках и щепках. Огонь, добавив чуть света во мраке, вдохнул жизнь в эту унылую бетонную коробку.

-А отец? — почему-то спросил Он, закончив возиться с огнём.

-Ушёл с изгоями. Многие ушли.

Он опустился на гору хлама возле печи.

-Зачем они это делают? — скорее сам себе задал вопрос Он, впрочем, наперед уже зная ответ.

-Они хотят, чтобы кто-то сделал это. Кто-то, но не они сами. Самим-то разве что и хватает смелости гнить здесь, в этих трущобах.

-И что, помогает? — мрачно усмехнулся Он.

-Говорят, да.

-А ты пошёл бы? — посмотрел на мальчугана бомбила.

-Если бы ты не пришел, пошёл бы. — Малой вдруг ткнулся носом в Его ватник.

-Но, за каким чёртом?

-Ты так ничего и не понял, — обхватил он руками бомбилу. — Ничегошеньки. Но ты — хороший. Правда.

-Но что? Что я должен понять? — Он растерялся. — Все так и ждут от меня, чтобы я что-то понял. Все! И ты ждёшь. И Карга. И Зайка. И Старец этот твой! Все! А я… Я просто запутался во всём этом и не знаю, что делать дальше, — устало закончил Он.

Они сидели в тесных сумерках коробки комнаты. Одинокие и уставшие. Сидели, молча глядя на пляшущие в пузатой печурке язычки пламени и слушая заунывное пение металлической буржуйки, думая каждый о чём-то там своём. Он, вспоминая Рай. Малой…

Какое-то движение привлекло Его внимание, заставив вздрогнуть и резко вскочить на ноги, готовясь к новым неприятностям. Там, в чёрном прямоугольнике входного проёма, в самом низу белело какое-то мелкое светлое пятно. Неподвижное, оно словно бы изучало незваных гостей этого дома, уставившись на них сияющими бусинками своих глаз.

-Что это? — не сводя глаз со странного пятна, прошипел Он.

-Не знаю, — чуть слышно пролепетал в ответ Малой. — Никогда раньше не видел.

Замерев, они с тревогой глядели на странного посетителя. Видимо, убедившись, что существа, жмущиеся друг к другу, там, около печурки, неопасны, пятно медленно двинулось к бомбиле с Малым. Бесшумно переступая с лапы на лапу, оно, то и дело останавливалось и, настороженно водя туда сюда мордочкой, замирало, разглядывая привлекшие его внимание предметы. Два шага — остановка. Несколько настороженных взглядов по сторонам и снова вперед. Иногда останавливаясь, чтобы, чуть припав к земле, осторожно обнюхать тот или иной предмет, валяющийся на полу, существо, не поднимаясь, вдруг, словно стрела, в два прыжка перемещалось к какой-нибудь тряпке или куску брезента, чуть шелестящим на сквозняке. Набросившись на привлекший внимание предмет, существо, выгнув спину и вздыбив хвост, начинало отчаянно теребить шелестящий предмет, забавно крутясь на одном месте.

-Кошка! — чуть не выкрикнул Малой, радостно глядя на существо! — Смотри, кошка.

Услышав звук, та вдруг замерла и, присев на все свои четыре лапы, прижавшись брюхом к полу, словно готовясь к молниеносному прыжку. Не шевелясь, существо уставилось на пришельцев, нервно елозя хвостом по бетонному полу.

-Кс! — припав на колено, чуть слышно прошептал Малой! — Кс! — медленно, медленно вытянул он к кошке руку. — Кс!

Кошка, насторожившись, не отрываясь от пола, медленно поползла к пацану. Достигнув цели, она, вытянувшись вперед, начала осторожно обнюхивать пальцы мальчишки.

-Кс! Иди ко мне, кс! — снова подозвал Малой. — Кс! — уже не боясь, кошка поднялась на лапы и начала исследовать ладонь Малого. Добродушно ворча что-то там себе под нос, она ловкими движениями начала тереться впалыми своими боками о рукав, а потом и об ноги мальчишки, круто выгибая спину и вытянув хвост вверх.

-Кошка! — словно зачарованный твердил Малой, то почёсывая, закрывавшую от удовольствия, гостью за стоящими торчком ушами, то гладя по упругой спине. — Я всю жизнь мечтал о такой.

Что-то привлекло внимание животного. Вдруг замерев, словно бы в одно мгновение превратившись в каменное изваяние, кошка уставилась куда-то в сторону входного проёма. Затем, присев на лапах, медленно поползла к выходу.

-Что..? — встревожено начал было Малой, но бомбила остановил его.

-Тц! — приложив палец к губам, прошипел Он, кивком указывая на охотника: — смотри!

Кошка, добравшись почти до выхода, замерла, напряжённо подергивая хвостом. Рывок! Светлое пятно стрелой понеслось к стенке. Прыжок! Как мячик какой-то подскочило оно в полной темноте. Шипение, невероятные прыжки и пируэты, отчаянный визг… Всё утихло в одно мгновение. Светлое пятно замерло, распластавшись на земле, лишь изредка подёргиваясь, словно в конвульсиях.

-Что случилось? — голос Малого вздрогнул. — Что с ней? — пацан уже было бросился к кошке, как светлое пятно поднялось и неторопливо пошагало назад, к застывшим в ожидании бомбиле и Малому. Только, когда животное приблизилось, они увидели, что кошка сжимает в зубах труп огромной, едва ли не такого же, как и она сама размера крысу.

-Настоящая охотница. Настоящая, — пробормотал Он, когда труп серого существа лёг у из ног. — Всё, как в нашем мире. Есть охотники, а есть жертвы, и кто-то должен победить.

-А есть те, кого побеждать незачем, — Малой носком изодранного ботинка ткнул тушку. По телу существа пробежала противная дрожь конвульсии.

-Ты о чём? — бомбила посмотрел на пацана

-Пойдём, — Малой вдруг резко поднялся, поднимая на руки недовольно шипящую кошку. — Я покажу тебе кое что.

-Что?

-Пойдём, если хочешь понять.

Он покорно поднялся и последовал за мальчишкой.

Место, где они оказались, было хорошо знакомо бомбиле. На другой стороне, отделённое от города железной дорогой, прямо рядом с бывшим заводом, со временем захиревшим и превратившимся в притон для всякого сброда. Кормушка! Любой желающий мог прийти сюда и получить свою порцию мутноватой жидкости, плещущейся на дне железной миски и кусок хлеба. Ровно столько, сколько необходимо, чтобы кое-как протянуть ещё день в этом мире… Нет, ровно столько, чтобы продлить агонию до следующей кормёжки. Сотни существ, измождённых, осунувшихся и исхудавших постоянно ошивались рядом, кое как перебиваясь от порции к порции спасительной мерзости. Сотни убогих, потерявших всякую надежду человекообразных томились, вдыхая сладостные ароматы жратвы, разносившиеся далеко от Кормушки.

Он уже бывал здесь. Во время затянувшихся охот, когда консервы осточертевали так, что дальше уже некуда, когда даже во снах Его преследовали котелки с дымящимися супами, кашами или ещё чёрти чем, Он приезжал сюда. Прорывался через земли Паленого ради горячей, согревающей тело порции похлёбки. Не тратя времени на выстаивание в очередях, Он проходил прямиком к металлическим стойкам. Туда, где Ему, по непререкаемому праву сильного и в обмен на банку с консервами живенько варганили какой-нибудь там перекус: салатик, что-то на второе и тарелку настоящего наваристого супа! Такого, которого и от Карги не всегда было дождаться.

-И зачем мы здесь? — поинтересовался Он у Малого.

-Ты хочешь знать ответ? — поглаживая успокоившуюся на руках кошку, посмотрел на бомбилу тот. — Тогда не задавай вопросов.

Они пристроились в конец длинной очереди, хвостом своим упирающейся в самую входную дверь. Место, откуда отлично видно всё, что происходит там, у самого места раздачи. У Кормушки теснились один к другому поникшие, опустившиеся существа. Жадно напирая друг на друга и сварливо переругиваясь с тетками, ловко орудовавшими своими черпаками, они исступленно цеплялись за металлические миски, наполненные серой бурдой. Запуганно ворочая лохматыми заросшими бошками, живенько отбегали они прочь, прижимая к себе тарелки с сокровищем

Потом, серая очередь постепенно редела, раскалываясь на небольшие группки существ, опасливо несущих емкости с мутной жидкостью к столам. В самом конце толпа распадалась на несколько десятков хмурых замкнутых фигурок, устроившихся, где только возможно: на подоконниках, прямо на полу, за измученными столами, а то и вовсе стоя, они, как один, склонившись над самыми своими тарелками и, тупо уткнувшиеся взглядом в их содержимое, жадно хлебали жидкую вонючую бурду.

Закончив, кто-то из них, ссутулившись, незаметно вытекали прочь из кормушки. Некоторые, воровато озираясь по сторонам, выискивали зазевавшихся товарищей по несчастью, чтобы выхватить у тех из-под носа драгоценную тарелку. Самые отчаянные из посетителей, пытались снова вклиниться в очередь, однако таких тут же гнали прочь такие же, как они сами, доходяги. То тут то там вспыхивали короткие, но яростные драки в результате которых зачинщиков вышвыривали из очереди прочь и те, всхлипывая и размазывая по осунувшимся своим физиономиям кровь, медленно покидали помещение.

Стоя здесь, в очереди, Он вдруг почувствовал, что становится частичкой этого уставшего мира, насквозь пропитанного безнадёгой и отчаянием. А ещё — надеждой что ли какой-то? Вот, только что за она, бомбила так и не смог понять. Стоя здесь, среди сброда, Он вдруг поймал себя на том, что, ссутулившись, Он старается быть похожим на доходяг из очереди. Откуда-то вдруг появились эти вороватые, чуть дерганные движения, рыскающий по сторонам настороженный взгляд; а чёрт его знает, чего от соседей ждать? Вроде как и пофиг им до них с Малым, а всё равно страшно стало; сейчас свою порцию бурды получит и тут же гвоздь под ребра схлопочет… Здесь и не за такое убивают.

Противные такие мурашки пробежались по коже. Истории опять же вспомнились всякие. Он вообще не любил этого места. Приезжал сюда нечасто, стараясь всё-таки дотерпеть до дома, где Его по-любому ждала какая-никакая, но горячая жратва. Глядя на Малого, Он так и не смог понять, за каким чертом здесь делает, да ещё и выстаивая в очереди. Тяжёлое это место. А ещё — чертовски опасное. Недели не проходило, чтобы в отчаянной драке за порцию супа или место в очереди не погиб кто-то из доходяг. Бывало и бомбил выносили отсюда мёртвыми; редко, конечно, но, всё-таки и такое случалось. Хотя, даже и здесь, в Кормушке было место чудесам. Вон, например, дед старый как-то вдруг взял и отдал порцию свою бурды девчонке какой-то отощавшей так, что и скелет уже виден был… Тогда и Он почему-то вдруг не удержался; перелил в миску старику половину своей порции настоящего супа. Ну, а девчонке — салатик. На следующий день снова приехал в Кормушку, забрать хотел её к себе; откормить, там, женой второй сделать, да только та, поговаривают, умерла...

-И всё рано не понимаю, какого чёрта мы здесь делаем, — механически забирая тарелку, пробормотал Он.

Получив свою порцию кашицы, они с Малым двинулись искать свободные места.

-Ты собираешься это есть? — с отвращением нюхая бурду, поморщился бомбила. Малой, не ответив, молча приземлился на одно из двух свободных мест за пошарпанным столом, отпустив на стол кошку. Настороженно понюхав содержимого тарелки, та недовольно фыркнула и вернулась на руки пацану.

-Даже кошка это дерьмо жрать не хочет, — усмехнулся бомбила, глядя на животное. Затем уселся рядом.

-А теперь, слушай, — чуть слышно прошипел ему мальчик. Бомбила напрягся, вслушиваясь в стену из поспешного чавканья, суетливого скрежетания ложек о стенки мисок и угрюмого шаркания десятков ног тех, кто медленно-медленно продвигался к заветной кормушке.

-Ничего не слышу, — пожал плечами Он.

-Слушай! — прошипел в ответ Малой. — И тарелку держи, чтобы не стащили.

Ничего не понимая, Он закрыл глаза и в этот миг услышал, вернее ощутил… Все, все до одного из этих жалких существ, уткнувшихся мордами в тарелки, мечтают лишь об одном: уйти. Уйти прочь их этого злого мира и попасть в какой-то там неведомый им Рай. Туда, где уж их-то точно ждёт вечное блаженство. Туда, где они забудут про ту собачью жизнь, что пришлось влачить им здесь на земле. Туда, где они станут ну, если не королями, то, по крайней мере, знатными людьми, вершащими правосудие здесь, на земле. Людьми, которым будет дано решать, кому из сидящих рядом дано попасть в этот неведомый мир, а кому гореть в вечном огне или куда там врагов Святых кидают?

Он поморщился. Враз как-то неприятно стало бомбиле. Когда-то Святые не были им врагами. Было время, Он даже знался с некоторыми из них, но те…

С ними действительно было просто и легко. Те были готовы помочь, отдав последнее, что имели тем, кто просил. И жили они кучками, собирая вокруг себя всех доходяг, поднимая тех на ноги, иногда леча. То была Его тайна, но Он иногда притаскивал им консервов, да только не брали они.

-Знаем, мил человек, как получил их. Знаем, оттого и взять не можем, хотя и благодарны тебе, за труды. Уж не обессудь, но зла не держи, а если хочешь, им отдай, — кивали они на тощих, заросших существ, что вечно ошивались вокруг. И Он, ведь, отдавал.

Те верили в жизнь лучшую после смерти. Верили и других учили. Про святых и как жили они скверно, рассказывали. Мол, за веру свою истинную страдали, других спасая. За то Святыми их и прозвали. Много чего говорили они ещё. Всё про Рай, да про Рай, где все потом окажутся. Только кто-то раскаиваться будет там днями и ночами, а кто-то жизнью наслаждаться. Те, кто наворотить не успел при жизни фигни всякой.

-Вот ты, мил человек, хоть и понагрешить успел, а все равно человек хороший. Будет тебе в Раю покой и наслажденье, если исправить успеешь, что наделал не со зла, — частенько вспоминал он слова одного из Святых. Тогда он ничего не понимал. А другие, вроде, и ничего, кивали головами. Кто-то даже за этими чудаками пошёл за веру эту, но больше за жратву, конечно пёрлись.

Святые эти повымерли вскоре; не жрамши, чего удивляться, что перемёрли, как мухи? Да и от доходяг своих же натерпелись: те как-то ночью собрались с силами, да погром устроили в жилищах Святых. Думали, у тех консервов до фига, раз направо да налево раздают. Не получив ничего, это отребье перебило выживших стариков да новое племя стали мастячить на руинах. Вожака себе, вон выбрали и начали остальным рассказывать про Ад, куда всех без разбора пихают, кто к племени их присоединиться не успел. И про Рай, где-то там, далеко, куда хрен добраться.

-Истину говорю вам, Рай — там, — распинались, размахивая во все сторонам ученички тех Святых. Кто, говорил, в Брянске, кто в Костроме, кто — во Владимире. В одном только сходились: попасть живым туда невозможно.

Поперву ухитрялся Он попасть и в Брянск, и во Владимир. Бошкой и тачкой рискуя, прорывался сквозь колдобины, ловушки князьков местных и засады таких же бомбил, как и Он сам. Прорывался! Уж очень хотелось хоть одним глазком взглянуть на Рай этот самый. Да, только, сколько не колесил, всё больше убеждался в правоте своей: Рай там, на берегу огромного озера. А эти крикуны… Он их возненавидел. Ну, и бомбил натравил на уродов этих. Трепачи, только и знают, что мозги пудрить другим!

-Свиньи, ничтожества, мерзость, — молнией пронеслось у Него в голове. Он открыл глаза. Прямо напротив него, в другом конце зала сидела девушка. Словно тот старик-Святой среди бомбил в Храме выделялась она среди всех остальных. Ухоженная и чистая, хотя и смертельно-бледная, с длинными каштановыми волосами, каскадом спадающими на вытертую, но аккуратно подшитую куртку, она сидела перед тарелкой с бурдой. Не уткнувшись носом в миску и ожесточённо работая локтями, как любой из доходяг, а прямо, высоко поднося ко рту ложку, неторопливо ела она столовскую бурду.

-Ты скучаешь по матери? — тронул Он за плечо Малого.

-Почему ты спрашиваешь? — посмотрел мальчик на бомбилу.

-Знать хочу.

-Если ты мне друг, не задавай больше этот вопрос, — Малой вдруг шмыгнул носом. — Пожалуйста, — он посмотрел на бомбилу. — Или я..., — осекся мальчуган, проследив за Его взглядом.

-Пойдём, — Он молча перелил остывшую уже бурду в миску соседа. — Отдай кому-нибудь, иначе подерутся, — Малой молча протянул свою жестянку длинному худющему мужику и побежал за бомбилой.

-Мальчику с сестрой нужна мать, — остановившись напротив девушки, негромко начал бомбила.

-Мальчику мать или тебе потаскушка, — с трудом скривила иссохшие губы та.

-Мать, — кивнул головой бомбила, потрепав по голове Малого, испуганно прижавшегося в другу. — Правда.

-Это так? — устало посмотрела она на мальчугана. В ответ тот отчаянно закивал головой.

-Станьте нашей мамой, — чуть слышно прошептал Он. — Пожалуйста.

Бомбила посмотрел на Малого и только сейчас увидел, что он плачет.

-Пойдёмте, — протянул Он руку девушке. — Я не могу стать им ни матерью, ни даже отцом. Сделайте это за меня. Я вас прошу, — девушка неуверенно поднялась из-за стола. Только сейчас Он понял, какая же она худая! Истерзанная голодом, она, казалось, вот-вот упадёт на грязный кафель Кормушки.

-Я сама, — видя Его порыв подхватить её на руки, тихо остановила бомбилу девушка. — Не надо помощи, — медленно-медленно она вышла из-за стола и, чуть покачиваясь и останавливаясь каждые несколько метров, чтобы перевести дыхание, двинулась к выходу. Наверное, она бы и не дошла, если бы не Малой. Подбежав к девушке, он прижался к ней, буквально подхватив на руки. Со стороны это было очень странное зрелище: мальчишка, еле-еле достающий до бедра истощенной девушки, буквально тащит её на себе.

Не выдержав, бомбила подхватил легкую, словно пушинку девушку и бережно понёс её к машине.

-Везет же сучке! — раздалось ему в спину чьё-то противное карканье. Замерев, Он медленно развернулся, ища взглядом подонка, прохрипевшего эти слова, однако всё, что успел увидеть, чью-то испуганную тень, живо юркнувшую в зал Кормушки.

Как обычно, Карга словно знала, что Ему потребуется в этот раз. Судорожно роясь в походной своей сумке, Он вдруг наткнулся на небольшую металлическую колбу с горячим бульоном! Настоящим! Отваренным, на кости с куском мяса, а не разведённой кипятком тушенкой! Твою мать, да Он уже и забыл, когда последний раз сам такой пробовал, а тут — на тебе! Подарок судьбы. Аккуратно приподняв голову девушки, Он дал ей сделать несколько глотков отвара.

-Спасибо, — приоткрыв глаза, прошептала девушка. — Зачем вы это сделали?

-Малому с сестрой и правда нужна мама. Настоящая. Как вы, — вдруг улыбнулся Он.

-Но, — начала было она, но бомбила не дал ей договорить. Он снова приложил к её губам термос с бульоном.

-Поберегите силы. Вам они нужны.

Затем Он вез Малого с его новой матерью к убежищу Святых. Сосредоточенно ворочая баранкой, и стараясь избегать освещённых мест, Он то и дело бросал взгляды на заднее сиденье, где сидели они: девушка, бледная и уставшая и Малой, отчаянно прижавшийся к её груди.

Нельзя сказать, что новая встреча порадовала дозорных; Он буквально чувствовал ненавидящие взгляды, у себя за спиной, слышал недовольный ропот.

-Вот ублюдок, как домой зачастил!

-Ещё одну припёр! Он что думает, у нас тут Шарм-Эль-шейх что ли?!

-Тут самим жрать нечего, а ещё эту корми!

-Рай он тоже не резиновый, самим бы протолкаться!

В другой раз говорившие дорого бы заплатили за эти слова, случайно или умышленно брошенные Ему в спину, но сейчас — нет. И даже не в том дело, что у него на руках лежала истощённая девчонка. И не в том, что Малой был рядом. Сейчас Он шёл просить. Просить о помощи. А ещё — признать своё бессилие помочь девчонке. По крайней мере, сейчас. Поэтому, скрипя зубами, Он шёл прямиком к Старцу, не обращая внимания на все эти перешёптывания за спиной.

Старец восседал в глубоком кожаном кресле, выдранном, похоже, из тачки одного из не особо удачливых бомбил. Чуть прикрыв глаза, словно бы и не интересуясь тем, что происходило вокруг, он, напевая себе под нос какой-то странный мотивчик, чуть покачивался взад-вперёд, в такт мелодии. Не зная, что делать, Он остановился перед креслом, не решаясь прервать Старца.

-Зачем ты снова пришёл к нам? — не открывая глаз, поинтересовался старик.

-Мне нужна ваша помощь.

-Опять?

-Не только мне одному. И вам тоже, — Он мельком взглянул на Малого, сиротливо жавшегося к Его ноге.

-Нам? — не открывая глаз, удивлённо вздёрнул брови старик.

-Да.

-У нас всё есть. Мы можем прокормить и защитить себя. Мы достаточно сильны, чтобы дать отпор любому, кто нарушит наши границы. А что можешь ты? Снова и снова просить о помощи, — Старец презрительно скривил губы.

-Помоги ей, — протянул Он к Старцу девушку. — И Малому с сестрой.

-Она должна была сегодня уйти, но ты помешал этому. А теперь просишь помощи у нас. Ступай к своей старухе, пусть она выхаживает твою новую подстилку, — Старик открыл глаза. — Если, конечно, захочет.

-Значит, ты не поможешь? — глядя в упор на старика, прохрипел бомбила.

-Нет, — одними губами отвечал тот.

-Сука! — прошипел в ответ Он. Круто развернувшись, бомбила пошёл прочь от «Трона».

-Да кто ты такой?! Стой! — раздался сзади властный окрик и знакомая слабость вдруг навалилась на него, так и норовя прижать к земле. Точь-в-точь, как у того дома! Скотина! Подонок! Ублюдок! — пронеслось у него в голове, когда Он, яростно борясь со слабостью и делая всё, только чтобы не упасть и не уронить свою ношу на землю, боролся с наваждением.

-Не смей поворачиваться к Старцу спиной, ты, крыса! — подскочил к нему тот самый дозорный, который ещё тогда требовал смерти для пленного бомбилы. — Ща я тебя! — замахнулся Святой.

-Отвали от него, урод! — набросился сзади на него Малой. Повиснув на шее дозорного, пацан чуть изменил траекторию полёта тяжеленного армейского башмака, нацеленного прямо в висок бомбиле. Тяжеленный кусок резины пролетел буквально в нескольких миллиметрах от Его головы. Разом потеряв равновесие, юнец, чертыхаясь, грохнулся на землю.

-А ну, пошёл вон, щенок! — с силой отбросил взвизгнувшего от боли мальчишку тот. — Да я тебя, ща!!! — Святой бросился на Малого, забыв про своё намерение отмудохать пленника.

Ненависть ко всему миру обжигающей волной вдруг накатилась на Него. Словно огненная вспышка сотен молний, яростная, сметающая всё на своём пути, разорвала она путы, скрутившие Его по воле старика. Тяжёлый взгляд в сторону борзого дозорного и вот, тот катается по усыпанной битым кирпичом земле, вцепившись в голову и корчась от страшных судорог.

-Получи, тварь, — Он распрямился, с наслаждением представляя как изо всех сил двигает этому выскочке в дых. Извивающийся на земле дозорный тут же сложился пополам и, чуть дернувшись, замер. Бережно поправив голову вновь потерявшей сознание девушки, бомбила медленно двинулся к машине.

-Остановись! — за спиной раздался жалобный окрик Старца.

-Пошёл ты, Святой! — смачно выплюнул Он последнее слово, и, не оборачиваясь на враз обмякшего старика, грузно распластавшегося в объятиях кресла, двинулся прямиком на стенку перегородивших ему путь дозорных.

-Прочь с дороги, шешура, — обвёл Он тяжёлым взглядом юнцов, вставших на пути. От этого взгляда, полного презрения и ненависти, те как-то съежились, однако, неуверенно переглядываясь, остались стоять на месте.

-Дорогу, — звонкий голос Малого заставил всех, даже Его вздрогнуть. Обернувшись, Он увидел мальчишку, бережно несущего на руках укутанную в пеленки сестру.

-Итак, — Он оглядел в нерешительности переминающихся с ноги на ногу дозорных, и, не дождавшись, угрожающе двинулся на них. Дальше всё происходило примерно также, как в доме Малого. Стена зашевелилась и, словно чуть подумав, прогнулась, пропуская одинокого бомбилу, идущего куда-то вперед и следующего за ним мальчишку, так же как и взрослый, несущего на руках притихшее беспомощное существо.

Гнетущую тишину разорвал мощный рык движка джипяры, когда Он вдавил педаль газа в пол.

-Мерзавцы! — прошипел Он, с ненавистью бросив последний взгляд на беспомощных юнцов, не знающих что теперь им делать.

-Пришёл! — чуть улыбнулся Старец, глядя вслед удаляющемуся «Бимеру».

Опьянённый победой, Князь азартно посмотрел на Воеводу. Как тот изменился! Куда делось вечно спокойное выражение лица, неторопливые, даже вальяжные движения и манера говорить? Растрепанная борода, клочьями торчащая в разные стороны, сумасшедший взгляд нервно бегающих глазок, в бешенстве ищущие ещё не объятые огнём дома, хриплый голос.

-Этот город оставил нас без добычи, — набрав побольше воздух в грудь, закричал Князь своим воинам, — но это не значит, что домой мы вернёмся с пустыми руками! Впереди у нас ещё два врага, которые с лихвой воздадут нам за лишения последних дней! Не будем же ждать, а выступим немедленно. Застанем наших врагов врасплох, пока они не заперлись у себя в норе!

-Дело говоришь! — рявкнул Воевода. — Ура Князю!

-Ура Князю! — дружно подхватили опьяневшее от крови и жара воины.

По дороге им встретился небольшой купеческий караван. Желая узнать как можно больше о противнике, Князь спрятал своё войско, оставив лишь десяток переодетых в тряпьё воинов, чтобы взять в плен купцов. Таким образом, уже через час он знал про город Восточного Короля всё. Теперь же, задумавшись, он мерно покачивался в седле в такт шагам своего жеребца. «Я подарю своему сыну все земли, что видны из бойниц караульной башни! Королевскому наследнику — королевский подарок. Моему сыну будет за что благодарить меня», — думал он, мечтая о том, как будет учить сына военному искусству и иностранным языкам. Вот они вдвоём, верхом на жеребцах скачут наперегонки. Вот, сидя по правую руку от отца, Принц внимательно выслушивает иностранных послов и смотрит за тем, как Король решает вопросы государственной важности. Раз в месяц они устраивают торжественные смотры королевской гвардии, а раз в полгода — турниры и соревнования, чтобы поддерживать боевой дух своих воинов. Из сладких пут дремоты его выдернул звенящий от возбуждения голос Воеводы:

-Князь, городские ворота открыты! Все уже готовы.

Вздрогнув от неожиданности, Князь быстро огляделся. Около двадцати воинов, переодетых купцами и их сопровождающими, нетерпеливо поглядывали на опущенные деревянные ворота города, сулившие им богатые трофеи.

-Двадцать солдат поведут мулов в город, каждый из которых навьючен двумя тюками. В каждом из тюков спрятано ещё по воину, — объяснял Воевода Князю, — так что через час в городе будут шестьдесят наших человек. Они спрячутся до наступления темноты, а ночью запрут снаружи казармы, перебьют охрану и откроют ворота. А всё, что от нас требуется так незаметно дойти до стен города, — расплылся в довольной ухмылке Воевода.

Глава 7.

Тесная, забытая всеми на свете богами каморка в одночасье ожила. Теперь уже шесть человек делили эту жалкую землянку: Карга, Он, Малой с сестрой, Зайка и Наталья, — именно так звали ту девушку, которую они вытащили из Кормушки. При этом, каким-то непостижимым образом обитатели ухитрялись находить общий друг с другом язык. За две недели, проведенные вместе, ни разу не доводилось им хотя бы по мелочам, но разругаться. Хотя, может и доводилось, но, просто, Он об этом не знал.

Количество ртов увеличилось, да так, что теперь Ему приходилось едва ли не каждый день выходить на охоту. То, чего им раньше с Каргой с легкостью хватало чуть ли не на месяц, теперь разлеталось за три-четыре дня. Впрочем, Он не жаловался. Тот, самый последний разговор со Старцем недолго врезался Ему в память, оставив глубоченный такой след. Теперь уже ничто не останавливало Его, ведущего безжалостную и яростную охоту за зазевавшимися обитателями подземных нор. Редко когда Он возвращался без богатой добычи. А, когда такое и случалось, выручала Карга. Старуха-то, оказывается, тоже не дремала. Тоже выходила на промысел. Пусть и не так часто, как муж, но и она нет-нет, да приносила в дом что-то из съестного; травок, там каких-то, ягод, даже как-то рыбин несколько! В общем, теперь они могли не только более или менее нормально перебиваться, но и делать кое-какие запасы. Так, на всякий случай.

Уезжая на очередную охоту, Он наспех выдумывал очередную историю, куда и зачем выбирается в этот раз. Историю для Зайки и Натальи; они почему-то верили. Малой, хоть и ребенок совсем, но понимал, куда это снова понесло его нового друга. Понимал, но делал вид, что тоже верит во все эти россказни.

Каждый раз, выезжая на охоту, Он говорил себе, что должен содержать семью, должен кормить их всех… Вот только сам поверить в это не мог. Он-то знал, какого чёрта Его снова и снова несёт в Обнинск. Какая там к чёрту добыча! Дудки! Он хотел снова встретиться со Старцем. Встретиться и понять, что это за человек. А ещё, снова увидеть ту девчонку, племянницу Лешего. Вот, только, ни то ни другое у Него всё никак не получалось. Ну и хрен с ним! Тогда Он будет срывать злобу на этих выродках Святых. Ну, или на псах Паленого. А то, что Ему иногда удастся перехватить банку-другую тушёнки, или ещё чего-нибудь там, так то просто замечательно.

Короче, жизнь мало-помалу начала налаживаться. Дети, целыми днями занятые своими делами, приносили всё меньше хлопот, Наталья, постепенно восстанавливала силы. Вот уже на пару с Каргой выходила на прогулки с детьми, всё чаще улыбалась, встречая Его с охоты, да так, что Он уже и забывать начал ту белокожую племянницу Лешего. Вот Он уже тайком начал поглядывать на койку Натальи, впрочем, не забывая того обещания, что дал ей тогда, в Кормушке. Да и она, впрочем, не дурой оказалась, поняла всё и без объяснений каких-то там лишних. Просто взяла и молча перебралась к Нему на потрёпанную скрипучую раскладушку… Чёрт подери! Нашлась не старуха — женщина, готовая делить с Ним ложе! Впервые за три года! Вот, только отпраздновал Он это своеобразно; на следующий день резню страшную устроил в стане Святых. Ну, и два мешка консервных банок заполучил заодно.

-Тебя на Совете ждут, — окликнули Его по возвращению с очередной охоты.

-Пусть, — отмахнулся от гонца Он. — И без меня обойдутся. Нет у меня времени языком трепать почём зря.

-Тебя хотят видеть все Семеро, — не унимался тот. — Ты достал Святых. Они начали охоту.

-Что ты сказал? А ну, повтори! — Он резко обернулся на гонца.

-Святые объявили войну. Они с псами Палёного снюхались. Уже две недели с охоты никто кроме тебя живым не возвращался. Тебя им и отдать хотят; пусть, мол, делают с ним, что хотят, а нас в покое оставят, — передразнил гонец одного из Семерых. — Только я ничего тебе не говорил. Я тебя просто на Совет вызвал, — испуганно оглядевшись по сторонам, быстро-быстро затараторил тот.

Он тяжело опустился на подножку машины.

-Твою мать, — только и нашелся, что сказать Он.

Если всё действительно так, как описал Ему гонец, значит, дела действительно паршивые. Охотились друг на друг все, периодически отлавливая и сворачивая бошки попавшимся под руку, но это считалось вроде как бы и нормальным даже. Бомбилы совершали постоянные вылазки во владения Святых. Те сбивали группы дозорных, которые отлавливали лютующих в городе бомбил. Псы Паленого тоже не дремали. Выскакивая из темноты, рубили всех подряд. Неважно кто, главное, чтобы послабее был. Ну, и белокожие из Бастиона; тем, так вообще пофиг было в кого с вышек и стен палить. Какая— никакая, но всё равно забава.

Все было именно так, до тех пор, пока не заводился в рядах какой-то из сторон тот, кто ухитрялся нарушить это кровавое, но хрупкое равновесие. Кто-то озлобленный и одинокий. Такой, как Он. Вот, тогда-то всё кардинально и менялось. Святые, уставшие от вечных налётов, совершали чудовищные набеги на земли врагов, вырезая всех, кого только могли обнаружить. Тут уже действительно выживали лишь самые везучие или те, кто каким-то образом ухитрялись прознать про планы Святых и успевали вовремя покинуть свои норы, сбежав за город. Хотя таких бывали единицы. Святые хоть и уроды порядочные, так языки на привязи держать умели!

Псы Паленого присоединялись к тем, кто сильнее, довольствуясь объедками, оставленными после себя нападавшими, а белокожие в Бастионе, как обычно, отстреливали всех подряд, не заморачиваясь особенно на тему, кто там лёг под их пулями: бомбила, святой, пёс Паленого. Они, небось, и не знали, что есть в городе люди разные. Для них всё, что сновало за стенами их крепости враждебным считалось. Короче, вечные стычки озлобленных друг на друга существ вдруг неожиданно перерастали в самую настоящую войну!

Такое и случалось-то всего на Его памяти один только раз. Тогда Святые захватили весь Обнинск, вырезая всё живое вокруг. Расселились по землянкам бывших врагов, начали обживать территории бомбил. Полгода лютовали Они, убивая любого, показавшегося им врагом. Полгода прятался Он с Каргой в Доме с Картиной. А потом, кое-кто из Святых сели в машины бомбил и начали охотиться на своих же. Потом они вернулись из укрытия своего. Потом Он авторитетом снова непререкаемым стал среди бывших Святых, бомбилами заделавшихся. Еще несколько месяцев, и всё стало на круги своя. И вот теперь, все готовилось повториться вновь. И повторится, ведь! Повторится, если чуда не произойдёт.

-Твою мать! — Он со злостью сплюнул. — Твою мать! — бомбила поднялся на ноги и медленно побрёл к руинам.

-А мне-то что делать? Что делать-то? Что сказать Семерым? — окликнул Его гонец.

-Передай Семерым, что я прибуду на Совет к вечеру. Мне надо подумать.

-А, вдруг ты не придёшь? Мне же голову оторвут! — жалобно завыл карлик.

-Невелика потеря, — не оборачиваясь, огрызнулся Он.

-Племянницу свою Леший Хмырю за банку тушёнки продал, — воровато оглядываясь по сторонам, словно боясь, что его кто-то подслушивает, торопливо прошептал Ему гонец. — Женой четвёртой. Они на пару тебя обвинить хотят, что ты, мол, племянницу испортил. Только, я тебе ничего не говорил. Пожалуйста! — гонец умоляюще посмотрел на бомбилу.

-Пошёл прочь! — Он стиснул кулаки, да так, что пальцы побелели. — Пошёл отсюда!

-Что Семерым сказать? — умоляюще прокричал гонец.

-Пусть ждут! — коротко рявкнул Он и, уже скорее для себя прошептал. — Мерзавцы!

Едва наступила ночь, войско выдвинулось. Бесшумно передвигаясь в кромешной тьме, оно быстро достигло крепостных ворот и замерло, надёжно скрытое тьмой, в ожидании сигнала. Прошёл час, потом ещё один и ещё. Уже и ропот пробежался недовольный: мол, может, отойти назад, в лесу спрятаться, а то уже и рассветёт скоро. Чего ждать-то ещё? Все равно, похоже, перебили всех до одного людей наших. Уже и Князь, утомлённый нервным ожиданием, приготовился отдать команду отступать, как вдруг, откуда-то сверху резко застрекотал кузнечик, и тут же в ответ раздалось тяжелое уханье филина.

-Время! — Воевода толкнул в плечо замершего Князя.

В этот самый момент, тяжело скрипя, огромные городские ворота начали медленно открываться, впуская огромную армию в беззащитный город.

Возбуждённо перекрикиваясь, воины начали грабёж. Высаживая двери и срывая ставни с окон, они врывались в дома в поисках наживы. Тщательно обыскивая пивные и таверны, они крушили всё, что попадалось им на пути. Наконец, уставшие, но довольные, они собрались на главной площади города, где их уже поджидал хмурый Князь. Он один не принимал участия в грабеже, а лишь мрачно прошёлся по улицам, слушая весёлую ругань своих воинов, звон бьющейся посуды, треск ломающейся мебели и причитания хозяек, оплакивающих погибающее добро.

-Трогаемся домой! — мрачно глядя на довольные лица солдат, прорычал он. — Ты и твой отряд остаётесь здесь следить за порядком и защищать город — ткнул он в одного из командиров своего войска, и, не замечая перепуганного выражения лица щуплого бойца, продолжил. — Отныне этот город принадлежит мне, равно как и все остальные, видимые из бойниц смотровой башни. Немедленно отправить гонца Королю последнего из замков с требованием признать меня единственным владыкой этих мест, — он устало сел на услужливо поднесённый трон из королевского зала. — Жду ответа неделю, — закончил он.

Он никогда не любил этого места. Унылое оно какое-то. Унылое и безжизненное. Висячий мост рядом с лесом. Мост, конечно, сказано громко; от него разве что и осталось, так это каната два стальных, да несколько досок, болтающихся в капкане огромной металлической конструкции. Ну, и название само. Да и леса тут не было никакого. Вернее, был. До наступления Черных времён. Потом вырубили его под чистую на дрова-то. Выбрили так, что только пни и остались. А, кое где, и пни уже повыкорчевали.

Мрачно поглядывая на покосившееся здание Храма, Он бродил среди воронок и кое-где несмело торчащих из земли пеньков. Все покатилось вдруг разом куда-то к едрёной матери да так, что теперь уже и не знал Он, что и делать-то дальше. Разве что торчать здесь, матеря всё на свете: Старца этого, Святых, Лешего, гонца этого хренового, самого себя. Всех! Всех, до одного! Он опустился на сиротливо торчащий из земли пень и, машинально пережёвывая стебелёк чего-то там, попавшегося под руку, уставился на дно расстелившегося перед Ним обрыва.

То была Его страшная тайна, но не любил Он это место в основном из-за неё: пропасти этой с чахлой речкой, узенькой полоской, вьющейся среди редких островков кустарника… Да что там, речка? Ручеёк! Каждый раз, оказавшись на этом месте, Он яростно боролся с накатывавшим желанием, раскинув руки, броситься вниз, отдавшись в руки стихии. Как тогда, мальчишкой ещё совсем зелёным, в деревне у каких-то там дальних родственников.

Никто так и не смог тогда понять, какого чёрта Он сделал это? Ни родители, ни тётка, ни сёстры, с которыми Он строил шалаш в пышной кроне то ли яблони, то ли шелковицы. И ничто тогда не предвещало беды в тот солнечный день. Хотя, как раз Он-то и не считал, что стряслось что-то ужасное. Вернее, случилось, но именно в тот момент, когда мать испуганно завизжала, испортив всё; прервав Его полёт! А, ведь, Он тогда, вскарабкавшись на самую макушку огромного дерева, полетел прочь, отдавшись в руки теплому ветру. Ветру, несущему с собой диковинные букеты запахов: сена, чуть тронутого тлением, луговой кашки, яблок, сырости и камышей со стороны пруда, соляры — от сельпо. Раскинув руки, Он взмыл! Он полетел! Нет, не понёсся к земле, услышав испуганный визг матери. Именно полетел! Наперегонки с ветром!

Почему-то только здесь, сидя на этом пне, Он вспоминал упоительное ощущение полёта, охватившее тогда Его. Собственно, за ним Он сюда и приходил. Снова и снова. Отчаянно борясь с желание повторить этот упоительный полёт. Но как же здорово было тогда! Как же здорово! Пожалуй, единственное, что сейчас удерживало Его от прыжка — это боль. Страшная боль во всём переломанном искалеченном теле, скрутившая Его после приземления. Боль, рвавшая на куски совсем зеленого пацана ещё целый месяц. Боль в глазах матери, докторов и всей родни, приходившей наведать его…

-Я знал, что ты придёшь сюда, — вырвал Его из воспоминаний знакомый голос. Вздрогнув, он открыл глаза. — Тоже не люблю это место. — Он обернулся и увидел сидящего рядом Старца. Сидя прямо на земле, Святой задумчиво смотрел вниз, на дно оврага. — Не люблю, но частенько забредаю сюда посидеть в одиночестве. Испытавший хоть раз сладость полёта, да не забудет вовек ветра вкус, — неожиданно улыбнулся старик.

-Что ты здесь делаешь? — Он уставился на гостя.

-То же, что и ты, — Старик лишь пожал плечами.

-Чего?!

-Я ответил на твой вопрос. Осталось понять, зачем пришёл сюда ты, — обхватив колени руками, Старец замолчал. Со стороны могло показаться, что он и забыл про бомбилу.

-Какого чёрта? — не нашедши, что сказать, огрызнулся тот.

-Не думаю, что это правильный ответ, — бомбила замолк, не зная, что сказать в ответ. Всё настроение враз испоганилось. Летать больше не тянуло. Всё, чего хотелось, это встать и уйти прочь от этого места. Подальше от этого седого безумца.

-Хочешь уйти, но не можешь. Не от того, что ты слаб, нет. Тогда, в последний раз, ты показал свою силу. Ты победил меня.

-И что, — огрызнулся Он, — мне теперь радоваться победе этой?

-Почему бы и нет? — Старец пожал плечами. — Девчонка-то с тобой осталась, а не к нам пришла.

-Да пошёл ты, — только что и нашёл ответить на это бомбила.

-Тебе нужны ответы на вопросы. — Старец сменил тему разговора, видимо, обидевшись на резкий тон бомбилы. — Один ответ на много вопросов.

-Да что ты, старик…

-Дослушай, — оборвал Его старик. — Впрочем, можешь уйти, если не желаешь, — он посмотрел на бомбилу. Тот, чуть подумав, вновь опустился на пень. — Ты видел изгоев. Видел тех, кто живут в трущобах и трутся вокруг Кормушки, — старик замолчал. Тишина накрыла поляну. Тишина, прерываемая лишь заунывным пением ветра, уставшим шёпотом речки да отчаянными вскриками редких птиц. — Солнце давно погасло для них, а жизнь утратила всякий смысл. Ссохшаяся воля, мёртвый дух, никчёмное тело. Ни прошлого, ни настоящего, ни будущего, — Старик медленно закрыл глаза.

-Зачем ты мне всё это говоришь? — бомбила удивлённо посмотрел на собеседника. Тот, впрочем, молчал, словно бы погрузившись в тяжкие раздумья.

-Ошибаться проще всего, — выдохнул, наконец, тот.

-А что сложнее? Не ошибаться? — бомбила, устроившись поудобнее на пне с интересом посмотрел на Старца.

-Ошибок много, жизнь — одна, — глядя куда-то вниз, насмешливо скривил губы старик.

-Тогда, может, признать ошибку? — эта игра начала Ему нравиться.

-Этим ничего не исправить.

-Попытаться ещё раз?

-А что делать с теми, кому уже всё равно?

-Как у тебя все непросто, старик!

-Всё просто, — Старец пожал плечами. — Вот, только простота эта пугает.

-Так, что же сложнее, — ничего не поняв, уставился на собеседника бомбила.

-Не сбиться с пути.

-Что тебе надо от меня, — разозлился вдруг Он. — Ты, ведь, не просто так пришёл поговорить со мной? Что надо? — Бомбила уставился на пришельца. — Что? — не отрываясь, смотрел Он на старика. — Зачем ты пришёл на моё место? — Старик молча пялился куда-то вниз. — Сегодня твоя очередь просить, ведь, так? — вдруг ухмыльнувшись, Он уставился на старика. — Ну, так проси, пока я здесь. Или я пошёл, — не дождавшись ответа, Он поднялся на ноги и, яростно отряхнувшись, решительно зашагал прочь.

-Дай им то, чего они хотят. Дай и получишь то, что нужно тебе, — Он вздрогнул, услышав за спиной тихий голос Старца. — Но только не забудь мои слова. И за девчонку держись. Таких, как она сейчас не найти.

Остановившись, Он судорожно встряхнул головой, словно стряхивая с себя какой-то наваждение.

Совет, по заведенной невесть кем и когда традиции проводили в Храме. На сцене в полукруг устанавливались семь потрёпанных кресел в которых важно восседали Старейшины. Точно в центре — небольшая табуретка, для провинившегося, если это был суд или стол для досок с нацарапанными на них каракулями: вопросы к повестке дня. Ничто не раздражало Его так сильно, как эта идиотская традиция: ну на кой чёрт им эти дощечки? Один, ведь, хрен читать уже давно разучились! Но нет, рисуют что-то там, каракули выводят какие-то. Потом, типа, зачитывают. Бред! Как сегодня, когда, лицом к Старейшинам сидел не какой-нибудь там воришка жалкий или враг, захваченный в плен, а Он.

За установленной в правой части трибуной распинался Леший. Он обвинял бомбилу в грабеже.

-Он мне, бля, в натуре, чуть на хрен зубы не вынес! Я девку эту специально, бля, для него берег! Никого и близко не падпускал! Я, бля, сам не жрал! С голоду, бля, падыхал, лишь бы ему, — распинался в истерике Леший, тыча корявыми пальцами в Его сторону, — девка ништяк досталась. Да я, — Леший рванул на себе кожаную свою куртку, оголяя мощную грудь и выкатившее вперёд пузо. По залу пробежался смешок. Любили бомбилы такие представления, особенно, когда обделывался кто-то на сцене, как кретин этот, например. Народу собиралось, конечно, поменьше, чем на представления, однако и в такие дни свободных мест почти не оставалось. Поспешно застегнув разъехавшуюся молнию, Леший продолжил, вдруг съехав на совсем другую тему. — В челюсть, сука, двинул. Пришёл, бля, племянницу трахать, я не пустил! Бля, говорю, ты её к себе в дом забирай и чо хошь, то и делай. А у меня, бля, не не вздумай. Вон, Хмырь докажет. А он, бля в челюсть двинул и папортил мне девку. Вон, Хмырь скажет! Хмырь, скажи, бля. Не целка, ведь!

-Не, не целка, — раздался из глубины зала вальяжный такой голос Хмыря. — Отвечу не целка.

По залу пробежал недовольный ропот. Забавно, конечно, но на землях бомбил изнасилование чужой женщины считалось обвинением очень серьёзным. Это ты со Святыми делай, что хочешь; всё равно не люди. С женой своей или кто там с тобой живёт. А, вот чужую не трожь! Ну, или, если совсем невмоготу, пасть муженьку затыкай, чтобы не проболтался или, чего доброго, не обвинил перед Старейшинами… Не один бомбила погорел так, обвинённый за дело или просто оклеветанный злопыхателями.

-Что скажешь? — все семеро уставились на Него.

-А то и скажу, что леший — трепло. И веры его словам нет. И не было никогда. Сам же, вон и облажался, страдалец! — недовольно проворчал Он.

-Ты чо, и меня опустить хочешь? — раздался из зала голос Хмыря. — Да я за такие слова тебя…

-Тебя? Так ты и так опущенный, без меня! — презрительно Он в темноту. — Раз только и можешь, что из темноты тявкать.

-Да ты чо? — из зала донеслись недовольные вскрики и хлопки складных сидений. То Хмырь ринулся к сцене, типа как на разборки.

-Место, — повернувшись вдруг лицом к врагу, тяжело приказал Он, глядя в полумрак зала. Этого оказалось достаточно, чтобы сбить спесь с урода. Звуки возни живо стихли и в зале снова воцарилась тишина. — А теперь — к повестке, — развернувшись лицом к Старейшинам, продолжил Он.

Пожалуй, ещё ни один вопрос не обсуждался в этих стенах с такой яростью и, в то же самое время, какой-то странной неохотой что ли. Со стороны могло даже показаться, что вся кипучая энергия каждого из присутствующих в Храме направлена только лишь на одно: придумать причину, достойную для того, чтобы ничего не делать.

-Святые — слабаки! Нам нечего бояться этих уродов!

-Да их ещё на Бастионе перебьют всех!

-Да вы чо, и правда думаете, что им хватит смелости?!

-Да я, в натуре, сам десяток положу, не меньше!

-Он виноват, Его и отдадим этим уродам!!!

-Да, пусть Он отвечает!

И в том же духе. Недовольный рёв всё нарастал, а Он сидел, обхватив голову руками.

-В общем, так, — когда совет превратился в пустой базар, поднялся Он со своей табуретки. — Святые не дураки. И не трусы. И потому вдвойне опасней. Они решили объявить нам войну и они это сделают. Они нанесут удар, если успеют. Если мы так и будем здесь размахивать кулаками. Хотите выяснять кто здесь самый крутой? Валяйте, — Он медленно обвел взглядом попритихших бомбил. — А я первым нанесу удар и возьму богатую добычу. Приглашаю желающих. Добычу делим поровну. Через час жду у Бастиона. — Он встал и, ни на кого не глядя, медленно вышел прочь.

-Ты куда? — Наталья вопросительно посмотрела на бомбилу.

-В Храм. Сегодня там Совет.

-Зачем тебе туда? Разве без тебя Совет не пройдёт?

-Вряд ли, — Он устало пожал плечами. — А, даже, если и пройдёт, я сам хочу знать чем всё закончится.

-Но, зачем? Зачем тебе всё это? — девушка в упор посмотрела на Него. Под этим взглядом, таким серьёзным, таким тёплым и таким… любящим, Он, казалось, обмяк, словно сдутый пузырь. Его тяжёлый панцирь из показного спокойствия, жёсткости и грубости как будто бы тал трещину и, противно треща, медленно пошёл расходиться по швам, открывая на всеобщее обозрение то жалкое и беспомощное существо по имени Владимир. Словно приросший к земле, стоял Он в каморке, уже и не зная, что Ему делать: то ли бросить всё и остаться с ней, то ли, напялив привычную маску, двинуть против Святых. — Останься, не ходи, — не сводя с Него огромных своих глаз, попросила Наталья. — Пожалуйста.

Готовый сгореть на месте, Он стоял истуканом посреди своей комнаты. Как же всё паршиво! Хоть бы кто дома оказался! А тут на тебе: только Он и она. Карга с детьми куда-то там запропастилась. Малой ещё с утра ускакал незнамо куда… Будь кто к землянке, и разговора-то бы этого не было! Твою мать!

-Я должен, — выдавил из себя Он.

-Зачем? — её голос дрогнул. — Зачем? — на лице засеребрились две длинные-длинные дорожки.

-Затем, чтобы не сбиться с пути, — Он принял решение. Развернувшись, бомбила медленно двинулся прочь.

Руки тряслись, самого колотила мелкая противная дрожь, даже машину открыть удалось не сразу; пару минут просто тупо пытался попасть ключом в замок. Уже потом, открыв дверку, долго стоял, прижавшись лбом к холодному металлу стойки. Закрыв глаза, Он снова и снова пытался представить себя пацаном сопливым, парящим где-то там, среди облаков. Там, где нет ни проблем, ни сомнений. Только Он и ветер. Только легкость и пронзительная синь неба! Вот только не получилось у Него из затеи этой ничего. Только тайное какое-то родство пустоты и безнадёги.

-Твою мать! — со злости грохнул Он кулаком по стойке джипяры. — Твою мать! Твою мать! Твою мать! Твою мать! — снова и снова, удар за ударом. — Твою мать! — Он вдруг угомонился, уткнувшись в испуганный взгляд Малого. Пацан угрюмо сидел на пассажирском сиденье, поджидая, когда, наконец, Он таки перебесится. — Чего надо?! — прохрипел Он, глядя на Малого.

-Я еду с тобой, — тихо, но решительно ответит тот.

-Куда?

-С тобой, — упрямо повторил мальчуган.

-Малой, ведь, ты же не дурак, да? Ты же знаешь, куда я еду и зачем? — вкрадчиво так поинтересовался Он у пацана.

-Знаю.

-И не побоишься сделать это.

-Нет!

-И не убежишь, если вдруг придется вытаскивать меня из передряги.

-Нет!

-И не расскажешь женщинам, что довелось тебе увидеть сегодня ночью.

-Нет!

-И не…

-Нет!

-И…

-Нет! Нет! Нет! Нет! Нет! — как заведённый, отчаянно выкрикивал Он.

-На кой хрен тебе всё это? — устало привалился к стойке машины бомбила.

-Ненавижу! — рот мальчишки вдруг скривился так, словно бы чудовищная боль скрутила его тело. — Ненавижу этих мерзавцев! — пацан разревелся.

-Ох и поганую дорогу ты выбрал, Малой. Ох, и поганую, — Он устало посмотрел на мальчишку.

Джипяра, ворча движком, медленно подполз к Алтарю — священному месту для каждого из бомбил. Никто, за исключением Него не смел выехать на охоту не посетив этого места. Не то, чтобы запрещалось это, нет. Приметой просто дурной считалось. Вот и сейчас; Он подкатил сюда не для того, чтобы в порыве экстаза воткнуть воображаемое копье, нож или кусок арматуры в распластанное на земле чучело врага. Нет! Просто положено было так! Ну, и, разумеется, Ему знать надо было, сколько ещё человек отважились выступить с ним в этот поход. Как выяснилось — немало. Вокруг невысокого приземистого здания, неподалеку от храма было натыкано десятка два тачек, не меньше, тогда, как Он рассчитывал максимум на семь-восемь, да и то, если сильно повезёт.

Молитва уже шла полным ходом. Под ухающие басы чудом ещё уцелевших динамиков тела бомбил извивались, корчились, наносили удары воображаемых врагов. Каждый из охотников, под ритмичные удары грохочущих басов, разыгрывал сцены предстоящей охоты. Вот уже кое-кто, обессилев, сползает на покрытый толстым слоем грязи и бычков пол. Этого, если вовремя отвалить не успеет, затопчут вошедшие в экстаз охотники. Вот кто-то, увлёкшись шаманским своим танцем, в порыве молитвы нанёс страшный удар одному из соседей. Беспомощно мотнув головой, тот осыпался на пол. Всё. Жмур. И, самое забавное, никто, ведь, и не заметит.

Сплюнув, Он вышел прочь из этой небольшой, пропитанной вязким запахом пота постройки. Когда-то, поначалу, Он и сам частенько приходил сюда помолиться перед охотой. Приходил жалким и беспомощным, уходил грозным и беспощадным. Полным сил для новой успешной охоты. Потом уже, конечно, понял, что туфта это всё. Вернее, отчасти туфта. Выплясывая под неимоверных грохот, Он, как и все те, кто молился рядом, погружали себя в какое-то феерическое состояние, притупляя чувство опасности. Вот, только это чувство уже потом не раз спасало Его, позволяя чудом избежать смерти. Когда Он это понял, то навсегда забыл дорогу к Алтарю. Пусть другие ходят молиться. Пусть! А Он лучше останется в живых!

Затем был короткий бросок до бастиона, где, укрывшись в ночных сумерках от жгущего света прожекторов, притаились тачки. К тем, кто выплясывал молитвенный танец там, на Алтаре, присоединились ещё несколько охотников. «Двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь», — насчитал Он потрёпанных тачек ночных охотников. Мать честная, да это же половина всех бомбил города!

С замком на подстанции, правда, пришлось повозиться, но игра свеч стоила. Проскочить одной тачке в секундный сбой электроснабжения мог любой, а, вот, для того, чтобы протащить вдоль стен целую армию, да ещё и так, чтобы не поднять шума.

Противный гул электрической дуги, нервные вспышки слепнувших прожекторов, отчаянные матюги на стенах Бастиона — все поплыло куда-то во тьму, когда Он, вдруг потеряв чувство реальности, вдавил педаль в пол.

Веселье начинается! Бомбилы, гогоча и задорно переругиваясь, в одну секунду вскрывали металлические двери подъездов. Потоком, рвущимся в прореху дамбы, сносили они всё на своём пути. Ловко орудуя крюками, ломами, а то и просто кусками арматуры, рвали, ломали, калечили тела редких смельчаков, рискнувших встать на их пути. Врываясь в тонущие в сумерках клетушки комнат, расправлялись они с их обитателями и, наспех перерыв лохмотья и прочий хлам лачуги, неслись, отчаянно завывая, на следующий этаж. Успеть! Ограбить первым! Забрать всё самое ценное! Не дать остальным. От дома к дому, от квартала к кварталу, как бешенный пенный поток от порога к порогу неслась одуревшая от вседозволенности и крови ватага бомбил. Уже и сумки походные набиты до отказа и карманы и потёртые ватники и фуфайки оттопырились пузырями, набитыми банками со жратвой, а им всё мало! С трудом протискиваясь в узкие дверные проёмы, вновь и вновь они чинили расправу над запуганными до смерти беззащитными существами, тщетно ищущими укрытия в такой ненадёжной тьме полуразрушенных коробок домой.

Вот уже и марево пожара начало подниматься над одуревшим от страха городом, хотя гореть-то чему? Разве что и осталось в домах хлама сраного кучи, разбросанные озверевшими бомбилами по полу, ан нет! Полыхает! Аж смотреть больно.

Он один не принимал участия в разбое. Он и Малой. Отделившись от яростной своей ватаги, они двинули прямиком к дому мальчишки.

-Готов? — посмотрел он на пацана.

-Да, — напряжённо кивнул головой тот.

-Тогда, пошли.

Они молча вышли из машины и, словно какие-то святые в ареале такого непривычного здесь мощного света фар тачки, двинули в подъезд.

Потом Он долго пытался забыть тот вечер. Вечер, наполненный безумием, духотой и страхом. Вечер, сорвавший все маски, Все! Открывший настоящие лица, нет настоящие физиономии Его самого, любого из подонков-бомбил, этих жалких святых и примеривший маску бомбилы на Малого.

Не то Его мучило, что в ту ночь жертвами бомбилы стали несколько сотен Святых. Не то, что калеки эти едва ли не сами на Его крюк бросались, не в силах больше ждать развязки. Не то, что ватник уже на третьем этаже потяжелел, пропитавшись дурно пахнущей липкой жидкостью! Нет, не то! Совсем не то! Потом Его ещё долго преследовал взгляд этот сына приёмного. Бешеный! Безжалостный и какой-то ликующий. Взгляд Малого — пацана восьмилетнего, наравне с Ним орудующим куском арматуры. Без тени сомнений и жалости. Жестко, безжалостно и точно вспарывавшего плоть уже и не пытавшихся защищаться существ.

Его вырвало. Потом. Внизу. У машины. С ненавистью схаркнув тяжёлый ком, колом вставший в горле, Он выругался, проклиная все на свете, и снова скрючился, застигнутый врасплох новым рвотным спазмом. Чуть очухавшись, Он, бешено шаря взглядом и сам не зная зачем, схватил с пола несколько бутылок с зажигательной смесью. Выкрикивая какие-то бешенные ругательства и, не помня себя от ненависти и страха, Он начал швырять их в развороченную пасть металлической двери. Потом уже, сообразив, что фитили не зажженные, Он, стоя на коленях, чертыхаясь и проклиная всё на свете, трясущимися руками ломал одну за другой спички. Наконец, фитиль загорелся. Трясущимися руками, швырнул Он запаленную бутылку в темноту подъезда. Туда, где в ту же самую секунды вспыхнуло яростное пламя. Прикрывая лицо от нестерпимого жара, бомбила попятился назад. Потом глядя на бушующую стихию вдруг нервно заржал: твою мать! А прикурить-то и забыл!

С ревом набросившись на стены пламя, принялось жадно лизать вспузырившуюся краску и враз съёжившиеся наросты, словно воспалившиеся чирьи, торчащие из стен. Затем, неожиданно перебросившись на заваленный хламом лестничный пролет, упрямо поползло наверх, с треском пожирая всё, что только попадалось ему на пути. Всего несколько минут и вот, пламенем объято всё: стены, потолки, лестничные марши, полы. Всё! Казалось, сам бетон полыхает, выжимая из себя страх, ненависть, безнадёгу живших здесь существ.

Глядя на разбушевавшуюся стихию, Он начал неуверенно пятиться, пока не уперся спиной в тупую морду своего автомобиля. Не сразу и сообразив, что это такое, Он словно пытался поглубже вжаться, слиться с металлом тачки. Потом, догнав-таки, что происходит, судорожно сорвал с себя потемневший от крови ватник и, подбежав к дому, насколько только подпустил Его бушующий пожар, швырнул фуфайку в стонущее пламя.

-Жри! На тебе! Подавись!

Пламя с воем набросилось на пропитанный кровью тюфяк.

-Подавись! — с ненавистью глядя на вспыхнувший ватник, прошептал Он.

Затем, враз ослабев, Он, пошатываясь, двинулся назад, к машине. Словно во сне, ломая спички, долго раскуривал сигарету. Словно во сне нащупал замок зажигания, и завёл тачку. Словно во сне ворочая баранкой, потащился назад, к дому. Словно во сне посмотрел на сидевшего рядом Малого. Словно во сне отвернулся, не выдержав этого взгляда; холодного, страшного и, как показалось Ему, полного презрения.

Возбуждённые подходили они к воротам своего замка. Навьюченные огромными тюками и мешками, весело гогоча и вспоминая свои ратные подвиги, они вошли в город. Со слезами на глазах бросались на шеи бравым воякам женщины, уставшие ждать мужей, горестными воплями вспоминали не вернувшихся, с радостными криками осматривали трофеи. Шумно сдвигали столы для пира в честь победителей и уставляли их всевозможной снедью. С грохотом сгружали с повозок пузатые бочонки с вином и пивом. Глядя на всё это, Князь вдруг понял, как же он соскучился по своему дому на вершине горного плато. «Завтра же возвращаюсь в горы!» — твердо решил он, входя в покои Княгини.

Глава 8.

Возбуждённые подходили они к воротам своего замка. Навьюченные огромными тюками и мешками, весело гогоча и вспоминая свои ратные подвиги, воины вошли в город. Со слезами на глазах бросались на шеи бравым воякам женщины, уставшие ждать мужей, горестными воплями вспоминали не вернувшихся, с радостными криками осматривали трофеи. Шумно сдвигали столы для пира в честь победителей и уставляли их всевозможной снедью. С грохотом сгружали с повозок пузатые бочонки с вином и пивом, готовясь к празднованию Великой Победы. Глядя на всё это, Князь вдруг понял, как же он соскучился по своему дому на вершине горного плато. «Завтра же возвращаюсь в горы!» — твердо решил он, входя в покои Княгини.

Её он застал сидящей у раскрытого окна. Радостно бросился он к супруге и, бережно обняв, легко приподнял над полом, кружа её, словно в танце. Однако как ни соскучился он по Княгине, всё же заметил, что лицо её покрыто едва заметными морщинками, а среди каштановых волос появились серебряные нити.

-Что, что с тобой случилось? — Князь не верил своим глазам. — Ты ли это?

-Да, это я, — печально ответила Княгиня. — Увы, но это так.

-Но что, что случилось с тобой?

-Я просто устала. Я так устала ждать. Каждый день я боялась увидеть в окошке гонца, несущего с собой дурную весть. День изо дня, неделю за неделей, месяц за месяцем, — едва сдерживая слёзы, шептала она.

-Как? Ведь меня не было всего несколько дней! — отказываясь верить, выкрикнул Князь.

-Вас не было три года, мой супруг. Не верите? Посмотрите на себя в зеркало.

Дрожа, Князь подошёл к огромному зеркалу, что стояло в покоях Княгини и, крепко зажмурившись, встал напротив. Медленно приоткрыв один глаз, затем другой, он едва не лишился чувств. На него смотрел не тот жизнерадостный юноша, которого Князь привык видеть в отражении. Нет! Прямо на него в упор смотрел грозный муж. С заметно проступившими скулами, сделавшими лицо похожим на каменное изваяние, глубокими морщинами на лбу и густыми бровями, тяжело нависшими над глазницами. Глаза, некогда светлые и всегда смеющиеся, превратились в подобие зрачков хищника, только и ждущего удобного момента, чтобы атаковать жертву. Щёки и подбородок, до этого не знавшие бритвы, покрылись густой жёсткой щетиной. Да и сам он из изящного молодого человека превратился в широкоплечего грубого воина.

-Где, где мой..? — начал было он, но тут же осёкся. Некогда звонкий голос тоже изменился. Теперь он стал хрипловатым и приглушённым. Таким, которым удобно отдавать приказы, не сомневаясь, что они будут немедленно выполнены.

-Где наследник? — выдавил он из себя, — и что случилось, я хочу знать?

-Наследник в горах, учится читать и писать. А случилось…, — Княгиня на мгновение задумалась, — случилось, то что, Вы, мой дорогой супруг, слишком увлеклись войной.

Не помня себя от гнева, Князь схватил огромный дубовый стул — первое, что попалось ему под руку, — и изо всех сил опустил его на зеркало. Стрелой вылетев прочь от Княгини, он в приступе ярости принялся крушить все зеркала, что попадались ему на пути. Спустя несколько часов, измученный, он сидел в своих покоях и, закрыв лицо руками, трясся в беззвучном плаче.

-Бедный, мой бедный супруг, — сквозь всхлипывания услышал он шёпот, и тут же нежные руки ласково обвили Князя, — бедный, мой бедный, — плакала Княгиня вместе с ним, то гладя ставшие жёсткими в походах поседевшие волосы, по покрывая загрубевшее лицо страстными поцелуями. — Бедный, мой бедный!

Землянка опустела. Вернее, наполнилась пустотой. А, ещё, страхом. Он точно помнил, когда это произошло: точно в ту ночь, когда Он с Малым вернулся домой после той злосчастной охоты. Измученный и пропитанный кровью и гарью да так, что, казалось, сам чёрт посреди ночи ввалился в логово к перепуганным насмерть женщинами. А всё потому, что Святые…

Уже возвращаясь домой, Он понял: стряслась беда. Ещё у Бастиона увидел Он, что зарево, разорвавшее ночь, поднимается не только от домов Святых. Полыхает весь город. Весь.

Святые сделали что задумали: напали-таки на земли бомбил. Напали и принесли с собой смерть. Напали, и превратили эту часть города в пепелище. Напали и вырезали всё живое. Всё! Всех! Уроды!

Вцепившись в руль, Он, забыв про всё на свете, вдавил педаль газа в пол. Натужно завыл мощный движок, харкая и отчаянно отплёвываясь страшной гадостью, залитой в бак. Засвистели отчаянно закрутившиеся на месте шины. «Только бы обошлось! Только бы обошлось!» — нервно пульсировало в голове. — «Только бы не опоздать!»

Машина ринулась вперед, тучами поднимая в воздух седые хлопья гари, застелившие дорогу. Запоздало раздались вдогонку одиночные выстрелы: то белокожие, заглазевшись на пожар, прозевали наглого бомбилу. Пара псов Паленого, шакала этого вонючего, добивали распластанного на асфальте бомбилу. Увлёкшись своим занятием, слишком поздно заметили уроды приближающийся чёрный снаряд. Слишком поздно, бросивши жертву, попытались разбежаться по сторонам, слишком поздно… Бимер здорово тряхнуло, и все трое остались валяться посреди дороги, разорванные на куски куском железа весом в две тонны.

У Его землянки копошились сутулые существа. Воровато оглядываясь по сторонам, они, ловко орудуя крюками, пытались вскрыть крышку люка. Бомбилы! Свои же! Скоты! Он с ненавистью ударил по тормозам. Машина, отчаянно заскрипев, остановилась, полоснув светом фар по глазам нападавших, застигнув врасплох и ослепив их, неловко скрюченных в неестественных позах. Не медля ни секунды, Он выскочил из машины. Ловко орудуя покрытым спекшейся кровью крюком, Он живо разбросал подонков по сторонам и, уже не помня себя, буквально сорвал люк, ввалившись в каморку.

-Все живы! — глядя на забившихся в самый тёмный угол своих домочадцев, Он с трудом перевел дыхание. В ответ те ещё глубже забились в угол. Ещё толком-то не пришедши в себя, Он уставился на женщин, словно всё ещё не понимая, где это Он оказался-то: дома или к одной из лачуг Святых? Всё такие же испуганные существа, которые всё, чего хотят, так это раствориться во тьме, чтобы ни одна живая душа не заметила их присутствия: «Бери, всё, что угодно, только не трогай нас!». Казалось, ещё пара мгновений, и они бросятся на пришельца, но не для того, чтобы попытаться прогнать его прочь. Нет! Чтобы как можно быстрее закончить весь этот спектакль! Чтобы уйти самим из этого ада, по собственной воле напоровшись на окровавленное орудие пришельца! Ещё не понимая, что происходит, Он медленно двинулся к женщинам.

-Прочь из нашего дома! — обрушилась на Его голову какая-то тяжёлая хреновина. — Прочь! — впрочем, второго удара Он нанести не дал. Почти наугад двинув кулаком, Он уложил нападавшего; коротко ойкнув, тот выронил свое орудие — деревянный молоток, невесть откуда отыскавшийся в Его доме, и шумно повалился на раскладушку. Что за чёрт? Он неторопливо подошёл к нападавшему.

-Карга? Какого чёрта? — навис над поверженным противником Он. — Что творишь, ведьма старая? — от неожиданности у Него даже дух перехватило. Всего Он от цыганки этой ожидал, но, чтобы та на мужа своего напала!

-Морду бы хоть сполоснул, — тяжело открыла глаза цыганка. — Женщин перепугал, чёрт!

Город медленно приходил в себя после ночной бойни. Мало-помалу подтягивались к своим разорённым хибарам уцелевшие охотники, из тех, что принимали участие в погромах. Из укромных уголков, словно вши, медленно выползали чудом спасшиеся убогие существа: старики и женщины. А ещё, те из выживших бомбил, которые предпочли той ночью остаться на своей территории и не лезть к Святым. Медленно приходя в себя после ночных событий, они, вдруг осознав, что лишились всего того убогого, что хоть как-то удерживало их в этой пусть и собачьей, но жизни, бесшумными тенями слонялись между выгоревших коробок зданий.

Вой погорельцев, оплакивающих погибшее в пожарище имущество, стоны раненных, нудные напевы докторов вперемешку с мерным гулом бубнов и позвякиванием жестяных банок с какими-то там магическими штучками внутри, радостный вой санитаров, одуревших от такого количества мертвечины настолько, что уже среди дня у всех на виду устраивали свои грязные пиршества преследовал Его с самого утра. Желая хоть как-то скрыться от него, а ещё от убийственной тишины внутри своей землянки, бомбила бесцельно слонялся по городу, безучастно наблюдая за плясками докторов над раненными, за оргиями санитаров, к которым нет-нет, да и присоединялись осунувшиеся бомбилы. То тут, то там, Он видел, как, словно бы по команде какого-то невидимого хозяина, убогие запуганные существа, замотанные в невообразимую даже по меркам этого мира рванину, вдруг поднимались на ноги и, объединившись в печальную серую толпу, монотонно напевая что-то себе под нос, медленно двигались по направлению к землям Святых. Уходили в поисках смерти. Впрочем, напрасно. И на территории остальных племён все были слишком заняты зализыванием собственных ран, что бы хоть как-то обращать внимание на чужаков, безликой серой толпой прущихся сквозь их земли. Слоняясь туда-сюда, эти толпы сливаясь, объединялись в две огромные серые колонны, которые, мыкаясь по городу, в конце концов столкнулись лоб в лоб у самой Каравеллы. Замерев, они долго стояли друг напротив друга, словно бы в нерешительности раздумывая; а что же делать с противником, претендующим на ту же самую участь; на смерть от руки хоть кого-то. Затем, словно очнувшись, с диким воем ринулись навстречу друг другу истощенные, измученные существа, готовые на все ради неё. Ради смерти…

Хотелось есть, но за консервами надо было возвращаться в землянку, а этого не хотелось до смерти. Не хотелось видеть испуганных лиц домочадцев, теперь не знающих, как относиться к нему. То ли бояться, то ли уважать, то ли ещё что-то… Напуганные и притихшие, сидели они по углам, замолкая, едва только Он возвращался домой.

Чертыхаясь и проклиная всё на свете, мыкался Он по городу в поисках хоть какой-то еды, вот, только, всё напрасно. Уже когда желудок принялся недовольно урчать, бомбила, плюнув на всё, нацепил эту свою показно-равнодушную маску и припёрся в дом за консервами. Впрочем, едва только уткнувшись в колючий взгляд Малого, Он понял: им всем надо побыть в одиночестве хотя бы какое-то время. Понял, оттого молча развернулся и побрёл прочь.

В поисках жратвы черный «БМВ» носился по опустевшему городу. Впрочем, здесь Он иллюзий никаких не питал: в разорённом пожарищем Обнинске теперь вряд ли найдёшь хоть чего-то съестного. Святых перебили и сожгли их дома. Те, кому удалось выжить, сбились в кучи. Озлобленные, насмерть перепуганные и потерявшие всякую надежду, оттого втройне опасные. Соваться к таким сейчас — чистой воды самоубийство. Грабить людей Паленого… Почему-то он был уверен, что сейчас их меню мало чем отличается от жратвы санитаров, а до такого Он ещё не опустился. Что же, оставался единственный из реальных вариантов — двигать в Чертоги. Глядишь, повезёт и Ему удастся разжиться там банкой-другой консервов.

Среди бомбил эти места считались ничуть не безопасней, чем территория напротив Бастиона: высоченные кирпичные заборы и тяжёлые металлические ворота, ощетинившиеся колючей проволокой, металлическими колами и узенькими бойницами, отгораживали от внешнего мира высоченные, по два, а то и три этажа дома, почему-то жизнерадостно-красного цвета. И на каждом из этажей масса окон, откуда по любому непрошенному гостю может быть открыта пальба. Когда-то, с год назад с десяток бомбил попытались прорваться на эти земли, в охоте за драгоценными банками. С десяток самых отъявленных головорезов из которых назад не вернулся ни один! Скверно. По спине бомбилы пробежалась мелкая дрожь. Впрочем, и отступать Он так просто не любил.

Прислушался к внутреннему голосу; а что он там нашёптывает? Стоит или нет ввязываться в это новое приключение? Вроде, ничего. Молчит. Вздохнув, Он направил машину к Чертогам.

Огромные коттеджи на поверку оказались такими же неживыми, как и полуразрушенные высотки Обнинска. Запущенные, с давно немытыми стёклами окон, с наполовину провалившимися крышами и жалобно скулящими на своих петлях дверьми, болтающимися туда-сюда. Но это вблизи, когда прокрадёшься поближе. А издалека — замки! Дворцы! Чертоги, мать их!

Чуть подумав, бомбила остановил джип у покосившихся ворот одного из домов. Прилипнув к покрытому коростой ржавчины металлу, Он долго сидел, не решаясь проникнуть вовнутрь. Наконец, собравшись с духом, Он резко выскочил из-за спасительного укрытия и, пригнувшись, бросился к порогу дома. Впрочем, в этот раз обошлось. Видимо, хозяева покинули этот дом, так, что палить по нежданному гостю было просто некому. Высидев ещё пару минут на крыльце, бомбила юркнул вовнутрь.

Среди бомбил это место почиталось едва ли не как святыня! Считалось, что именно здесь и есть этот самый злосчастный рай, что не давал покоя никому из обитателей этого мира. Легенды о счастливых обитателях этого мира бродили по убогому мирку бомбилы, множась и перерастая в мифы; непререкаемые истины. Он и сам был готов увидеть здесь всё то, о чём мечтает каждый уважающий себя обитатель этого мира: горы банок с консервами, сотни охотничьих крюков, фонтаны с наваристым бульоном, ряды ватников на выбор и другими сокровищами. На поверку же внутри не было ничего. Лишь только несколько скрипучих раскладушек, металлический стол да несколько хлипких табуреток вокруг него. Все остальное — точно такое же, как и в жилищах святых: такие же голые стены с ободранными обоями, хрустящий керамзит под ногами и затхлый запах. Запах безнадёги, страха и смерти.

Стоя посреди комнаты, бомбила ошарашено ворочал головой, разглядывая этот покинутый мир. Чуть опомнившись, Он принялся методично обшаривать дом в поисках хоть чего-то съестного. Пустая трата времени! Прежние жильцы, видимо, покинули его когда последние запасы подошли к концу. Поняв, что здесь Ему делать больше нечего, бомбила вышел на улицу и молча направился к соседнему забору.

Следующие два часа Он провёл, обыскивая каждый миллиметр покинутых Чертогов. Погреба, укромные уголки, чердаки, всё подверглось тщательнейшему осмотру, вот только сумка бомбилы так и не пополнилась ни единой банкой. Всё, что Ему попадалось — это горы пустых бутылок и консервных банок вперемешку с битым стеклом. Отчаявшись найти хоть что-то, Он уже собирался плюнуть на всю эту затею и двигать домой, когда услышал этот тихий угрожающий щелчок у себя за спиной.

-Пошёл прочь из моего дома, жалкий мародёр! — заверещал кто-то на непрошенного гостя. Бомбила вздрогнул и медленно распрямился. — Руки вверх! — не унимался, между тем хозяин дома. Он медленно поднял руки, показывая, что безоружен. — Развернись! — Бомбила подчинился. Только теперь, повернувшись лицом, он увидел это. Древний, беззубый старик или старуха, сгорбленный, словно тролль какой-то из подземелий, подслеповато щурясь держал в трясущихся пуках огромное ржавое ружьё. — Что тебе здесь надо? — тряся обвисшим подбородком, продолжал вопить старик.

-Еды, — спокойней, чем ожидал, ответил бомбила.

-Ты хотел ограбить мой дом и убить меня самого ради пары жалких банок тушёнки! Отвечай, ведь так? Так? — не дождавшись ответа, взвизгнул старик.

-Я не знал, что здесь кто-то живет, — бомбила устало пожал плечами.

-Кто-то живёт! — голос хозяина задребезжал так, словно бы он пытался вывести самую высокую ноту в октаве. — Да как ты смеешь, называть меня так? Меня, хозяина этого дома?! — взвыл старик, направляя ружье прямо в грудь пришельцу. Грохот выстрела и ослепляющая вспышка ошарашили бомбилу настолько, что Он даже забыл шарахнуться в сторону, спасаясь от пули. Короткий вскрик и тишина, прерываемая лишь монотонным шарканьем чего-то жесткого о щербатый кирпич стены.

Наверное, ружье слишком долго пролежало без дела, и теперь оно валялось на полу с развороченным стволом. Рядом с распластанным на полу хозяином, в конвульсии шаркающим по стенке.

-Где все? — склонился над ним бомбила. — Куда все подевались? Где они? — глядя в мутные глаза старика, повторял бомбила. — Где они? Куда все ушли? — вместо ответа, старик лишь повернул голову, словно бы взглядом указывая в полумрак соседней комнаты. Только сейчас бомбила обратил внимание на несколько мрачных холмиков из которых нелепо торчали изогнутые в форме крестов куски проволоки.

-Но как так? — бомбила бросился к старику, однако тот уже был мёртв.

Ещё раз оглядевшись, Он вдруг вспомнил, что ряды таких же точно холмиков видел в каждом из домов. Так вот, куда подевались хозяева! Так и не дождавшись лучших времён, они просто вымерли у себя в Чертогах! Один за другим! Лишившись последних съестных запасов, они не смогли добыть себе новых. Бомбила тяжело отряхнувшись, поднялся и двинулся прочь из этого места. Но сначала Он похоронил старика.

Уже вторую неделю все в его каморке молчали. Как будто бы разом и закончились все темы для разговоров. Нет, парой-тройкой слов они, конечно, перекидывались, но это, скорее, от необходимости, чем от желания пообщаться. Наталья теперь избегала Его и с опаской поглядывала на Малого. Снова перебралась к себе на койку, оттащив раскладушку в самый дальний от Него угол. Зайка целыми днями проводила в каморке, никого не пуская внутрь. Он без цели шарахался по выгоревшему городу или, закрыв глаза, сидел на своём месте, там, у моста, возвращаясь только поздно вечером. Малой так тот вообще куда-то запропастился и появлялся теперь раз в несколько дней чтобы да и то, лишь для того только, чтобы, наспех перекусив и, торопливо засунув за пазуху пару консервных банок, снова исчезнуть неизвестно куда. Лишь только Карга, едва придя в себя после того ночного происшествия, хлопотала по хозяйству, по обыкновению своему без умолку ворча и чертыхаясь.

Разбудил Его странный тихий звук, такой мелодичный и такой посторонний в Его всеми богами забытой берлоге.

-Тинь! — расколол тишину каземата он. — Тинь!

Еще толком и не сообразив, что происходит, Он вскочил на ночи, готовый к любым неприятностям, а, если потребуется, то и к драке, но снаружи было тихо. Ничто не нарушало покоя: ни крики, вперемешку с руганью нападающих, ни вой женщин, оплакивающих своих мужей, ни топот ног или приглушённое перешёптывание крадущихся в тени Святых, белокожих или псов Паленого. Ничего. Только мрак, вечная сырость и тишина глубокой ночи. Всё, как обычно, в общем… Тогда какого чёрта Ему так неспокойно на душе?

-Тинь, — звук повторился снова. — Тинь!

Теперь Он понял, звук идёт со стороны забытой, кое-как прилепленной к щербатой кирпичной стене кладовки, собравшей в своём нутре гору хлама из той, прежней Его жизни. Хлама, теперь никому не нужного оттого и забытого Им давным-давно.

-Тинь! — точно! Звук несся оттуда. Замерев на секунду, Он решительно отшвырнул в сторону брезентовые полы кладовки. На полу, посреди хлама сидела Зайка, склонившись над старой потрёпанной гитарой…

-Тинь! — открыв глаза, Он нервно пошарил взглядом во тьме. — Тинь! — так, значит, это Ему не приснилось. — Тинь-тереринь! — мелодичный такой перелив прогнал прочь остатки сна. Аккуратно поднявшись с раскладушки, Он медленно побрёл к кладовке. — Тинь-теринь! — чуть помедлив, бомбила откинул брезентовые полы и в удивлении замер. На полу, среди разбросанного хлама сидел Малой и задумчиво перебирал струны древнего инструмента. Он замер, словно боясь выдать собственное присутствие. Впрочем, мальчуган уже понял, что он не один.

-Зачем научил меня убивать? — не глядя в Его сторону, чуть слышно прошептал Малой, механически перебирая струны.

-Не ты ли сам хотел этого? — устало сел рядом с пацаном Он.

-Нет. Хотел ты.

-А ты?

-А я хотел быть похожим на тебя, — Малой поднял глаза.

-А теперь? — только и нашёл, что сказать бомбила.

-А теперь — не хочу.

-Это сложно. Быть таким, как я, — задумчиво пробормотал бомбила. — Очень.

-Я такой никудышный убийца? Или ты слишком хорош? — Малой скривился, изо всех сил стараясь не разреветься.

-Что тебе ответить на это? — Он задумчиво почесал подбородок. — Ты задал этот вопрос почти сразу. Сразу после первой охоты. Я — лишь спустя три года. Теперь ты знаешь, насколько погана эта дорога. Знаешь, и никогда не встанешь на этот путь. А я… Я буду находить миллион причин по которым я должен снова и снова выходить на охоту. Потом, когда этот миллион станет неубедительным, появится другой. И так — до бесконечности. И все лишь только потому, что я уже не могу без этого. Не могу. А ты можешь, — устало закрыл Он глаза.

-Зачем научил меня убивать? — чуть слышно прошептал Малой. — Зачем? — бомбила понял, что рано повзрослевший мальчуган ревёт, уткнувшись Ему в фуфайку.

Потом ещё долго сидел Он, прижав к себе Малого и пялясь куда-то во тьму своей берлоги. Он хотел, как лучше, а получился бардак. Бардак полный, чудовищный и какой-то нелепый, хотя и непонятно почему. Вон, и Святой этот обещал… Тоже мне, мудак хренов! Наобещал с три короба и слинял быстренько так! Столкнул, короче, лбами Святых и бомбил и был таков. Козья морда!

Хотя, если разобраться, ему-то что? Дело своё сделал и сидит, небось, довольный, дружкам своим товарищам рассказывает, как бомбилу вокруг пальца облапошил. Сам, ведь, между прочим, плакался: жратвы, мол, мало, кормить всех заколебался. Теперь и проблем поубавилось; аккурат пропорционально уменьшению количества ртов. Короче, жизнь Старец себе облегчил знатно. И это Его-то, бомбилы руками! Мудак! Да и Он-то дурак, повёлся на трёп этот. Знал, ведь: кто хоть раз киданул, веры тому ни на грош нет больше. Знал же, но всё равно поверил. Кретин из ума выживший!

Настроение, испорченное разговором с Малым стало окончательно поганым! Хотелось побыть одному. А ещё лучше — вырваться на охоту, злобу сорвать свою хоть на ком-то. Выплеснуть всю ту погань, что скопилась в Нем и только и ждала подходящего повода, чтобы как следует шарахнуть. Да так, чтобы аж земля вздрогнула!

Аккуратно поднявшись на ноги, Он бережно уложил Малого на свою раскладушку и тихо выбрался наружу. Там, под развесистым балдахином из хмурых туч Он долго ещё стоял, уставившись куда-то во тьму и не решаясь вновь завести машину. Потом, тяжело вздохнув, он, словно нехотя начал раскидывать весь этот хлам, маскировавший Его тачку.

Сначала без цели колесил по выгоревшему и враз вымершему городу. Неожиданно как-то выехав за границу Обнинска, решил снова двинуть в поисках Рая. Потом, вдруг вспомнив, что давно уже не курил, остановил машину и судорожно принялся рыться в бардачке, ища заветную пачку. Раз, два, три, четыре… Всего четыре папиросы. Никак не хватит даже на дорогу туда, не говоря уже об обратной! Выругавшись, бомбила снова забрался в машину. Настроение куда-то ехать пропало. Ну, какая к чёрту езда с четырьмя-то папиросами? А тут ещё и вспомнилась Ему последняя поездка туда, в сторону Брянска. В Обнинске-то все в один голос твердили, что Рай там! Ну, или в Чертогах! Ну, доехал Он до Брянска этого и что дальше? Выловил пару горемык, точь-в-точь таких же запуганных, как и в Обнинске.

-Где Рай? — раз за разом выпытывал Он у них.

-Там, — запуганно кивали головами те.

-Где, там?! — рычал Он, тряся за грудки пленников.

-В Обнинске!

-Тьфу ты! — в сердцах сплюнул Он, отпуская жертву.

Потом Он ещё долго мыкался на своей тачке, тщетно выискивая тот самый таинственный рай. Потом ему ещё долго указывали в разные стороны, утверждая, что Рай именно там: во Владимире, что рай в Казани. В Казани, что он — в Рязани. В Рязани… Черти что, короче! Встряхнув головой, бомбила прогнал прочь нахлынувшие воспоминания. Еще пару минут постояв на месте, Он развернул джип и поехал назад в Обнинск.

Потом Он снова носился по городу, мимо силуэтов выгоревших изнутри, умерших домов, куч хлама и покореженных тачек бомбил. То и дело останавливаясь и выходя из машины, чтобы покурить. Потом, вдруг поняв, как же Он устал, развернулся и двинул домой, в свою нору. А тут ещё и папиросы, мать их закончились…

Этого придурка Он заметил сразу, да и трудно было бы проскочить мимо; тот

выделялся на фоне покорёженных скелетов обгоревших домов точно также, как

Его целехонький, без единой царапины джипяра среди раздолбанных, ездящих на

честном слове колымаг остальных бомбил. Какой-то опрятный, несмотря на

потёртые одежды, с вымытой, чисто выбритой физиономией, в

какой-то там длинной чёрной не то хламиде, не то плаще поверх которого была

накинута тёплая куртка с меховым подбоем. Странный, в общем, малой.

Да и вёл себя придурок не так как подобает любому живому существу в этом городе: не короткими, перепуганными перебежками перебирался от укрытия к укрытию, а сидел, дурак, на обочине, прямо на самом виду, с цветочками какими-то там возился или чем там ещё. Во, кретин!

Забыв про все неприятности ушедшего дня, Он крутанул руль, направив тачку к чудаку, в расчёте, что тот побежит прочь, насмерть перепуганный, ослеплённый страхом смерти, обезумевший от тоски по этому своему пусть поганому, но существованию в этом мире, однако тот даже не пошевелился. Мало того, придурок вдруг резко поднялся и буквально выскочил на дорогу, словно пытаясь собственным телом закрыть что-то там, шибко для него ценное. Чертыхаясь, бомбила крутанул руль, хотя, сбить этого кретина мог бы в два счёта.

-Чо творишь, придурок! — выскочил Он из машины. — Жить надоело, мать твою?! — ярость, клокотавшая в Нём, похоже, нашла выход и готова была в любое мгновение всей своей чудовищной мощью обрушиться на черепушку подвернувшейся под руку жертве. — Я с тобой говорю ты, придурок!

-Не надоело, — спокойно отреагировал тот. — Я ещё много чего не сделал. Жизнь коротка и без того, так, что глупо её прерывать самому, — неожиданно улыбнулся тот.

-Что? — от удивления бомбила забыл про всё на свете: машину, за каким чёртом вообще сюда попёрся, свою ярость. Про всё!

-Жить не должно надоедать.

-Как это?

-Вот, смотри, — незнакомец указал на то самое место, где только что ковырялся в земле. — всё вокруг выгорело. Всё завалено пеплом да так, что живого места не осталось, а он — выжил. Выжил и растёт.

-Кто он? — новая волна раздражения начала накатывать на Него. Бог ты мой, что за идиот Ему попался сегодня? Другой бы на его месте либо дёру дал бы, либо попытался напасть на бомбилу, что, в принципе, хорошо и так и так; ведь, какая разница: гоняться за улепётывающим врагом или изо всех сил дубасить его в бою, всем, что только под руку попадётся? В любом случае злости будет во что выплеснуться. А тут…

-Росток.

-Какой, к чёрту, росток?

-Подорожника. Целебная, между прочим, штука, — чудак присел на корточки и, аккуратно раздвигая пепел, продолжил. — Раны заживляет здорово; когда-то им часто пользовались. Сейчас, я смотрю, забыли. А жаль, — наклонившись, тот аккуратно подул на росток, сгоняя прочь остатки пепла и сажи. — Первый раз его вижу в городе, — доверительно сообщил он стоящему истуканом бомбиле. — Раньше — только в лесах. — Удовлетворённый, придурок достал из болтавшейся на плече сумки толстый блокнот. Затем, порывшись в сумке, извлёк наружу толстый грифельный карандаш. Замерев, словно задумавшись, чудак начал ловкими точными движениями одну за другой наносить длинные-длинные линии на белый лист. Мгновение, и вот, Он стоит, раскрыв рот и пялится на чудо, свершившееся у Него на глазах! Первый раз в жизни увидел он как рождается настоящая живая картина!

-Ты кто? — переводя взгляд с листа на чудака, наконец, прошептал Он.

-Художник.

-Это как? — прохрипел Он.

-Это — так, — чудак неторопливо развернул блокнот. — Хожу по миру и рисую всё, что кажется мне необычным. Смотри! — Художник открыл первую страницу. Там, на листе бумаги, неторопливо переваливаясь через невысокие каменные пороги, куда-то несла свои воды небольшая речушка. Огромные уставшие берёзы, склонив к самой воде свои длинные, седые от мороза ветви, задумчиво глядели в свои отражения в зеркальной воде. Где-то далеко, из глубин леса, поднимался к небу столб дыма.

Дальше — расколотое пополам ударом молнии огромное дерево. Лесная тропинка, утопающая в солнечном свете. Крохотный деревянный мостик, перекинувшийся через овражек, стрекоза, сидящая на дрожащей травинке, огромная кувшинка…

Перевернув лист, Он увидел невесомое, тянущееся увенчанными куполами шпилями к небу здание, точь-в-точь как Дом с Картиной. Такое же белое. Такое же легкое и невесомое. Только его Дом стоял среди скелетов выгоревших домов, подпирающих небо тупорылыми столбами печных труб, а этот… Этот парил! Возведенный на холме, возвышающемся над густым сосновым лесом он, казалось, летел, беспечно беседуя с теплым летним ветерком.

-Это где? — дрожащим голосом поинтересовался бомбила.

-Это, — художник не мгновение задумался, словно бы копаясь в памяти. — Гусь Железный, кажется. Да, там, точно. Тем летом был там. Места красивые! Лес сосновый, черника, грибы. Вот, только, народ какой-то озлобленный.

-Как здесь? — бомбила, отвлекшись, посмотрел на Художника.

-Здесь вообще тихо. Три недели живу здесь, а ты второй, кого я встретил.

-И что же ты делал здесь все эти недели? Ведь, скучно, небось, одному-то? — бомбила с удивлением посмотрел на чудака.

-А я не один, — художник неожиданно улыбнулся. — Друг у меня есть. Парнишка хороший, мы с ним славно время проводим.

-А делаешь что? — повторил свой вопрос художник.

-То же самое, что и везде, — пожал плечами в ответ тот, — рисую. Хочешь взглянуть? — Он утвердительно кивнул головой. Художник развернул свой альбом и, перелистнув несколько страниц, протянул его бомбиле. Взглянув на лист, Он остолбенел. Прямо на него, распахнув голубые свои глаза, смотрел Малой.

-Ты знаешь его? — ошарашено глядя на застенчиво улыбающегося мальчугана, просипел бомбила.

-Очень добрый мальчик, — улыбнулся Художник. — Без него я бы пропал. Приходит ко мне, приносит консервы.

-А почему к себе не ведёт? — сглотнув, осторожно поинтересовался Он.

-Не знаю. Он не говорит. Мне кажется, ему просто надо побыть одному.

-А, может, у него отец злой? — прищурился Он.

-Не может у такого мальчугана отец плохим быть. Иначе не тянуло бы его домой. Тяжело ему сейчас просто, — тягучая пауза, повисшая в воздухе, живо наполнилась

-Есть хочешь? — прервал тишину Он.

-Мне Сашка обещал принести. Я не прошу его, он сам таскает. А мне неудобно; я, ведь, не знаю, как они сами-то перебиваются.

-Пошли, — коротко кивнул Он на машину.

-А, если, Сашка придёт, а меня нет? — негромко отозвался Художник.

-Мы быстро, — бомбила посмотрел на сиротливо устроившегося на обочине чудака. — Моё слово.

Всю дорогу, Художник ворочал головой во все стороны, жадно разглядывая унылый пейзаж, раскинувшийся за стёклом джипа. То и дело хватался он за карандаш, словно бы желая сделать очередную свою зарисовку или что там он делает. Каждый раз, проведя несколько уверенных линий, бросал он это занятие, уставший и, как показалось ему, немного раздосадованный.

-Мы слишком быстро едем? — поинтересовался он у своего попутчика.

-Здесь всё так мрачно, — сокрушённо покачал головой тот. — Как в Аду.

-Где? — от удивления бомбила даже притормозил.

-В Аду. Место, созданное руками грешников.

-Это как? — поинтересовался бомбила.

-Посмотри по сторонам, — художник устало откинулся на спинку кресла. — Это все, — он обвел рукой покосившиеся руины, — дело рук обычных грешников.

-Хочешь сказать, что это — Ад?

-Нет, но очень близко.

-А Рай? — не удержавшись, поинтересовался бомбила.

-И Рай тоже.

-Что «тоже»? — посмотрел на художника бомбила. Впрочем, ответа на этот вопрос Ему услышать так и не довелось; машина, чуть скрипнув тормозами, мягко остановилась перед открытым люком Его дома откуда, как из подземелья выбирался Малой.

-Сашка? — удивлённо воскликнул Художник, выбираясь из джипа.

-Дядя Дима? — Малой изумленно переводил взгляд с бомбилы на Художника.

-Значит, объяснять кто есть к то не придётся, — бомбила посмотрел на пацана.

-Зачем ты привёз его сюда? — насупился вдруг Малой. — Зачем он здесь?

-Что? — художник посмотрел на мальчишку.

-Покормить, — просто посмотрел на пацана Он в ответ. — Теперь он наш гость.

Малой, ничего не ответив, молча исчез в горловине люка.

-Побудь с нами. Нам всем сейчас нужна помощь, — впервые в жизни попросил незнакомого человека о помощи Он.

-Он останется у нас? — всё ещё не веря, шёпотом произнёс Малой, вновь появившись на поверхности. Готовый вот-вот разревется, он переводил взгляд с одного мужчины на другого.

-Если, конечно, вы оба не против, — бомбила подошел поближе к художнику. — Не робей, парень, — подбодрил его Он, — у нас, тут, немного уныло, зато скучать не дадут.

-Спа… Спасибо, — Малой неуверенно топтался на месте, глядя то на бомбилу, то на художника так, словно не знал, к кому из них броситься. Наконец, так и не определившись, он, подбежав к стоящим у тачки мужчинам и, раскинув руки, обхватил их обоих.

-Раз так, — потрепал по голове пацана бомбила, — значит, ты — наш гость. Карга, — окликнул Он старуху, — готовь стол; у нас гость!

С появлением художника, лёд взаимного молчания и недоверия начал подтаивать. Дядя Дима оказался тем самым человеком, которому можно поплакаться, рассказав о своих страхах и сомнениях. Он, также, оказался прекрасным учителем и теперь почти все в Его доме, за исключением бомбилы, Карги и Малой, увлечённо чем-то там занимались: читали, писали, жонглировали цифрами, рисовали на пожелтевших от времени огромных листах. Художник раскопал залежи каморки и отыскал несколько потрепанных книг, так, что теперь, собрав вечером всех жителей каморки, он устраивал публичные чтения коротких, но до одури увлекательных рассказов.

В каморке всё чаще улыбались, то и дело раздавался весёлый смех Натальи. Такой, что Его сердце то и дело сжималось ледяными кандалами тоски, вперемешку с яростью и каким-то отчаянием. Исподлобья бросая взгляды на парочку, Он то и дело надолго уходил из дома. Выяснять отношения с художником было глупо: он-то тут причём? Да и после того вечера, когда Он, окровавленный, в бешенном азарте ввалился в землянку, Наталья с Ним так ни разу и не заговорила. Как будто Он во всём был виноват. В том, что жизнь такая поганая, в том, что пришлось на охоту переться. Во всем! Скрипя зубами бросив взгляд на увлеченных чем-то там молодых людей, Он уходил. Просто надо было побыть одному.

Хотя и эта проблема решилась как-то незаметно, сама собой. Как-то ночью, ворочаясь и стараясь не думать о Наталье с этим чёртовым художником, Он вдруг почувствовал, как к нему на скрипучую раскладушку подсел кто-то. Впрочем, Он и не сомневался ни единого мгновения, кто бы это мог быть. Повернувшись на спину, Он увидел её.

-Спасибо тебе, — чуть смущенно прошептала девушка, глядя Ему в лицо.

-А? — сделал вид, что не понимает, о чём идёт речь, округлил глаза бомбила.

-Спасибо, что вытащил меня оттуда, что дал жизнь, что привел художника, — она кивнула в сторону койки гостя. — Он хороший, правда. И он все понимает. Знаешь, как нужен кто-то, кто бы тебя просто выслушал? Знаешь? — Ему показалось, что на глазах девушки заблестели слезы. — А тебя никогда нет. Ты вечно на охоте. Знаешь, как страшно, когда ты уходишь? Страшно! А вдруг, что-то с тобой случится? Вдруг ты не вернёшься. Я же знаю, куда ты уходишь каждый раз, — девушка чуть слышно всхлипнула. — Тогда, когда ты взял с собой Сашу, я думала, что возненавижу тебя на всю оставшуюся жизнь. Ведь, ты должен заботиться обо всех нас! Мы все обязаны тебе своими жизнями! Ты не можешь иначе, уже просто потому, что отвечаешь за всех нас. Но Сашку зачем потащил с собой? — растирая слезы по лицу и отчаянно стараясь не расплакаться, она замолчала. — Тогда я впервые видела тебя таким: в каком-то сумасшедшем азарте, в чьей-то крови, готового растерзать любого! Я-то думала, что это твоё настоящее лицо! Я испугалась. Правда! — не в силах больше сдерживаться, она вдруг обняла Его, как когда-то Малой, ткнувшись заплаканным лицом в замызганный ватник бомбилы.

Не зная что делать, Он укрыл девушку свалившимся на пол одеялом и, чуть подумав, обнял её, прижимая к себе.

-Ты знала и молчала? Ты знала и молчала? — бормотал Он себе под нос, гладя Наталью по разметавшемуся каскаду мягких каштановых волос.

Так они и сидели вдвоём, пока Княгиня, опустошённая переживаниями дня не заснула, прижавшись к спине Князя. Аккуратно встав на ноги, он нежно поднял её и уложил на кровать. Бережно укрыв одеялом, он сел рядом и ещё долго любовался нежными чертами лица измученной своей супруги. Затем, тяжело поднявшись на ноги, он медленно побрёл прочь из комнаты.

Слоняясь без цели по замку, он неожиданно вышел в ту самую караульную башню, из бойниц которой виднелись все земли, которые должны были стать подарком для сына Короля. Застыв от новой вспышки слепой ярости, словно раздумывая, а не разнести ли эту башню на куски прямо сейчас, он вдруг услышал нестройный гул голосов откуда-то с центральной площади. Резко развернувшись, Князь выбежал прочь из этого проклятого места, раз и навсегда поклявшись даже и не помышлять о том, чтобы ещё хоть раз подняться сюда.

Быстро добравшись до места, он увидел огромные столы, расставленные в ряды и то, во что превратилось празднование победы. Воевода с группой самых стойких воинов, крепко обнявшись, пытались танцевать в такт какой-то песне, которую же сами и пели, запинаясь на каждом слове. То и дело кто-то из танцующих падал, не в силах более держаться на ногах, и тут же засыпал, едва лишь коснувшись земли. Не замечая потерь, группа продолжала танцевать, то и дело натыкаясь на валяющихся то тут, то там товарищей; то и дело теряя кого-то из своих, без сил свалившегося на землю. Везде: на столах, под ними, в пустых бочках, прямо на брусчатке громко храпели, те, кто заснул раньше. Огромный бородатый воин, грозно бряцая тяжёлым мечом о щит, что валялся рядом, заставлял щуплого, насмерть перепуганного мальчишку петь старинную грустную песню о славных походах кочевников. Причём стоило лишь мальчугану запнуться на полуслове, как отборнейшая брань и проклятия сыпались из уст здоровяка.

Ослеплённый вспышкой гнева, Князь, не выхватывая меча из ножен, начал крушить им танцующих, заставляя утихомириться. Быстро управившись, он подошёл к лежащему вояке и, не задумываясь, нанёс сокрушительный удар сапогом. Затем, обернувшись к застывшему в ужасе мальчугану и не помня себя от гнева, рявкнул:

-Ты что здесь делаешь?

-Они меня петь заставили, — жалобно заскулил тот в ответ. — Пьяные были, встать уже не могли. Я мимо пробегал, мамка к соседям за солью отправила, — размазывая слёзы по щекам, продолжал реветь мальчуган, — а они меня подозвали и петь велели. А я и слов не знаю!

-А почему мимо не прошёл? Не убежал почему? Они же пьяные были, встать уже не могли! — передразнивая мальчишку, бесновался Князь.

-Так ведь боязно, — окончательно перепугался тот.

-А ну пошёл вон отсюда!!! — взревел Князь, мигом заставив мальчика исчезнуть. Затем, оглядев площадь, тяжёлой походкой направился в зал. «Уходить, немедленно уходить отсюда прочь! — вертелось у него в голове. — Домой. В горы, пока это место не пожрало меня. Я больше не хочу видеть слез супруги!». С этими мыслями он тяжело опустился на тот самый диван, в котором его два с половиной года назад принимал Король, и беспокойно ворочаясь, заснул.

Проснулся Он утром от того, что прядь её волос щекотала ухо. Она снова была рядом; такая сильная и беспомощная одновременная. Заплаканная, но с улыбкой на губах. Такая… странная. Аккуратно, стараясь не разбудить Наталью, Он повернулся на бок; так, чтобы видеть её немного детское лицо.

-Наталья, Наталья, — расправляя огрубевшими пальцами пряди волос, упавшие на лицо девушки, прошептал Он, — угораздило же тебя связаться с древним бомбилой, разве, что и годящимся к тому, чтобы гоняться за всякой шушерой. Ну зачем тебе, скажи, такая рухлядь, как я?

-Ты не рухлядь. Правда, — чуть-чуть приоткрыв глаза, сквозь сон прошептала Наталья. — И ты очень хороший и добрый, — как ребёнок, положила она голову на огрубевшую Его ладонь. — Просто ты одинокий. Очень. А я хочу, чтобы у тебя была я. — Улыбнувшись, девушка закрыла глаза и снова заснула.

Он и не заметил, как затекла рука, как один за другим проснулись Его домочадцы. Как они, стараясь не шуметь, на цыпочках ходили по землянке. Он просто лежал, поражённый, как громом. Лежал и смотрел на неё, вслед за Зайкой переменившую вдруг всю Его жизнь.

-Ваше сиятельство, прибыл посол от Короля соседнего замка, — разбудил его рано утром чей-то встревоженный голос, — Хотят немедленно говорить с Вами, — осторожно теребил Князя за плечо камердинер.

-Введите! — тяжело поднимаясь с дивана, просипел он, медленно опускаясь на атласное сиденье трона. В эту же минуту двери распахнулись, и в зал вошёл измождённый, но стройный человек, с головы до пят покрытый толстым слоем пыли.

-Вам письмо от моего Короля, — небрежно кланяясь, отчеканил он.

Благодушно кивнув головой, Князь сорвал печати и неторопливо развернул свиток, погружаясь в чтение.

«Уважаемый Князь!» — гласила бумага, — «Я получил Ваше послание и, честно сказать, был поражён Вашей дерзостью. Вы приказываете мне признать Вашу власть… Никогда! Королям не пристало склонять голову перед всякими выскочками с гор, пусть даже княжеского рода. Вы уже свергли с тронов трёх моих хороших соседей. Что же, мне остаётся лишь бросить Вам вызов, дабы поставить вас на место, а точнее, загнать обратно в горы…» — концовки он не дочитал, поскольку в ярости швырнул свиток прямо в гонца.

-Так вот, что о себе возомнил ваш Король! — схватив беднягу за грудки, рявкнул Князь. — Его Величество не желают слушать Князя! Хорошо. Пусть будет по-вашему. На сегодня объявляю свою коронацию, а этот, — Князь тяжело ткнул пальцем в грудь гонца, — он будет почётным гостем. Затем отправится назад и повторит мой приказ ещё раз. Посмотрим, что тогда ответят Его Величество!

Глава 9.

Крохотная землянка, до сих пор кое как вмещавшая разросшееся семейство бомбилы, с появлением ещё одного жителя стала окончательно непригодной для жизни. Слишком уж мала оказалась эта крысиная нора, чтобы одновременно вместить столько народа. И, если днём, когда все разбредались куда-то по своим делам, это было не так заметно, то ночью...

Натыканные везде, где это только возможно, скрипящие раскладушки, казалось, заняли собой все пространство тесной, душной каморки бомбилы, сводя Его, прижимающего к себе Наталью, с ума.

-Ты куда? — испуганно посмотрела на Него девушка.

-Нам нужно другое жильё. Здесь слишком тесно. И мерзко, — вдохнув полной грудью застоявшегося гниловатого воздуха, поморщился Он. — Еды нам хватает, — ободряюще улыбнулся бомбила девушке. — Я не на охоту. Правда.

-Можно с тобой? — попросила вдруг Наталья.

-Ты хочешь это видеть? — бомбила удивленно посмотрел на девушку.

-Да. Последний раз я видела город ещё до Чёрных Времен.

-Ты ничего не потеряла. Правда.

-Ты не хочешь, чтобы я была с тобой? — потупилась Наталья.

-Я не хочу, чтобы ты видела это. Но, если ты настаиваешь, — Он протянул руку девушке. — Если не понравится, скажи, я отвезу тебя домой. Сразу же.

-Хорошо, — кивнула та головой.

Машина катилась вдоль почерневших от копоти коробок заводских цехов, изломанных хребтов полуразвалившихся стен домов и убитых зданий, виляя между воронками ям и развороченных пастей ливнёвых канализаций. Он, сосредоточенный на поиске хоть какого-то укрытия, годного для того, чтобы укрыть, ставшей в одночасье такую огромную Его семью, то и дело бросал взгляды на Наталью. Сжавшись в комок на заднем диване джипа, девушка то и дело бросала затравленные взгляды по сторонам.

-Может, домой, — Он повернулся к девушке.

-Нет, — отрицательно покачала головой та.

-Уверена? — не получив ответа, Он покатил дальше.

Каким же мертвым стал город! Если раньше, до погромов, здесь можно было хоть иногда, но встретить, пусть запуганное, но живое существо, то теперь, казалось, даже тени покинули это место. Ни людей, ни бомбил, ни уцелевших строений. Ничего. Тоска вдруг охватила Его. Твою мать! Какого черта Он тогда послушал этого старика?! Останься Он с бомбилами в городе, они бы показали где раки зимуют этим уродам Святым, посмевшим перейти границу. Они бы сохранили много жизней в своей части, а потом, расправившись с пришельцами, поехали бы туда, на территорию Святых, вершить свой суд над этими жалкими существами, забившимися во тьму убогих коробок своих комнат, там, в утробе домов!

Он нервно тряхнул головой, гоня прочь наваждение. Наверное, этого и хотел тогда тот старик, чтобы две чудовищный волны разминулись. Снеся всё на своём пути, они, тем не менее, не схлестнулись, не породили огромную воронку, затягивающую в себя все живое. Всё то, что имело неосторожность приблизиться к этому ревущему водовороту, готового размозжить свою жертву о жёсткое каменистое дно океана ненависти, наполнившего этот мир. Или, может, чего-то ещё? Да чёрт его знает, Старца этого! Мутный он какой-то.

-Останови машину, пожалуйста, — чуть слышно попросила девушка. Джип медленно, словно нехотя замедлил движение, замерев у обгоревшего скелета одного из домов. Наталья вышла, зябко кутаясь в потёртую свою куртку. Растерянно оглядываясь по сторонам, она медленно-медленно шла к чёрным от копоти останкам стен дома.

-Я здесь жила, на третьем этаже, — растерянно прошептала девушка. — Вместе с мужем.

-А где он теперь? Там, в Кормушке?

-Не знаю, — потрясла головой та. — Не знаю.

-Может, поехали? — неуверенно потоптался на месте бомбила. — Поздно уже становится.

-Ещё чуть-чуть, пожалуйста, — девушка умоляюще посмотрела на Него.

-Как скажешь, — пожал плечами Он. — Как скажешь. — Он уже начал жалеть, что взял её с собой. В самом деле, собрался искать новое жильё для своих, а тетешкается здесь с девчонкой этой. Да и холодно уже стало! Он зябко поёжился. Противная сырость поднявшегося тумана, казалось, напитала собой ватник бомбилы, прогнав прочь остатки тепла. Чуть отвлекшись, он вздрогнул, услышав угрожающий шорох откуда-то сбоку. Резко развернувшись, Он наткнулся взглядом на Наталью. Та шла по усыпанной хламом и битым кирпичом дороге, сжимая в руке какой-то светлый предмет.

-Вот, — с трудом сдерживаясь, чтобы не разреветься, прошептала она. — Куклу нашла. У меня такая же была в детстве.

-Может, поехали? — раздражение вмиг растворилось. Так, словно его и не было. — Поздно уже. И холодно.

Вместо ответа Наталья прижалась к нему, словно бы ища защиты от этого злого, враждебного мира.

-Отвези меня домой, пожалуйста, — всхлипывая, прошептала она.

Домой ехали в полной тишине. Он, сосредоточенно сжимая баранку, она, сжавшись комочком на заднем сиденье, отрешённо глядя на лежащую радом с ней куклу. Бросая короткие взгляды на девушку, бомбила вдруг понял: Он хочет её. Но не так, как Каргу или какую-то там из женщин Святых. И не украдкой, ютясь на узкой скрипучей раскладушке. По-настоящему! Нервно сглотнув, Он вцепился в руль, отчаянно борясь с желанием сейчас же, сию минуту наброситься на девушку. Уж слишком всё шло хорошо, чтобы испортить такой кобелиной выходкой.

Чёрт! Клокочущая энергия, наполнила каждую клеточку тела, требуя немедленного выхода. Требовалось что-то, неважно что, повод, человек, предмет, чтобы дать выход беснующейся стихии. Что угодно, годное для того, чтобы выплеснуть наружу этот бушующий поток. Чёрт! Он нервно газанул. Частенько, когда требовалась разгрузка, Он устраивал гонки. Как следует разогнав машину, Он становился как бы частичной этого сложного механизма… Живого организма. Буквально чувствуя каждую клеточку мощной тачки, Он вместе с горючим выжигал то, что не давало покоя. Мучило, терзало или просто бесило. Короткий такой пробег, и всё становилось на свои места. Главное, чтобы как следует. Теперь, когда сзади сидела беспомощная девчонка об этом можно было забыть; какие тут к чёрту гонки?! Только что и оставалось, так это скрипеть зубами, покрепче вцепившись в баранку.

Церемонию было решено проводить в центральном соборе этим же утром. Тут же разыскали порядком располневшего за эти годы Священника. Из трофейных шелковых тканей сшили длинную-длинную дорожку, которую расстелили от замка до ворот храма. Перерыли сокровищницу и отыскали покрывшуюся уже паутиной королевскую корону. Запустили глашатаев по улицам города, разносить новость о готовящейся коронации.

-Зачем всё это? — грустно шептала Княгиня, пытаясь удержать супруга. — Давай лучше вернёмся домой и снова заживём нашей прежней спокойной жизнью.

-Мы вернёмся! — принялся горячо убеждать её Князь. — Всё, что я хочу, это показать соседу, кто же главный в этих землях.

-Но зачем?

-Чтобы обезопасить своего сына от врагов!

-Но какие у нас будут враги в горах? — не унималась несчастная женщина.

-Поверь, я хочу сделать как лучше. Я желаю только добра наследнику и тебе, — посмотрел Князь на супругу. — Поверь.

С этими словами он легко высвободился из рук Княгини и быстрой походкой направился к выходу.

Когда он вышел на улицу, собравшаяся толпа зевак почтительно притихла. Довольно оглядевшись, Князь торжественно вступил на шёлковую дорожку и в полной тишине начал свой путь к храму. Лишь только он вошёл в дверной проём, хор нарядных мальчиков и девочек дружно затянул торжественный гимн. Необычные, тёплые ароматы окутали Князя, лишь только он сделал первый шаг внутрь. Непривычный глазу полумрак тут же поглотил дневной свет, оставив его лишь поигрывать на позолоченных узорах окладов икон, массивных люстр и золотых одеждах Священника. Чуть слышное потрескивание свечей ласкало слух. Тусклый, но тёплый свет их наполнил огромное помещение ощущением священного таинства. Огромные своды удесятеряли каждый звук, гулко разнося его по всем, даже самым потаённым уголкам храма.

Стараясь не цокать деревянными каблуками по полу, выложенному огромными каменными плитами, Князь бесшумно подошёл к алтарю и преклонил колено. Священник, хорошо поставленным голосом начал молитву. То выдыхая за мгновение по несколько слов, то растягивая каждую букву, он торжественно возложил корону на пышные кудри Князя.

В одно мгновение тот почувствовал такую лёгкость, которую испытывал до сих пор лишь в детстве, когда летал в своих счастливых снах. Казалось, стоит чуть сильнее оттолкнуться от холодных мраморных плит, и взмоешь к самому куполу огромного храма. Казалось, одно единственное движении — и он свободен! Свободен, как легкий летний ветерок, беспечно играющий с кронами деревьев, клокастыми облаками, и высокой, до пояса луговой травой. Одно движение: лёгкий толчок!

Однако же что-то удерживало его на земле. Удивлённо подняв голову, Князь, а теперь уже Король осмотрелся по сторонам, пытаясь увидеть, откуда взялась эта необычная тяжесть и тут же понял — корона! Массивная и неуклюжая, она покоилась теперь на его голове, давя всем весом золота и несметного количества драгоценных камней. Неуверенно оглядевшись, Король, не слыша восторженных воплей толпы, пошагал прямиком на стоящего в окружении воинов гонца соседского Короля. Всё, чего хотел он сейчас — так это отправить посла домой и, взяв за руку жену, покинуть это место. «Пора домой! — звенело в его голове. — Домой! Воспитывать сына, растить внуков. Слушать здравницы в свой адрес во время воскресных посиделок и неторопливо прогуливаться с супругой в прохладной тени зарослей винограда». Чудесная картинка возникла перед его глазами: горное плато, с которого как на ладони видны все четыре замка, террасы, засаженные виноградом, огромные столы, выставленные на улице и глубокие пещеры. Вспомнив свой дом, Король едва не расплакался. Он решился. Он сию минуту идёт в покои супруги и вместе с ней покидает это место! Стянув с головы корону, он уже собрался выйти вон, как вдруг услышал сиплый голос, тяжело дышащий ему в ухо: «Гонца-то мы сейчас отпустим, а через пару часов и сами выступим вслед. Дадим Королю ночь на раздумья, а там и к штурму приступим!» — тяжело вздрогнув, Король повернулся на голос. Прямо перед ним стоял Воевода, и возбуждённо размахивая руками, продолжал бубнить: «Люди уже готовы, вот уже и Священник благословил на поход, — с этими словами он кивнул на слащаво улыбающегося толстяка, — так что всё готово. А корону-то, корону одень. Никак нельзя Королю без короны».

Словно во сне, он почувствовал что-то массивное в правой руке. Ошарашено опустил он глаза и увидел, что всё ещё сжимает это жуткое украшение. Сладостная картинка перед его глазами начала растворяться. Стоя в нерешительности и не зная, что ему делать, Король пытался возвратить назад ту чудесную картинку, хрупким миражом стоящую перед глазами, но та всё сильнее и сильнее размывалась под настойчивым шёпотом Воеводы.

-Ну как же можно Королю без короны? Ты, Ваше величество, одевай давай её. Ну, смелее, смелее!

Чуть не силой вырвал он золотое украшение из руки своего повелителя и решительно нахлобучил его на голову Короля. Картинка, судорожно вздрогнув, исчезла.

-Ну, чего стоишь? — сурово посмотрел тот на Воеводу. — Делай, что задумал! — прикрикнул он и решительно зашагал к замку.

Перед самым домом Он увидел их. Скрюченных и замызганных бомбил, тех, что участвовали в погроме на территории Святых и смогли потом проскочить обратно в город. Озлобленно поглядывая на приближающийся «Бимер», они о чём-то перешёптываясь, то и дело пинали какой-то огромный, отчаянно брыкающийся кокон из верёвок, драной мешковины и ещё какой-то там рванины.

-Что за чёрт? — выругался Он, глядя на убогих своих сородичей. Остановившись так, чтобы Наталья могла безопасно прошмыгнуть в люк, Он медленно вышел навстречу посетителям.

-Ну, чего припёрлись? — с отвращением поглядывая на заросшие немытые рожи бомбил, прикрикнул Он.

-Мы — Совет Семерых, — несмело вышло вперед одно из существ. — Обвиняем его в покушении на чужую жену. Развязывайте его, развязывайте, — обернувшись к своим подельникам, торопливо скомандовало оно. — Поскольку он — из твоего дома, мы требуем, чтобы ты исполнил приговор, вынесенный нами!

Путы, стягивавшие пленника, наконец упали, открывая разбитое, окровавленное лицо художника.

-Обвинение серьёзное, и наказание за такое должно быть суровым. Но, что-то слабо мне верится в то, что этот человек — преступник! — взвешивая каждое своё слово, медленно проговорил Он.

-Преступник!

-Виновен!

-Наказать! — пронеслось над толпой.

-И кто же вынес приговор? — Он пробежался брезгливым взглядом по оравшим из толпы существам. Мудаки! Пока рядом с ними были женщины, они каким-то непостижимым образом ухитрялись сохранять человеческие лица. Теперь, после погрома, учинённого Святыми, все эти мрази превратились в свиней. Такие же грязные, обросшие коростой грязи вперемешку со щетиной и ещё какой-то там хренью… Бррр! Мерзость, короче, сплошная. И какого чёрта художника понесло геройствовать к бабам их, таким же, небось, заросшим и неопрятным?

-Совет Семерых, — сжав тощие свои кулачки, прохрипело из толпы одно из существ.

-Обвинитель кто? — брезгливо поморщился бомбила.

-Он! — существа вытолкнули вперед такого же, как и они, опущенного, сутулого урода, исподлобья зыркающего на мир запуганными, затравленными глазами.

-Имя? — скривился в гримасе Он.

-Хмырь! — услужливо поклонился урод.

-Что? — у Него перехватило дыхание.

-Мы с вами знакомы. У меня ещё племянница Лешего живёт, — Хмырь ткнул пальцем в сиротливо стоящего поодаль существо. — Я забочусь о ней, правда! Она мне жена. А он покусился на ней, — набрав побольше воздуха в грудь, затараторило существо, испуганно поглядывая то на Него, то на художника.

-Три банки тушенки, и твоя жена приходит в мой дом, — устало выдохнул Он.

-Четыре? — существо мигом оживилось, лишь только речь пошла о жратве. Он вопросительно посмотрел на художника. Тот лишь умоляюще посмотрел на бомбилу.

-Товар сначала покажи, — оскалился Он. — Вдруг не стоит?

-Четыре, — упрямо повторил Хмырь, пялясь в землю. — Четыре и я отменяю обвинение.

-Да и хрен на тебя! — вдруг обозлился Он. — Четыре.

-Пять? — буквально подпрыгнул на месте Хмырь.

-Ни одной, — спокойно отреагировал бомбила. — Трахай с голодухи жену свою.

-Хорошо, хорошо, — поспешно прервал Его доходяга. — Всё будет, как вы хотите. Я сейчас её приведу. Сию минуту. Вот, прямо сейчас.

-Совет Семерых, — прервал доходягу главарь шайки, — требует, чтобы ты поделился добычей с остальными. Отдай десять банок.

-Иначе что? — Он презрительно скривился, глядя в упор на Старейшину.

-Иначе не отдадим девку, — хмуро пробурчал в ответ тот.

-Слышь, Хмырь, они хотят лишить тебя твоей тушенки, — бомбила посмотрел на Хмыря. Вместо ответа тот торопливо вытолкал вперед ту самую белокожую девчонку. Племянницу. Ту, которую хотел тогда взять Он. Как же она исхудала! На девчонку было страшно смотреть: тощая, бледная, с кровоподтеками на лице, а ещё какая-то постаревшая и поникшая. При виде неё, художник напрягся. Было видно, что он только и ждет момента, чтобы, улучшив момент, вцепиться в глотку Хмырю.

-Принеси ему жратву, — негромко скомандовал Он художнику. — Живо! — видя, что тот колеблется, повысил голос бомбила. Художник послушно исчез в горловине люка. — А ты иди сюда! — резко подтащил Он девчонку к себе. — Здесь пока постой, — оттолкнул Он её на безопасное от толпы расстояние. Уроды недовольно оскалились. — Молчать! — бомбила тяжело посмотрел на оборванцев. Те быстренько так позатыкались, предпочитая не раздражать Его лишний раз. Лишь только Хмырь, плотоядно поглядывая на люк, откуда ему должны были принести вожделенные банки со жратвой, продолжал, как заведенный бубнить.

-Единственная женщина, сам с голоду подыхаю, целка, ничего так не жаль.

-Заткнись, урод, иначе у неё поинтересуюсь, как жилось с тобой, — бомбила взглянул на племянницу Лешего.

-Замечательно-замечательно, — торопливо затараторил тот, с опаской поглядывая то на девчонку, то на Него. — Как настоящая семья.

-Ну и мудак! — с ненавистью выдохнул Он, упершись взглядом в оппонента.

-Зачем же так? Я же сам соглашаюсь отдать самое дорогое! Нет ближе её у меня человека. Нету!

-Совет Семерых требует поделиться добычей, — прервал монотонное гудение Хмыря Старейшина.

-Иначе что? — в упор на него посмотрел бомбила.

-Иначе худо будет! — прохрипел тот.

-Вот, когда будет, тогда и поговорим, — оскалился в ответ Он. — Получай своё! — швырнул бомбила мешок с четырьмя пузатыми банками. — А ты стой, — схватил Он за грудки художника, готового броситься на урода. — О ней лучше позаботься, — кивнул бомбила на девчонку. Тот послушно кивнул и повёл племянницу в дом.

-Так зачем вы пришли к моему дому? — в упор посмотрел на сородичей Он. — Я спрашиваю? — Он остановил взгляд на вдруг ставшем таким маленьком и беззащитном Хмыре, прижимающем к груди добычу и затравленно озирающемся по сторонам.

-Я, меня, они… — приседая и чуть ли не кланяясь, затараторил Хмырь. — Я, вот, долг получить пришёл, — покосился он на мешок с банками. Затем, юрко развернувшись, на полусогнутых ногах ринулся куда-то в ночь.

-А ты? — бомбила посмотрел на Старейшину.

-Смотри, худо будет. Мы ещё вернёмся! — скороговоркой выпалил тот, бросаясь вдогонку за Хмырём.

-Мы ещё вернёмся! — разнеслось в воздухе. Визитёры исчезли также внезапно, как и появились.

-Скоты! Уроды! Сволочи! — художник, неизвестно как оказавшийся на улице, бросился было вдогонку за существами, однако же был остановлен бомбилой. Схватив парня за шиворот куртки, Он, словно щенка, подтащил к себе упирающегося художника.

-Я живу в этом мире уже четвёртую зиму! Я до сих пор жив, потому, что не совершаю глупостей. И тебе не позволю, — тяжело выдохнул Он. — А теперь — пошёл домой! — ссутулившись, художник потащился обратно в нору.

Чуть постояв на опустевшей улице, Он, сплюнув, полез в свою берлогу.

Все спали, когда Он, аккуратно выскользнув из под одеяла, проскользнул в каморку. Сна не было. Была какая-то тревога, вот, только непонятно было отчего. Забравшись в самый угол, Он взял в руки потрёпанную свою гитару и, устроившись поудобнее, неумело провёл пальцем по струнам.

-Трень! — пропел инструмент. — Трень! — бомбила закрыл глаза, жадно вслушиваясь в затухающее пение струн. — Трень! — каморка снова наполнилась негромким гулом потревоженных струн. Почему-то именно в этот момент Ему вдруг вспомнилась та самая картинка из альбома художника: подрагивающее в летнем мареве белое здание, парящее над землёй. А ещё — точно такое же здание там, за мостом. За городом. Здание с сиротливо жмущейся рядом двухэтажной постройкой, вполне годной для того, чтобы разместить в ней огромную Его семью.

Он вздрогнул. Открыв глаза, бобмила долго ещё думал, как вообще могла прийти Ему эта мысль в голову! Нарушить ту тишину, столько раз уже спасавшую Его от накатывающих волн отчаяния и депрессии. Привести туда всю свою огромную семью! Впрочем, чем больше Он об этом думал, тем сильнее убеждался: иного пути нет. Да и сама идея, всего несколько минут казавшаяся такой абсурдной, теперь уже виделась нормальной. Более того, казалось странным, как это они до сих пор ютятся здесь, в этой крохотной, наполненной вечно сырыми затхлыми запахами пота, застоявшейся воды и какой-то гнили!

Решено! Они сегодня же покидают это место. Все до одного. Навсегда!

То был Его первый выезд со всеми своими домочадцами после крушения самолета. Как же необычно было ехать не в полной тишине, слушая лишь подвывание уставшего движка вперемешку с ветром, а весёлый звонкий смех ставших такими близкими людей. Почему-то именно сейчас, впервые за более чем три года Ему вспомнились те редкие поездки на озеро, когда Он, собрав жену и сыновей, закинув в машину лодку, палатку, удочки и прочую дребедень уверенно брал курс на Калугу. Удивительно, но только в те редкие минуты они превращались в настоящую семью! Только в те дни им хватало времени и тем для непринуждённой болтовни обо всякой чепухе. Только тогда, надувая лодку, разжигая костёр, расчехляя удочки а потом, неторопливо попивая пиво и изредка поглядывая на лениво покачивающиеся поплавки они становились что ли роднее друг другу. Ближе. Каждый раз, когда приходила пора собираться назад, у Него нет-нет, да наворачивалась слеза.

-Пора домой, — объявляла ближе к вечеру жена. — Так, живенько собираемся, и выезжаем.

Она считала домом их квартиру. Он — это место.

Бомбила вздрогнул. Замечтавшись, Он чуть не пролетел поворот, ведущий к сиротливо возвышавшемуся над обугленными скелетами древних построек Дому с Картиной.

-Мы будем жить здесь? — поглядывая на зябко кутающийся в утренний туман Дом, раскрыл рот художник.

-Не в нём самом. Рядом есть постройка.

-А не помёрзнем? Оно же совсем разрушено! — художник недоверчиво посмотрел на мелькнувшую среди деревьев покосившуюся постройку.

-Так на то тебя и взяли, чтобы в порядок привести, — недовольно прохрипела сзади Карга.

-В подземелье же не мерзли и здесь ничего с нами не случится. Ведь, правда? — Наталья улыбнулась бомбиле.

Машина замерла, остановившись во дворе. Все гурьбой высыпали на улицу, с восхищением осматриваясь вокруг. Огромное такое здание, полинявшее от белой краски за всё то время, что стояло здесь одно, брошенное всеми живыми существами, с кое-где обнажившимися кусками кладки, с наглухо забитыми кирпичом или досками окнами.

-Смотрите, что здесь есть! — Малой, первый поднявшийся внутрь дома, размахивая руками, позвал всех остальных. — Только тихо, не шумите! — почему-то приглушённо зашипел мальчишка, на поднявших страшный шум родственников. — Пойдёмте же, пойдёмте! Здесь, внутри.

Они остановились, привыкая к полумраку небольшого, разделенного на две части толстой стенкой помещения. Внутри было темно. Когда-то, наверное, оно ярко освещалось: вот тяжело покачивались под потолком металлические люстры, опять же окон было несколько в стенах, вот, только теперь они почему-то кирпичом были забиты; только узенькие полоски грязноватого света проникали внутрь помещения сквозь неплотно подогнанные доски, сдавившие горло самого высокого шпиля. Он шагнул вперед. Эхо жадно подхватило нарушивший неподвижную тишину звук и живо разнесло его по всем, даже самым потаённым уголкам Дома.

-Сюда, сюда, — возбуждённо прошептал Малой. — Здесь, смотрите!

Бомбила уже понял, что привлекло внимание пацана. Вернее, кто. В одной из перегородок было продолблено углубление в котором, задумчиво глядя куда-то мимо посетителей этого места, на камне сидел длинноволосый человек. Он видел его и раньше. Каждый раз, когда Ему становилось совсем погано, бомбила приезжал сюда. Приезжал и, устроившись напротив странного человека, долго-долго сидел, закрыв глаза, вслушиваясь в причудливый оркестр тишины, полумрака и мерного боя собственного пульса.

-Как живой, смотрите!

-А глаза!

-А что это такое, у него на голове?

-Странное это место.

-А почему он один?

-Он — хороший!

Тишину Дома расколол щелчок. Секунда — и душный полумрак разорвал приглушённый свет пляшущего огонька. Это художник достал свою зажигалку. Подняв нервно подрагивающий огонёк над головой, он осветил помещение. Бомбила задрал голову. То тут, то там, вырываемые тусклым светом язычка пламени из сумрака, со стен на Него смотрели старцы, женщины, дети. У Него перехватило дыхание. Столько раз он был здесь, но даже и не подозревал о существовании этих картин на стенах и потолке. Словно завороженный, шарил Он взглядом по стенам, с жадностью выхватывая из полумрака всё новые и новые образы.

-Надо открыть окна. Я сейчас, — услышал Он голос Малого.

-Пойдём, я с тобой, — художник погасил пламя и вышел на улицу вместе с мальчуганом. Через какое-то время откуда-то сверху раздались противные скрежечушие звуки вперемешку с тупыми ударами. Это пацан с Художником, забравшись на самую верхотуру, сдирали гнилые доски, душившие узкое горло центрального шпиля. Вот, одна из них отлетела прочь, впустив внутрь Дома сноп света. И ещё одна. И ещё!

Словно завороженный стоял бомбила в самом центре большого зала. Освещённый снопами дневного света Он, задрав голову, таращился наверх. Туда, где из тьмы вырывались суровые взгляды седовласых старцев. А выше — облака. А ещё выше — он: человек с картины. В развевающихся на ветру одеждах, с поднятой вверх рукой и ярко сияющим над головой желтым кругом. Глядя в упор на бомбилу, человек словно насквозь видел того, кто пробудил его ото сна. Пробудил, вдохнув жизнь в это старое, одинокое здание. У Него закружилась голова. Сделав несколько неуверенных шагов, Он тяжело опустился на какой-то топчан или что там Ему попалось во тьме.

-Мать моя, — вытирая со лба пот, прошептал бомбила. — Мать моя!

-Сейчас, последнее окошко откроем и спускаемся, — донесся откуда-то сверху звонкий голосок Малого. — Дядя Дима, спускайся. Я сам. — Тишину снова разорвали несколько глухих ударов чего-то тяжелого о доски, стон выворачиваемого из дерева гвоздя и вот, новая, ежё одна порция света ворвалась в жерло центральной башни, разорвав на части тьму, испуганно забившуюся в самые потаённые уголки этого места. Разве, что место, где сидел тот человек осталось в сумраке. Там, где огромная арка разделила здание на две части, проходила зыбкая граница света и тени.

Резкий вскрик вдруг раздался откуда-то сверху. Вскрик, недовольный грохот потревоженных металлических листов крыши, шарканье, словно бы кто-то повиснув на краю металлического карниза, отчаянно пытается ухватиться хоть за что-то, ещё один вскрик, глухой удар чего-то мягкого о землю и тишина. Полная. Страшная. Мёртвая.

«Беда!» пронеслось у Него в голове, когда Он, снося всё на своём пути и бешено озираясь по сторонам, вылетел, не разбирая дороги, на улицу. Словно слепой, держась за стены Дома, Он подбежал к тому месту, откуда, как Ему показалось, раздался удар. И точно, на земле, в неестественно скрюченной позе лежало такое маленькое и беспомощное тело Малого. Узенькая полоска крови стекала из уха паренька на землю, растапливая почерневший жесткий лед. Пугающе-неподвижный взгляд, приоткрытый рот и никакой жизни. Никакой.

-Карга! — взвыл Он, стаскивая ватник. — Карга!!! — запутавшись в пуговицах, Он с ненавистью рванул ворот, раздирая в клочья убогую куртку. — Кто-нибудь!!!

-Уйди! — подковыляла старуха. — Ну, чего встали! — гневно прикрикнула цыганка на подоспевших, замерших в испуганном молчании людей. — Живо, печь растопите. Ты, — зыркнула старуха на Наталью, — таз найди! Снега натопить надо. Тряпок нарви на повязки. Кровать нужна жесткая! Вы двое, берите Малого и — в дом!

Хриплые выкрики старух живо вернули всех к жизни. Отчаянно суетясь и то и дело путаясь друг у друга под ногами, они носились туда-сюда, выполняя поручения старухи. Уже и дрова сухие отыскались и койку организовали. Наталья ухитрилась как-то там воды зачерпнуть из колодца. Старуха же, ни на минуту не отходя от пострадавшего, сварливо прикрикивала на суетящихся домочадцев, приводя их в себя и отдавая всё новые и новые поручения.

Наконец, обработав раны какими-то там своими снадобьями, наложив несколько шин и перебинтовав раны мальчонки, она тяжело поднялась на ноги.

-Я всё сделала, что могла, — устало выдохнула цыганка. — Теперь его жизнь не в моих руках, — она молча села у изголовья кровати.

-И, что теперь делать? — хрипло выдавил Он.

-Верить, — старуха в упор посмотрела на мужа. Вязкая, пахнущая отварами тишина наполнилась всхлипываниями женщин.

В ту ночь никто не спал. Сбившись в кучу в одной комнате, еще не прогретой, необжитой пристройки, все молча смотрели на Каргу, что-то там колдующую над неподвижным телом Малого. То и дело ловя умоляющие взгляды, старуха лишь молча отводила глаза. Не в силах больше ждать, Он вышел прочь. Словно пьяный шатаясь по двору, Он вдруг увидел маленький силуэт. Кто-то стоял на коленях, там, на Его месте и, глядя на картину, надрывно о чём-то просил силуэты.

-Боженька, миленький, пусть с Сашей всё будет хорошо! Он хороший и заслужил попасть на небо, к тебе под крылышко, туда, где всем хорошо. Но без него наша новая мама будет плакать. Правда! Она очень любит нас всех! Всех, как своих собственных деток! Как ты! Но у тебя много деток, а у нашей мамы — только мы. Пожалуйста, не делай так, чтобы она плакала! Пожалуйста, боженька, миленький! — разобрал Он слова.

-Зайка?! — от удивления Он замер на месте. Увлекшись Малым, никто и не заметил, что девочка куда-то пропала и вот, теперь, стоя на коленях, она снова просила помощи у того человека. Она снова молилась! По настоящему. — Зайка? — он подошел к девочке.

-Он услышит. Правда! Он очень добрый! Он нас всех любит, особенно деток. Он не откажет мне, вот увидишь! — бомбила присел рядом с девочкой.

-Кто Он?

-Боженька.

-Но как ты узнаешь, что Он услышал? — бомбила обнял ребёнка и только тут почувствовал, какие холодные у неё руки. — Ты давно здесь? — уставился он на Зайку.

-Как только Сашу унесли в дом, — с трудом шевеля посиневшими губками, прошептала в ответ та.

-А ну, живо в дом! — бомбила, как пушинку поднял девочку на руки.

-Я не могу! — заплакала та. — Я должна попросить за Сашу! Он меня услышит!

-Если ты ещё хоть чуть-чуть посидишь на улице, Он заберет и тебя. Представляешь. Как будет плакать мама Наташа если это случится?

-Я не хочу, чтобы мама плакала!

-Тогда пойдём в дом.

-Но, тогда кто попросит за Сашу?

-Не бойся, Он — добрый. Он не откажет. Правда, — вдруг улыбнулся Он.

Промёрзшего по костей ребёнка с охами и ахами окружили со всех сторон. Даже Карга, чуть было задремавшая рядом с Малым, бросилась к печке варить какие-то там очередные свои настои и снадобья. А Он, устало закрыв глаза, сидел, прижавшись спиной в тёплому брюху печи. Затем, словно очнувшись ото сна, Он никем не замеченный, выскользнул на улицу и в полном одиночестве неуверенно поднялся по лестнице в дом.

-Бог! — запрокинув голову кверху, туда, откуда с самой верхотуры смотрел на стоящего на коленях человеческое существо тот самый человек в белых одеждах, взвыл бомбила. — Бог, ты слышишь меня?! Ты и правда такой добрый, как говорит Зайка?! Да или нет?! — Он прислушался к тонущим в тишине отзвукам эха собственного вопля. — Ты такой великий, но даже не можешь ответить на вопрос! Или не хочешь?! Ты слишком велик, чтобы разговаривать с такими, как я, да, ведь?! Куда нам до тебя?! Ведь мы тут, в этой сточной канаве, а ты там, наверху! — от бешенного крика сбилось дыхание и бомбила тяжело дыша уткнулся в пол. Отдышавшись, Он снова задрал голову к тому, в белых одеждах. — Хорошо, наверное, жить там, на небесах, да?! Там, где всем хорошо. Там, где нет всего этого! Грязи, страха, ненависти?! Сидеть и решать, кого заберёшь к себе сейчас, а кого потом! Ты хорошо устроился, Бог! Ты — там, где хорошо, сидишь и наблюдаешь. Мы, твои дети — здесь, где всё погано, барахтаемся в грязи! Но, почему так? Почему?! — отчаянно шарил Он взглядом по расписанным стенам, словно бы ища поддержки перед Его лицом. — Ты можешь всё, да, ведь? Так говорит Зайка. Тогда отдай его нам! Верни! Не забирай! — выдохнув это, Он без сил опустил голову и, ссутулившись и разом постарев, тяжело уперся костяшками кулаков в леденящий пол. — Ты, ведь, мог его забрать ещё там, в том доме, — глядя в мелкую, словно чешуя рыбы плитку пола, почти шёпотом продолжал Он. — Ты мог это сделать моими руками. Ведь, что мне тогда стоило убить его, а? Ответь, Бог? — Он осторожно, словно боясь увидеть что-то страшное там, наверху, снова приподнял голову. — Или тогда, на охоте, когда я потащил его с собой!!! Чего тебе стоило насадить Малого на крюк кого-нибудь из Святых? Или ты не хотел, чтобы это сделал твой любимчик Святой, а? Тот самый бомбила, которого ты протащил сквозь всю грязь этих лет?!

Ты, ведь, мог забрать его, когда он был одиноким. Когда ему было погано, — с хрипом перевел Он дыхание. — Но так, ведь, не интересно! Интересно по-другому. Теперь! Когда у Малого появилась семья! Теперь, когда он стал кому-то нужен. Теперь, а не тогда!!! Да какого хрена, Бог?! Слышишь меня?! Хочешь забрать его к себе? Так забери и всех остальных! Всех, до одного! Забери, а не вырывай им сердца! Забери, а меня оставь, если так хочешь! Если тебе так хочется поиграть в кошки-мышки, то поиграй со мной!!! Тебе, ведь, нужен сильный противник?! Сильный, а не эти беспомощные существа?! Не мучь их, Бог! — разревелся вдруг Он. — Я прошу тебя! Бог, не мучай их! Пожалуйста! Не разрушай нашу семью! — Он выл, распластавшись на холодном кафеле пола, прямо в центре бледного пятна света, покоящегося на полу. Выл, отчаянно молотя кулаками по цветной плитке, разбивая руки в кровь, но не замечая этого. Он ревел, лежа на полу, а Бог смотрел откуда-то сверху и, кажется, слегка улыбался.

Проснулся Он оттого, что кто-то бережно накрыл Его одеялом. Чуть приоткрыв глаза, Он увидел Наталью.

-А, что с детьми? — с трудом пересиливая жуткую боль сорванной глотки, просипел Он.

-Всё в порядке, — улыбнулась девушка. — Всё будет в порядке. А теперь, пойдём, — подняла она на руки бомбилу, — тебе надо хоть чуть-чуть отдохнуть.

Глава 10.

Покинутое всеми место начало просыпаться, возвращаясь к жизни. Двухэтажное жилое здание постепенно обживалось, подкрашивалось, латалось. Прогретое изнутри теплом живого огня оно теперь стало настоящим домом для восьмерых существ, ищущих нормальной жизни.

Поначалу бомбила опасался, что скоро возникнут проблемы со жратвой. Однако кто-то заботливый, как выяснилось, предусмотрел и это. Словно готовя свой дом к скорому приходу гостей, прежние хозяева оставили за собой тщательно упрятанный подвал, набитый сокровищами! Соленья, варенья, мешки с крупами и ящики с картошкой, пакеты с макаронами и даже закатанное в пузатые трехлитровые банки мясо! Настоящее, а не эта гадость черти с чём напополам из жестяных банок! Ну, и плюс что там своего было. О пропитании, в общем, можно было не беспокоиться, поэтому каждый занялся чем-то своим. Художник, например, целыми днями пропадал куда-то со своим альбомом. Возвращался уже поздно под вечер, уставший, но довольный. Показывал новые свои рисунки, какие-то наброски. Самыми удачными украшал стены в комнатах.

Он целый день хлопотал по хозяйству; что-то там сверлил, строгал, рубил. Наталья целыми днями возилась с Малой, а Карга колдовала над Малым, Зайкой и племянницей Лешего, возвращая их к жизни.

Поразительно как быстро разносятся по земле новости! Не прошло и двух недель, как к Дому один за другим потянулись убогие, уставшие существа: Святые, Белокожие, бомбилы даже, кое-кто из псов Паленого. Отовсюду перли: из Обнинска, Брянска, Казани. Спасаясь от враз обезумевших соплеменников, точно также, как и в Обнинске, учинивших резню в своих городах. Все они жаждали одного: покоя. А ещё — нормальной человеческой жизни. Кто как: пешком, на велосипедах, машинах с пухлыми рюкзаками за спиной или тощими котомками, они шли в Его дом, готовые на всё, что угодно, лишь бы вырваться прочь из привычного им ада.

Поначалу искоса поглядывавший на всех этих визитёров бомбила, постепенно махнул на всё это рукой: «Пусть идут, места всем хватит». А те, только и ожидая такого ответа, живо присоединялись к Его огромной семье. Вот уже поднялись из руин соседние дома. То здесь, то там появлялись новые срубы; то среди визитёров отыскались несколько плотников или как их там. Потрёпанные бока Дома вновь окрасились в воздушно белый цвет. Кирпичная кладка, залепившая окна здания — выбита прочь, а, вместо неё появились настоящие окна! Настоящие, застеклённые! Нашлись мастера и колокольню в порядок привести и теперь, каждое утро общину поднимал на ноги мелодичный перезвон колоколов. В общем, жизнь постепенно налаживалась.

-Отсюда и прямиком бы в Рай! — мечтательно закатил глаза сумасшедший старик, появившийся здесь совсем недавно. Странный какой-то: с нервными, вечно широко распахнутыми глазками, вечно беспокойно бегающий туда-сюда и ни минуты не знающий покоя, поклоны вечно бьющий, за то Поклоном и прозванный. Именно он извлёк из спрятанных тайников тоненькие свечи, всякие там золотые побрякушки: кресты на длинных толстых цепях. Дом обозвал церковью, состряпал из нескольких бабулек хор, и теперь всей компанией целыми днями проводил там, внутри. Нет, за хор, конечно, спасибо. Ну и за свечки, там, всякие. Теперь частенько заходил Он внутрь послушать пение это. Да и не только Он. Странное это место, словно магнит, тянуло к себе всё больше и больше людей. Кто-то приходил, словно украдкой, прижимаясь к стенке в углу, что потемнее. Кто-то, придя сюда, бухался на колени и так и стоял, неподвижный, черт знает сколько времени, или поклоны начинал отбивать. Кто-то, как Он, просто стояли, отдавшись обволакивающему теплу неведомых ароматов, ласкающему слух потрескиванию свечей и разноголосому пению хора. Вот, только потом, дед этот палку перегибать начал, когда всех понукать стал: «Вот здесь креститься трижды положено, здесь кланяться, здесь ещё чего-то там, а женщинам, голову не покрыв вообще нельзя сюда являться; Бог покарает, а мужчинам — наоборот, вовнутрь только с непокрытой головой». Как будто вовнутрь нельзя просто так зайти, хора пение послушать! Да и какое Богу дело с покрытой или нет головой кто заходит?! Вон, сам во время службы какой-то колпак напялил белый. Чего, не боишься, что Бог накажет?

-Так то положено так, потому, как праздник какой-то там, — лукаво журясь, отвечал дедок. — Входящему в Храм Божий положено три поклона сотворить. А во время службы — по правой стороне стоять, а не по левой, как вы, — не сводя с бомбилы цепкого взгляда, не умолкал между тем Поклон.

-Я потом зайду, — разозлился бомбила, решительно разворачиваясь спиной к старику.

-И громко разговаривать…

-Тьфу на тебя, шаман! — в сердцах рыкнул бомбила и тут же осекся, налетев и едва не сшибив с ног Старца. — Ты? — уставился он на старика.

-Я, — статно поправляя бороду, улыбнулся тот.

-Чего забыл здесь? — насупился Он, припомнив фокусы старика.

-То же, что и остальные, — спокойно отвечал тот. — Если позволишь, — краешком губ усмехнулся Старец.

-Да и чёрт на тебя, — разозлился вдруг бомбила, рывком открывая дверь.

-Стой! — раздался за спиной властный голос старика. — Поговорить мне с тобой надо. Потом, после службы. А ты, после паузы, продолжил старик, — честь мне великую окажешь, если рядом будешь, — Старик замолчал.

-Ох, и хитёр же ты, отец! — вздохнул бомбила, но всё-таки остался.

Остаток службы они провели, стоя возле того самого человека в терновом венце, задумчиво сидящем на камне в том самом углублении в толстой стене. Стояли, просто закрыв глаза и слушая пение хора. И какая к чёрту разница, что ода они были врагами не на жизнь, а на смерть там, далеко, в настоящей жизни. Сейчас они были просто уставшими людьми, которым, признаться, осточертело всё уже до одури полнейшей.

-Знаешь, кто это? — когда служба закончилась, кивнул на человека в венце Старец.

-Зайка говорит, Бог.

-Зайка? — старец посмотрел на бомбилу.

-Дочь моя… Приёмная, — почему-то смутился тот.

-Хорошая у тебя дочура, — улыбнулся Старец. — А парнишка? Помнишь, ты привозил его к нам? Сашка с сестрой.

-С крыши упал месяц назад. Сейчас уже, правда, ничего. Только ходить без костылей пока не может, — Старец помрачнел. Впрочем, не надолго.

-Он человек, — наконец, заговорил он, глядя на бомбилу.

-Значит, Зайку обманули?

-Ничуть. Он великий человек, творивший чудеса и давший надежду многим сотням людей. И смерть он во имя надежды этой принял мучительную. Так, по крайней мере рассказывают. Человек, который знал, что его ждёт и все равно не свернувший с пути. За это многие почитают его как Бога. Его звали Иисус из Назарета.

-Странное имя, — лишь пожал плечами бомбила.

-А знаешь, почему нас называют Святыми? — продолжал Старец.

-Ну, — не нашёлся что сказать Он. — Эти, первые, про святых всё рассказывали, про то, как жили, как умирали. Вот и прозвали их и тех, кто за ними пошел святыми. Мы — бомбилы, вы — Святые. Наверное, так положено.

-Мы сами себя так назвали, — задумчиво отвечал Старец. — Когда наступили Чёрные Времена, мы во что бы то ни стало решили сохранить в людях остатки веры. Сначала мы пытались донести до отчаявшихся людей слово божье, организовывали проповеди, устраивали службы в церкви. Потом решили, что гораздо важнее охранять наших людей от нападений бомбил. Тем более, что на наши службы особенно-то и никто не ходил. Мы просто не догадались составить хороший хор, — старик вдруг усмехнулся. — А потом те, кто стоял у истоков, ушли.

-С голоду повымерли, — мрачно проворчал бомбила. — Сидели нежрамши, вот и окочурились один за другим. Жаль, — чуть промолчав, продолжил Он. — Хорошие они были, не то, что вы.

-Так, значит, знаешь? — Старец чуть заметно усмехнулся.

-Знаю. Да и люди вокруг рассказывают, — спокойно отреагировал Он.

-Поубивали их завистники, — старик, помолчав, снова заговорил.

-За что?

-За тушёнку. Они же её раздавали всем, кто просил. Вот кто-то и задумал, что у Святых банками этими все погреба забиты. Потом, те, кто пришёл после них, озаботились только собственным выживанием. Ну, и охотой на забредавших в наши края бомбил.

-Это всё к чему? — Он посмотрел на старика, задумчиво ставящего свечку.

-Пойдём, — тот взял собеседника за локоть, — хочу поговорить с тобой наедине, — они медленно вышли на улицу. Спустившись вниз, к реке, они присели на поваленное бревно.

-Это я к тому, что ты дал им всем надежду. Ты не охотник, а не мы — жертвы. Помнишь тот, наш последний разговор? — Старец посмотрел на бомбилу. — Дай им то, чего они хотят. Дай и получишь то, что нужно тебе, — напомнил Святой.

-Я дал им то, чего они хотели. Я подарил им избавление, всем до одного. Не к этому разве стремился каждый из них?

-Этого, — согласился старик. — Но не таким путём.

-Тогда, каким?

-Те, кто потерял надежду, ждали изгоев. Остальные потянулись к тебе, — Старик посмотрел в упор на бомбилу. — Об одном тебя прошу: не растеряй их! Не дай снова впасть в отчаяние!

-А что будешь делать ты, Святой? — принял вызов Он.

-Я буду приводить к тебе ждущих избавления.

-А я, значит, корми их всех?

-Запасов хватит на год. Весной научу засеивать землю. Не пропадёте, — Святой медленно поднялся на ноги. — Слыхал, оставшиеся в городе объединяются: бомбилы выжившие, Святые из дозорных, белокожие. Их всех Паленый собирает. Они теперь все тебя ненавидят.

-С чего это?

-Им надо кого-то ненавидеть. Без этого им жить незачем.

-Ну, так и рвали бы на куски друг друга.

-Им сейчас тот, кто слабее их нужен. С кем можно не бояться.

-Значит, меня можно не бояться, — криво усмехнулся Он.

-Тебя — нельзя, — покачал головой Старец, — людей твоих — можно.

-Шакалы, — с ненавистью процедил Он.

-Их всех осталось человек, наверное пятьдесят. Те, кто выжили после резни нами устроенной, да белокожие, те, которых чума не покосила.

-Не так уж и много.

-Зато на машинах. И убивать привыкли.

-И что мне теперь делать?

-Пока не знаю, — честно признался старик. — Но как только что-то выясню, сообщу. Да, — уже собравшись уходить, обернулся Старец, — вы поаккуратней.

В этот раз прощание не заняло много времени. Супруга печально посмотрела куда-то сквозь Короля и лишь тяжело кивнула головой.

-Делайте, что считаете нужным, Ваше Величество, — прошептала она и отвернулась, чтобы не показывать слёз.

До вечера ещё оставалось много времени, но оно как-то растворилось в суете подготовки к выходу. Постоянно отвлекаясь то на одно, то на другое, Король и не заметил, как на город опустился вечер. Выкрикивая прощания жёнам и возлюбленным, огромное войско бодро растворилось в дорожной пыли.

Этот бой не занял много времени. Не желая ввязываться в длительную осаду, Король отдал приказ о штурме. Тысячи стрел заполнили небо, не давая защитникам города даже показаться из-за зубцов крепостной стены, пока меченосцы взбирались по приставным лестницам наверх. Лавиной, сметающей всё на своём пути, ворвались воины в город, едва лишь крепостные ворота рухнули, открыв дорогу нападающим. Не щадя никого, неслись они, одуревшие от яростного боя, стремясь первыми ворваться в очередной дом. А в это время Король, чинно шагая по крутым ступенькам, поднимался наверх караульной башни. Ещё несколько шагов и вот он уже взирает на жаркий бой внизу.

«Вот оно! — бешено стучалось в его голове. — Теперь мой сын действительно станет хозяином всех земель, что видны из бойниц!». В этот самый момент ему вспомнился чахлый королевский наследник, высокомерно бросивший тогда ему в лицо свою дерзкую фразу. Развернувшись, и уже собираясь уходить прочь, он выглянул в противоположное окошко и замер в изумлении. Далеко на севере, спрятавшись от посторонних глаз, ярко сиял на солнце огромный золотой купол ещё одного замка. Молнией спустившись вниз к воинам, он быстро отыскал Воеводу и, схватив того за руку, потащил наверх.

-Смотри, что ждёт нас впереди! Я сделаю его столицей своей новой империи, править которой поставлю сына, — с горящими глазами он смотрел на свою новую мечту. — Собирай людей и выходим. Сейчас же!

Воины, недовольные новым приказом своего Короля, шумной толпой собрались на центральной площади. Однако же при виде своего грозного правителя нехотя снова взялись за оружие, и, спустя всего несколько часов, огромное войско медленно поползло вперёд, таща за собой обозы с трофеями. Седовласый Король ехал во главе, с наслаждением подставив покрытое морщинами лицо свежему ветру, ещё чистому от дорожной пыли, поднимаемой сапогами воинов. Его лекарь, неотступно следовавший теперь рядом для борьбы с многочисленными королевскими хворями, печально ссутулившись, смотрел куда-то под ноги своему скакуну. Сплошь покрытый рубцами шрамов, полученных в многочисленных битвах, за ними следовал старик-Воевода. Каждый из них думал о своём. Король — о том, как, наверное, повзрослел его сын за всё это время. Лекарь — о том, что, пожалуй, было бы лучше Королю вернуться домой вместо того, чтобы прожигать жизнь в этих своих вечных походах. Воевода — о том, что ничего кроме войны он и не видел, с тех самых пор, как маленький отряд покинул горы.

Через несколько дней армия подошла к замку. Разочарованным взглядом оглядел Король его стены. Он оказался точно таким же, как и любой из четырёх уже завоёванных ранее: ничуть не больше и не меньше. Точно такие же крепостные стены, кое-где потрескавшиеся от времени, такой же ров: обмелевший с зелёной затхлой водой, тонким слоем покрывающей грязное дно. Взбудораженные воины, прячущиеся за каменные зубцы. Впрочем, нет. Даже из-за крепостных стен сиял огромный золотой купол, слепивший нападающих. Да и воины наверху не носились туда-сюда в панике, а лишь осторожно, но очень внимательно разглядывали войско пришельцев. Одним словом — противник в этот раз Королю достался достойный.

Впервые, после того, как покинул Обнинск, Он не мог заснуть. Терзаемый тревогой, Он ворочался на своём ложе.

-Что-то случилось? — проснулась Наталья.

-Старца видел, — словно нехотя, отвечал бомбила, — паршивые новости старик принёс.

-Что-то серьёзное? — девушка испуганно посмотрела на бомбилу.

-Боюсь — да, — Он выбрался из-под одеяла и начал неторопливо одеваться.

-Ты куда? — испуганно посмотрела на него девушка.

-Прокачусь по окрестностям. Всё равно заснуть не могу.

-Аккуратней, — посмотрела на Него та. — Пожалуйста.

-Конечно, — улыбнулся в ответ Он.

Машина, прыгая по колдобинам, светом фар беспорядочно выхватывала из темноты всякую хрень. Поваленные стволы деревьев, трупы убитых тачек, колдобины, мать их! Дорога, как это обычно бывало, не принесла Ему облегчения. Наоборот, от этого бесконечного мельтешения чувство тревоги лишь только усиливалось, из покалывающего где-то под сердцем в отчаянное, перехватывающее дыхание. Ещё и дорога эта поганая! Чего же это говна всякого то столько под колёсами вдруг оказалось?! Чертыхнувшись, Он развернул машину. То, что Он увидел заставило Его, забыв про все на свете, вдавить педаль газа в пол. Там, внизу, где только-только начала робко вырастать из обломков новая деревушка, гуляло пламя. Жадно бросаясь с одного дома на другой, оно, как оголодавший волк в курятнике рвало всё, что попадалось ему на пути.

В свете пламени бешено метались, корчась и падая плашмя маленькие чёрные человеческие фигурки. Кто-то таскал ведрами воду, баграми, топорами ещё невесть чем растаскивая бревна пылающих срубов. Между ними то и дело возникали чужаки. Яростно размахивая руками, те стаями набрасывались на отчаянно оборонявшихся, но одиноких защитников поселения. Несколько мгновений и те тяжело валились на плавящийся от нестерпимого жара лед. Черные. Неподвижные. Мертвые!

Его машина, как ураган ворвалась в полыхающую деревеньку, с ходу разметав несколько шаек оборзевших от жара и крови нападавших. Один из них, распластавшись на капоте, отчаянно цеплялся за что только можно, лишь бы не соскользнуть и не грохнуться под колеса джипа.

-Отпусти! — прилип он мордой к лобовому стеклу тачки. — Пусти меня, слышишь?!

-Получи, мразь! — Он резко ударил по тормозам. Машина, дернувшись, остановилась, сбросив брыкающегося Лешего в стонущее пламя пожарища. — Вот тебе, тварь!

Он ловко выхватил упрятанный под водительским сиденьем свой крюк и вырвался из тесной кабины джипяры. Страшный и беспощадный, с перекошенным от ярости лицом.

-Теперь повеселимся, уроды! — с воем бросился Он в бойню.

Теперь, когда у неопытных в драке жителей деревушки появился настоящий предводитель, их дела пошли намного лучше. Побросав бороться с огнём, они все вместе бросились на бомбил, безжалостно добивая нападавших и окружая еще сопротивлявшиеся шайки.

-К огню их! К огню ближе! — заорал Он, видя, что бомбилы пятятся к спасительной тени руин. — Не дайте им уйти! Всех в огонь. Всех до одного!

Бешенный азарт, охвативший Его, казалось, передался и остальным участникам побоища. Уже нет неуклюже размахивающих жердями и ещё невесть чем насмерть перепуганных заросших мужиков. Вместо них — черные от копоти черти, жаждущие лишь одного — как можно больше крови! Крови и смерти! Растрепанные, с горящими яростью глазами на измазанных копотью физиономиях, с перекошенными алыми пятнами ртов, в прожженных футболках, они яростно пёрли напролом, сминая всё, что вставало у них на пути.

Ловко отжимая осатаневших от жара и страха выживших нападавших к полыхающему дому, они, радостно завывая и улюлюкая, глазели на то, как мечутся черные фигурки, не зная, куда деваться. Вот, кто-то из них с отчаянным воплем бросился на выставленные вперёд вилы; уж лучше так сдохнуть, чем сгореть заживо. Кто-то бухнулся на колени и, сложив, словно в молитве руки с ревом пополз вперед, моля о пощаде. Трое самых отчаянных, размахивая крюками, со страшным воем и матюгами, бросились на прорыв. Орудуя своими инструментами, они ухитрились уложить несколько человек и уже почти добились своего, как перед ними вырос Он. Несколько точных движений и все трое корчатся на земле с разорванными глотками.

-Ну, что, сучье отродье, попались?

-Огоньку отведать не хотите?

-А как их на вилы вздёрнуть и в огонь сунуть?

-В огонь мразей! В огонь!!!

-Всем смерть!

-Пленных не брать!

-В топку!!! — во все глотки орали мужики, неумолимо сужая кольцо вокруг стонущего в пламени сруба.

-Да что же вы, осатанели совсем? — к нападающим, нелепо размахивая руками, бежал облачённый в черный свой наряд Поклон. — Креста на вас нет, управы никакой! — неуклюже перескакивая через тела, наваленные вперемешку с обгоревшими, еще дымящимися бревнами, старик бежал унимать дерущихся мужиков.

-Святой припёрся! — довольно заржали те.

-Молитву забацай за уродов этих, — прохрипел кто-то, словно танк надвигаясь на жмущихся к полыхающему дому врагов.

-Пустите! Дайте пройти! Не позволю! — отчаявшись прорваться сквозь ряд спин, старик с визгом набросился на ближайшего из мужиков. Вцепившись тому в волосы, Поклон, по-бабски, неумело принялся мутузить своего противника. Локтями, коленями, ногтями, зубами.

-Да ты что, козёл, охренел совсем! — взвыл тот, яростно стряхивая на землю своего мучителя. — Жить надоело, да?

-Христом-Богом заклинаю! — ловко вскочив на ноги, Поклон снова бросился в толпу. — Христом-Богом!

-Прочь пошёл, Поклон, — со смачным звуком двинул кто-то из толпы старику в челюсть.

-Да что же вы лик-то человеческий потеряли! Посмотрели бы на себя, животными стали, грешники окаянные! — завалившись на спину, верещал тот.

-Ща тебя самого в огонь сунем! — проорал кто-то из мужиков, ловким движением, вспарывая глотку мечущемуся бомбиле.

-Креста на вас нет! — кое-как поднявшись на колени, старик снова пополз к ватаге.

-Пасть заткни, пока бошку не проломили! — кто-то из нападавших, чуть отвлекшись, пригрел старика по лысеющей башке. Тяжело охнув, тот осел в отсыревший вязкий снег.

Со всех сторон окружали оставшихся в живых нападавших уродов мужики с вилами. Озверевшие, они уже и не думали о том, чтобы отпустить пленников. Всё, что они хотели, своими глазами увидеть смерть врагов и, чем мучительнее та будет, тем лучше.

-Совсем озверели! — пронеслось у Него в голове. Он вздрогнул, глядя на обреченных бомбил, удивляясь той лютой ненависти которой полыхали глаза мужиков. — Совсем озверели!

Даже в самые лютые времена ни один из бомбил такого себе не позволял. Даже во время последнего налёта, Святых убивали, хоть и безжалостно, но быстро, а вот теперь… Уже собравшись броситься в толпу, чтобы хоть как-то остановить эту бойню; хоть бы и самому глотки пораздирать бомбилам, а, ведь, иначе не спасёшь, Он чуть замешкался, запнувшись о распластанное на снегу истерзанное чьё-то тело. Бухнувшись на четвереньки и выронив крюк, он, чертыхаясь попытался снова подняться на ноги, чтобы врезаться в толпу дерущихся. Впрочем, осуществить задуманное Ему не удалось. Полыхающий дом вдруг со страшным грохотом рассыпался, хороня под полыхающими обломками обезумевших от отчаяния бомбил.

Сплюнув, Он, не теряя больше ни минуты, Он бросился к дому. Туда, где размещалась Его семья. Во дворе всё было перевёрнуто вверх дном: ведра, умывальник, шмотки какие-то яркими пятнами валяющиеся на сером снегу. Стёкла, понятное дело, повыбиты все, а изнутри, со второго этажа раздавались приглушённые звуки отчаянной драки. Не медля больше ни секунды, бомбила ворвался в дом.

Там на полу, сцепившись и яростно мутузя друг-друга, катались художник с Хмырём. У стены, словно кукла, прислонившись окровавленным лбом к коробке двери, сидела племянница, его бывшая жена.

-Убью сука! — двинув чем-то тяжёлым Хмырю по башке, художник вцепился противнику в глотку. — Сука! Сука! Сука! — отчаянно выл парень, с ненавистью молотя бомбилу затылком о деревянный пол. Тот уже почти не сопротивлялся. Ещё пара ударов и с ещё одним уродом будет покончено.

-Стой! — Он вклинился в драку. — Стой, мать твою, пацан хренов! — с трудом оттащил Он художника от Хмыря.

-Убьюююю! — в чудовищном рывке вырвавшись из клешней бомбилы, художник снова вцепился в глотку хрипящего врага.

-Не на глазах у неё! — тыльной стороны ладони наотмашь съездил Он по физиономии юнца. Затем, вцепившись в грудки художнику, Он, словно цуцыка тряхнул пацана. — Я убийца! — проорал бомбила в лицо художнику. — Я! Не ты! Понимаешь ты это, кретин?! — не дожидаясь ответа, Он швырнул художника на досчатый пол и, развернувшись, набросился на Хмыря.

-Пусти, сука! — с трудом прохрипел тот, когда Он словно мешок какой-то сгрёб в охапку Хмыря.

-Ща пущу, — вывалился на улицу Он. — Ща! — не разбирая дороги, запинаясь о коряги, падая, катясь, съезжая по жесткому, словно песчаник снегу, и снова поднимаясь на ноги, летел Он вниз. В темноту. — Ща, мразь! Ща! — вылетев вдруг на узенькую, словно лезвие бритвы кромку берега, выдохнул Он. — Получи! — с силой оттолкнул Он от себя Лешего.

-Сукааа! — простонал Хмырь, с воем погружаясь в ледяную воду Протвы. — Сукаааа! — с шумом подняв тучу брызг, появился он снова на поверхности. — Сукааа! — отчаянно взмахнув руками, снова исчез под водой Хмырь. Бомбила без сил опустился на снег.

По-хорошему, следовало бы пройти чуть вперед по течению, чтобы убедиться в том, что Хмырь не выбрался на берег и не валяется, отчаянно матерясь и отхаркиваясь, где-нибудь среди хлама, вынесенного на берег рекой. Просто так, чтобы убедиться; враг мёртв. Но он не стал этого делать. И хрен с ним, с уродом этим. Ну, выберется Он на берег и что дальше? Долго ли он протянет по такому морозу? Чуть живой от побоев, нахлебавшийся воды, насквозь мокрый? Сам сдохнет, подонок. И без Его помощи.

Бомбила задрал голову кверху. Бойня наверху затихла. Ни отчаянных воплей дерущихся, ни матерков, ни мольбы о пощаде. Только стон догорающих срубов, да вой раненных. Тяжело схаркнув, бомбила потоптался на месте, собираясь подняться на верх, однако, вместо этого, Он стал зачем-то торопливо стаскивать с себя ватник, затем, путаясь в брючинах, стеганные штаны. Оставшись в одной рубашке, Он решительно шагнул в воду.

Зубы свело от боли, едва лишь Он сделал первый шаг. «Ну, ещё бы! В такой-то мороз», — пронеслось у него в голове. Он замер, не зная, как поступить дальше, дрожащий от ненависти, страха и ярости, затем, взмахнув руками, он резко оттолкнулся от берега и с шумом окунулся в ледяную воду реки.

Плотная пленка воды разорвалась, когда Он, нащупав ногами дно, с криком подняв тучу брызг, вырвался на поверхность. В одну секунду набрав полные лёгкие воздуха, бомбила, снова погрузился в чуть мутную воду Протвы, смывая с себя страх вперемешку с ненавистью. И ещё раз, и ещё…

На берег Он выбирался медленно, словно во сне. Уже не чувствуя холода, наоборот, всё тело горело как после парилок Чистилища, наступая куда придётся, Он вышел к тому месту, где горкой валялись Его шмотки. С отвращением напялив засаленные штаны, ватник и потертую, местами полинявшую куртку, Он, словно пьяный, побрёл наверх.

Мужики постепенно приходили в себя после бойни. Кто-то, шатаясь и ошарашено ворочая головами, бродил туда-сюда, стараясь не подходить близко к трупам. Так, словно и не верили, что кого-то из валяющихся на снегу бедолаг совсем недавно прикончили собственными руками. Другие, ещё не отошедшие от яростного возбуждения бойни, с криками и руганью разбирали полыхающие дома, пытаясь спасти хоть что-то, вернее во что-то вложить кипучую свою энергию, разбуженную этой чёртовой бойней. Кто-то, сидя на снегу, со стонами и оханьями, обматывал лохматыми тряпками ссадины и раны а кто-то, как псы, стоя на карачках, жадно лакали из луж студёную воду. Он с отвращением отвел глаза.

Везде, повсюду на снегу валялись тела: нападавших, защищавшихся, какая разница. Кто-то безмолвно, кто-то просто без движения, но со стонами, кто-то… Вздрогнув, Он отвернулся, не в силах видеть и этого.

-Похороните их всех, — мрачно посмотрел Он на мыкающихся по снегу мужиков. — А этих, — Он вздрогнул, — добейте. Пусть не мучаются.

-Ироды! Звери! Нехристи! — донеслось до его слуха монотонное причитание. Обернувшись, Он увидел Поклона. Шатаясь, словно пьяный, рукавом размазывая кровь по рассаженной чьим-то мощным ударом физиономии, тот, ссутулившись, бродил среди замешенных в снегу и грязи тел, то и дело бухаясь на колени перед неподвижно лежащими мужиками или бомбилами. — Да что же вы натворили-то?! Почто крови-то столько пролили, ироды проклятые?! — как пёс, воющий на Луну, то и дело запрокидывал Поклон голову к слепым неподвижным облакам, зацепившимся за столбы дыма, что поднимался от догорающих срубов. — Да что же Ты молчишь? Почему не остановишь всё это? — завывал старик, завидев бомбилу.

-Похорони их, — Его рука легла на плечо Поклона. — Не как собак, но как людей.

-Ты учинил всё это! — развернувшись, старик вдруг бросился на бомбилу. — Их кровь на твоих руках! — отчаянно взвизгивая, старик пытался дотянуться костлявыми своими кулачками до Его лица. — Убийца! Убийца! Убийца! — не замолкая, визжал Поклон, ужом извиваясь в Его руках.

-Да, убийца, — мрачно, посмотрел на старика Он, да так, что тот, съежившись, живенько заткнулся. — То тебе, святоше, всю жизнь свечки жгущему, легко жить. Ты — Святой. Ты и пальцем никого не тронул. Сыт, одет и рядом ни души. Ни одного человека, за которого ты в ответе. Ни од-но-го! — по слогам выкрикнул Он. — А я — убийца! Убийца. Я только и делаю, что убиваю кого-то! Охочусь — убиваю. Спасаю свою жизнь — убиваю. Их жизни спасаю, — бомбила кивком указал на стянувшихся вокруг мужиков, — убиваю! Вот, только они за мной идут, а ты никому не нужен, — Он без сил отпустил старика. — Похорони их, — тихо попросил бомбила. — Что там положено организуй, ты же Святой! Для всех, кого сегодня убили. Пусть рядом лежат.

-Убийца, — дрожащим голоском выдавил старик. — Не будет тебе спасения вовек. В геене огненной гореть душе твоей. Слышите, — Поклон, не поднимаясь на ноги, суетливо отползал на четвереньках все дальше и дальше от стоящего на коленях бомбилы. — Люди, слышите, отвернитесь от него, погубит он души бессмертные ваши! Убийца! — зачерпнув полную ладошку снега, старик вдруг швырнул его бомбил в лицо. — Проклинаю! Во веки веков! Геена огненная, — в истерике швыряя снегом в неподвижного, словно изваяние, бомбилу, старик отползал всё дальше и дальше.

-Ты же Святой, мать твою, — чуть слышно прошептал Он. — Ты же Святой!

-За мной, дети мои, — вскочив вдруг на ноги, — взвыл Поклон. — Да быть ему во веки веков одному!

-Пошел прочь! — тяжело поднялся на ноги Он. — Живо!

Замерев от страха, старик заткнулся, однако, уже через пару мгновений пришёл в себя и, зачем-то подняв кверху сползший куда-то на бок огромный крест, снова заверещал:

-Истинно говорю вам, за мной идущие да увидят врата Рая! Лишь тот спасётся, кто слово божие услышит! Я проведу вас, дети мои, сквозь тернии в Рай, — мужики, неуверенно топтавшиеся на месте, один за другим медленно потянулись вслед за орущим Святым.

-Куда ты их поволок? — бомбила устало посмотрел на сморщенного старика.

-Не твоего ума дело! — сварливо отвечал тот.

-Был я там, — негромко, но отчётливо проговорил Он. — Везде, где только можно. И там, и там, и там. В Брянске, во Владимире; везде! — бомбила устало покачал головой. — Ни хрена там нет. Только развалины, мёртвые города и такие же, как вы, запуганные существа, ненавидящие друг друга. Нет там никакого Рая.

-А где он есть-то?

-Может, выдумки это всё?

-Это святые всё придумали, чтобы мозги пудрить, — мужики, словно очнувшись, недовольно зароптали.

-Есть он. Есть, — бомбила тяжело обвёл взглядом толпу. — Был я там. Глазами своими всё видел. И попаду туда снова.

-Лжец! — торопливо подковылял к нему Поклон. — Не дано живому Райские кущи увидеть! Не дано хоть раз согрешившему место это святое осквернить! Нет места там сомневающимся! Нет там места никому, кроме Святых! Нет! — визгливо выкрикивал старик, размахивая, словно дубинкой, крестом своим. — Никому из вас, грешники, не попасть туда! Никому, слышите меня?

-Заговорил, смотрите-ка.

-Так живым туда и не попасть!

-Так он на смерть нас всех повести хотел!

-А ну, гони его прочь!

-Слышь, Поклон, двигай-ка ты отсюда, пока ноги не пообрывали, — пробежался над толпой недовольный ропот. То мужики, в себя окончательно пришёдшие, медленно, словно стена, двинулись на обезумевшего фанатика.

-Грешники! В Ад! В преисподнюю! Все! — отрывисто выкрикивал тот, осипшим от воплей голосом.

-Пустите его, пусть идёт, — раздался откуда-то из тьмы чей-то усталый голос. Все разом обернулись, ища глазами говорившего. Опираясь на палицу и прихрамывая, из ночи, словно призрак, вышел Старец. — Я шёл предупредить, но не успел, — тяжело роняя слова, оперся на свою палицу Святой. — Просто опоздал, — Старец откинул капюшон, открывая изуродованное ожогами и свежими кровоподтёками лицо.

Решив не тратить сил зря, он распорядился встать недалеко от стен города и начать осаду. Едва только отдал он последние распоряжения, как со стен в сторону армии полетели сотни стрел и копий. И хотя Король со своей армией расположился на безопасном расстоянии, это зрелище захватило его настолько, что он и не заметил, как ворота замка распахнулись, выпуская небольшую группу отчаянных смельчаков. В одну секунду они достигли правого фланга войска Короля и на всём ходу врезались в стройные ряды королевской армии. В заварившейся неразберихе они яростно били тяжёлыми мечами, размахивая им так, словно это были лёгкие сабельки. За те несколько мгновений, что творилась вся эта кутерьма, защитники замка успели натворить много бед, поразив массу воинов.

Крепко стиснув зубы, Король приказал чуть отойти и занять позиции, а также распорядился, чтобы Воевода расставил часовых и дозорных. Лично убедившись, что всё выполнено, он тяжело повалился на свою походную кровать и слабым голосом вызвал лекаря. Мгновенно прибежав по зову, тот начал проворно смешивать порошки и жидкости из бесчисленных мешочков и сосудов, тщательно перемешивая получающуюся кашицу и втирая жгучую мазь в поясницу Короля. Морщась, когда лекарь чуть сильнее нажимал на больные места, тот заснул.

Разбудили его громкие крики и шум в лагере. Наспех натянув кольчугу, Король, не замечая резкой боли в спине, выскочил на улицу. В эту же минуту, перед ним возникла сухая фигурка Воеводы.

-Опять напали, Ваше Величество! — тяжело прохрипел он. — Ход у них тайный есть! — едва закончив доклад, он тяжело повалился на бок. Только теперь Король заметил, что грудь Воеводы рассечена, а в правой руке он судорожно сжимает обломок меча. Крикнув лекаря, он направился к месту, где туда-сюда суматошно носились люди с зажжёнными факелами.

Как выяснилось, человек десять из осаждённого города смогли проникнуть через караульные посты и напасть на спящих солдат. Шум, поднятый одним из нападавших, мгновенно разбудил спящих неподалёку и те, похватав свои мечи, принялись в полной темноте отчаянно рубить вокруг себя воздух. Когда же, наконец, зажгли факелы, выяснилось, что нападавших и след простыл, а воины, бьют и рубят в темноте друг друга.

Мрачно перешагивая через убитых и раненых, Король в ярости раздавал распоряжения.

-По следам уже направили охотников? Кто готов поручиться за то, что они вернулись обратно в замок, а не затаились в лагере? Почему так мало зажжённых факелов, чего тут удивительного, что солдаты друг друга порубили?

Наоравшись до хрипоты, Король сам встал в караул, мрачно поглядывая на покрытый мглой замок. Утром, едва лишь только холодный туман опустился на землю, он почувствовал, что его знобит и вернулся в свои покои. Завернувшись в одеяло, он попытался заснуть, однако нахлынувшие волной воспоминания о доме и жене то и дело возвращали его из беспокойного полузабытья. Через несколько часов, измученный и трясущийся в лихорадке, он позвал лекаря. Наблюдая за его нервными движениями и обеспокоенным лицом, Король снова задремал. И снова из дрёмы его вырвали отчаянные вопли и звуки боя. Тяжело дыша, вырвался он на улицу и тут же получил болезненный удар по затылку.

Глава 11.

-Паленый со своими псами не участвовал в войне между нами. Этот шакал просто переждал, зарывшись куда-то в свою нору. Потому уже, когда утихло всё, он вылез наружу. Шакал, — Старец скривил губы в презрительной улыбке. — Зато он сохранил своих головорезов и теперь в городе нет силы, способной поставить его на место. Теперь уже он объединяет жалкие остатки всех кланов. Теперь уже он — главный.

-И ты пришёл для того, чтобы рассказать нам только это? — Он удивленно поднял бровь.

-Нет, — старик покачал головой. — Со своим основным посланием я опоздал. Вернее, — он чуть скривился от боли, когда Карга приложила ему к развороченной скуле компресс с какой-то там своей вонючей мазью, — меня задержали.

-Тогда, зачем? — Он уже знал, что со стариком надо вести себя очень осторожно. Лис ещё тот! Знал, а потому и не торопился верить незваному гостю.

-Чтобы предупредить о нападении.

-Ты же видел, что не успел, — бомбила, медленно поднявшись из-за стола, подошёл к окну. — Наверняка пожарище было видно издалека, — подперев плечом стенку, Он уставился на силуэт Дома с Картиной, словно грифелем художника прорисованным там, за окном. — Ты мог бы спокойно вернуться, не подвергся себя лишней опасности, — перевёл Он взгляд на отражение лица Старца. Чёрт! Совсем забыл, что физиономию старика разворотили чуть ли не в мясо! Хрен что разберешь; а Он так рассчитывал хотя бы по оскалу гостя понять, что у того на уме. Думал незаметно понаблюдать за ним. И ничего из затеи-то этой не вышло, а Старец, вон, тоже не дурак, перехватил Его цепкий взгляд.

-Ты, мил человек, мне не доверяешь, — усмехнулся старик. — Знаю, знаю, — остановил он собравшегося что-то сказать бомбилу. — Можешь не говорить ничего, и сам всё вижу. И недоверие твоё понять могу, — жестом отстранил старик Каргу, колдовавшую над его лицом. — Как-никак, но за тобой душ сорок, но наберётся. Тех, — старик кивком указал на дверь, — кто в тебя поверил и за тобой пошёл прочь из города. — Старец, прихрамывая подошёл к бомбиле. — А я тебе пока только хлопот больше доставил, так, только не моя в этом вина.

-Моя значит? — бомбила в посмотрел прямо в глаза старику.

-Наша, — не отводя взгляда, отвечал тот. — Наша, — совсем тихо повторил он, глядя куда-то в ночь. — И твоя и моя.

-Опять загадками говоришь, старик, — чувствуя, что снова начинает запутываться в происходящем, раздражённо буркнул бомбила. Чуть подумав, Он резко оттолкнулся от стены и тяжело опустился на стул.

-Говори, зачем пришёл.

-Так в том-то и беда, что говорить мне и нечего, — словно причудливый барельеф, высеченный из стены, неподвижный и, какой-то неживой, проронил старик.

-Зачем пришёл, спрашиваю? — насупился бомбила.

-Тебя просить.

-О чём?

-Приютить у себя. Нет мне в городе места больше, — старик тяжело повернул голову и, кажется, впервые попросил бомбилу о чём-то. По-настоящему.

-Делов-то на пять минут, а ты мне голову уже полчаса морочишь, — бомбила откинулся на спинку стула и уставился на старика. — Ох, не договариваешь ты чего-то старик, ох, не договариваешь.

-Раз «нет», так и скажи, — в голосе старика послышались нотки какие-то новые нотки. Те, которых не доводилось бомбиле раньше и слышать-то. Умоляющие, что ли?

-У меня, вон, — бомбила кивком указал на окно, — куча трупов на улице. Похоронить их надо по-людски, — старик устало кивнул. — Всех, — помолчав, добавил Он. — И чужаков, и наших.

Очнувшись, он понял, что уже ночь. Попытавшись вскочить, он почувствовал тяжёлую пульсирующую боль, волнами разливающуюся по голове и, вместо того, чтобы подняться со своего ложа, тяжело упал, потеряв сознание. Когда он снова пришёл с себя, то первое, что увидел — это склонившихся над собой бледного Воеводу и испуганного лекаря. «Боже мой, я, наверное, мёртв!» — подумал он, снова теряя сознание…

Непривычная слабость сковала тело, руки и ноги отказывались повиноваться. Испугавшись, он слабым голосом вызвал лекаря — тот явился сию же минуту. Внимательно осматривая Короля, он рассказывал ему про события последних двух месяцев.

Король заболел лихорадкой в день первого нападения на лагерь, когда он сам решил встать в дозор. Вернувшись к себе в палатку, он проспал почти сутки, а разбудила его очередная вылазка защитников города. Они рассчитывали пробраться к королевскому шатру, но были остановлены дозором. Завязался бой. Выскочив на улицу, Король получил по шлему мечом и потерял сознание.

Вылазки повторялись теперь каждую ночь. Иногда атаковавших успевали остановить, но чаще им удавалось скрыться, наведя переполох в лагере. Воины Короля уже боятся закрывать глаза даже днём и лишь о том и помышляют, чтобы скорее вернуться домой. Воевода, тяжело раненый в первую же ночь, уже поправился и теперь руководит осадой.

Когда осмотр был закончен, Король пожелал выйти на улицу. Не обращая внимания на протесты лекаря, он натянул ставшую вдруг большой кольчугу, взял в руки потяжелевший меч и, тяжело ступая, двинулся к выходу. Бросив взгляд на отражение в зеркале, он ужаснулся: «Неужели это я!» — вихрем пронеслось в его голове. Сморщенный старик с красными ввалившимися глазами и дряблой жёлтой кожей на лице. Поредевшие седые волосы, клоками торчащие во все стороны, кривая беззубая улыбка. Оторвавшись от жуткого зрелища, он решительно шагнул на улицу. Сотни костров и факелов ярко освещали лагерь и сбившихся в кучки воинов, нервно поглядывающих по сторонам. Огромные палатки, откуда доносились слабые стоны раненых и стройные ряды невысоких земляных бугорков с воткнутыми в них мечами, делали картину совершенно унылой.

Тяжело переводя взгляд с предмета на предмет, Король вдруг услышал позади лёгкий шорох. Обернувшись, заметил лёгкую тень, скользнувшую между палатками.

-А ну, стой! — хотел выкрикнуть он, но из ослабевшей груди вырвался лишь тихий стон. Не колеблясь ни секунды, он тяжело двинулся вслед за тенью.

-Ваше Величество! — услышал он за спиной окрик Воеводы. — Короля похитили! — всполошил весь лагерь истерический крик старика.

Король, между тем, оставаясь незамеченным, продолжал двигаться за тенью. Вот она, осторожно осмотревшись, нырнула в дупло огромного старого дуба, что рос недалеко от лагеря. Тяжело дыша, Король протиснулся вслед за ней и тут же услышал напряжённый шёпот в темноте.

-Их Король жив. Нужно срочно убить его, по-другому осаду не снять.

-Почему ты не сделал этого? — прошипел в ответ кто-то.

-Он заметил меня, — начал оправдываться первый.

-Он видел, куда ты пошёл? — подключился к разговору третий голос.

-Эта развалина? Я бежал быстро и был очень осторожен.

«Он бежал быстро и очень осторожно! — зло подумал Король, вынимая меч из ножен. — Сейчас я разучу тебя бегать!» — ухмыльнувшись, с силой опустил он клинок. Потом ещё раз и ещё и ещё, до тех пор, пока все три заговорщика не оказались лежащими на земле.

-Так-то! — прохрипел Король, не обращая внимания на боль, пронзившую тело. — Эй, все сюда, живо! Я нашёл их тайный ход! — прошипел он, рыщущим по роще воинам. — Поднять всех на ноги! — твёрдым голосом начал отдавать он распоряжения. — Половину за мной, остальные готовьтесь к штурму у ворот. Живо! — С этими словами он нырнул в проход.

Двигаясь почти наугад в кромешной тьме, они всё-таки быстро попали в какую-то каменную башню, со скользкими гранитными ступенями, ведущими наверх. Бесшумно поднявшись, они поняли, что оказались в казарме. Охранники явно не ожидали появления гостей, потому беззаботно рассказывали занятные истории из жизни и играли в кости. Остальные отдыхали на койках, сложив оружие.

Словно черти вырвались воины Короля из подземелий: перепачканные в копоти и чёрной золе, с яростными оскалами и жуткими воплями. Мгновенно растёкшись по казарме, они отрезали ошарашенных солдат от их оружия и начали безжалостную резню. Часть нападавших высыпалась на улицы и в остервенении бросилась на охрану ворот. Штурм был коротким и яростно-беспощадным. Уставшие от постоянного напряжения воины с ненавистью накинулись на пришедших наконец в себя защитников города, срывая накопившиеся злобу и страх на любом, кто попадался на пути. Защитники отлично владели оружием и яростно оборонялись, но что такое горстка воинов против озверевшей толпы? Меньше, чем через час сражение угасло. Поднявшись на караульную башню замка, Король осторожно выглянул в каждую из её бойниц. В три из них он увидел лишь безбрежное море лесов, в одну — замок, который он покинул со своей армией. Никуда не торопясь, он спустился вниз и, не обращая внимания на разруху и беспорядок, царившие на улице, медленно направился к высокому храму с золотым куполом. Его каменные стены были выкрашены в белый цвет и, несмотря на яростную битву, ничуть не пострадали.

Поднявшись по ступеням к железной двери, ведущей внутрь, он обернулся, чтобы ещё раз сверху вниз посмотреть на будущую столицу своей империи. «Теперь наследнику есть, за что благодарить отца. Он будет гордиться тем, что он — мой сын!» — пронеслось в голове старого Короля за секунду до того, как его скрутила неимоверная боль. Ловя воздух открытым ртом, он тяжело повалился на холодный мрамор и покатился вниз по ступеням.

Он снова ехал по улицам города. Напряжённо шаря взглядом, бомбила искал хоть одну живую душу, которая нарушила бы угрожающе монотонный пейзаж омертвевших улиц Обнинска. Напрасный труд! Ни одного, пусть бы и самого убогого человеческого существа! Разве только стаи воронов, сварливо о чём-то горланящих, нарезая круги над тут и там валяющимися грудами мусора. Бог ты мой, что за мерзость?! Мелкая противная дрожь пробежалась по всему телу. Чтобы хоть как-то унять её, Он направил тачку прямо на одну из таких куч.

-Твою мать! — недовольно выкрикивая хриплые свои ругательства, вороны поднялись в воздух, открыв Его взгляду, словно куклу, завернутого в какое-то чудовищное тряпьё наполовину обглоданный труп. Тачка, скрипнув тормозами, затормозила, остановившись прямо перед скелетом. — Твою мать! — тяжело дыша, Он отчаянно крутанул руль, направляя джип прочь от этого кошмара.

Теперь уже Он ехал, не глядя по сторонам. На кой хрен ему видеть всё это? С приходом Паленого, город изменился. Если раньше в неё пусть и робко, но теплилась какая-никакая, но жизнь, то теперь всё; город превратился в труп. Скелет обглоданный, лишившись пусть жалкой, но душёнки.

Чертыхнувшись, Он сдал назад. Словно бы тянул к себе тот дом, где бомбила впервые встретил Малого. Вот и поворот пролетел… Вздохнув, Он вырулил на Стрелу. Там, где вдалеке уже замаячил зловещий силуэт Каравеллы, глядя на который, бомбила нервно поёжился. Ох, и не нравилась Ему эта предстоящая встреча с Палёным. От этого урода чего угодно ожидать можно.

-Палёный — человек большой сейчас в городе, — вспомнились Ему слова Старца. — Считаются с ним все теперь. И тебе советую, — устало прошептал старик. Но не Святой убедил бомбилу ехать на эту стрелку, Он сам решил. Всё равно эта встреча рано или поздно должна была случиться, так, что лучше сейчас расставить все точки над «и», чем ждать, холодея от ужаса, когда же Палёный снова припрётся в Его владения во главе своёй поганой оравы. А считаться… Конечно Он будет это делать. Когда имеешь дело с ублюдком, типа Паленого, считаться, читай принимать в расчет что за скотина этот кретин, есть наипервейшее правило! Только и ждёт момента, чтобы — обворовать, подставить или просто кидануть… И всё — чужими руками. Желательно из-под тишка. Сука!

Бомбила стиснул баранку, гоня прочь слепящую ненависть к этому уроду; в прошлый раз она, ведь, его чуть не погубила. Второй раз так подставляться Он не собирается.

Огромное здание Каравеллы, медленно выплывало из противной дымки, всё разрастаясь и разрастаясь, постепенно заполоняя собой весь горизонт. Уже и видны торчащие из крыши одинокие мачты-антенны, пустые бойницы повыбитых стекол-портов из тьмы которых, как казалось, тревожно поглядывают дула огромных чугунных пушек, только и ждущих команды, чтобы громыхнуть единым залпом, разорвав любого, посмевшего только приблизиться к зданию смельчака. Издалека действительно очень похоже на какой-то огромный разбитый парусник…

-Палёный, сука, получил-таки свой свечной заводик, — просипел бомбила, медленно останавливая джип. Палёный — тварь последняя, и Он это знал. Половина рожи обгорела у мудака этого, во время семинара, когда тот технику показывал свою высоковольтную. Коротнуло там что-то или взорвалось, Он уже и не помнил, хотя, вроде как даже своими глазами видел всё сам. Короче, половину физиономии опалило уроду этому. Не угробило только, жаль. Повезло тогда ублюдку. Ох, как повезло! Воспоминания, волнами, снова накатились на одиноко стоящего перед Каравеллой бомбилы. И этот разговор последний, по телефону, когда козел этот, уже ничего не боясь, харкнул Ему в спину: «Типа, ты предал нашу команду!». Команда, мать её! Только на такое и способен этот урод: плевать из-за спин, поддержкой заручившись таких точно шакалов, как он сам. Сука!

И приперся Он не расставлять точки над «и». Нет! Он идёт харчок этот вернуть. В рожу. При всех. Схаркнуть, а затем прошипеть: «Сдохни, мразь! Сдохни!», глотку сжимая и глядя, как тварь эта в конвульсиях бъётся. Он снова остановился, переводя дух. Ух, как накатила ненависть! Жаль, не хватает её для того, чтобы на расстоянии придушить можно было бы скотину эту. Или не умеет Он просто?

Старец рассказывал, что, как только город опустел, Паленый и вылез из норы своей. Перебрался на Каравеллу, и теперь оттуда руководит озверевшей от голода, страха и ненависти толпой. Руководитель, Генеральный директор, тоже мне. Схаркнув, бомбила решительно зашёл в захламлённую проходную бывшего завода.

Уже только поднявшись на площадку первого этажа, Он столкнулся с первыми обитателями этого места. Ругаясь о чём-то там своём и, то и дело переходя на визг, два заросших существа отчаянно делили понравившуюся им не то банку, не то побрякушку какую-то. Со стороны и не разобрать было, что за существа такие: то ли люди, то ли эти, как их там, хвостатые, короче, какие-то существа. Они ещё по веткам скакать ловко умеют… Увлекшись своим занятием, существа и не заметили присутствия гостя, а тот стоял, не в силах отвернуться и уйти. Затем, словно очнувшись, бомбила схватил с пола увесистую дубину и, не задумываясь размозжил уродам их бошки. «Ну, Паленый, ну, тварь!» — тяжело сплюнул Он на пол.

Тихо так тихо, стараясь не поднимать шума, Он поднимался всё выше и выше, то и дело останавливаясь на уснувших этажах, словно бы раздумывая; идти дальше или пройтись по опустевшим цехам. А вдруг именно здесь Он наткнётся на своего врага? Впрочем, такое казалось маловероятно, и Он поднимался выше.

Уже там, на верху, бомбила понял: вот она, берлога Палёного. Уже на лестничной площадке дежурили охранники. Не фуфловые какие-нибудь там, нет! Самые настоящие, квадратные, со звериными оскалами на физиономии и с увесистыми дубинками в руках. Странно, а Он-то думал, что теперь Паленый — хозяин несметных арсеналов складов Белокожих. Автоматы, там, винтовки, из чего там ещё бомбил со стен Бастиона расстреливали? И пришёл Он сюда с надеждой тайной, если не Палёного встретить, так хоть пару пушек раздобыть. Пусть бы у мужиков хоть какой-то арсенал был бы. Ну, так, на всякий случай. В конце концов, Его мужики тоже уже убивать научились. Но то — в рукопашной. А поди-ка ты придумай, как с кулаками против автомата или ружья выступить. Странно все это.

-Э, кто-там?! — сверху раздался тревожный окрик. Бомбила чертыхнулся. Задумавшись, Он и не заметил как потревожил кусок кирпича. Лёгкий, казалось бы шорох, гулко разнёсся по опустевшим коридорам мертвой Каравеллы. — Бакс, ну-ка, давай вниз! Живо! — сверху раздались гулкие звуки торопливых шагов. Бывший бомбила Бакс, тяжело сопя и чертыхаясь на чём свет стоит, быстро спускался по захламленной лестнице. — Да тише ты, урод! Не шуми! Кинг-конг хренов! — шум резко прекратился. Теперь Бакс спускался в полной тишине.

Бомбила расплылся в улыбке. Бакс! Шкаф этот ходячий, для которого страшнее ничего не существует, чем властный окрик. Но тебя-то какого черта сюда занесло, здоровяк ты хренов?! Скрытый от посторонних глаз плотной завесой темени, бомбила стоял, поджидая, когда же к нему, наконец, спустится охранник.

-Ну чо там, Бакс?! — раздался откуда-то сверху нетерпеливый окрик. Бомбила даже сквозь стенку почувствовал, как напрягся бомбила.

-Да погоди ты, Рыжий! Я те чо, фея какая-то там с крыльями, урод? — огрызнулся, впрочем, не очень громко тот. Скорее для себя, чем для собеседника. Бомбила покопался в памяти. Точно! Рыжий черт! Этот, тощий Святой. Из парилки. Однако, карьера его на службе у Паленого, задалась будь здоров!

-Если назначу феей, то и будешь ей. Ночью. Для настоящих солдат, там, в казарме, –разгоготался Рыжий упырь у себя на посту. — Бакс — фея. Она приходит к мальчикам по ночам и исполняет их самые тайные желания! — довольно ржал тот, слушая чертыхания и проклятия бомбилы.

-Эх, попадись ты ему ночью на охоте! Язычок бы тебе враз укоротил бы. А здесь… — пронеслось в голове у бомбилы.

-А чо. В натуре, клево! — не унимался между тем Рыжый. — Этой ночью и попробуем. Да, баксик, фея ты моя ненаглядная, — проблеял Святой откуда-то сверху. — Приди ко мне, моя крошка. Приди и исполни моё желание! Вернее, удовлетвори!

Бакс замер в нерешительности, не зная, что и делать. Даже во тьме было видно, как меняется выражение его лица; от ненависти до какого-то покорного согласия вперемешку со страхом, что ли… Да, Бакс, не важно тебе живётся, похоже, среди уродов этих.

Словно призрак Он вынырнул из темноты, возникнув прямо перед ошарашенным бомбилой.

-Я, затыкаю его, — Он взглядом указал на беснующегося Рыжего, — а ты, ведешь меня к Палёному.

-Их там двое, — губами прошептал в ответ тот, не задумываясь заламывая бывшего сородича, скручивая чуть ли не в узел.

-Сука, — прохрипел Он, чувствуя себя в лапах Бакса, словно в каменных каких-то кандалах.

-Рыжий — мой, — негромко прошептал тот. — Тебе — немого обезвредить. А теперь — пошли.

-О! — Рыжий, при виде пленного внезапно успокоился. Так, словно бы и не бесился только что, потешаясь над измученным Баксом. — Молодец, Бакс. Сегодня ночью можешь не приходить; перенесём на завтра, — расплылся в отвратительной ухмылке на половину мерзкой своей рожи Рыжый. — Оба стоять здесь. А я к Паленому. Хочу рассказать о своей добыче… — окончить Рыжий не успел. С глухим рыком толкнув бомбилу прямиком в объятия немого, Бакс бросился на своего мучителя, словно клешнями обхватив тощую его шею. Как собака теребя дохлую крысу, мутузил тот Святого, с ненавистью припоминая древние обиды. Впрочем, разглядывать эту схватку времени не было. Прямо перед Ним выросла огромная фигура Немого; тот ещё бугай! С размаху врезавшись башкой охраннику в дых, бомбила тяжело завалил охранника на грязный пол и, не дав опомниться от головокружительного падения, изо всех сил обрушил тому на бошку кусок то ли кирпича то ли ещё чего-то там, подвернувшегося под руку.

-Получи, мразь! — тяжело выдохнул Он, с отвращением отворачиваясь.

-Подонки, — процедил подруливший Бакс, с ненавистью пиная труп одного из уродов.

-Где Палёного искать? — переводя дыхание, прошептал Он.

-Я проведу. Пойдём, — тот протянул руку бомбиле.

-Я иду один, — Он отрицательно покачал головой.

-Ты мне не… — глаза Бакса округлились так, словно бы ему вдруг перекрыли подачу кислорода.

-Так будет правильней. Знаешь, где Дом с Картиной? — остановил товарища Он. — Там, — дождавшись утвердительного кивка, — мои люди: мужчины, женщины, дети. Все, — бомбила, не сводя глаз, смотрел на Бакса, словно гипнотизируя собеседника. — Им нужен кто-то, кто мог бы позаботиться о них. Если через три дня не вернусь, — Он жестом остановил собравшегося что-то вставить Бакса, — собирай всех и валите подальше от города. В этот, как его там, — отчаянно морщась и вспоминая название, замолчал Он, — Гусь-Железный! Вот. Туда двигайте; художник подскажет.

-А ты? — уставился на Него Бакс.

-Если вернусь, все вместе отправимся в Рай.

-Рай? Настоящий? — глаза Бакса и без того выпученные, словно у рака, полезли на лоб. — Знаешь, где это?

-Знаю, — коротко отвечал бомбила. — Всё, двигай давай. Ну, пошёл! — видя, что бомбила колеблется, прикрикнул Он, если, конечно, можно это сделать шёпотом.

-Хорошо, хорошо, — закивал головой тот. — Уже иду.

-Да и, — Он замолчал, словно подбирая нужное слово. — Девушка там будет одна. Наталья. Она, это… В общем, ребёнок у неё будет. Мой, — снова замолчал бомбила. — Ты, в общем, позаботься о ней.

-Ребёнок? — у Бакса перехватило дыхание. — Я позабочусь о ней. Клянусь! — Он с благодарностью посмотрел на собеседника.

-Иди! — Бакс покорно поплёлся вниз по лестнице.

Он и не помнил, как ухитрился угодить в ловушку. Просто грохнул Его кто-то по башке хренью какой-то тяжеленной. От души. С размаху. Весь мир, вздрогнув перед глазами, погас, как перегоревший прожектор на стенах Бастиона.

-Приведите Его в чувство! — чей-то мерзкий голос вернул Его к реальности чуть раньше, чем на голову обрушился поток ледяной воды.

-Мразь! — тяжело откашливаясь, Он попытался подняться, однако же в этот момент чей-то точный удар пригвоздил Его обратно в покрытому кафелем полу.

-Я разве разрешал тебе встать? — Он тяжело огляделся вокруг. Прямо перед ним, утопая в роскошном кожаном кресле, важно восседал тип с наполовину обгоревшей, словно оплавленной физиономией.

-Палёный?! — Он попытался вскочить на ноги, но тут же получил ещё один чувствительный удар по ребрам.

-Дольше всего я ненавижу три вещи, — чуть подавшись вперёд, Палёный в упор уставился на бомбилу. — Раз, — вытянул он кверху большой палец, — когда такие уроды, как ты, угоняют мои любимые тачки. Два, — оттопырив указательный, продолжал Паленый, — когда такие уроды, как ты, отвлекают меня от дел. И три, — глядя в упор на него, шакал замолчал, словно бы обдумывая, что сказать дальше, — когда такие уроды, как ты, называют меня Палёным. Понял, урод!

-И как же тебя называть? — прохрипел Он. — Ваше величество? Или, может, Сиятельство?

-Называй, как хочешь, — величественно откинувшись на спинку кресла, бросил тот. — На твою судьбу это уже никак не повлияет.

-Значит, Палёный, — мстительно прошипел Он, глядя, как шакала передёрнуло, словно крюк в задницу вогнал кто-то. И ещё один удар, теперь уже по голове, вырубил бомбилу.

-Поднимите, — откуда-то издалека, сквозь темноту прорвался к Нему тоненький такой голосок. — И приведите в себя, — новая порция воды обрушилась на голову бомбилу.

-Больше всего, — возник перед глазами расплывчатый силуэт Паленого, — я ненавижу три вещи! — бесясь и едва сдерживая себя, прохрипел тот.

-Я помню, — через силу улыбнулся бомбила. — Твоя любимая тачка — внизу. Я не отвлекаю тебя от игру в крутого. И, раз это никак не повлияет на мою судьбу, обращаюсь к тебе, как хочу — Палё… — закончить Ему не удалось. Взвизгнув, словно баба, Паленый бросился на бомбилу.

Придя в себя, Он долго пытался сообразить, куда в этот раз занесла его нелёгкая? Кругом — плотная, словно стенка, тьма. А ещё — холод бетонного каземата и суетливое попискивание крыс, носящихся по полу. И страшная боль, рвущая в клочья голову. Кое-как пересиливая боль, Он приподнялся и, тяжело дыша, отполз к холодной кирпичной стенке.

-Вляпался-таки по самые гланды, — эта мысль, молнией разрывая и без того потревоженную бошку, вызвала новый приступ чудовищной боли, заставив бомбилу, потеряв сознание, снова без сил повалиться на холодный пол.

-Ты думаешь, что ты весь из себя такой крутой, да? — прямо перед Его глазами возник расплывчатый силуэт. — Не испугался и припёрся ко мне, Директору этих земель и всех тех, что видны из окон моего кабинета? Но ты не крутой. Ты грязный, вшивый, вонючий бомбила! — кипя от злобы, брызгал слюной Паленый. — Ты думал, что ты самый крутой в этом городе, да небось? Думал, ведь, — силуэт, постепенно фокусируясь, начал принимать очертания обгоревшей физиономии Паленого, что дергалось перед ним на таком соблазнительном расстоянии. Расстоянии прямого удара. — А, вот теперь ты, крутой, валяешься среди кучи дерьма в моей клетке. Избитый, беспомощный и, вы слышите этот запах, — шумно вдохнув, обратился Палёный к охранникам, нависшим над бомбилой, — кажется, обоссавшийся, — расплылся в гаденькой своей улыбке он. — Но, ничего страшного. Это отстирывается, со временем, — бомбила как бы случайно сменил позу, так, чтобы, подобно пружине, в один момент, высвободив чудовищную энергию, ринуться на обидчика. — Так, кто самый крутой, а? — Палёный наклонился, выставив уцелевшее своё ухо так, чтобы услышать ответ. — Что-то не слышу? — Он набрал в грудь побольше воздуха и упершись ногами в стенку, приготовился к броску. — Отвечай, когда тебе задают вопрос, — в страшном рывке бросился Он вперед, впиваясь зубами во что-то мягкое и кровоточащее. — Последнее, что Он почувствовал — это дикой вопль противника и серия страшных ударов, ливнем обрушившаяся на Его измученное тело. Потеряв сознание, Он ещё долго корчился на полу среди кишащих повсюду крыс, гоняясь по бесконечным чёрным коридорам за этим псом Палёным.

И снова поток ледяной вод привел Его в чувства. Очнувшись он увидел Палёного, который держался теперь уже на безопасном расстоянии от бомбилы. Да и сам Он теперь был крепко скручен по рукам и ногам; мало того, ещё и псы шакала этого окружили со всех сторон связанного, избитого бомбилу.

-Знаешь, что полагается за такое преступление, а? — не скрывая ярости, визжал Палёный. — Вечный огонь! Медленная и мучительная смерть. Самая мучительная из тех, что можно себе представить! — только теперь Он заметил, что левая часть бошки паленого замотана всякими там тряпками, скрывающими оторванное в последнем разговоре ухо. Так вот, зачем все эти предосторожности! — Преступника сажают на дрезину и отправляют туда, в самое сердце Вечного Огня. Там, где он медленно и мучительно подыхает! — выл междутем Палёный, носясь туда-сюда по своему кабинету.

-А вдруг я подохну сразу же. Без мук. От страха? Или побоев? — с трудом прошептал бомбила.

-Ты будешь корчиться в огне! Будешь! Будешь! Будешь! — взвыл вдруг Палёный. — Ты, — ткнул он в одного из бугаев, — завезешь его на дрезине в Огонь и вывезешь. Хочу, чтобы он подыхал на моих глазах! — не обращая внимания на побледневшего от страха охранника, продолжал бесноваться тот.

-Больше никогда не назову тебя Палёным, — сквозь боль, прохрипел бомбила. — Никогда, — корчась от боли на полу, хрипел он.

-Никогда? — лицо урода расплылось в довольной ухмылке.

-Нет, — чуть заметно качнул он головой. — Отныне ты — безухий, — и снова страшный удар обрушился Ему на голову. Последнее, что мелькнуло перед Его глазами, скривившаяся, словно от боли физиономия Паленого и толстая-толстая тетрадка художника. «Скотина! –пронеслось у Него в голове, — таки достал».

-Вышвырните Его прочь! Получит день, чтобы оклематься, а потом устроим охоту! — словно сквозь толстое ватное одеяло донеслось до Него откуда-то издалека.

Свой первый за три года рассвет, Он встречал, валяясь на спине среди какого-то хлама. Разбитый и потрёпанный, совершенно неотличимый от разбросанного всюду хлама, бомбила лежал, уставившись в нависшие над Обнинском грозные тучи.

-Сотвори же мне силу и волю

И дай вдоволь мудрости, но и разума,

Чтобы день пережить грядущий!

Как заклинание, бормотал Он свою молитву, с трудом шевеля разбитыми потрескавшимися губами.

-Силу и волю, мудрость и разум.

Силу и разум, волю и мудрость!

Монотонное бормотание оборвал натужный кашель; дикая боль скрутила измученное тело, иссушенное горло разорвала страшная боль. Хотелось пить. Дико. До одури. До головокружения. Тяжко ворочая взглядом, Он вдруг уткнулся в прихваченную коркой льда лужу. Корчась и извиваясь, словно уж, бомбила пополз к ней.

Проклятье! Лёд оказался намного толще, чем Он рассчитывал! Пить! В отчаянии он молотил по твердой, как кирпич, корке льда, сбитыми в кровь кулаками. Ничего не добившись, Он попытался расковырять лёд. Рыча и извиваясь, словно какое-то огромное пресмыкающееся, Он, срывая ногти, бился в потемневшую от крови заледеневшую поверхность лужи. Затем, потеряв вдруг всякую надежду, как-то разом сник, с глухим ударом ткнувшись лбом в лёд, спрятавший от Него воду.

-Силу и волю, мудрость и разум, — перекатившись на спину, бомбила закрыл глаза. — Силу и разум, волю и мудрость! — Он провалился в сон.

Наверное, Он проспал не более пятнадцати минут. По крайней мере, замерзнуть не успел. Сон отрезвил Его, привел в себя и частично восстановил силы. Первой мыслью, молнией разорвавшей гудящую голову было: «Пить!» — тяжко ворочая взглядом, Он вдруг уткнулся в прихваченную коркой льда лужу. Корчась и извиваясь, словно уж, бомбила пополз к ней. Затем, резко остановившись, Он стряхнул головой, словно бы гоня прочь какое-то наваждение. Он ещё раз посмотрел на лужу, на окровавленные свои руки, затем, огляделся вокруг, словно бы ища чего-то. Со стоном поднявшись на колени, бомбила подполз к куску какой-то не то железяки, не то дубины. Обхвативши её руками, Он с тяжелым стоном пополз назад, к луже. Удар! Другой, третий и вот по люду разбежались тоненькие такие паутинки трещин. Ещё один! И вот, лед проломился, освобождая такую желанную жидкость.

С рыком отбросив своё орудие, бомбила набросился на мутную, попахивающую помойкой, покрытую тонкой пленкой не то соляры, не то ещё какой-то там хрени воду. Мокнув морду поглубже в лужу, Он жадно, Огромными глотками засасывал живительную влагу. Уф! Полегчало! Оторвался бомбила от своего занятия, снова перевалившись на спину и уставившись в унылую картину, словно кисель, вязких туч, рыхлыми своими брюхами зацепившихся за обломанные макушки бывших высоток.

Снова закрыв глаза, Он вдруг почувствовал, что что-то переменилось. Что-то стало иначе. Но что? Он распахнул глаза, тревожно выискивая вокруг новую угрозу. Настороженно пошарив взглядом вокруг, Он вдруг понял: поднялся ветер. Сначала едва заметный, затем, всё сильнее и сильнее. Жадно подхватывая с земли клочки пакетов, какие-то там бумажки и ещё невесть что, он, словно в каком-то там причудливом танце, начинал крутить-вертеть их в воздухе, норовя то так, то эдак развернуть каждую соринку, повнимательнее разглядеть и броситься к следующей. Затем, словно ребёнок отбрасывает надоевшие игрушки, ветер с силой отшвырнул прочь вдруг надоевшие фантики и с радостным воем набросился на одиноко торчащие то тут, то там руины зданий. Со свистом носясь по опустевшим комнатам, ветер словно бы искал; а с кем мы ему порезвиться ещё? Напрасно! Все те, кто мог бы составить проказнику компанию, уже либо покинули эти места, либо неподвижно валялись на земле. Неподвижные. Унылые. Мертвые.

Разозлившись, ветер вдруг с ревом набросился на огромные мохнатые тучи, с ненавистью разбрасывая их во все стороны так, словно они только были виновницами всех его бед. Минута, одна другая. Бомбила, неподвижно пялящийся в небо, уже потерял счёт времени, захваченный потрясающим зрелищем. Впервые с наступления Чёрных Времён Он видел Это: как враз обозлившийся зимний ветер разгоняет прочь застоявшиеся мрачные тучи, оголяя чистое, голубоватое небо.

Бомбила в страхе закрыл лицо руками. Ещё бы! Огромная тень от одиноко торчащей из земли стены, вдруг набросилась на Него, словно бы желая пожрать беспомощно валяющуюся на холодной земле жертву. Пересиливая боль, бомбила откатился в сторону. Туда, где его не могла накрыть огромная, леденящая душу чёрная туша. Откатился и зажмурил глаза.

Осторожно приоткрыв один глаз, Он, с замершим дыханием, наблюдал за тем, как там, где-то далеко, за очерченной мрачноватой дымкой границей между небом и лесом, медленно поднималось чуть багряное, покрытое, словно оспой, рябью черных пятен, Солнце. Согревая всё вокруг своими лучами, оно словно бы будило весь мир, расталкивая после затянувшейся на три долгих года спячки. Вот уже пронеслась в воздухе огромная стая птиц; нет не воронов, те наоборот вдруг, заткнувшись, куда-то разом попрятались. Настоящих птиц! Настоящих!

Привалившись спиной к проржавленному скелету мусорного бака, Он с восхищением смотрел на открывшееся ему зрелище, вспоминая, почему-то ту, прошлую Его жизнь, оборвавшуюся с приходом Чёрных Времён. Семья, дом, приёмные дети, жена…

Солнце поднималось все выше и выше, неся тепло всему миру. Его лучи, казалось, проникали сквозь рванину, туда, к телу и куда-то ещё глубже. Уже и стих разбушевавшийся ветер, и клокастые облака снова медленно-медленно начали затягивать небо. Уже и Солнце исчезло, укутанное толстым одеялом облаков, а Он всё сидел, привалившись к баку, и просто улыбался.

Глава 12.

Сигарета долго не хотела раскуриваться. Отсырела, зараза! Чертыхаясь и ломая одну за другой спички, Он, в конце концов, со злостью швырнул самокрутку на землю и с ненавистью раздавил её каблуком. Этот всплеск лишил Его последних сил. Привалившись к сиротливо торчащему из земли куску стены, Он без сил сполз на землю. Что теперь делать, куда идти, зачем? Машины нет, город в руках псов Паленого, вся Его семья пропала и, скорее всего, погибла, Он сам избит до полусмерти, на Него объявлена охота…

Он прикинул, сколько времени ещё осталось. Получилось, что около полутора часов.

Полтора часа жизни, вернее, существования. Потом охотники выйдут на улицы. Выйдут, чтобы от души позабавиться, охотясь за последним бомбилой Обнинска. Избитым ими же до полусмерти. Подонки! Скоты! Шакалы! Да и сам хорош, умник. Это же надо было так бездарно попасться им в лапы!

-Суки! — с трудом схаркнув кровавый ком, Он тяжело поднялся на ноги. Всё, чего хотелось, так это просто сидеть здесь, на этом месте. Закрыв глаза и не двигаясь. Пусть ловят! Пусть убивают! Подавитесь, шакалы! Прямо над ним, на макушке обломанной стены уселся огромный черный ворон.

-Харрр! — разорвал тишину его противный хрип. — Харрр!

-Пошёл прочь, ублюдок! — бомбила попытался согнать прочь обнаглевшую птицу, швырнув в него несколько попавших под руку камешков. — Вон пошел отсюда! — потянувшись за новой порцией камней, Он потерял равновесие и снова свалился на землю.

-Харрр! — насмешливо наклонил свою огромную чёрную голову тот. — Харрр! — поудобнее устроилась птица на своём насесте, поджидая когда, наконец, жертва сдохнет, чтобы приступить к поганой своей трапезе.

-Хрен тебе! — с ненавистью сплюнул Он, тяжело поднимаясь на ноги. — Не дождешься, падальщик! Слишком хорош этот подарок для такой мрази! — Оглядевшись, Он медленно побрёл по направлению к Храму.

Он ковылял по осиротевшим улицам Обнинска, то и дело останавливаясь, чтобы хоть немного перевести дух. Всё тело ныло от побоев, глаза то и дело заливало потом вперемешку с какой-то красной липкой жидкостью. Улица предательски прыгала перед Ним, так и норовя выскочить из под ног и повалиться на бок. Тратя все свои силы на борьбу с обезумевшими руинами, улицами и зловещими чёрными пнями, так и норовившими всей гурьбой навалиться на бомбилу, Он то и дело останавливался, приваливаясь и жадно, словно бабу, начиная обнимать покорёженные стены руин, пытаясь не сползти на землю. Иногда это Ему удавалось. Чаще — нет. Измотанный и окровавленный, Он вдруг оказывался на чёрной, усыпанной обломками кирпича земле, желая одного — сдохнуть. Да, Он сделает то, что желают эти псы. Но сделает это по-своему. Так, как хочет Он, а не так, как надо им. Суки! Только бы хватило сил! Только бы хватило сил! Словно побитый диск, вновь и вновь крутилась в голове одна только мысль, когда Он, после очередного падения снова корчился на земле от боли.

-Ублюдки! — хрипя и мятерясь, Он снова и снова поднимался на ноги, чтобы снова и снова идти, ковылять, ползти туда, к Его месту. Там, где Он наконец-то получит ответ на тот вопрос, что мучил Его с самого детства. Наконец-то поставит точку…

То и дело, упав, обнимая землю, утыканную, как иглами острыми кирпичами, осколками стёкол, кусками арматуры и ещё невесть чем, Он снова и снова упрямо поднимал своё истерзанное тело. Но, как бы ни было Он вымотан, бомбила всё-таки смог понять, что, то и дело теряя сознание, Он всё-таки приближается к обрыву с сиротливо болтающимися останками висячего моста. Вот уже бредёт вдоль останков электросети и водоканала. Вот, тащится по еле видной, выскакивающей из-под ног тропинке. Вот, упав на пень и закрыв глаза, Он, тяжело привалившись к изрытому глубокими морщинами телу неведомо как выжившей сосны, слушает тишину этого места. Тишину, что с таким трудом прерывается сквозь бешенный гром пульсирующих вен, тяжёлых хрип горячего дыхания и вой израненного тела. Тишину, разрываемую насмешливыми выкриками воронов и вдруг повылазившими из своих тайных укрытий одичавших псов. Тишины, прерываемой бешенными вспышками там, где-то глубоко-глубоко в мыслях.

Прислонившись… Привалившись… Нет, буквально вжавшись в ствол чудом уцелевшей сосны и ставши частью огромного дерева, Он постепенно, успокаиваясь, понёсся куда-то прочь, убаюкиваемый мерным постаныванием древней сосны и неторопливым ворчанием огромной пышной кроны, о чём-то мерно беседующей с легким весенним ветерком, налетевшим откуда-то с Юга. Окончательно теряя чувство реальности, Он, словно в подземелье, проваливался всё глубже и глубже в цепкие объятия сна, обволакивающие Его своими прозрачными, дрожащими на солнце нитями… Хотя, какое к черту Солнце в этом забытом всеми Богами городе?

Первое, что Он почувствовал — это шум воды, нет, не воды — волн. Настоящих! Не каких-нибудь там фуфловых, как на реке или, там, к примеру, внизу, на дне обрыва, нет! Это был звук волн огромного, наполненного до краёв водоёма. Всё ещё боясь открыть глаза, Он осторожно, словно принюхиваясь, вдохнул. Запах сырой воды, камышей, вперемешку со сладкими запахами земляники, чуть подгнивших досок настила и дыма костра легко наполнил легкие, придав телу удивительную, невиданную доселе лёгкость. Он широко распахнул глаза и тут же зажмурился, не в силах стерпеть. Его глаза, за столько лет привыкшие к вечным полусумеркам, оказались просто не готовы к такому!

Мысленно сосчитав до десяти, Он осторожно, по чуть-чуть начал приподнимать веки. Тоненькая такая полоска нестерпимо-яркого света, прорезав тьму, расползаясь, начала заполнять собой всё Его измученное израненное тело. Яркая вспышка и вот, Его взгляду открылась восхитительная картина: бездонное голубое небо с легкими барашками облаков, неторопливо плывущих куда-то далеко, по своим делам. И Солнце. Яркое. Согревающее. Несущее надежду! От этого зрелища у Него перехватило дыхание! Он него, а ещё от догадки, молнией пронзившей мозг: Он здесь, в Раю!

Осторожно, словно бы опасаясь спугнуть видение, Он повернул голову и увидел утопающий в зелени берег, плавно переходящий в сначала плотный, покачивающийся на волнах ковёр из кувшинок и тростника, потом — в побеспокоенное волнами зеркало огромного водоёма.

Он вскочил, не в силах больше удержаться, и, схватившись за деревянные перила, живо поднялся на ноги. От открывшегося глазам пейзажа у Него закружилась голова; какая же красота!

Как много-много лет тому назад, Он стоял на крохотном островке деревянного мостика, тянущегося от берега с нависшими над ним, подобно балдахину, пышными кронами деревьев, куда-то вдаль синего-синего озера. Подрагивая в такт волнам, этот мостик, словно живое существо, тихонько поскрипывал, словно беседуя с шелестящими кронами деревьев, напевающей свою нежную мелодию волнами и смеющимся звонким своим смехом ветерком. Схватившись за перила, Он медленно двинулся вперёд. Туда, где на краешке деревянной конструкции примостилась маленькая остеклённая беседка, готовая приютить ищущего укрытия посетителя. Не веря своим глазам, Он жадно озирался по сторонам, пытаясь запомнить как можно больше деталей, цветов, запахов, звуков. Так, словно бы опасаясь того, что сейчас эта волшебная картинка, вдруг треснув, рассыплется на миллион мелких-мелких частичек, оставив после себя лишь только холод и сырость вперемешку с вечным полумраком другого, Его мира. Но, картинка никуда не исчезала, так, словно Он действительно вдруг перенесся по велению какой-то силы туда, в свою прошлую жизнь. В Рай! Настоящий, а не выдуманный воспаленными мозгами оборванных обитателей этого мира.

Эта картинка… Нет, этот мир; он стал частичкой Его самого. Вернее, Он сам, словно бы вдруг растворился в невероятных ощущения, внезапно стал частью этой бесконечной гармонии! Позорная рванина, укрывавшая Его тело, куда-то исчезла и теперь, он стоял здесь, посреди воды, света и ветра, прикрытый лишь легкими белыми одеждами, открытый всем силам этого мира. Почти нагой, но не стыдящийся этого, он чувствовал весь этот мир каждой клеткой твоего тела!

Ему даже не надо было оборачиваться назад, чтобы убедиться: там, сзади, спрятавшись среди пышных крон деревьев, притаился огромный, но при этом такой воздушно-легкий замок из красного кирпича. Замок с уютными ухоженными комнатками и огромными балконами. Дальше, чуть поодаль, ютились несколько небольших зданий — бани, ждущие истосковавшиеся по теплу тела. Дальше — сосновый лес, с раскинувшимся под ногами ковром из мха, кустиков земляники и черники, радующих глаз уставшего путника и толстым, ласкающим стопу слоем опавшей хвои. Рай! Настоящий Рай, а не эти выдумки измученных существ. Рай где угодно, лишь бы подальше от тех мест, где живут Они: измученные уставшие существа… Люди.

Словно какой-то огромной волной, Его накрыла невиданная легкость. Мгновение и, Он, казалось, готов будет взлететь! Взлететь и, забыв про тысячи этих ненавистных «нельзя» и «табу», парить наравне с озорным ветерком, что так задорно играет с вековыми деревьями. Взлететь в воздух, как когда-то, давным-давно в детстве! Вот, только что-то не давало, оторвавшись от земли, почувствовать ту невероятную лёгкость…

Настороженно оглядевшись, Он вдруг заметил одинокую фигурку, скрючившуюся на самом краю мостика. Взгромоздившись, словно попугай на жердочке, там, на границе двух стихий, сидел он. Древний старик с длинными седыми волосами, укутанный в нелепый чёрный плащ, казавшийся таким чуждым этому прекрасному миру.

Свесивши ноги в воду, он сидел, словно изваяние, не шевелясь и не подавая признаков жизни. Словно памятник какой-то, его мать! «Нет, это не Рай!» — молнией пронеслось у Него в голове. — «Иначе какого чёрта делает здесь этот Святой».

-Я знал, что ты придёшь сюда, — сквозь пение волн донёсся до Его слуха хриплый голос старика. — У тебя хороший вкус. Знаешь, я должен тебя поблагодарить; вряд ли я сам догадался бы посетить это место. Настоящий Рай! — старик, чуть вздрогнув, всем корпусов повернулся к Нему. — Да не бойся ты, иди сюда. Кто здесь, в конце концов гость, ты или я? Держу пари, ты так и не догадался посидеть здесь, опустив ноги в воду.

-Откуда ты здесь, — осторожно присев на краешек мостика и свесив ноги в теплую-теплую воду, посмотрел на старика Он.

-Ты позвал, — пожал плечами тот. — Это так сложно, что даже я не смогу объяснить… Наверное, что-то связало наши судьбы там, — он поднял голову кверху, — наверху.

-И ты в это веришь? — Он проследил за взглядом старика. — Ведь, тогда, в последнюю нашу встречу, ты говорил совсем другие вещи.

-Тогда я говорил то, что ты сам готов услышать, — старик вдруг опустил взгляд, уставившись на собственные ноги, полощущиеся в теплой воде.

-А теперь? — не глядя на собеседника, поинтересовался Он.

-И теперь, — старик, впрочем, не стал особенно распространяться.

-И, что «И теперь»? — повторил свой вопрос Он.

-И теперь говорю лишь то, что ты готов услышать, — Святой замолчал. Теперь уже надолго. Но Он не стал торопить своего собеседника. Он словно чувствовал: тому надо выговориться точно также, как и Ему утолись своё любопытство. — Ты в Раю, значит, ты заслужил.

-И ты в Раю, — посмотрел на старика Он.

-Вот, только я — гость в твоём Раю, — их взгляды пересеклись, упершись друг в друга. — Ты здесь хозяин и тебе решать, кто пойдёт с тобой, а кто останется гнить там, в старом мире.

-Ты о чём? — Он уставился на Святого.

-Я? — тот как-то недобро усмехнулся. — Всё это сложно объяснить, особенно тогда, когда я сам запутался во всём. Ты — хозяин я этом Раю, я — гость. Раз так, значит, ты мог бы прогнать меня прочь, но не делаешь этого; наверное, потому, что я мёртв. Или вызвать их всех, но они почему-то не идут. Наверное, они ещё там…

-Где там? — уже зная ответ, Он уставился на Старца.

-Там, внизу, — Старик чуть приподнялся на руках и, вдруг сильно-сильно оттолкнувшись, ушёл под воду. Бомбила без сил откинулся за спину. И, в самом деле, Он только сейчас понял, что этот мир пуст. Совсем. Здесь нет ни одной живой души. Ни одной! Хотя, так был бы Он раз увидеть Зайку или Малого с сестрой или кого-нибудь из Его огромной разношёрстной семьи! Наталья, это место словно бы создано для тебя! Обхвативши голову руками, Он долго-долго лежал ничком на ставшими вдруг такими холодными досках мостика. Затем, резко выпрямившись, уперся руками в край, точь-в-точь, как это делал только что Святой, и, набрав в лёгкие побольше воздуха, резко оттолкнувшись, ушёл под воду.

-Гляди-ка жив, сука, — омерзительный гогот раздался прямо над Его ухом. — Оклемался, гадёныш! Ну, теперь повеселимся, ведь да, Палёный?

-Не называй меня так, скотина! — тишину этого места разорвал звук глухого удара.

-Хорошо, хорошо! Только не бей меня больше! — тяжко выдохнул собеседник Паленого.

-Повеселимся. Это точно! — Он открыл глаза. Прямо перед ним, глядя прямо в лицо, сидел этот выродок Паленый. Подонок явно собирался как следует позабавиться, впрочем, особо этого и не скрывал.

-Пошёл ты, сука, — чуть слышно прохрипел Он. — Тварь Безухая!

-Смотрите-ка, ругается! — кое-как совладав с навалившейся яростью, продолжил петь урод, — Вот, уж не думал, что настолько живым окажется. Крыса, я же тебя просил обработать урода как следует а ты? — делано рассердилась эта скотина.

-Откуда я знал, что эта сука такая живучая? Я-то тут причём? Это все твой бомбила виноват. Он же подыхать никак не хочет! — вдруг расхохотался рослый детина, тот самый, с которым Паленый припёрся сюда. Сука, даже на охоту без охранника не выходит! Тварь!

-Знаешь, какая самая жестокая казнь существует для таких скотов, как ты, — наклонившись прямо к лицу бомбилы, пропел Паленый. — Правильно, знаешь, — не дождавшись ответа, продолжил ублюдок, — смерть на Вечном Огне.

-Ты же сам рассказал ему про это! — мерзко расхохотался второй, тот, который охранник. Который Крыса.

-Жертву связывают, — не обращая внимания на реплику бугая, продолжил Паленый, — потом усаживают на дрезину и отправляют в самое пекло. Но не очень далеко, — растекся в омерзительной улыбке шакал. — И не надолго. Так, чтобы не убить сразу, иначе будет совсем не интересно. Потом, вытаскивают назад. — Паленый расплылся в тошнотворной улыбке. — Мои люди уже придумали, как это сделать, — пропел он, словно бы разговаривая с самим собой. — Потом, прошедшего через огонь запихивают в клетку и долго-долго наблюдают за тем, как он покрывается волдырями. Как на его теле появляются гнойники. Агония может длиться несколько дней. Или недель. Как повезёт, — продолжал тошнотворно лыбиться Палёный. — А мы, хозяева города, будем делать ставки, как быстро ты сдохнешь. Я, кстати, поставлю на две недели; ты у нас мужик крутой. Не разочаруешь папочку?

-Какой ты мне на хрен папочка, недоносок Безухий, — прохрипел Он.

-А, знаешь, какая казнь более страшная? — продолжал между тем недоносок. — Специально для тебя придумал, сука, — Паленый уставился на бомбилу.

-Сдохнуть от разрыва сердца, увидев, что ты проиграл пари? — с ненавистью выдавил Он.

Вместо ответа, Паленый изо всех сил двинул бомбиле в челюсть.

-И это всё, что ты можешь, недоносок? — сплюнув, прошипел Он. И ещё один удар обрушился Ему на череп.

-Давай, бей, — прохрипел Он, уронив голову на грудь. — Убей прямо здесь, не дожидаясь Вечного Огня.

-Сука! — сдержался, впрочем Паленый. — Так, вот, я не договорил, — окончательно очухался этот скот. — Перед тем, как сунуть тебя в самое пекло, я ткну туда весь твой выводок! Всех, до одного! Всех, кто прошёл за тобой! Ты понял меня, скотина? — брызгая слюной, проорал Паленый Ему в лицо. — Понял?! Суну в Вечный Огонь и заставлю тебя смотреть на то, как они, один за другим загнутся от язв! Всю твою семью! Всех, до одного, кто пошёл за тобой! Всех!!! И только потом отправлю туда тебя, урод! Кстати, Поезд уже пошел, — услыхав протяжный свисток паровоза, пропел Палёный. — Бери его, иначе все самое интересное пропустим, коротко кивнул он на сопровождающего охранника.

Чудовищная волна бешенства, спасающего от раздумий, накрыла Его с головой, налив тело чудовищной, невиданной ранее силой, не знающей преград. Бугай двигался медленно, словно заржавевший какой-то робот. Резко вскочив на ноги, Он изо всех сил двинул тупому этому телохранителю слева. И ещё раз и ещё. Затем, увидев на расстоянии прямого удара четко оформленный квадратный подбородок, вложив всю ненависть к этому миру, впечатал кулак в ставшую вдруг такой мягкой, кость. Из под ног бугая выскочила земля. Ярко красные капли крови из развороченной физиономии окрасили это унылое место, сделав его чем-то наподобие древнего жертвенного алтаря.

-Что? — обернулся на звук Паленый. — Помоги…

-Сука! — прохрипел Он, впиваясь в глотку своему врагу. — Сука! — покатились они вдвоём по липкой, пропитанной влагой земле.

-Пусти! Прочь! Оставь меня в покое! — бешено бился Палёный, пытаясь вырваться из Его железных объятий. — Крыса, ко мне! — отчаянно извивался пленник в стальных клешнях бомбил. — Помогите, кто-нибудь! Спасите! — уже чуть слышно просипел Палёный, задыхаясь в мертвых объятиях бомбилы.

-Ты думаешь, я тебя прикончу прямо здесь? Подарю такой суке как ты лёгкую смерть? Хреново ты меня знаешь, недоносок! — багровый от напряжения, хрипел Он прямо в рожу своему врагу. — Знаешь, какая самая жестокая казнь существует для таких скотов, как ты, — наклонившись прямо к лицу Палёного, прошипел Он. — Правильно, — увидав страх в его глазах продолжал бомбила, — смерть на Вечном Огне. Остальное ты и сам знаешь, сука! — Он изо всех сил двинул врага в переносицу. Затем, ловко подхватив обмякшее тело Паленого, побежал к черному «Бимеру», притаившемуся среди руин бывших административных корпусов.

-Если всё, что говорил Палёный — правда, значит, у Него есть ещё минут пять чтобы либо остановить поезд, что вряд ли возможно, либо перевести стрелку и пустить вагон под откос недалеко от опасной зоны. Вот, только для этого придётся прорваться почти в самое пекло. Туда, откуда живым не выходил ещё никто! — молотилось у Него в голове. Придется прорваться в самое пекло. Придётся самого себя подвергнуть самой страшной казни, которая только существует в этом мире. Убить самого себя! Сука! Он до хруста костяшек стиснул руль и с ненавистью вдавил педаль газа в пол.

Машина со свистом вписалась в поворот, ловко проскочила мимо целой серии волдырей ям и, вильнув хвостом, остановилась, словно бы упершись мордой в какую-то невидимую стенку.

-Твою мать! — чуть не взревел Он от ярости, упершись взглядом в Старца, преградившего ему путь.

-Вперёд, — ловко запрыгнув в тачку, скомандовал тот, не заставив себя долго ждать. Ничего не понимая, однако же и не раздумывая более ни секунды, Он вдавил педаль газа в пол. Тачка осела назад, словно бы хищник, готовясь к прыжку, приседает на задние лапы и, оставив за собой сизое облачко едкого дыма, рванулась вперёд.

Единственной связью Вечного огня со всем остальным миром была унылая, утонувшая в непроходимом бурьяне, железная дорога. Две мокрые серые шпалы: правая и левая, упирающиеся в плотную стену тумана, почему-то всегда нависающего над этим унылым местом. Обычно они мертвы, как и это место. Ничто не нарушает покоя здешних мест, разве что отчаянный вопль бомбилы, в азарте охоты ворвавшегося в эти земли и вдруг понявшего: всё. Комедия окончена. Машина бомбилы качнувшись, замерла, остановившись у самих рельс.

-Выметайся, — посмотрел Он на Святого.

-Вперёд, — не слушая водителя, мрачно кивнул в ответ тот.

-Ты ещё не понял, куда я собрался? — бомбила устало посмотрел на попутчика.

-Не берешь с собой, так и скажи, — мрачно отвечал тот. — Пешком пойду. Вот, только опоздать боюсь. — Оба мрачно посмотрели на стык на рельсах. Будь у них чуть побольше времени, вдвоём они бы живо расколупали эту стрелку, но сзади, тревожно нарастая с каждой секундой, уже раздавалось тяжёлое ухание приближающегося паровоза.

-А самому за руль слабо? — оскалился бомбила, ещё крепче сжимая баранку.

-Не умею, — развел руками старик.

-Твою мать! — буквально простонал Он, вдавливая газ в пол. Машина, нервно вздрагивая, понесла их в пекло. Туда, откуда возвращаются только мертвыми.

-А, что? Куда? — через пару минут тяжело очнулся Палёный, тюфяком валявшийся на заднем сиденье. — Куда?! — широко распахнув глаза, взвыл он, сообразив, куда это несется Бимер. — Вы что, мать вашу, угробить меня решили, суки?! — в отчаянном рывке подонок распахнул дверку машины и, коротко вскрикнув, вывалился из джипа.

-Идиот, — прохрипел Святой. — Всё равно уже дозу схватил. Так лучше бы сразу, не растягивая кайф.

Машина, не замедляясь ни на секунду, протаранила огромные, однако же насквозь проржавевшие ворота, пронеслась мимо первой проходной, затем, мимо второй, однако же перед следующей преградой пришлось остановиться. Чуть заваленная железобетонная стена преградила им дорогу к командному пульту, там, у самого эпицентра.

-Всё, я пошёл, — нервно выпалил Святой, едва лишь только джип остановился.

-Куда? — прохрипел бомбила.

-Туда, — коротко кивнул старик на мрачную коробку пульта.

-Пошли, — Он попытался выскочить из машины.

-Только один, понимаешь ты это, кретин?! Один останется здесь. Другой уедет, чтобы жить! Жить! Спасать остальных от псов этого шакала Паленого. Понимаешь? — Старец в упор смотрел на бомбилу, — понимаешь ты это или нет? Возвращайся и позаботься об остальных, иначе им не выжить, — Святой опустил глаза. На правом запястье бомбилы уже нарисовался отвратительно красный волдырь, как от ожога. — Вали отсюда, урод! — выкрикнул старик, вываливаясь из машины. Его длинная тощая фигура, растворяясь в тумане, неуклюже поскакала по направлению к пульту. Бомбила, скривившись в измученной ухмылке рванул машину назад.

Уже приближаясь к месту высадки Паленого, Он увидал скорченную фигурку урода, с трудом ковыляющего прочь от этого места. «Кретин, небось все кости переломал себе!», — Он без жалости направил двухтонную тушу тачки на обезумевшего от страхи и боли пса. Легкий толчок, короткий вскрик и хруст расплющенных костей. Вот и всё…

-Сдохни, сука! — расплылся в ухмылке Он, глядя на отчаянно барахтающееся на земле существо с оторванными ногами. — Сдохни, мразь! — он снова бросил взгляд в зеркало, но тело уже скрылось в тумане.

Впрочем, Ему было не до того. Из-за поворота, пыхтя и отхаркивая столбами дыма и пара появилась чёрная туша паровоза, волокущего за собой вагон со связанными пленниками. «Твою мать!» — только прохрипел Он, — «Твою мать!». Состав уже практически подкатил к гребанной стрелке, однако рельсы так и остались неподвижными. Старик видать не успел-таки. «Помоги мне, Бог!» — стиснув зубы и ни на что более не надеясь, направил Он «Бимер» прямо на чёрную тушу паровоза. Многотонной машине, конечно, ни по чём был бы этот удар, хотя, если как следует разогнаться, можно пустить его под откос…

Движок, и без того истерзанный всеми этими гонками на густой чёрной жиже, что заправляла его Карга, нервно чихнув, вдруг заглох.

-Сука! — отчаянно ворочая ключ в замке зажигания, простонал Он. — Сука!

В этот самый момент, шпалы со страшным скрипом сдвинулись, и огромная туша паровоза, на секунду замерев, словно бы задумавшись, медленно поползла под откос, увлекая за собой вагон.

-Успел-таки, Святой хренов, — Он уткнулся покрасневшим лбом в баранку. — Успел! — внезапно Его желудок скрутило жёстким спазмом и, изо рта, искривленного приступом боли выплеснулся отвратительный рвотный ком, наполнив салон тачки противным кислым запахом блевотины. — Твою мать! — то тут, то там комьями сдирая кожу с растрескавшихся губ, вытер Он рот рукавом ватника. Схаркнув остатки липкой мерзости прямо на пол, Он вновь сложился пополам, скрученный ещё одним спазмом. Какого чёрта? Ведь, Он не жрал уже дня три! Взглянув в зеркало, Он ужаснулся. Вся рожа покраснела так, словно Его ошпарили кипятком. Разодранные губы кровоточили, то тут, то там обнажая десны. Кое где нарисовались волдыри, от которых, словно от кратеров, вились змейки складок и трещинок на коже из которых уже выдавливалась какая-то липучая жидкость.

-Твою мать! — оторвал Он взгляд от своего отражения в зеркале. — Твою мать, — прохрипел Он, увидав рваную цепочку шакалов Паленого, крадущихся к месту крушения поезда. Движок джипяры, так внезапно заглохший, нервно чихнув, вдруг вновь ожил.

-Получайте, подонки! — мрачно направил Он машину прямо на шакалов. — Получайте!

Всё остальное, словно картинки в старом фотоальбоме, одно за другим сменяло друг друга.

Вот Он, в остервенении выскочив из тачки, гоняется за оставшимися в живых шакалами, отчаянно, но точно, словно профессиональный хирург, работающий своим смертоносным крюком.

Разрывая кожу на руках, на пару с подоспевшим Баксом вскрывает Он вагон, превратившийся в ловушку для людей, ставших в последние полгода Ему родными.

Привалившись к ещё горячей туше паровоза, Он корчится от новых спазмов, скрутивших Его измученное тело.

Подхватывает на руки разбухшее, буквально на глазах разваливающееся тело Старца и слышит последние слова Старца: «Как человека похорони, как человека».

Стоит перед холмиком из свежей земли, слушая заунывное пение какого-то из жильцов Его колонии.

Чувствует на горящем от боли лице тяжёлые капли дождя. Первого за три года! Задрав голову вверх Он пялится в небо, обрушившее вдруг на землю тонны воды, смывающую всю грязь, скопившуюся здесь за столько лет.

Оттолкнувшись, летит, как тогда, в детстве, на самой верхушке огромного тутового дерева. Летит, на равных общаясь с теплым летним ветерком.

Тьма.

Когда он пришёл в себя, то долго не мог понять, где находится. Тяжёлые бархатные портьеры закрывали окна, не давая солнечному свету проникнуть в комнаты. Тяжёлый дубовый стол с резными ножками стоял рядом с обитым дорогой кожей диваном, на котором покоился старик. Огромная картина украшала стену напротив предсмертного ложа Короля, над которым то и дело склонялись растерянные люди. Откуда-то с улицы доносился низкий гул толпы вперемешку с тревожным звоном колокола.

-Идёт! — раздалось откуда-то снизу.

-Идёт! — подхватили где-то рядом.

-Идёт! — восторженные голоса разнесли весть по всему залу. Шуршание пышных платьев, цокот каблуков по паркетному полу и радостные перешёптывания вмиг наполнили помещение.

-Это и есть тот самый важный гость, ради которого мы с друзьями прервали охоту? — недовольным голосом обратился к присутствующим молодой человек, легко впорхнувший в зал, — что-то не похож! Кто-нибудь, объясните мне, почему он лежит на любимом диване моего отца? — уже раздражённо продолжал он.

-Это и есть Ваш отец, Принц, — хриплым голосом ответил ему жирный священник, преданно глядящий на молодого человека заплывшими, некогда голубыми, а теперь бледно-серыми глазами.

-Мой отец? — юноша брезгливо посмотрел на сморщенного старика, — не может этого быть. Мой отец вот! — с этими словами он кивнул на стену с картиной. — Моя матушка собственноручно написала эту картину незадолго до кончины, — голос молодого человека, вдруг дрогнул.

С трудом приподняв голову, Король уставился на изображение. Расплывчатые формы постепенно обрели чёткость, и его взору предстала картина: молодые Князь с Княгиней, держась за руки, смотрят друг другу в глаза, укрывшись в той самой беседке горного княжества. И нет на свете прекраснее этих двух молодых людей, и лишь одно наполняет слезами глаза каждого, кто смотрит на это чудесное полотно — необыкновенная печаль в их глазах.

-Когда, когда она умерла? — дрожа, как в лихорадке, прохрипел Король, с трудом сдерживая слёзы.

-Ровно через год после коронации её супруга, — холодно ответил Принц, а потом, чуть помолчав, дрожащим голосом продолжил, — Он был коронован и ушёл в поход против соседей. И видел я его только на этой изумительной картине. И вот уже который год я жду встречи с этим благородным и прекрасным человеком, чтобы послушать его рассказы о далёких землях и приключениях, что довелось пережить ему в тяжёлых походах. Когда-нибудь и я, — юноша мечтательно посмотрел на картину, — возглавлю такой поход и своими глазами увижу все чудеса света.

-Прости меня, сынок! — Сквозь рыдания прохрипел Король, отчаянно пытаясь подняться на ноги.

-Отец?

-Прости меня! — трясся он в безудержных рыданиях.

Всё расплылось перед глазами Короля: краски, силуэты. Вместо них вдруг появились разрушенные дома и стены взятых им городов и крепостей. Свинцовая тяжесть наполнила вдруг всё тело и потянула вниз.

-Не повторяй моих ошибок, сын! Не повторяй! Никогда! — грузно повалился Король на паркет.

Разрушенные города исчезли, а вместо них появилась та самая беседка, в которой Княгиня, ещё совсем молодая девушка пела свою красивую, но немного грустную песню.

-Я иду к тебе! — пронеслось в голове Короля за секунду до смерти. — Иду!

Эпилог

-Ты говорил, что сказка хорошая, но, тогда почему в ней всё так плохо? — посмотрел на Владимира Малой, вернее, Сашка. Любознательный такой сорванец, ничем не напоминающий того угрюмого одичавшего от одиночества пацана.

-А что в ней плохого? Скажи. Или кто-нибудь из вас, — Владимир внимательно осмотрел огромную свою семью.

-Ну, — неуверенно протянула Зайка, — все же они умерли. И им всем было очень плохо.

-И Князь стал совсем стареньким.

-А ещё, он так и не увидел своего сына, — посыпалось со всех сторон.

-Но, ведь, Князь понял, что был нехорошим. Пусть в самом конце, но он это сделал. А ещё, не дал сыну стать таким же, как и он сам. Правда! Разве этого мало? — бывший бомбила ещё раз посмотрел на притихших разом детей.

-Хорошая сказка, — наконец, неуверенно протянул Сашка. — Только грустная.

-Жалко Князя. Он такой хороший.

-Зачем он вообще тогда пошёл в город?

-Нет, в город он пошёл правильно, зря только решил остаться там.

-Дети, дядя Володя рассказал вам хорошую сказку, — поднялась на ноги Наталья. Как всегда легкая и воздушная, даже несмотря на заметно округлившийся живот. В его любимом белом платье в синий горошек и со своей неизменной улыбкой на устах. — Давайте скажем ему спасибо.

-Спасибо, дядя Володя, — раздавалось со всех сторон.

-Спасибо.

-А теперь, всем спать, — Наталья строго посмотрела на детей.

-Ну, ещё совсем чуть-чуть! Ещё одну сказку, самую последнюю!

-А, можно ещё раз! Вдруг там что-то изменится.

-Тётя Лена, ну, пожалуйста!

-Дети, если не успеете быстро-быстро заснуть, вам не приснится волшебный сон про доброго Князя, — поддержала Наталью Ленка — племянница Лешего. — Ведь, правда, Дима? — посмотрела она на супруга.

Пока детей отправляли спать, Владимир тихонько ушёл к своей любимой беседке, ютящейся на краешке деревянного мостика. Там, у воды, он аккуратно присел на край деревянного мостика, задумчиво уставился на усыпанное звездами небо.

-О чём думаешь? — сзади неслышно подошла Наталья.

-Знаешь, Старец, тот Святой, которого мы похоронили там, у Вечного Огня, был прав, когда говорил, что это, — он обвёл взглядом всё вокруг и есть настоящий Рай.

-А что он говорил ещё? — Наталья села рядом, свесив ноги в тёплую воду Нарочанского водохранилища.

-Он всё больше молчал, — пожал плечами Владимир. — Но даже тогда был прав.

-А что это за сказка про Князя? — девушка, зябко вздрогнув, прижалась поближе к супругу.

-Любимая сказка Зайкиной мамы, — он снял куртку и бережно укрыл ею Наталью.

Так и сидели они вдвоём, ночью, под раскинувшимся над ними безбрежным небом, усыпанном россыпью звезд. Он, спасенный детьми и она, выцарапанная из цепких лап смерти им, Владимиром, тогда ещё просто бомбилой. Человеком без имени и судьбы. Человеком, не умеющей и десятой доли того, что могут дети; например, общаться мыслями. Или поднимать предметы в воздух. Или ещё целую массу удивительных вещей. Вот, только и они не могут того, что умеет Владимир. Например, летать, резвясь с озорным ветерком. Или, как светлячок, светиться в темноте…