Homoscribens — Ограничение свободой

— Да, Вы правы. Собственно говоря, оно вообще первое. Я действительно ни разу ничего не комментировал в прессе.

— Вы обещали быть на этом интервью предельно откровенным. Почему именно сейчас?

— Почему я не давал интервью раньше? Боялся сказать лишнее. Боялся разрушить «таинственный образ». Набивал цену, так сказать. Почему сейчас? Во-первых, думаю, мой образ заштампован настолько, что никакая сплетня принципиальных корректив уже не внесет.

— Вы не верите во всемогущество СМИ?

— Верю. В том-то и дело, что верю. Поэтому молчал все время, пока формировался как писатель. Теперь я ухожу из этой сферы и могу позволить себе некоторую откровенность. Уже не так страшно сказать что-то лишнее.

— Что подвигло Вас на писательский труд? Этот рынок, можно сказать, перенасыщен.

— Ну, знаете, сложно все-таки наступить на горло собственной песне! Сначала тебя тянет на что-то эдакое, потом ты входишь во вкус, ну а уж если то, что ты царапаешь, кто-то оценил, тут уж и вовсе остановиться невозможно!

— То есть, Вы хотите сказать, что Вам по душе лестные отзывы?

— А кому они не по душе? Ради чего Вы сами делаете это интервью? Ради одобрительных возгласов начальства, больших тиражей? Отчасти. Но в большей-то степени Вы представляете себе читателей, жаждущих узнать небывалые подобности моей жизни! А под всем этим Ваша фамилия. Не так?

— Вы отчасти правы…

— Да не отчасти… Хотя ведь это я обещал быть предельно откровенным, а не Вы!

— Хорошо, допустим… Но тогда совершенно непонятно то, что Вы сейчас делаете! У Вас за спиной десятки романов, сотни рассказов, четыре повести. Часть уже экранизирована. Практически все, что Вы пишите, становится бестселлерами. Почему Вы уходите?

— Устал… Исписался. Не вижу для себя ничего, о чем бы еще хотел написать. В конце концов, все вертится вокруг одних и тех же тем. Разные интерпретации того, что старо как мир.

— Откуда Вы черпали свои сюжеты?

— А что Вы хотите услышать в ответ на этот вопрос? Все банально — из жизни. Своей, чужой.

— Ваши знакомые, близкие узнают себя в Ваших произведениях?

— Думаю, нет. Люди видят себя совсем другими, чем мы видим их. Они просто не в состоянии узнать себя без всяческих прикрас. К тому же, я избегаю стопроцентного списывания образов. Любой герой — блюдо из множества ингредиентов. Завершенная картина складывается из деталей... Поэтому — нет, я не смог бы просто скопировать героя с реального человека. Я все равно примешаю туда что-то.

— Вы любите своих героев?

— Смотря, что Вы подразумеваете под этим? В целом, конечно, я к ним привязался. Особенно к тем, кто кочевал из одного произведения в другое. Они постепенно становились живыми, обрастая всякими подробностями личной жизни, да и вообще всяческими проблемами, которые мне приходилось за них решать… В принципе, я их воспринимаю как детей. Или друзей. Обо всех надо заботиться! Все очень обидчивые, требовательные.

— Кто Вам ближе— отрицательные или положительные персонажи?

— Этот вопрос сродни: а кого Вы любите больше — маму или папу? Мама добрая, а папа строгий. Мне нравятся герои с прошлым. Герои с неким внутренним надрывом. Я вообще не делю их на добрых и злых — это слишком упрощенно. Так не бывает в жизни. Люди и не хорошие, и не плохие, они — между.

— Критики выделяют Вас, в первую очередь, за оригинальные концовки. Когда Вы пишите, вы уже знаете концовку или мучаетесь ей «до конца»?

— Как правило, знаю. Писать в надежде, что к концу что-то придет — слепо надеяться на удачу, провидение. Нет, это не по мне. Я бы даже сказал, что концовка появляется первой. Ради нее я иногда пишу все остальное. Раскручиваю в обратном, так сказать, порядке. Если все очевидно — кто будет это читать? Зачем? Банальностей полно в повседневной жизни. Никому не интересно читать расписание дня среднестатистического человека. Хотя, и из этого можно что-то сообразить…

— То есть Вы хотите сказать, что можете теперь сделать бестселлер из всего?

— Нет, я просто хочу сказать, что хоть сам и исписался, но другие писатели имеют множество возможностей выделиться, необычно взглянув на обычные вещи.

— Почему Вы уходите именно сейчас, на взлете писательской карьеры?

— Это как в спорте — надо уходить вовремя, пока тебя еще помнят с золотой медалью на шее. И я уже говорил, что в этой профессии для меня пока все исчерпано.

— Вы сказали «пока»? Значит, есть шанс…

— Шанс есть всегда.

— Многие связывают Ваш уход с обстоятельствами в личной жизни.

— Я предпочел бы не распространяться на эту тему.

— Если помните, Вы обещали быть полностью откровенным в этом интервью. Вы не ожидали вопросов на личную тему? Пожалуй, интерес читателей к Вашей личной жизни даже превышает интерес к Вашим произведениям.

— Что ж… Именно ради этого Вы и делаете интервью… Что конкретно вас интересует?

— Всем известная «пронзительность» Ваших сюжетов связана с личными обстоятельствами?

— В определенной степени то, что в нас, всегда накладывает отпечаток на то, что мы делаем.

— Если провести параллель между Вашей личной жизнью, то можно сказать, что в ней все довольно ровно — одна жена, один ребенок. В сюжетах же Вы гораздо более смелы.

— Вы сами ответили на свой вопрос: «ровно» — это не интересно никому, запутанность, сложность, множество действий на квадратный сантиметр, возможность додумать самому — вот чего хотят современные читатели! С другой стороны, мои книги — это мой виртуальный мир. Я прихожу туда как на работу, «одеваю» очередной образ и… вперед! Я проживаю жизни своих героев. Здесь моя профессия — сродни актерско-режиссерской. Только я более свободен: я не завишу ни от времени года, ни от погоды, ни от настроения главных героев, ни от наличия финансирования. В целом я очень свободный человек.

— Вы не ограничены ничем?

— Только желанием или нежеланием писать. Я не всегда могу просто сесть и написать хорошее произведение, интересное читателям. Пардон.

— Каков самый долгий Ваш перерыв в работе?

— Когда не было настроения писать? Полгода или около того. Мне потребовалось время, чтобы прийти в себя после одной книги.

— Вы имеете в виду «Ограничение свободой»?

— Да, именно. Когда я написал последнюю строчку, почувствовал, что опустошен. Я вообще не хотел после этого писать. Никогда.

— Но, тем не менее, именно это Ваше произведение получило самое большое признание и принесло Вам славу?

— Я вложил в него все, что мог дать читателям в тот момент.

— Этот этап Вашей жизни, несомненно, будет оказывать влияние на последующий. Как Вы думаете, прошлое писателя будет скорее мешать или помогать?

— Скорее мешать, к сожалению. Писатели чаще воспринимаются как фантазеры, люди со свободным графиком, не очень ответственные, зависящие от настроения. С другой стороны, эта профессия никогда не была моей основной деятельностью. Просто СМИ раскрутили именно эту сторону моей жизни.

— Я знаю, что Вы не оставляли основную работу, даже когда тиражи Ваших книг зашкаливали. Почему?

— Стабильность. Уверенность в завтрашнем дне. Моя основная профессия всегда востребована, а вот понравится ли читателям то, что я для них приготовил — далеко не факт. Можно потратить огромное количество времени на выписывание простого, казалось бы, диалога, деталей, а потом… Все впустую… Никогда не знаешь, что зацепит, «выстрелит», так сказать, а что пройдет незамеченным, непонятым. Здесь все очень шатко.

— Как Вам удавалось совмещать преподавание и писательскую деятельность? На каком-то этапе слава наверняка уже мешала…?

Вдруг тихонько открылась дверь аудитории, щелкнул выключатель, и два студента пятого курса факультета журналистики, жмурясь от света, вжались в парты.

— Так вот как Коротков и Лютов готовятся к завтрашнему экзамену! В интервью играют! Интересно... Очень интересно, как же это мне удается совмещать преподавание у таких известных журналистов с писательской деятельностью?

Студенты виновато потупились.

-Вадим Владимирович, а почему Вы все-таки никогда не даете интервью?

— А Вы на этот вопрос что за меня ответили в своем интервью? Молчите? Хорошо, скажу… Испугался я, что совсем засосет. Это ж как наркотик! А подсел я крепко! Самое сложное во всем этом — не заблудится в чертовом виртуальном мире, тобой созданном. Это, парни, страшное дело. Жуткое. Наступает момент, когда ты уже весь там, только хвост торчит. Вытянет тебя семья оттуда за хвост — хорошо, нет — так и будете по разные стороны зеркала жить. Ладно… Идите уже домой, я аудиторию закрою. Попробуйте только завтра на экзамен не явиться!!

Студенты мгновенно ретировались, а Разбежкин подошел к окну и невидящим взглядом уставился в одну точку. Зазвонил мобильный:

— Добрый вечер, Евгений Васильевич… Нет, не занят… «Ограничение свободой»? Продолжение? Нет, не смогу… Нет, решение уже принято. Вы сами все знаете… Нет, шансы-то всегда есть, но здесь другое совсем дело… Позднее?... Ну, попробуйте позвонить лет через пять…