Halgen — Газ

Возможно, понятие «советский народ» и было где-то лишь вымыслом. Но не в Уфе. Люди нефтехимических комбинатов много больше походили друг на друга, чем на древних кочевых башкир или на русских хлеборобов прошлого. Да, в этом чавкающем нефтью городе были разные миры, но различались они вовсе не по своему национальному прошлому.

Часть одного из этих миров — в «хрущевском» домике недалеко от центра города. Отец семейства — инженер одного из нефтехимических заводов, в прошлом — обожатель своего дела. «Моя профессия — это разделение нефтепродуктов. Начало ему дал сам Дмитрий Иванович, Менделеев! Если глубоко задуматься, то всю свою жизнь человечество что-то разделяет. Наши предки отделяли зерна от плевел, я разделяю углеводороды, а мои потомки, наверное, станут разделять невидимые электромагнитные сигналы», — говорил он. Еще он гордился своим происхождением потомственного инженера. Ведь его прадед был знаменитым в ту пору, а ныне забытым изобретателем Николаем Павловичем Мышкиным.

Кем же был тот однофамилец героя Достоевского?!

Начинался 20 век, и города набивались множеством механизмов, рождалась промышленность. Более всего она жаждала энергии, которой просто катастрофически не хватало. В электричество можно было перерабатывать нефть и уголь, но нефтяных месторождений было открыто мало, добыча угля же оставалась делом тяжким, рискованным и опасным. К тому же агрегаты, перерабатывающие дары земли в невидимый поток электронов, производили больше дыма, чем энергии. Кто-то подсчитал, что для того, чтоб досыта напоить промышленность электроэнергией, придется половину народа загнать в черные пасти шахт. Землю пахать, конечно, станет некому, но пахари уже будут и не нужны — пополам смешанный с копотью воздух будет так скверно пропускать лучи солнца, что на Земле уже ничего не вырастет…

Что же, все это могло быть лишь мудрствованием. Ведь ясно, что при таком взгляде на будущее, люди обречены оказаться уничтоженными промышленностью, которую они создают, вроде как, сами для себя.

Разумеется, искали выходы. Например — в гидроэнергетике, благо опыт строительства водяных мельниц, особенно в России — просто исполинский. Но мощность генераторов была низка, требовалось перекрывать плотинами очень крупные реки, а их в Европе, да и в Европейской России — не так и много. И строить такие сооружения с помощью лопат, тачек, кобыл да телег — едва ли получится.

Про атомную энергию, конечно, еще никто не знал. Лишь никому пока не известные Пьер и Мария Кюри лопатили где-то в далекой Франции груду урановой руды.

Электричество то и дело напоминало о своем бытие ударами молний, не замечать которые было невозможно ни владельцу угольной электростанции, ни вылезшему из земных недр шахтеру, ни ученому, бьющемуся над увеличением полезного действия турбин и генераторов. Но атмосферное электричество казалось чем-то мало понятным, изучение чего может ни к чему и не привести, и тогда — ушедшие без толку прожитые годы, долги, плевки со стороны детей в непутевого папашу…

Но Николай Павлович — рискнул. В Ивангородской крепости, которая к тому времени уже ничего ни от кого не защищала, он расположил свою лабораторию. К Небесам она тянулась сотнями воздушных шаров, связанных с Землей медными струнами. «Вместо того, чтоб плеваться в Небеса дымом, мы будем связывать их с Землей. Не в этом ли призвание человека?!» — говорил он и проверяющим генералам и заезжим студентам.

Действительно, работало. Энергетические агрегаты, помещенные в одной из крепостных башен, под силой атмосферного электричества, бешено крутились, и могли вырабатывать ток уже тех параметров, которые нужны фабрикам и заводам. Конечно, случались и неприятности, иногда мощные атмосферные разряды разносили машины буквально в медные брызги, а пару раз едва не убили и самого изобретателя. «Не страшно. Человек все одно — смертен, а принять гибель не от какой-то земной бяки, а от самого Неба, согласитесь, не так уж и плохо!» — часто говорил он.

Получалось уже что-то работающее. Электростанцию Мышкина можно было соорудить на любой фабрике, даже не занимая особенно места — прямо на крыше. Подвоз угля ей не нужен, подвод воды — тоже не нужен, и вообще — ей не надо почти ничего.

Но Первая Мировая война перелопатила множество жизней, подобно картам. Все, что не могло стрелять, уже никого не интересовало. За ней — Гражданская война, разбросавшая людей по таким краям, о которых они не имели и представления. Мышкин попал в Уфу, немного поработал в ней инженером, но быстро помер от тифа, оставив жену и двух детей. Сын оказался не обделен инженерным талантом, и мог бы продолжить дело отца. Но все отцовские бумаги куда-то таинственно пропали, что, вообще, тоже не было столь уж таинственно. Что какая-то там мокнущая в воде и горящая в огне бумажка перед Гражданской войной, пусть даже на ней и написано что-то потрясающее! Не исключено, что весь архив обратился в самокрутки каких-нибудь красноармейцев или матросов, или белых солдат, которые были ничуть не грамотнее своих красных собратьев-противников…

Что же, прадед Мышкин был семейной гордостью, а его правнук, уже не Мышкин, трудился инженером. И до той поры, пока в центре внимания не оказались мастера продаж и перепродаж, распределений и перераспределений, любил свою работу. Ну а после — продолжал трудиться, но без любви.

К 80-м годам 20 века в России начало складываться представление о том, каким должен быть человек в полном смысле этого слова. Составляющими человека предполагался целый набор вещей, обеспечивающих его престиж. Такие, как одежда заграничного производства, автомобиль, видеомагнитофон. Глядя с нынешних времен этот набор кажется наивным, даже смешным, сегодня он — уже другой.

Но не надо забывать, что те времена были предтечей времен сегодняшних. Обладание определенным набором вещей означало не одно лишь богатство, но и доступ к тому, что могут иметь далеко не все. Научное, латинское слово «дефицит» по своей сути становилось новой идеологией. Оно определяло, кого считать удачливым, а кого — неудачником, кого — уважать, а кого — не очень. Казалось бы, решить проблему дефицита проще простого — производи больше того, что в дефиците, и он исчезнет. Но каждый понимал, что сделать столь простой ход не позволят те, чья жизнь определяется присутствием дефицита. А они — на каждом этаже жизни, от директора ближайшего гастронома до далекой, скрытой в тумане власти. Раз так, то учись жить при дефиците — заводи нужные знакомства, которые строились по простейшему закону «ты — мне, я — тебе».

Чем мог ответить своим знакомым из числа держателей дефицитов простой житель страны, как правило — человек техники? Например, правнук инженера Мышкина? Принести со своего завода молочный бидон с соляркой или грелку с бензином? С ростом пространства дефицита мир делался все более чужим для него, и войти в его нутро он не мог. Нечего ему было и завещать сыну, кроме получения такой же инженерной профессии, лежащей в стороне от всех жизненных благ (ведь всегда кажется, что сегодняшний день — навсегда).

Сыном инженера был Ваня, который был в отца, деда, прадеда. С тем же интересом к технике и с уже появляющейся способностью к ней. Выслушав рассказ папаши про легендарного основателя семейства, Ваня сказал, что придумает, как дать жизнь его изобретению. Только, конечно, воздушные шары сегодня уже не годятся — техника вошла в новый день. Почитав книжки по физике, он в возрасте 14 лет сам предложил новую технологию — использовать вертикально направленное ионизирующее излучение, которое будет образовывать в атмосфере каналы, по которым можно получать электроэнергию.

В былые времена родители бы радовались на такого сына. А сейчас…

Была у Вани и первая любовь. Девочка Оля с тонкими чертами милого личика и завитыми черными волосами. На башкирку она не походила, должно быть, происходила от утонченного, но давным-давно забытого людьми народа, обитавшего когда-то в соседних краях — волжских булгар. Сама же себя она, конечно, считала русской, в чем никто не сомневался.

Отец Оли был директором магазина «Телевизоры». Ныне такая должность едва ли кому-нибудь что-то скажет. А тогда… В те годы только-только появились первые видеомагнитофоны, и несмотря на свою гигантскую цену тут же сделались не просто дефицитом, но — особенной, элитной его частью. Видеомагнитофон давал свободу погружаться в миры тех фильмов, в которые желал сам его обладатель. Конечно, свобода была лишь видимостью, все равно смотреть можно было лишь те фильмы, которые было возможным приобрести. Но кому не известно, насколько человек любит иллюзии?!

Одним словом, отец Вани и отец Оли обитали в разных мирах. А дети их ходили в одну и ту же школу. Случалось, Ваня помогал Оле с физикой, которую она отчаянно не понимала. Пытался он, конечно, и выразить как-то ей свою любовь, но по молодости лет делал это как-то неуклюже, и Оля его знаков не замечала. Или делала вид, что не замечает. Например, умеющий еще и неплохо рисовать, Ваня карандашом на тетрадном листочке набрасывал ее портрет, и делал это так, чтоб Оля видела. А она смотрела в его сторону, но не замечала ни листка, ни карандашного портрета. Или делала вид, что не замечает.

Как всякий влюбленный, на слова и даже вздохи Оли Ваня имел обостренный слух. Он прислушивался к ее разговорам с подругами, стараясь уловить темы, которые интересны ей. Но… Они обсуждали фильмы, которые Ваня никогда в жизни не видел — ведь он мог смотреть лишь то, что показывало ТВ.

Иван задумался. Надо было придумать что-то, что разом перевесило бы все повседневные мелочи, лишив их духа серьезности. Иным словом — требовалось совершить подвиг. Но для подвига необходима соответствующая ему ситуация. Где ее отыщешь в обыденной жизни?

Из разговоров Оли с подругами он узнал, что в июне, до которого осталось два месяца, она с родителями отправляется в Сочи. Конечно в Сочи, где же было еще отдыхать с семьей директору престижного позднесоветского магазина?! Но Ваня, более того, узнал день и час отправления поезда. Это было много, как раз хватало для совершения пусть и простого, но — подвига. Отправиться вместе с ней. Там на юге, где лучи солнца втекают в кровь добротой и покоем, он и расскажет ей о своих чувствах. И согласится на любые условия возлюбленной. Если она потребует, чтоб он сделался богатым (такое требование первым приходило ему в голову), то он убежит уже за границу. А там — все богаты, стоит туда попасть — как уже разбогател. Так, по крайней мере, говорят взрослые, а они, как известно, всегда правы. Только, наверное, ленивы, чтоб самим последовать за своими мыслями…

Что же, время пролетело быстро. Дома, чтоб не вступать с родителями в лишние разговоры, Ваня оставил записку. Собрав свои немногие барыши (на сносную еду и съем какого-нибудь сарая должно хватить), он отправился на вокзал. В толпе Иван быстро обнаружил Олю, ее толстоватого отца с неизменной трубкой в зубах, и наряженную в новенькое зеленое платье мать. Но, отметив вагон и купе, в которое они погрузились, прошел мимо. Его должны увидеть только там, в Сочи. Это должно быть чудом. Дальше он пошел вдоль поезда, дошел до первого вагона, который в те времена чаще всего был почтовым. Этот поезд не был исключением.

«Где же я поеду? На билет денег нет. В электровоз к машинистам попросится? Но ведь локомотивы меняют. Сюда пустят, а в другой — нет, и останусь я на какой-нибудь станции. Может, потом до Сочи и доберусь, но где я их там найду?! Город ведь, вероятно, не маленький…» — размышлял он.

Раздумья прервал дед-проводник почтового вагона.

— Что, хлопчик, за подружкой угнаться решил, а грошей нема?! — усмехнулся он.

— Как Вы догада…

— Поживи с мое, тоже людей насквозь бачить будешь! — говорил он, мешая великорусские и украинские слова, что выдавало в нем кубанца.

Так и оказался Ваня в почтовом вагоне. Дед-проводник разложил на столе карты, разлил в стаканы чай, и они принялись за игру. В карты Ваня играл хорошо, потому то и дело обыгрывал деда, отчего тот смешно щелкал сам себя по затылку. Поезд набирал скорость. Время от времени Ваня смотрел в окошко, отмечая какое-нибудь дерево или домик, и думал, что через несколько секунд это же дерево или домик отразятся и в темных глазах Оли. Хоть они и разделены сейчас десятком вагонов, но — уже вместе, ведь ничто не соединяет так, как общая дорога. Когда они выйдут из поезда, то сделаются уже людьми одной жизни, и он сможет рассказать ей о своих чувствах.

Впереди выли электровозные вентиляторы, позади катился вагончик с его любимой. А где-то за горизонтом стальные нитки дороги пересекала змея газопровода. О котором Ваня, конечно, не знал. А если бы и знал, то много бы о нем не думал — мало ли что пересекает железную дорогу?!

На крохотной станции Ваня прервал игру со стариком, и собрался проведать вагон Оли. Силы терпения иссякли. Он собирался постоять в его коридорчике, и если выйдет Оля — просто подмигнуть ей, а потом — сразу исчезнуть, убежать через вагоны. И пусть потом до самых Сочи гадает, сон это был, или не сон…

Почтовый вагон сообщения с другими вагонами не имел, его дверь на всякий случай была опломбирована. Потому на станции Ваня вскочил во второй после почтового вагон, и отправился через вагоны. Проводники не обращали на него внимания. Может, вагон-ресторан ищет, может — размять ноги по поезду отправился. Одет он неплохо, по всему видно — с родителями едет…

Так Ваня и добрался до вагона Оли.

За полсотни километров от железной дороги выли турбины газоперекачивающей станции. Они сжимали газ до давления в десять атмосфер, и вдавливали его в трубу, по которой он мчался до следующей такой же станции. И так, от станции к станции, он проделывал путь за границу.    

Газопроводы, идущие в Европу когда-то строились, как стратегические. Строители трудились на пронизывающем ледяном ветру, в облаках таежного гнуса, по пояс в болотной жиже, отдыхая возле коптящей буржуйки в провонявших от грязной одежды бараках. Средств не жалели, поломанную технику бросали возле стройки. В тайге или в тундре все равно не починить, а вывозить — лишь один убыток. Фотографиями молодцов-строителей были наполнены журналы тех времен. Смысл этих пронзивших страну строек именовался коротко и ясно «газовая война». По замыслу, Европа должна была предпочесть дорогой арабской нефти, поток которой контролировали США — дешевый русский газ. А это означало далеко идущие последствия, ведь экономическая зависимость рано или поздно переросла бы в зависимость политическую. Так американцы лишились бы опоры на Европейском континенте, и границей между ними и пространством русского влияния сделался бы Атлантический Океан. Холодная война оказалась бы выигранной без единого выстрела.

Но в экономической войне, как и в настоящей, огненной, главное оружие — это отнюдь не газовые трубы. Как и не пушки, винтовки да атомные бомбы. Основное оружие всех без исключения войн — это воля к победе, основанная на глубокой уверенности в своей правоте. К 80-м годам русский народ этого оружия лишился, а чувство непонятной вины перед Западом все глубже и глубже въедалось в плоть и кровь. В этих условиях газовые и нефтяные трубы более не были русским оружием, они становились похожи, скорее, на детские мизинчики, протянутые для примирения. «Мирись, мирись и больше не дерись!» Никто не задумывался, что тянутся эти мизинчики отнюдь не к таким же добрым мизинчикам, а к наточенным акульим зубам…

Вой турбины, как всякий монотонный звук, хорошо усыпляет. За пультом газокомпрессорной установки дремал ее оператор Витя. Собственно, в такой полудреме и проходили его рабочие смены, что, как не удивительно, ничуть не уменьшало его усталости, и дома он все равно был вынужден — отдыхать. Пульт — это ряд манометров, шкалу которых пересекает красная черта, да красных лампочек под ними. И рукояток регуляторов. Давление упало — лампочка зажглась — запищала сигнализация — надо покрутить рукоятку, увеличить мощность турбокомпрессора, выровнять давление. Понятно, что с такой работой справился бы и автомат. Для чего тогда тут нужен человек? А для того, что особенно резкое и быстрое падение может означать разрыв самого трубопровода. Тогда следует наоборот — глушить турбины и вызывать аварийную команду.

Так по инструкции. На самом деле резкое и быстрое падение давления газа в смену Вити однажды случилось. Он, как положено, заглушил турбины и вызвал аварийную бригаду. В результате его сперва обматерили аварийщики, а после отругало начальство. Никакого разрыва не было, а простой системы означал колоссальные убытки. В завершение один из начальников ему поведал, что разрыва трубы не может случиться вообще, ибо ее рассчитали умные люди. Потому пусть сидит на месте ровно, а при падении давления газа — всегда его восстанавливает до нормы.

Вите снился Змей-Горыныч, которого Илья Муромец запер в подземелье. До тех пор, пока через тысячу лет маленький корыстный человечек не выпустил его с уговором, что тот сделает его царем. Обретя свободу Змей выжег своими пламенными языками все царство, не забыв слизнуть и своего «заказчика».

Последним «кадром» сна была сплошная огненная завеса, прорваться сквозь которую не мог ни человек, ни зверь. Отчаянно вопила сигнализация и уже сквозь сон мигали лампочки.

Хрюкая и приходя в себя, Витя принялся крутить рукоятки, наращивая мощность компрессоров. Стрелки поползли вверх, но вяло и неохотно, будто были тоже спросонок. Витя выкрутил их до упора и, откинувшись в кресле, закурил «сигарету пробуждения». Больше он сделать ничего не мог. Если верить словам начальника, и не должен был делать…

Из разорванного брюха трубы бился невидимый газовый фонтан. Природный газ — тяжелее воздуха, а местность, где прорвало газопровод была как раз — низиной. Потому через несколько минут низина обратилась в пахучее газовое озеро. Природный газ, смесь метана, этана, пропана и бутана, не только вытеснял воздух, но и смешивался с ним. Как раз настолько, чтоб каждую молекулу газа окружило достаточное количество молекул кислорода, жадных до взрывного, уничтожающего слияния с ним. Говоря по-научному, образовалась гремучая смесь. Молчаливая и неподвижная, она ожидала запала…

Родители Вани читали и перечитывали его записку.

— Знаешь, я бы сам поступил точно также, — говорил отец — матери.

— Что же делать… — как и положено, причитала мать.

— Возьми себя в руки! Денег у нас мало, но мы займем, и поедем завтра же за ним, в Сочи. И там его найдем, и незаметно будем с ним рядом. Мешать ему не будем, но если что — поможем. Он поступил правильно! — твердо отвечал отец.

Кабину электровоза ВЛ10 осветил прожектор идущего впереди пассажирского поезда с таким же электровозом во главе. Машинист сбросил мощность двигателей до нуля — впереди был затяжной спуск. Помощник высунулся в раскрытое окно. «Что-то запах какой-то странный. Как будто газом пахнет», — проговорил он. Машинист пожал плечами. Присутствие газа движения поезда касаться не могло. Но сбрасывать скорость дальше он не стал, рассчитывая побыстрее проскочить странную низину на предельно допустимой скорости.

Мимо пронесся встречный электровоз, загромыхала гармошка светящихся вагонов. Газом пахло уже и в кабине. И в вагонах. Он занял все пространство…

Ночь исчезла. На ее место пришло пронзительное зарево, как будто вся Земля провалилась в солнечную массу. Следом за светом пришел нестерпимый жар. Глянув в зеркало, помощник увидел, что поезд погрузился в трепетную огненную массу, и растворился в ней. Машинист со своей стороны увидел тоже самое, и его рука сделала единственно возможное движение — рванула рукоятку крана в шестое положение. Завизжали тормоза. Другой рукой он отключил быстродействующий выключатель.

Ваня стоял в вагонном коридорчике, и его сердце обратилось во все барабаны мира, неожиданно слившиеся в один. Мимо несколько раз проходила проводница, спрашивала, вроде «Мальчик, ты откуда?», но вместо ответа Ваня лишь кивал головой. Горло пересохло. Обоняние чувствовало сочащийся из-под двери запах Оли, который перекрыл закравшийся в вагон газовый дух.

Дверца с привычным грохотом отъехала в сторону, и прямо перед Ваней показалась Оля. Они стояли и смотрели друг на друга. Любовь вдруг перешла из нутра — наружу, обратилась в чистый свет, в жар… Все, что было вокруг, потеряло свои контуры, превратившись в чистую любовь. Через мгновение Ваня понял, что — сгорает. И, конечно, не усомнился, что — в своей любви. Что же чувствовала Оля — никто на Земле более не узнает…

Происшедшее было сравнимо со взрывом бомбы объемного взрыва — образуется огненное облако, в котором исчезает все, что в него попало. Два поезда за мгновение превратились в груду металлических лохмотьев. Уцелели лишь несколько вагонов и локомотив, оказавшийся выше «газового озера». Для тех, кто незаметно для себя оказался погружен в его недра, не оставалось не только времени на спасение, но даже и на мысли о нем.

На следующее утро родители Ивана узнали о случившемся. Добраться до места катастрофы они смогли лишь через день, договорившись с начальником какого-то восстановительного поезда с краном. Их глазам открылось черное выжженное пространство, покрытое кусками раздраконенного железа. Осталось лишь оросить его своими слезами, чтоб оно проросло когда-нибудь зеленой травой.

Огненная точка оказалась поставлена на многих жизнях, а, значит — на многих-многих вариантах будущего, которое — не пришло, и не придет больше никогда. Можно гадать и о дальнейшей судьбе Ивана, и о его любви к дочке «короля дефицитов», и о судьбе страны, если бы она получила такого умника, как Иван. Всего этого уже никогда не будет…

Андрей Емельянов-Хальген

2013 год