Подниматель пингвинов — Сто тридцать девять

Утра и вечера.

Как это странно — запоминать время суток...

Лишь потому, что слезам выходить пора

В определенный временной промежуток.

Как странно, что в жизни все еще можно любить

Без купюр, без размена,

Без слов, не имеющих смысла.

Что в календаре заштрихованы намертво бывшие числа.

И так радостно сотни штрихов выводить.

Сколько

До счастья и боли в одном флаконе,

До пыли вокзальной в июльском полуденном солнце

Осталось?

Вернется.

Какое обычное слово

"Вернется"

Сто тридцать девять.

Какая-то малость.

У него — холодные руки и теплая шея — это все,

Что я помню о нем.

Голос — смутно.

И еще — взгляда ожоги.

Больше не нужно, больше — будет потом,

В начале иной дороги,

Когда руку рука согреет,

Шея — цветение губ охладит.

Мне не страшно.

Рай в шалаше — откровенная глупость.

Быт?

Лицемерие, вечные недомолвки, склоки...

Сто тридцать девять.

В чашке пусто...

Сколько?

Десять минут, чтоб наполнить ее до краев.

Сердце — штука иная.

Под кров

Постояльцев не принимает.

Хватает и постоянных жильцов.

По горло?

По самую душу.

Слушай,

Когда же, в конце-то концов?

Сто тридцать девять.

Закрываю дверь на засов,

Кипяток последней надеждой обдаст

Обожженные губы.

Любит.

Какое простое слово

"Любит"

Слезинка — в безудержном море чая.

Скучаю?

Нет,

Я стараюсь без тебя не пропасть.