Марина Киевская — Марина Киевская — Поэма Неба

Про крылатые чудо-качели

                            уже

                            никто

                                    не поёт.

Заржавелые крылья, слышен фальшивый скрип.

Подойдёт под окно твоей жизни полтинник — диктор соврёт:

«Минус сорок». Школа. Контрольная — завтра — грипп.

Во дворе детский крик. Мяч — в окне. Ардик — бел.

                                                                                                               Теперь — Ардальон,

Раскрасневшись, важно садится в пузатый Мерс.

А на месте «Бюро ритуальных услуг» — «Весільний салон».

Дед Макар держал голубятню над ним… Воскрес…

Видишь, голуби в небе — резные у них хвосты. Надо же!

Прилетают, — память у птиц на родимый дом.

Разлетается эхом крылатое детство на этаже.

Семь часов. Будильник.

                                А я ещё на седьмом

Небе… И высОко

падающим вниз.

Колкая осока,

пухом обернись!

У кого прописка:

«не-бо-жи-тель-ство»,

для того чекистка

натирает ствол.

Ревностно, усердно,

престарательно…

Жить аэрофобам

обязательно

на земле. И только.

Не возьмёшь в кредит

крылья. Бандеролька

может долетит

в небо… А пока что

внеочередной

лозунг на плакате

«Падающим — дно».

И днище хрипит. Хохоча — клокочет,

Предчувствуя новый пир.

Распяв, располосывать тело хочет

Снопами осок-рапир.

А в метре скользит желтоглазый полоз,

Готовый забрать за край.

Но чей-то упрямый и жёсткий голос

Приказывает: «Вставай!»

                2

Падать ведь не больно,

тяжелей — вставать.

Истине продольной

поперёк — кровать.

И стелили чисто,

только не для тех.

Так ведь атеисты

милостыней — грех

окупают втайне.

Так — с небес — на дно.

Знаешь, это крайне

у-ни-зи-тель-но.

Подставляй корыто —

хватит слёз на всех!

Наших — с глаз размытых,

Боговых — с застрех*.

Сан-эпид проверка,

гос-надзор обход.

Ждали фейерверка —

Судный день грядёт.

Проводная чистка —

электричеством.

Истово чекистка

заряжает ствол.

                3

Кухня, санузел, уборка — по расписанию.

В съёмных квартирах неделя проходит за две.

Ухо соседки услышит пылекасание,

Око просверлит все стены и — быть беде.

Помнишь, тебе говорила: «что же ты делаешь,

Я ведь прикрою собой, если будут стрелять!»

Небо тогда не делилось — падало целое ж! —

Прямо на нашу разваленную кровать.

После чего разливалось матовым заревом…

Крылья — на полке, — незачем было летать.

Утром — постыдный укор во взгляде хозяевом.

Ты говорил мне: «От зависти всё, видать»…

                4

Эта весна проходит мимо.

Пережит март, за ним и апрель.

О-че-ред-ная пантомима

Замерла в мёртвых пальцах мима.

Время стоит… Не-вы-но-си-мо

Вынести май. И с новой силой

Небо молить, сжимать виски и

Знать, что последняя эта трель.

К чёрту триоли… Мы жили с тобой adajio*,

Дни запивая разбавленным молоком.

Путь в небеса завершился замочной скважиной,

Вскорости съеденной ржавчиной целиком.

Видели многое. Зримое — не увидели.

Знали о многом, но главное — не учли.

Небо — один из предвестников скорой гибели

Тех, для кого были маями — феврали.

Так и остались на связке ключи позвякивать, —

Выкинуть жалко, как давнишние мечты.

Так же — вода в молоко для эспрессо к завтраку.

То же адажио… Кофе успел остыть.

                5

Бесполезно теперь —

маяться.

Будет в мае у нас –

свадьбица.

Нет давно никакой

разницы —

то ли бес, то ли бог

дразнятся.

То ли смерть, то ли жизнь —

пошлая.

Слышишь, тихо поёт

прошлое.

Чересчур были мы

прошены.

И одёжи теперь

сношены.

То ли град, то ли снег –

крошево.

Урожаи давно стожены.

А хлеба-то не все

скошены.

На ноли мы с тобой

множены.

То ли я, то ли ты –

прожиты.

Продавали любовь

дёшево —

за чекушку в обед

пьянице.

В понедельник была

пятница.

Ничего уже не

станется.

Не взойдёт по весне

ярица.

На чужой коровай

зариться —

непременно — ножом

раниться.

Крылья нам только раз

дарятся.

Не парят — так в мешках

парятся.

Небо под ноги мне

валится.

Я в раю, и в аду –

Странница.

То ли жизнь, то ли смерть

тянется.

Надо ль в мае, чтоб так

маяться?

                6

Утро. Будильник. Вечные семь ноль пять.

Связка ключей в руке, хоть и пуст кулак.

Снова заводишь — прошлое досыпать.

Школа. Экзамен. Ранец тяжёл — трояк.

И бандеролька в небо — отец — не Бог, –

Богова кара лучше его словца.

Смотришь с повинной. — Выучи назубок!

Всё — бесполезно что-либо отрицать.

Школьный звонок — будильник устал звенеть.

Вместо каникул — пятница на носу.

Мolto allegro*… Кофе остыл на треть.

Шум на весь двор — рабочий завёл фрезу.

На площадке — строительный ход. Ардальон, закипая,

Всё кричал на прораба: «Каркас для пяти стекломасс!»

И с отчаянной злостью глядели мальки-шалопаи,

Как железные крылья качелей летели в Камаз.

Будут новые песни про новые чудо-качели.

Будет детство всё так же звенеть на далёком седьмом.

Никогда не взрослевшие некогда, помнишь, взлетели?

«Не узнать их», — вздыхает потрёпанный фотоальбом.

А пока терпеливо чекистка ждёт нового НЭПА,

Зачеркнув отрицание в заповеди «Не убей».

Дед Макар улыбается детям с февральского неба

И за пазухой греет замёрзших резных голубей.

*Adajio — медленно, протяжно

*Застреха — нижний, свисающий край крыши

*Мolto allegro — очень живо, быстро