* * *
Под вечер, почти что под самый конец,
Я день разломил на судьбу и венец.
Под плач циферблатов и время стенанье:
Лишь хрустнули стрелки на круге сознанья.
Я день разломил и, немедля, в пучину
Судьбу отшвырнул, как страданья причину,
Как прошлого длинную, липкую тень.
И стало светлее, хоть кончился день.
Судьбу отшвырнул, а на вечер оставил
Венец из того, что случиться едва ли.
Венец из того, что в сейчас лишь таиться,
Но всё же, быть может, сумеет раскрыться.
Его я, взяв в руки — бесценную тонкость! –
— В лучах заходящего, зыбкого солнца,
Принёс к Вам домой, сквозь метанье толпы
И улиц рычанье, в сетях суеты.
Принёс и поставил венец перед Вами.
И вот уж сверкает чрез нас он словами.
И стынет уж чай наш давно на столе.
И дождик притих на оконном стекле.
Вот с неба скатилась уж третья звезда,
А мы всё болтаем, забыв про дела!
Плетём разговор, прерываясь порою
Неловким молчаньем, смущенья стеною,
Но каждый раз вновь успевая схватить
Беседы тончайшую, нежную нить.
Петляем, петляем — всё вкруг одного:
Что ж значит венец? Как понять нам его?
В чём скрыта загадка? И есть ли ответ? –
— Волшебным мерцаньем пленяет венец.
Волшебным мерцаньем, серебряным звоном,
На пару с Луною таинственным зовом.
Нельзя угадать, сколько ты не старайся!
И мы почти сдались пред этим несчастьем.
И мы почти сдались, и мы замолчали:
Мы были разбиты! Мы были в печали!
И я уж домой прочь собрался идти.
И тут он, вдруг, вспыхнул, ответ осветив!
Взорвался венец фейерверком кипящим:
Ни в прошлом, ни в будущем, жизнь — в настоящем!
Нельзя нам нигде больше счастья найти.
Лишь только в сейчас! Лишь на этом пути!
* * *
Бледно с неба светит солнце,
Ветер — силен, но прозрачен,
И опять, в июньский полдень,
Я сомненьями охвачен.
Что-то зябко, неуютно,
Горько-сладкий хмель на сердце,
И душе так бесприютно,
Будто мне не жить на свете!
Словно затерялся где-то
Я средь тысячи вселенных.
Убежал сюда, на Землю,
А теперь — найдут, наверно.
Выдернут из жизни с корнем,
Бросят в мрак опять бездонный,
Чтобы там, под светом звёздным,
Вновь боролся с тёмной долей!
Я — песчинка мирозданья,
Лишь ничтожный жалкий атом!
А моё существованье –
— То ли случай, то ли фатум!
Так неужто, на мгновенье
Моей жизни, столь невольной,
Не допустит звёзд боренье
Быть душе моей свободной?
Неужели, космос пенный
В своём вечном клокотаньи
Мне откажет, в жизни бренной,
В этом маленьком желаньи?
Ведь какое же мне дело
До всех битв этих неясных:
Молчит солнце, молчит небо –
— Значит, час мой не назначен?
Значит, я не так уж нужен
В беспредельной этой схватке?
Значит, дух мой не разбужен
И живёт всё в дрёме сладкой?
И пускай себе! — Не верю
В эту яростную битву!
Кто, когда её затеял?
И кто свет несёт в ней миру?
Все бесплодны здесь гаданья:
Вот умру — тогда узнаю!
А пока, на звёзд сиянье
Я взгляну без содроганья!
На Земле моей несчастной
И земного хватит горя,
Чтобы жизнью попытаться
Облегчить хоть близким долю!
Не грозите, не взывайте
Бог, Архангелы и Дьявол –
— Не откликнусь, так и знайте!
На Земле мой жребий спрятан!..
Но сияет бледно солнце,
Ветер — силен и прозрачен,
И опять, в июньский полдень,
Я сомненьями охвачен!
* * *
В знойный день поёт мне ветерок,
С нежностью лаская мои кудри,
Что мой милый друг, увы, далёк;
И целует шаловливо в губы.
И от солнца разомлевшую листву
Приголубив, шепчет мне лукаво:
— Раз тебя покинул милый друг,
Не отвергни поцелуев тех, кто рядом!
Ласково он смотрит мне в глаза,
В его речи столько сладкой дрожи:
— Лишь моя всех краше госпожа!
Не упрямься и взойди на её ложе…
И прохладною рукой полуобняв,
Сладострастным вновь смущает словом:
— Она любит пламенней огня!
Она дарит — неземным восторгом!
Приходи ж, испей её до дна.
Нет на свете ничего дороже!
Её волосы — душистая волна.
И как облако, нежна девичья кожа.
Но, по-прежнему, я мрачен и угрюм:
Ни к чему сейчас мне это счастье.
Я во власти невесёлых дум:
— Где все письма? Кто их рвёт на части?
Улыбнулся кротко ветерок,
Заслонясь от солнышка рукою:
— Рвёт их, видно, чей-то чёрный рок!..
Верно, быть тебе — с моею госпожою!
* * *
Он сегодня пришёл ко мне снова
И сказал тихо. — Жизнь не мила…
Никому не уйти дальше гроба.
Жизнь бессмысленна, раз — навсегда.
Взгляд тревожный скользнул меня мимо,
И улыбка скривила уста. –
— Кто стоит перед самой могилой
Видит сам, сколь пусты все слова!
И умолк. Мы в молчаньи сидели.
Он в ладони сжимал нервно чай.
И не знал я ему что ответить,
Как разбить в его сердце печаль.
— Если б люди поймали бы Бога, –
— За очками сверкнули глаза, –
— То казнили бы, без разговора. –
— И мой друг улыбнулся слегка.
Я кивнул. Был я с этим согласен.
Но добавил, негромко, в ответ:
— Приговор должен быть беспристрастен.
Приговор, а не ложный навет!
Он ещё посидел три минуты
И, сказав мне. — Спасибо за чай! –
— Вновь ушёл: угловатый, согнутый.
Крикнул вслед я. — Звони! Не скучай!
* * *
Было здесь очень тихо и странно:
Все сидели совсем молчаливо.
Кто свои перевязывал раны.
Кто-то спал на скамье, у камина.
Измождённые, мрачные лица.
Избегали все взгляда друг друга.
Что здесь — крепость или темница?
Иль совсем уже болен я духом?
Как попал я сюда?.. Не припомню…
Но пришёл не своей, видно, волей…
Низкий свод свет огня сделал тёмным
И наполнил всё дымом и вонью.
Треск свечей, чей-то стон, бормотанье.
Я стою не живой и не мёртвый.
Но стою, всё же, в полном сознаньи,
Приведённый то ль богом, то ль чёртом.
Вот в стене, что напротив, со скрипом,
Распахнулись тяжёлые двери.
И услышал я вопли и крики.
И увидел ужасного зверя.
И взметнулось вдруг яростно пламя –
— Кто сидел, все тот час же вскочили.
И лишь я, да в углу один пьяный,
Оставались всё там же, где были.
И с проклятьями, стоном и воем
Все помчались в пылание ада.
И один из них бросил мне воин –
— Нам война! Ну а вам — всё парады!
* * *
Вздыбился лёд на пороге сознания.
Сполохи, грохот и цокот секунд.
Юркие мысли бегут с содроганием.
Долгие ж думы уходят ко дну.
У берегов Сапиентного Понта
Еле стою на дрожащих ногах:
Хронос — в обличии мастодонта,
А я — вне себя, я, наверно, в бегах.
Лопнула доля височная с хрустом,
И разбежались по свету слова.
Горькая доля — сознанье прокрустово –
— Дрыгнула ножками и умерла.
Еле живой, погребённый под вечностью,
Кажется, мыслю одним мозжечком –
— О, эти радость и страх бесконечного!
Но не понятно — а я-то причём?
И выбираясь из толщи континума,
Хмуро пою я на все голоса:
— О, время, зачем ты пространство покинуло?
Лучше б смешало с землёй небеса!
О, как же ничтожно и хрупко сознание!
Да здравствует мощное мироздание!
А всё остальное — пустое метание!
* * *
Твой голос — трепетанье тетивы.
Твои слова — безжалостные стрелы.
Рука тверда, как жёсткий взгляд судьбы.
И словно лук, напряжено всё тело.
И нет пощады на твоих губах –
— На них лишь страх и новые обиды,
И убеждение, что я всегда не прав,
И торжество, что чувства все убиты.
* * *
Уходят дни, года, века.
Уходят страны, города.
И средь разрывов чёрных туч,
Порой, лишь вспыхнет звёздный луч.
Пусть в небе — вечная луна.
Пусть в звёздной бездне — глубина.
Но так, как и начертан путь,
То, что ушло — нельзя вернуть.
Но я, дыханьем тайных слов,
Разрушил ныне цепь веков.
Разбил, разъял, звено в звене,
Чтобы опять прийти к тебе.
Туманный, тёмный хоровод,
Времён безумный приворот –
— Всё, смертным что несёт судьба,
Отныне обойдёт меня.
И буду жить лишь в те я дни,
Что от твоей полны любви,
Когда я мог, хоть сотню раз,
Пропасть в сияньи твоих глаз.
И вот, разрушиться кольцо.
И смерти сморщиться лицо.
И время, наши слив пути,
Оставит в вечности любви.
* * *
Каждый день — что кусок сухаря:
Зубы ноют — да есть хочу.
Может, право, всё это зря?
Может, так. Да я промолчу.
Булку сдобную — вот бы что съесть!
Чтобы жизнь — бутерброд с икрой!
Только знаю — сомнительна честь
Перестать быть самим собой.
Пусть мозоли в костлявой душе. –
— Не заплыть бы ей только жирком!
Лучше в сотый раз крикнуть. –Туше! –
— И кольнуть жизнь усталым клинком.
…Ешьте яблоко, с Евой, Адам. –
— Хуже ада, прилизанный рай.
Лучше, право, терзаться от ран,
Чем скучать среди ангельских стай.
* * *
В истории читаю между строк:
Константинополь — Запад, иль Восток?
Хоть пропасть между ними глубока,
Соединил культур он берега.
И всё ж, при этом, смог не допустить,
В неистовстве друг друга поглотить.
Пусть слышал Запад крик «Аллах акбар!»,
Там был Мартелл, здесь — полчища болгар.
Ну а вдоль Каспия — хазары на пути
Стояли так, что было не пройти.
Была арабом рана глубока:
Хазарским звали море все века.
А Запад смог тогда соединить
Истории прерывистую нить.
К нему из Византии сквозь века
Была протянута античности рука.
Другую ж Кордовский жал крепко эмират.
Восток и Запад дружат, коль хотят.
Но минули века, уткнувшись в май.
Истёк твой срок. Империя — прощай!
День предпоследний. Полчища Мехмеда.
Ты умерла, но проросла в соседа.
А за деньги не хотят? Мне кажется, что Вы мало предлагали!)