Halgen — Любовь к закату

Но полторы сотни лет назад рельсово-перронное пространство вокзала было заполнено паровозными свистками, криками носильщиков и извозчиков. И, само собой, по нему разносились задушевные приветствия встречающих. Ведь с этого вокзала русские интеллигенты отправлялись в любимую ими Европу, и, соответственно, сюда возвращались из нее. Трости приехавших радостно стучали по брусчатке, а их уста не менее весело рассказывали о том, что новенького они повидали в той части света, откуда, по их мнению, произошли культура вместе с просвещением.

Дальше компании встречающих и встречаемых направлялись в светские салоны, которых в Петербурге того времени было несметное количество. Под вино и закуску приехавшие с удовольствием излагали все увиденное и услышанное в дальних землях.

— В Европе появилась одна занятная теория, называется эволюцией. Она говорит о том, что живое вещество развивалось само собой. Сперва — из неживого, минерального вещества. А, в конце концов, оно породило разум, а, значит, и человека!

— Занятно! Выходит, у вещества была цель — создать разум! А уже разум поднял человека над всем живым и неживым, создал для него особенное, машинное пространство!

— Дальше он будет его развивать, и, в конце концов, освободит человека от всех усилий, и умственных в том числе!

— Позвольте, но ведь тогда в конце концов не нужен будет и сам разум! И что ему делать? Самого себя отменить ведь он не сможет, развитие же идет только вперед!

— Может, люди тогда станут иными, и займут себя чем-то другим, искусством, например!

— Но в том мире уже не будет страданий, а как может существовать без них искусство?! — вставила одна экзальтированная дамочка.

— Значит, выходит, у вещества и не было цели, и быть ее не может. А разум появился случайно, — печально склонил голову студент-семинарист. Этот семинарист учился в духовном заведении лишь затем, чтоб после иметь возможность для «хождения в народ». И в нем уже зрели планы будущих проповедей, в которых он постепенно и ненавязчиво заменит для своих прихожан Бога на вещество.

— Только, господа, как бы мы рассуждали здесь и сейчас о разуме, если бы вовсе его не имели?!

— Ха-ха-ха! — ответили собравшиеся, сраженные этим смертельным аргументом и тут же перевели беседу на обсуждение нарядов французских модниц и устройство парижских общественных уборных…

Вот так и протекала жизнь западников. В русском обществе у них имелись и противники, славянофилы. В то время, когда первые распространяли рои чужеземных концепций, оторванных от почвы и истории, и потому нежизнеспособных, славянофилы предлагали вполне осмысленные проекты. Развитие общинности в условиях новой, промышленной России. Планы строительства легкой, а затем и тяжелой промышленности. Идеи создания железнодорожной сети, связывающие русское пространство с азиатским.

Но… Глаза русского общества были безнадежно поражены занесенным еще в 17 веке западным вирусом. Он так изменял коллективное зрение, что все западное виделось им многократно увеличенным, а то, что выросло на русской земле — столь же многократно уменьшенным. Потому журналы западников распухали, а университетские аудитории на их лекциях распирало от слушателей.

Не зная досконально чужую историю, нельзя и представлять себе цели, которые преследуют чужие народы. Смысл жизни русского народа западники видели в том же, в чем она и у народов Запада. Но вот в чем цель их жизни, сами западники сказать не могли. Вернее, даже об этом и не задумывались.

Зачастую западники не замечали, что каждый из них мог бывать в разных странах, у разных народов, прошлое, а значит — настоящее и будущее которых могло сильно разниться.

— Скажу вам, что в Европе лучше всех живут не англичане и не французы, но — люксембуржцы!

— Кто?

— Жители такого маленького государства между Бельгией, Германией и Францией — Люксенмбурга. Оно размером с половину Петербургской губернии!

— Возможно, если мы отделим Петербург от России, то так же хорошо жить будем…

— Может, всю Россию поделить на пару тысяч Люксембургов?! Везде хорошая жизнь настанет!

— Вы что же, прожив всего неделю в стране, не узнав толком ее народ, желаете повторять его жизнь?! — раздался неожиданный возглас.

Все обернулись в сторону говорившего. И увидели низкорослого худого субъекта, которого звали Владимир Сергеевич Печорин. Он бывал на всех мероприятиях западников, но никогда на них много не говорил, потому его мало кто замечал. Зато он много слушал.

Общество смутилось. Никто не нашелся, что ответить этому странно заявившему себе человеку.

— Мое мнение тут такое. Чтоб понять народ, надо прожить с ним не одну жизнь, то есть — не одно поколение. А еще лучше пролить вместе с ним кровь на полях его войны! Ведь потомки всегда живут на земле, удобренной кровью предков. А вы, господа, на чьей крови собираетесь свое будущее строить? На английской, французской или люксембургской?! А они вам позволяют?!

На Печорина посмотрели, как на скрытого до поры чужака. Кто он, тайный славянофил?! Не похоже… Какой-то он вообще не тот, отдельный…

Да, Печорин был западник. Но в отличии от «собратьев» он раздумывал о том, что без прошлого не может быть и настоящего, тем более — будущего. Потому невозможно заимствовать иноземный сегодняшний день без многих веков, которые ему предшествовали. Потому чтоб Россия сделалась Европой, русские должны пролить вместе с ней свою кровь, иначе вряд ли что выйдет.

Он не собирался звать всех русских к обильному кровопролитию в европейских землях. Кровь проливать он решил сам.

Когда-то он учился в Берлине и не вылезал из его библиотек, растворяясь в бытие Европы с самых первых ее дней. С тех времен, когда сегодняшние ее народы лишь зарождались, и были так не похожи на свой нынешний день, как дите не похоже на старика. Почему же другие западники не делали того же самого?! Им это было ни к чему?!

Особенно потряс Печорина король Артур, отец того рыцарства, которое несколькими веками позже брало Иерусалим, достигая главной цели Европы. Как будто из ниоткуда, он пришел к терпевшим поражение кельтам и стал сражаться за этот народ, сохраняя одну из главных реликвий западного христианства — заветную чашу Грааль. Владимир Сергеевич задумался, что история повторяется и сегодня, в его время, когда англосаксы, потомки древних завоевателей, подавляют восстание ирландцев, то есть — праправнуков древних кельтов. Судьба этого народа решается сегодня, а, значит, на его землях можно пролить свою кровь именно за него, а не за какого-нибудь короля или парламент.

Ирландия — одна из самых западных стран Европы. Значит и гибель на ее землях сблизит Россию с Западом много больше, чем все журналы и лекции вместе взятые.

Но чтобы прибыть к ирландцам, он должен погрузиться в их веру, в западное христианство, именуемое в России католичеством. Ведь эта вера движет ирландцами. Не с мыслями же о разумном веществе они бросаются на вооруженные по последнему слову техники отряды англичан-протестантов, держа в руках старинные кремниевые ружья!

Да, Британская Империя охватила собой мир настолько, что, как говорят горделивые англичане, «над ней никогда не заходит солнце». Ее войска, отбиваясь от ядовитых мух, жгучей песчаной пыли и малярийных комаров, стоят от сухого Египта до водянистой Индии. Но вот под самым боком имперского ядра, где нет ни джунглей, ни страшных хворей, ни смертельного климата, сопротивляется небольшой народ, и даже одерживает большие победы!

Решение созрело. И новые речи западников лишь укрепляли его, отправляя Печорина в дальнюю дорогу. «Вот они горячо обсуждают английскую теорию эволюции. Но никто из них не скажет, отчего она появилась лишь сейчас, а не в веке 14?! Не задумается, что так могло получиться из-за того, что они решили доказать свое главенство над покоренными народами на самом исподнем, биологическом уровне. Как раз авторитет науки сегодня высок, как никогда, с ней никто не осмелится спорить! Но как тогда эта теория связана с западными же идеями гуманизма и свободы?! Да они просто-напросто имеют иное происхождение, от другого народа, имевшего свою историю! Если соединить две теории вместе, то высокие идеалы тут же сделаются уделом избранных, то есть в лучшем случае — европейцев, а в худшем — одних лишь англичан! И больше никому ни свободы ни равенства не достанется!» — размышлял он.

Провожать Печорина на Варшавский вокзал никто из западников не пошел. Их компании отправляли в путь, лишь тех, кто собирался вскоре вернуться, обогатив светские салоны Петербурга новыми цитатами да обрывками идей. А Печорин уезжал навсегда, он шел до самого конца и Европы, и своей жизни, и потому был болезненно непонятен западникам. Ведь им Европа представлялась чем-то вроде большого обеденного стола, накрытого готовыми блюдами-идеями, предназначенными всем желающим. И Печорин на этом фоне казался безумцем, который вместо того, чтоб отведать яств, решил забраться в пылающую кухонную плиту (в ту пору они были лишь дровяными).

Поезд с Печориным скрылся в закатной дымке. Добравшись до Италии, Владимир Сергеевич принял католическое монашество, и в рясе священника отправился в ирландские земли. Нет, подобием короля Артура он не стал, хотя с ружьем обращаться и научился. Конечно, не столь мастерски, как рыцари Круглого Стола со своими мечами. Но какое возможно мастерство, если старинные ружья убивают лишь при выстреле в упор?!

Зато Печорин-священник много ходил по ирландским деревням и проповедовал. Он говорил об ирландцах, ныне воплощающих в себе Божью Волю, которой угодно покарать английских гордецов-протестантов. Ведь они, под гнетом своей гордыни, ныне вовсе оставили Господа, и принялись поклоняться веществу, приписывая ему свойство Творца.

Такие проповеди священника со странным акцентом (откуда в Ирландии было взяться русским?!) разжигали новые и новые костры восстания по всему ирландскому острову. Каждый куст этой земли грозил в упор расстрелять проходивший с предчувствием быстрой победы английский отряд. Ирландцы появлялись как будто из ниоткуда, ведь в их землях не было ни гор, ни дремучих лесов, способных укрывать повстанцев. Среди англичан даже пошли слухи о сети древних подземных ходов, пронизавших вдоль и поперек ирландские земли, и теперь скрывавших в своем чреве страшных партизан-католиков.

Про самого Печорина, который между проповедями нередко и сам брался за ружье, частенько говорили, что он, должно быть — святой, потому пули и не берут его. Быть может, так его и сглазили, ибо на изломе 19 века он все же получил свою пулю. После этого война сделала перерыв, но — ненадолго. В 20 веке Ирландия все же сделалась государством.

А в России случилась революция, и революционеры принялись составлять свой пантеон авторитетов, включив в него всех западников. Должно быть, за их наивные и бессмысленные, но, по мысли революционеров — благие намерения по переносу европейского настоящего на русское будущее. В то время все они уже успели умереть — в родных петербургских квартирах, лежа на пуховых перинах, окруженные изданными томами своих сочинений.

Но не нашлось среди них места тому, кто пошел по западному пути до конца, до полного слияния с любимой стороной горизонта и растворения в лежащих за ней землях…

Андрей Емельянов-Хальген

2013 год