Эфим Хазанов «В одной цепи…»
В одной цепи, суставом за сустав,
Тугой и гибкий, словно позвоночник,
Бежал по рельсам поезд-полуночник,
Стремился в свой конечный путь состав.
В пустой тоннель входил, как в паз засов,
Гудком надсадным в стены упирался,
И этот жуткий первобытный рёв
Под сердцем гулким эхом отдавался.
…А я баюкал расставанья боль,
Оконце поколупывал незряче,
Где в черноте холодный лес маячил,
И колотил о сосны дождь рябой.
В гортани зрела речь, а я молчал.
Куда я, за каким попутным ветром?
…А поезд в лес вонзался, поезд мчал,
Отстукивал минуты, километры.
Кто я ему?
Случайный пассажир,
Пустой балласт, обыденная ноша.
Я влез в его вагон незван-непрошен
И, значит, для него я был чужим.
Я рад, что жизнь его полна хлопот,
А я, как в мире этом, здесь случаен,
Меня никто не ждёт — его встречают,
Мне — в Никуда,
Ну а ему — в ДЕПО.
Весьма непопулярно мое воззрение, которым я хочу поделиться с вами, уважаемые поэты. Но даже не питая надежды на взаимопонимание, думаю, будет полезным любому автору пройтись по цепочке рассуждений вашего покорного слуги и ощутить всю глупость ситуации в которую так часто попадают рецензии легковерных чтецов, к коим иногда и я присоединяюсь пребывая в состоянии эйфории.
Потому, я предлагаю вашему вниманию критический отзыв, конечный вариант которого диаметрально противоположен изначальному. Так получилось, что я прожил некоторую часть жизни с этим произведением, и всякий раз читая его, открывал для себя все новые дефекты, в конечном счете, разочаровавшись полностью.
Прочитав впервые этот стих, я был сражен его психоделикой и его уникальной образностью. Более того, в памяти возникла картина прошлого, где я, также находясь в купе´, упершись в окно «баюкал расставанья боль».
Спустя время, перечитывая заново этот стих, углубившись в него по самое «не хочу», в моей голове завелся маленький психолингвистический тараканчик. Поводом для его появления послужили эти строки:
«…А я баюкал расставанья боль,
Оконце поколупывал незряче,
Где в черноте холодный лес маячил,
И колотил о сосны дождь рябой»
Вспоминая аналогичное расположение духа, я понимал, что в этом отрывке была попытка передать состояние глубокого погружения в себя. Фраза: «Оконце поколупывал незряче» отражает внутренние обстоятельства, когда думаешь о чем-то важном, уткнувшись (допустим) в телевизор, и выходя из этого состояния, осознаешь, что ничегошеньки не видел из того, что в это время транслировалось по телеэкрану. Бывает, что ручка или карандаш в руке, как бы сам по себе рисует на бумаге всякие фигуры или узоры, но глаза не видят их, они определяются сознанием лишь после «выхода».
«В гортани зрела речь, а я молчал» — эта строка, еще более усиливают картину психологической отрешенности от окружающей обстановки и показывают акцентирование мыслей ГГ на какую-то очень важную жизненную ситуацию. Т.е. главный герой пребывает отделенным от внешнего мира, как принято говорить — находится в нирване, которая является следствием стрессовой ситуации от расставания с человеком самым...самым…
Тогда, вопрос!
Можно ли, с точки зрения, лексической логики и психолингвистики оправдать дальнейшие строки:
«Где в черноте холодный лес маячил,
И колотил о сосны дождь рябой»
Получается двоякая ситуация. С одной стороны, ставится под вопрос правдивость передачи состояния, типа: — Как же так? Автор старался показать всю глубину погружения в себя, и вот те на — перечеркивает её подробностями, которые можно заметить лишь в обстоятельствах относительно беззаботного созерцания.
С другой стороны, оправданием автору, который, между прочим, является режиссером, может послужить прием сравнимый с переключением кинокамеры с одного объекта на другой, в данном случае с погруженного в собственные думы главного героя, на окно вагона. Таким образом, герой произведения может и не видеть, что происходит за оконным стеклом, а ТАМ лес, дождь и т.п. Я могу согласиться с таким приёмом в поэзии, и это было бы весьма эффектно, если бы не лексическая форма, в которой слово «Где» способствует не переключению вида, а дезорганизации лексического строя стихотворения, именно того строя, который создает картину психологического состояния ГГ.
Если уж и говорить о переводе «поэтической камеры» с одного объекта на другой, то предлагаю сравнить два варианта этого перевода:
«…А я баюкал расставанья боль,
Оконце поколупывал незряче,
Где в черноте холодный лес маячил,
И колотил о сосны дождь рябой»
«…А я баюкал расставанья боль,
Оконце поколупывал незряче,
А за стеклом холодный лес маячил,
И колотил о сосны дождь рябой»
Если первый вариант объединяет ВСЁ в главном герое, то второй резко отделяет его от окружающей обстановки. Вот так и получается, что маленькое словцо «где» может сыграть фатальную роль в восприятии читателем атмосферы так усердно создаваемой автором.
Казалось бы, какая мелочь, это же сущая ерунда мимо которой можно пройти и не обратить внимания ведь в целом…
Но на этом, маленькие приключения маленьких слов не заканчиваются! Перечитав в третий раз произведение, я наткнулся на еще одно маленькое слово, задающее направление всему произведению. И оно находится в самом начале.
В одной цепи, суставом за сустав,
Тугой и гибкий, словно позвоночник,
Бежал по рельсам поезд-полуночник,
Стремился в свой конечный путь состав.
В чем состоит разница между «конечным путем» и «конечным пунктом»? Наверняка внимательный читатель воспримет этот катрен, как начало описания катастрофы пассажирского поезда. «Конечный путь» ассоциируется с «последним путем» в который провожают усопших либо погибших, а «стремление в конечный путь» со стремлением чего-то по направлению к гибели. Таким образом, лексический вектор первого четверостишия может увести читателя в совершенно иную смысловую стезю. Второе четверостишие усиливает лженаправленность смысла. Фраза «В пустой тоннель входил, как в паз засов», вообще настораживает, и в мыслях чтеца уже закралось мысль — неужели тоннель оказался не пуст? Ну, конечно же, в заваленный чем-то тоннель поезд не пойдет, значит что-то, его вот-вот заполнит! Ан, нет! Просто автору захотелось продемонстрировать ни к чему не привязанные, но великолепные метафоры. На третьем катрене уже понимаешь, что, слава Богу, все живы, речь о другом, речь о переживаниях связанных с прощанием людей, об одиночестве.
Вообще смена акцентных картинок, мне видится весьма быстрой и противоречивой, во втором четверостишии делается ударение на тоннель, в который вошел поезд, и тут же в окне маячит лес, и барабанит рябой дождь о сосны.
«В гортани зрела речь, а я молчал» — строка создающая интенцию, к развитию монолога связанного с «болью расставания», но вдруг, автор опускает читателя с высоты чувств, до банального монолога о поезде. Так о чем же «зрела речь в гортани»? О поезде? Так о чем же произведение вообще, когда все смысловые связи либо разорваны, либо состоят друг от друга на километровых расстояниях?
Вспоминаются слова Бунича о конвенциальной поэзии: «Какая огромная непредвиденность итогов творчества! Рифмованное произведение превращается в след рифменного мышления. Это — произведение, намного расходящееся с первоначальной идеей автора и только в итоге авторизованное им. Осмелюсь заявить, что рифмованная поэзия — это поэзия несбывшихся намерений, в лучшем случае — искаженных, в худшем случае — не существовавших».
В данном случае это именно так, начали «за упокой», кончили «за дравие»…поезда.
: Вот это главред тут разошелся
Все сообщения мини-чата
Регистрация
Забыли свой пароль?
И всё-таки не могу не позволить себе маленькой ремарки. Ефим Хазанов — поэт, стихи которого приятно читать. Даже так — их читаешь без опаски прочитать откровенную халтуру. Он умеет работать со словом и те картины которые он создает — очень и очень образны и насыщены метафорами. В этом особенность его поэтического голоса.
Возможно, я не прав, но в данном стихотворении именно это умение
Что ж не всегда у нас получается.
И хочется поблагодарить Сикамбра за то, что в данной своей критической статье он не обрушился на автора со всей мощью своего подчас весьма едкого критического дара, но и в самом деле стремился объясниться.
Спасибо.