Александр Шипицын — Первый отпуск

— Нет, я этого не говорил.

— Но позвольте. Вы же исписали всю доску формулами…. Как у вас получилась формула вектора напряженности электрического поля?

— Как-как. Берем вот это, умножаем на это, преобразуем вон то, а затем интегрируем…., — я бодро и быстро тыкал указкой в разные места доски, надеясь, что Биб, майор Беспечный Борис Иванович, не успеет уследить за указкой, и мне удастся получить трояк по радиоэлектроавтоматике, вставшей препятствием на пути в первый двухнедельный отпуск.

Именно это Борис Иванович и понял из моего доклада. Устав биться с курсантом, он махнул рукой и сказал председателю слово, от которого я к нему чуть на шею не бросился:

— Слабак, тройка!

Мне этого было вполне достаточно, чтобы из пучины ужаса всплыть на поверхность жизни. Свобода! Через час родное училище только задники моих сапог увидит.

И действительно, всего через два часа наша четверка «молдаван» повизгивая от счастья, сидела в купе поезда, двигавшегося в сторону Кишинева. Нам объяснили, что надо сойти в Фастове, а там… Да если бы между Луганском и Кишиневом было море и по нему плыли льдины, то и тогда мы бы запрыгнули на первую попавшуюся.

Девять месяцев, это ж почти год, мы ждали этого поезда. И вот мы, все как один «троечники», сдали первую в жизни сессию, и обычно строгий командир роты, ничего не выговаривая, раздал нам отпускные и пожелал хорошо провести отпуск. В наши счастливые спины упирались мрачные, чуть ли не плачущие глаза тех, кто и на трояки не вытянул сессию. А мы, два Саши и два Юры, в вагоне и уже слышим небесную музыку колес на стыках: До-мой! До-мой! До-мой!

Отдышавшись от свалившегося счастья, решаем его усугубить. Конечно, в вагоне ресторане. Тетушки-проводницы заботливо закрыли наше купе: «Ото, як бы в вас чогось нэ вкралы». Мы машем рукой — чего у нас красть? Полчемодана конспектов, а остальное и перечислять не стоит. Вид у нас был — больше нигде не увидишь. Все высокие, ни одного ниже метр восемьдесят. Но узкие, как рапиры. Если бы нас на солнце раздеть, то и рентген не понадобился. Как у корюшки на свету, все внутренние органы просвечивались.

Только у Юры Длинного лицо синее от бороды было. Уж таким он уродился. А остальные могли бриться хоть бритвой, хоть вафельным полотенцем. Юрке Баклану семнадцать только под Новый год исполнилось. Его из-за юношеского возраста в училище брать не хотели. Еле-еле его отец военком в «отходящий поезд» втолкнул. А нам с Шуриком Соловушкой семнадцать как раз накануне приказа о зачислении исполнилось.

Вот эта четверка бравых курсантов стройными рядами двинулась в вагон-ресторан. Там нас ждало шикарное меню из яичницы, сосисок и баночного салата. Я, как наиболее опытный прожигатель жизни, потребовал у официанта карту вин. Она была немедленно предоставлена. В ней в гордом одиночестве красовался «Биомицин», или «Бiле мiцне» (белое крепкое), в народе Бормотуха. Широким жестом мы заказали четыре бутылки. Когда их принесли, мы удивились, что они разлиты в полулитровые пивные бутылочки. И выразили сомнение в достаточности заказанного. Но оказалось, что с избытком. Длинный был весьма сдержан в употреблениях. Баклан только делал вид, что пьет. На деле он не выпил и чайной ложечки. А мы, два Шурика, вполне качественно «укушались». Еще бы, граммов по 800 на пацана, без опыта и почти без закуски. Очевидно мы, два Шурика, вели себя настолько предосудительно, что получили замечание от официанта. Тогда в вагоне-ресторане разрешалось курить. Мы с Саньком садили одну папиросу за другой, прибалдев до вполне отрубного состояния. Когда Шурик сунул в коробок зажженную спичку, чем добился получения грибообразного облака дыма, он громко, долго и бессмысленно смеялся. Вот официанту и пришло в голову выставить нас для протрезвления из ресторана.

Баклан тут же подхватил нас под руки и поволок по вагонам. Мы с Шуриком продолжали смеяться. Баклан был строг и неумолим. Он всячески нас встряхивал и убеждал не раскачиваться. Но если встречалась девичья компания, он сам обвисал на нас, чтобы девушки видели какие мы пьяные и веселые.

Как мы добрались до купе, помню с трудом и немного. Очевидно, совместных усилий двух Юрцов вполне хватило, чтобы раздеть меня и затолкать мои жилистые 65 килограммов на верхнюю полку, лицом по движению поезда. Был конец марта, и погода стояла вполне прохладная. На меня временами накатывали волны тошноты, с которой я боролся, открывая и закрывая верхнюю фрамугу купейного окна. Когда вселенная начинала вращаться в ритме стука колес, я приподнимал раму. Когда холодная, с песчинками, мы ехали по Донбассу, струя воздуха останавливала вращение, я форточку опускал и на некоторое время засыпал. В конце концов, мне удалось победить тошноту, не прибегая к радикальным мерам.

Утром, в туалете, рассматривая свою тощую фигуру, болтающуюся в свободной майке в зеркале, я заметил, что от «Биомицина» темно в глазах. Лицо мое цветом могло соперничать с обликом сомалийского пирата. «Вот ведь как допиться можно, даже в глазах темно делается», подумал я и провел четырьмя ногтями по черному лбу. Появившиеся белые полоски развеяли мое заблуждение. Настроение сразу улучшилось и через пять минут мое лицо, освобожденное от донбасской копоти, вновь засияло.

Я кинулся в купе, чтобы обрадовать своих товарищей радостной новостью. Но оказалось, что африканский окрас господствовал только на моем лице и моей подушке.

Постели наши представляли жалкое зрелище. Расстелить простыни и натянуть наволочку никто не догадался или не имел сил. Мы просто накинули их на матрасы и подушки. И только Шурик, занимавший полку подо мной, лежал, как ангелочек. Он расправил полностью постель, и теперь его голова покоилась на белоснежной подушке, простыни заправлены, как положено. Одна обтягивала матрас, другая была подстелена под одеяло. Мундир висел на вешалке. Вот только что-то не было видно его галифе и хромовых сапог.

Я перемигнулся с Юрцами. Вроде мы бросили жребий, кому идти за пивом и жребий выпал на Шурика.

— Вставай, пан Соловейчик, и дуй за пивом. На тебя выпало.

Он замычал и собрался перевернуться на другой бок. Я не дал ему так легко увильнуть и сорвал с него одеяло. Велика была наша радость! Он спал под белой простыней в белой майке, но в галифе и сапогах.

На хохот вошла проводница:

— Ну, що хлопцы, чай будэтэ пыть?

Мы тут же забыли про пиво и согласились пить чай.

На наше счастье поезд шел без опозданий, что в ту пору было редкостью. Через полчаса после нашей высадки в Фастове подошел поезд Москва-София (через Кишинев), и мы, уже не помышляя о выпивке, катили прямо к себе домой, и считали оставшиеся километры и минуты.